башня  Сен-Жак:  с
белыми львами у основания, этот  бесполезный  памятник  поздней  готики  над
Сеной дал в свое время название  эзотерическому  журналу.  В  башне  Паскаль
проводил опыты по определению веса воздуха, да, впрочем, и сейчас в  ней  на
высоте 52 метров находится метеорологическая лаборатория.  Возможно,  прежде
чем  возводить  Эйфелеву  брцню,  они  начинали  именно   здесь.   Есть   же
привилегированные районы. И никто этого не замечает.
    
   Я возвращаюсь к Сен-Мерри. Снова громкий девичий  смех.  Не  хочу  видеть
людей. Обхожу церковь по улице  Монастыря  Сен-Мерри  -  дверь  в  трансепт,
старая,  из  неотесанного  дерева.  Слева  открывается   вид   на   площадь,
прилегающую  к  Бобуру,  освещенную  дневным  светом.  Просторное  место   с
бассейном или искусственным прудом, на поверхности которого колышутся машины
Тенгели  и  прочие  разноцветные  творения  человеческих  рук,   являя   вид
невсамделишного  развала  зубчатых  колес,  а  на  заднем  плане  я  замечаю
нагромождения труб и широко раскрытых пастей  Бобура  -  будто  брошенный  у
стены,  обвитой  плющом,  "Титаник",  который  потерпел  крушение  в  лунном
кратере.  Там,   где   не   повезло   соборам,   огромные   лайнеровы   люки
перешептываются с Черными Девами. Их могут открыть лишь те, кто  знают,  как
совершить путешествие вокруг Сен-Мерри. Так что нужно продвигаться, я  вышел
на след, я обнажаю одну из Их козней в самом  центре  Города-Света,  заговор
обскурантов.
    
   Сворачиваю в  улицу  Судей-Консулов  и  снова  оказываюсь  перед  фасадом
Сен-Мерри. Не знаю  почему,  но  что-то  побуждает  меня  зажечь  фонарик  и
направить его свет на портал. Цветистая готика, соединенные  друг  с  другом
арки.
    
   И вдруг, ища то, что не ожидал найти, я вижу его на архивольте портала.
    
   Бафомет. Как раз там, где сходятся  полуарки;  на  вершине  первой  сидит
голубка Святого Духа во всей славе своих каменных лучей, а на вершине второй
- окруженный молящимися ангелами он, Бафомет, со своими  ужасными  крыльями.
На фасаде церкви. Без всякого стыда.
    
   Почему здесь? Потому что мы недалеко от Храма. А где находится  Храм  или
то, что от него осталось? Возвращаюсь, иду на северо-восток и выхожу на угол
улицы Монморанси. В 51-м номере - дом  Николя  Фламеля.  Между  Бафометом  и
Храмом. Искушенный химик наверняка знал, с кем ему придется считаться.
   Перед домом неясно какой эпохи - "Таверна Николя  Фламеля"  -  poubeltes,
полные омерзительной гадости. Дом старый, отреставрированный  для  туристов,
для сатанистов низшего сорта, гиликов.  Рядом  -  american  bar  с  рекламой
компьютеров "Apple": "Берегитесь, клопы!" Soft-Hermes. Dir Temurah.
    
   Я на улице Тампль, иду по  ней  до  пересечения  с  улицей  Бретань,  где
находится скверик Тампля, унылый,  как  кладбище,  некрополь  принесенных  в
жертву тамплиеров.
    
   Иду по улице Бретань до пересечения с улицей Вьей-дю-Тампль, на  которой,
после перехода  через  улицу  Барбетт,  попадаются  странные  магазины,  где
продают электролампочки необычной формы - в виде уток, листков плюща.
   Слишком нарочито современны. Меня этим не возьмешь.
    
   Улица Фран-Буржуа: я уже  в  Марэ  и  знаю,  что  скоро  появятся  старые
кошерные мясные лавки. Что общего у евреев с тамплиерами  теперь,  когда  мы
установили, что их место в  Плане  занимают  Аламутские  ассасины?  Зачем  я
здесь? Я ищу ответ? Нет, я просто хочу подальше убежать от  Хранилища.  Либо
же я неосознанно направляюсь в какое-то место, знаю, что оно не  может  быть
здесь, но пытаюсь вспомнить, где оно, как Бельбо, когда искал во сне  чей-то
забытый адрес.
    
   Навстречу движется непристойная на вид группа. Злой смех,  идут  гурьбой,
вынуждая меня сойти с тротуара. На мгновение становится страшно  -  а  вдруг
они посланы Старцем с Гор и  явились  сюда  именно  за  мной.  Но  нет,  они
исчезают в ночи, однако говорят на  иностранном  языке,  в  котором  сквозит
шиитство, талмудизм, коптство -и все со змеиным шипением.
    
