ка неопределенной формы, что-то  вроде  нагромождения
треугольников и многоугольников, причем  верхушку  каждого  из  них  венчала
фигурка животного - лося, обезьяны, льва...
    
   - И все это имеет какое-то значение? - спросил Гарамон.
    
   - Несомненно! Достаточно лишь  прочесть  "Mundus  Symbolicus"  Пицинелли,
содержание которого было предварено еще великими предсказаниями Альциата.
   Весь сад  можно  прочесть  как  книгу  или  колдовское  заклинание,  что,
впрочем, одно и то же. Если бы, господа, вы могли шепотом произносить слова,
которые произносит сад, то управляли бы одной из тех неисчислимых  сил,  что
имеют влияние и оказывают воздействие в подлунном мире. Сад - это устройство
для обладания Вселенной.
    
   Он показал  нам  один  из  гротов.  Болезненное  сплетение  водорослей  и
скелетов морских животных, неизвестно - настоящих ли, из  гипса  ли  или  из
камня... В глубине его  виднелись  туманные  очертания  наяды  с  чешуйчатым
хвостом большой библейской рыбы, отдыхающей в объятиях быка в  потоке  воды,
что текла из раковины, которую держал в лапах тритон так, как держат амфоры.

   - Я хотел бы, чтобы вы  уловили  глубокий  смысл  того,  что  при  других
обстоятельствах было бы банальной водяной игрушкой.  Де  Каусу  было  хорошо
известно, что если взять сосуд, наполнить его  водой,  закрыть  отверстие  и
просверлить другое, даже  в  днище,  вода  не  вытечет.  Но  если  проделать
отверстие еще и вверху, то вода начнет вытекать или струиться вниз.
    
   - По-моему, это очевидно - сказал я. - Во втором случае воздух,  проникая
через верх, выталкивает воду вниз.
    
   - Типичное научное объяснение, в котором причину подменяют следствием или
же наоборот. Не следует задаваться вопросом - почему вода вытекает во втором
случае. Вы должны подумать, почему она не вытекает в первом.
    
   - А почему она не вытекает? - с беспокойством спросил Гарамон.
    
   - Потому что, если бы она вытекала, в сосуде образовалась бы  пустота,  а
природа не терпит пустоты.  Nequaquam  vacui,  это  был  один  из  принципов
розенкрейцеров, позабытый современной наукой.
    
   - Впечатляюще, - оценил Гарамон. - В нашу прекрасную историю металлов эти
вещи обязательно должны быть включены, Казобон! И не говорите,  что  вода  -
это не металл. Больше воображения, черт возьми!
    
   - Простите, - обратился Бельбо к Алье, - но вы представили аргумент  post
hoc ergo ante hoc. To что следует за причиной, уже предшествовало ей.
    
   - Не стоит рассуждать линейными категориями. Вода в этих  фонтанах  ведет
себя иначе. Не поступает так и природа, поскольку она не  обращает  внимание
на время. Время - это изобретение Запада.
    
   По дороге мы встречали других гостей. При виде некоторых  из  них  Бельбо
подталкивал локтем Диоталлеви, а тот шепотом комментировал: "Да,  похожи  на
герметистов".
    
   Именно среди паломников, похожих на герметистов, я  повстречал  господина
Салона с улыбкой суровой снисходительности на лице.  Держался  он  несколько
обособленно. Я улыбнулся ему, и он ответил мне тем же.
    
   - Вы знаете Салона? - спросил Алье.
    
   - А вы? - ответил я вопросом на вопрос.  -  Что  касается  меня,  то  это
совершенно естественно - я живу возле его мастерской. Что вы о нем думаете?
    
   - Я мало его знаю. Некоторые из друзей, которым можно полностью доверять,
говорят, что он - осведомитель полиции.
    
   Вот почему Салону было известно о Гарамоне  и  Арденти.  Какая  же  связь
могла существовать между  Салоном  и  Де  Анжелисом?  Однако  я  ограничился
вопросом:
    
   - А что может делать осведомитель полиции на таком приеме?
    
   - Осведомители полиции ходят повсюду - ответил Алье. - Любое  событие,  о
котором можно затем сочинить информацию, может стать для них  полезным.  Чем
больше знает полиция - или же делает вид, что знает, - тем она сильнее.
   Неважно, насколько эти сведения правдоподобны.  Самое  главное,  обратите
внимание, - обладать тайной.
    