   Навстречу попадаются андрогинные фигуры в длинных широких  плащах.  Плащи
розенкрейцеров. Проходят мимо, сворачивают на улицу Севинье. Ночь  полностью
вступила в свои права. Я убежал из Хранилища,  чтобы  возвратиться  в  город
обычных людей, и я замечаю, что город обычных людей задуман как катакомбы со
специально выделенными маршрутами для посвященных.
    
   Плетется пьяный. Может быть, он  притворяется.  Остерегаться,  все  время
остерегаться. Еще один открытый бар, официанты в длинных до пят фартуках уже
убирают стулья и столы. Я едва успеваю войти, и мне подают пиво.
   Выпиваю кружку залпом и заказываю еще  одну.  "Что,  жажда  замучила?"  -
заговаривает один из них. Однако без дружелюбия, с подозрением.  Еще  бы  не
замучила, с пяти часов ни глотка, хотя жажда может мучить, даже если ты и не
провел ночь под маятником. Идиоты. Я расплачиваюсь  и  ухожу,  пока  они  не
запечатлели в памяти мою внешность.
    
   Вот я уже на углу площади Вогезов. Иду под аркадой. Что это был за старый
фильм, в котором раздавались одинокие  шаги  Матиаса,  сумасшедшего  убийцы,
бродившего ночью по площади Вогезов? Я останавливаюсь. Кто-то идет за мной?
   Конечно, нет, они тоже остановились. Достаточно поставить пару витрин,  и
аркада превратится в залы Хранилища.
    
   Низкие  своды  XVI  века,  полнопрофильные   арки,   галереи   гравюр   и
антиквариата, мебель.  Площадь  Вогезов,  такая  низкая  со  своими  старыми
рифлеными, выщербленными, облезлыми калитками, люди, которые живут здесь, не
трогались с места сотни лет. Люди в желтых  накидках.  Площадь,  на  которой
живут одни таксидермисты. Выходят из дому лишь ночью.  Они  знают  плиту  на
тротуаре - колодец, через который  можно  проникнуть  в  Мир  Подземный.  На
глазах у всех.
    
   "Союз сбора взносов  социального  страхования  и  пособий  многосемейным,
номер 75". Новый подъезд, наверняка здесь живут богатые, но рядом  -  старая
облупленная дверь, как на  улице  Синчеро  Ренато.  Затем,  под  номером  3,
недавно обновленная дверь. Чередование гиликов и пневматиков. Сеньоры  и  их
рабы. Здесь, где тузы прибиты к чему-то, что должно быть  аркой.  Ясно:  тут
раньше располагалась книжная лавка оккультистов, а теперь ее  нет.  Выселили
целый квартал. Эвакуировали за ночь. Так же  поступил  и  Алье.  Теперь  они
знают, что кто-то знает, и начинают уходить в подполье.
    
   Я на углу улицы Бираг. Вижу бесконечную линию портиков, и ни души вокруг.
Я предпочел бы темноту, однако на тротуар льется желтый свет ламп. Я мог  бы
закричать, но никто не услышал бы меня. Сидя в тишине за  закрытыми  окнами,
через которые не проникает и  капля  света,  таксидермисты,  одетые  в  свои
желтые плащи, только издевательски ухмыльнулись бы.
    
   Но нет, между портиками и сквериком,  в  центре  площади,  стоят  машины,
скользят редкие тени. Однако отношения не становятся от этого любезнее.  Мне
пересекает дорогу большая немецкая овчарка. Черная собака одна ночью. Где же
Фауст? Может быть, он послал верного Вагнера выгулять пса?
    
   Вагнер. Вот мысль, которая крутилась у меня в голове, не выходя наружу.
   Доктор Вагнер, вот кто мне нужен. Он скажет, что все  это  неправда,  что
Бельбо жив, а Трис не существует. Какое облегчение я бы  почувствовал,  если
бы узнал, что сошел сума.
    
   Я покидаю площадь чуть ли не бегом. За мной едет  какая-то  машина.  Нет,
она просто ищет место для стоянки. Я спотыкаюсь о мешки  с  мусором.  Машина
паркуется. Они ехали не за мной. Выхожу  на  улицу  Сент-Антуан.  Хорошо  бы
взять такси. Оно вдруг является, как по заказу. Я говорю водителю:
    
   - Авеню Элизе-Реклю, 7.
    
   116
 
    
    
    
   Je voudrais la tour, pendre a la Tour Eiffel.
    
   (Blaise Cendrars)
 
    
    
   Я не знал, где я, и не осмеливался спросить у  шофера,  потому  что  если
кто-нибудь берет в такую пору такси, значит едет домой, иначе он как минимум
- убийца. К тому же таксист ворчал: в центре было еще полно  этих  проклятых
студентов, везде как попало припаркованы автобусы, дерьмо и все тут, если  б
от него зависело, всех - к стенке, есть  смысл  удлинить  путь.  Он  объехал
практически весь Париж, прежде чем наконец высадил меня у дома номер семь на
какой-то пустынной улице.
    
   Никакой доктор Вагнер на табличке не значился.  Может  быть,  семнадцать?
Или двадцать семь? Я сделал  две-три  попытки,  потом  пришел-таки  в  себя.
Неужели я, предполагая, что мне удастся отыскать нужный  подъезд,  собирался
действительно стащить доктора Вагнера с постели в столь поздний  час,  чтобы
рассказать ему свою историю? Я оказался здесь по той же причине, по  которой
блуждал от заставы Сен-Мартен до площади  Вогезов.  Я  убегаю.  А  теперь  я
убежал с того места, к которому  убежал  из  Хранилища.  Мне  нужен  был  не
психоаналитик, а смирительная рубашка. Или хорошая порция сна. Или Лия.
   Чтобы она взяла мою голову, крепко прижала между  грудью  и  подмышкой  и
промурчала: "Веди себя прилично".
    
   Что я искал: доктора Вагнера  или  авеню  Элизе-Реклю?  Почему  теперь  я
вспомнил имя, которое мне попалось, когда собирал материалы для  Плана.  Это
был кто-то из прошлого века, написавший уж теперь и не припомню какую  книгу
о земле,  недрах,  вулканах,  некто,  совавший  нос  под  предлогом  занятий
академической географией в Мир Подземный. Один из них. Я бегу от них, а  они
все время у меня за спиной. Мало-помалу, в течение нескольких  столетий  они
заняли весь Париж. И весь остальной мир.
    
   Нужно  возвращаться  в  гостиницу.  Найду  ли  я  еще  такси?   По   моим
предположениям, я мог находиться где-то на окраине предместья. Я  направился
к месту, откуда струился более сильный, рассеянный свет и было видно небо.
   Сена? И вот, дойдя до угла, я увидел ее. Слева. Я должен был  предвидеть,
что она здесь, что  притаилась  поблизости,  в  этом  городе  названия  улиц
содержат недвусмысленное послание, вас все время предупреждают, тем хуже для
меня, если я не подумал об этом.
    
   Она была здесь, мерзкий паук из мертвой материи,  символ,  инструмент  их
мощи. Мне  следовало  бы  бежать,  но  я  чувствовал,  как  она  манит  меня
притягивает к паутине, кивая головой снизу вверх и наоборот, я  уже  не  мог
охватить ее одним взглядом, я был практически  в  середине,  меня  рассекали
тысячи ее полос, казалось, что меня бомбардируют железные занавесы, падающие
со всех сторон, стоило ей хоть чуточку сместиться, и она раздавила  бы  меня
одной из своих чудовищных лап.
    
   Башня. Я находился в единственном месте города, откуда не было видно, как
ее дружеский профиль выныривает из океана крыш, фривольный, как на  картинах
Дюфи. Она была надо мной, уносилась над  моей  головой.  Я  чувствовал,  где
находится ее верхушка, но ходил  сначала  вокруг,  а  потом  в  пределах  ее
основания,  зажатый  между  ее  ступнями,  я  видел  ее  подколенки,  живот,
головокружительный лобок, представлял перпендикулярный кишечник, соединенный
в одно целое с пищеводом, который помещался  в  шее  этого  политехнического
жирафа. Несмотря на ажурность, она обладала  свойством  тушить  свет  вокруг
себя, и по мере того как я двигался, она показывала мне в разной перспективе
различные пещерные своды, выступающие из сумерек как в телеобъективе.
    
   Справа от нее, на северо-востоке, на горизонте появился лунный полумесяц.
   Временами башня брала его как бы в  рамку,  создавая  эффект  оптического
обмана,  свечения  одного  из  своих  колченогих  экранов,  но  стоило   мне
сдвинуться,  и  формат  экранов   менялся,   луна   исчезала,   сливаясь   с
металлическими ребрами, животное сжевывало, переваривало  ее,  растворяло  в
другом измерении. Гиперкуб. Четырехмерный куб. Сейчас, через скопление арок,
я видел движущийся свет, даже два, красный и белый мигающие  огни,  вероятно
самолет, который ищет, где сесть - в Руасси  или  в  Орли,  Но  вдруг-кто-то
сдвинулся: то ли я, то ли самолет, то ли башня - огни  исчезли  за  какой-то
балкой, я ждал, что они появятся снова в другом просвете, но  увы.  У  башни
было сто окон - все они подвижные, и каждое выходило на собственный  участок
пространства-времени. Ее бока не разграничивали эвклидовы сгибы, а разрезали
космическую ткань, вызывали катастрофы, листали страницы параллельных миров.

   Кто сказал, что  при  помощи  этой  Нотр-Дам  Париж  подвешен  к  потолку
Вселенной? Наоборот,  она  была  предназначена  для  того,  чтобы  подвесить
Вселенную на своей стреле - и это естественно, разве она не является эрзацем
Маятника?
    
   Как бишь ее называли? Суппозиторием-одиночкой,  полым  обелиском,  славой
проволоки,   апофеозом   мостовых   быков,   воздушным   алтарем   какого-то
идолопоклоннического культа, пчелой в центре  розы  ветров,  печальной,  как
руины, уродливым колоссом цвета ночи, бесформенным символом  ненужной  силы,
чудом абсурда, бессмысленной пирамидой, гитарой,  чернильницей,  телескопом,
длинной, как речь министра, древним божеством и современным  чудищем...  Вот
кое-что из  того,  чем  она  есть,  и  если  б  я  обладал  шестым  чувством
Властителей  Мира,  то  опутанный  пучками  ее  голосовых  связок,  усеянных
полипами болтов, я услышал бы сейчас, как хрипло она исполняет музыку сфер.
   Сейчас Башня высасывала волны из сердца полой земли и передавала их  всем
менгирам на свете. Корневище  склепанных  суставов,  шейный  артроз,  протез
протеза - какой ужас! Если б они захотели сбросить меня в бездну, то с  того
места, где  я  находился,  им  пришлось  бы  метнуть  меня  к  вершинам.  Не
приходилось сомневаться, что я возвращался из путешествия к центру  земли  и
пребывал в состоянии антигравитационного головокружения антиподов.
    
   Нет, нам это не приснилось, перед моими глазами предстало  неопровержимое
подтверждение Плана, но пройдет немного времени, и Башня  сообразит,  что  я
шпион, враг, песчинка в механизме, коего она является образом и  двигателем,
незаметно  распустив  какой-нибудь  из  ромбов  своих  тяжелых  кружев,  она
поглотит меня, я исчезну в складках ее небытия, перенесенный в иные миры.
    
   Если я  еще  немного  пробуду  под  ее  сплетениями,  ее  огромные  когти
сомкнутся, изогнутся, как клыки, и всосут меня, после  чего  животное  вновь
примет притворную позу преступной и зловещей точилки для карандашей.
    
   Еще один самолет: этот не летит ниоткуда, она выродила его между первым и
вторым позвонками костлявого мастодонта. Я присматривался к ней, и была  она
без конца, как замысел, ради которого она появилась на  свет.  Если  бы  мне
удалось остаться здесь, не опасаясь, что меня сожрут, я мог бы следить за ее
перемещениями, за ее медленными вращениями, наблюдать за ее почти неуловимой
манерой разбираться и вновь  собираться  под  холодным  дуновением  потоков.
Несомненно, Властители Мира знают, что она - геомантическая фигура, и  в  ее
незаметных для глаза  метаморфозах  они  читают  важные  сигналы,  постыдные
приказы. Башня вращается над моей головой, словно ввинчиваясь в  Мистический
Полюс. Или нет, она неподвижна как магнитный стержень, и  вращает  небосвод.
Это привело к такому же головокружению.
    
   "Как она, однако, здорово держится, эта  Башня,  -  думал  я  -  издалека
приветливо строит глазки, но если приблизиться, попытаться проникнуть  в  ее
тайну, она убьет тебя, заморозит твои кости,  и  для  этого  ей  всего-то  и
нужно, что показать бессмысленный ужас, из которого она  сделана.  Теперь  я
знаю, что Бельбо умер и что План -  настоящий,  потому  что  настоящая  сама
Башня. Если мне не удастся убежать, убежать снова, я  не  смогу  это  никому
рассказать. Пора бить тревогу."
 
   Какой-то шум. Стоп, возвращаемся к действительности. На  полной  скорости
мчится такси. Одним рывком мне удается высвободиться из магического пояса, я
машу руками и бросаюсь вперед, рискуя попасть под колеса, потому что  машина
затормозила лишь в последний миг, будто нехотя, а по дороге шофер  расскажет
мне, что, когда ему случается проезжать ночью под Башней,  он  боится  ее  и
прибавляет газу. Почему? - спрашиваю я. - Потому что... потому что  страшно,
вот и все.
    
   Я быстро добрался до гостиницы. Пришлось долго звонить,  чтобы  разбудить
портье, который валился с ног ото сна. Я  сказал  себе:  "Теперь  ты  должен
выспаться. Остальное - завтра".  Я  выпил  несколько  таблеток  снотворного,
достаточно, чтобы отравиться. Что было потом - не помню.
    
   117
 
    
    
    
   Die Narrheit hat ein grosses Zeit; Es lagert bei ihr alle Welt,
   Zumal wer Macht hat und viel Geld.
    
   Sebastian Brent, Das Narrenschift, 46 1
 
    
    
   Я проснулся в Два часа в полном обалдении, как после каталепсии. Я помнил
абсолютно все, но не имел никакой уверенности в том, что то, что  я  помнил,
это правда. Первой моей идеей было побежать за газетой, потом я сказал себе,
что в любом случае, даже если бы рота репортеров оказалась  в  Консерватории
сразу после событий, новости не  успели  бы  выйти  в  сегодняшних  утренних
газетах.
    
   И вдобавок, Парижу было не до того в тот день. Я сразу же  все  узнал  от
дежурного, как  только  спустился  выпить  кофе.  Город  волновался,  многие
станции метро не работали, в критических ситуациях полиция применяла оружие,
студентов было слишком много и они вели себя нагло.
    
   Я  нашел  в  телефонном  справочнике  телефон  доктора  Вагнера.  Я  даже
попробовал позвонить, но, естественно, в воскресенье ему нечего было  делать
в кабинете. Как бы то ни было, я должен был  вернуться  в  Консерваторий.  В
воскресенье, как известно, он открыт и после обеда.
    
   Латинский квартал бурлил.  Проходили  какие-то  оравы  со  знаменами.  На
Иль-де-Сите никого не пропускала полиция. Издалека доносились выстрелы.
   Видимо, так это смотрелось в шестьдесят восьмом. На  уровне  Сент-Шапель,
надо думать, кончилась потасовка, в воздухе чуялся слезоточивый запах.
    
   Где-то  рядом  протарахтела  очередь,   интересно,   это   студенты   или
правоблюстители. Люди вокруг меня припустились, все мы забежали за  какую-то
решетку,  впереди  встала  шеренга  полицейских,  а  на  улице   совершалось
рукоприкладство. Что за позор, сижу тут с  полысевшими  буржуями,  пережидаю
революцию, дожили.
    
   Потом я отыскал свободную дорогу, кружа по второстепенным улицам в районе
бывшего чрева Парижа, и  пробился  к  улице  Сен-Мартен.  Консерваторий  был
открыт для публики, в белоснежном дворе на фасаде красовалась плита:
   "Консерваторий  науки  и  техники,  основанный   согласно   постановлению
Конвента от 19 вандемьера года III... в бывшем монастыре  Сен-Мартен-де-Шан,
построенном в одиннадцатом столетии". Все в обычном порядке,  нормальное  по
воскресеньям оживление, нечувствительное к студенческому празднику свободы.
    
   Я вошел - по воскресеньям пропускали бесплатно - и все  было  в  точности
так, как вчера  до  пяти  дня.  Смотрители,  посетители,  Маятник  висел  из
привычной точки... Я стал искать следы того, что  происходило  накануне,  но
если это и происходило, кто-то постарался уничтожить  все  следы.  Повторяю,
если это происходило.
    
   Не помню, как я провел остаток этого дня. Не помню  даже,  что  я  думал,
блуждая по переулкам, вынуждаемый то и дело сворачивать в сторону,  чтоб  не
оказаться в гуще драки. Позвонил в Милан, для чего не знаю.  Пожав  плечами,
набрал номер Бельбо. Потом номер Лоренцы. Потом  "Гарамон",  где  никого  не
могло быть в  воскресенье.  Я  убеждал  себя:  если  сегодняшняя  ночь  была
сегодня, значит, все это произошло вчера. Но от позавчера до сегодня  лежала
непреодолимая бездна.
    
   Ближе к вечеру я почувствовал голод. Хотелось покоя, чего-то хорошего.
   Возле Форум-дез-Аль я вошел в ресторан,  манивший  "свежей  рыбой".  Даже
слишком. Меня усадили перед аквариумом. Мир в