   - Но зачем сюда пригласили Салона? - поинтересовался я.
    
   - Друг мой, - промолвил Алье, - возможно, потому, что наш  гость  следует
золотому правилу разумного рассуждения, которое гласит,  что  каждая  ошибка
может оказаться мимовольной носительницей истины. Настоящему  эзотеризму  не
страшны противоречия.
    
   - Вы хотите сказать, что в конце концов все эти люди приходят к взаимному
согласию?
    
   - Quod ubique, quod  ab  omnibus  et  quod  semper.  Инициация  открывает
горизонты непреходящей философии.
    
   Так, философствуя, мы  достигли  вершины  террас  и  оказались  в  начале
дорожки, ведущей через раскидистый сад ко входу в здание - то  ли  это  была
вилла, то ли небольшой замок. При свете самого большого факела, водруженного
на колонну, мы увидели девушку, одетую в голубое, усеянное золотыми звездами
платье, которая держала в руке трубу наподобие той, в которую дудят герольды
в оперных спектаклях. К плечам девушки были прикреплены  два  больших  белых
крыла, украшенных миндалевидной  формы  узорами,  которые  были  помечены  в
центре точкой, поэтому при определенном усилии  воображения  их  можно  было
принять за глаз -  совсем  как  в  церковных  мистериях,  в  которых  ангелы
выставляют напоказ свои крылья из папиросной бумаги.
    
   Мы увидели профессора Каместра, одного из первых  сатанистов,  посетивших
нас в издательстве "Гарамон", ярого  противника  Порядка  Храма  Восточного.
Узнали мы  его  с  трудом,  поскольку  он  был  одет,  как  нам  показалось,
довольно-таки  странно,  однако,  как   объяснил   Алье,   вполне   в   духе
происходящего события:
   его тело было обернуто в  белое  льняное  полотно,  перевязанное  красной
лентой, которая перекрещивалась на груди и на спине, а на голове красовалась
странная шляпа, по форме напоминавшая головной убор XVII века, в которую  он
воткнул четыре красные розы. Он опустился на колени перед девушкой с  трубой
и произнес несколько слов.
    
   - Воистину, - прошептал Гарамон - на небе  и  на  земле  есть  еще  много
вещей...
    
   Мы прошли под украшенным узорами порталом, который напомнил мне  вход  на
кладбище Стальено, Вверху, над сложной аллегорией в неоклассическом стиле, я
увидел выгравированные слова: CONDOLEO ET CONGRATULOR.
    
   Внутри было многолюдно и оживленно, гости толпились у буфета, устроенного
в большом вестибюле, откуда две лестницы вели на верхние  этажи.  Я  заметил
другие знакомые лица, в числе которых был Браманти  и,  к  моему  удивлению,
командор  Де  Губернатис,  ПИСС,  выпотрошенный  Гарамоном,  хотя,  по  всей
видимости, ему еще не обрисовали ту ужасную перспективу, когда нужно спасать
все экземпляры своего шедевра, пока их не  пустили  под  нож,  поскольку  он
сразу же направился навстречу моему патрону,  еще  издали  жестами  проявляя
почтение и признательность. Алье тоже  удостоился  знаков  почтения,  но  со
стороны низкорослого человечка с фанатичным  взглядом,  который  бросился  к
нему. По ярко выраженному французскому акценту мы узнали в нем  Пьера,  того
самого, голос которого  слышали  через  портьеру  кабинета  Алье,  когда  он
обвинял Браманти в колдовстве.
    
   Я  подошел  к  буфету.  Там  стояли  графины,  наполненные  разноцветными
жидкостями, происхождение которых я не смог определить. Я налил себе желтого
цвета напиток, показавшийся  мне  вином;  с  привкусом  старой  наливки,  он
оказался не так уж плох и при этом довольно-таки крепок.  Возможно,  в  него
было что-то добавлено: у меня  начала  кружиться  голова.  Вокруг  толпились
герметисты, а рядом с  ними  виднелись  суровые  лица  вышедших  в  отставку
префектов; до меня долетали обрывки разговоров...
    
   - На первой стадии ты должен научиться связываться с другими умами, затем
передавать иным существам мысли и образы, заряжать местность  эмоциональными
состояниями, обрести власть над царством зверей. На третьем этапе  попытайся
спроецировать своего двойника на любую точку пространства: биолокация, как у
йогов, ты должен одновременно явиться в нескольких  разных  обличьях.  Затем
нужно перейти к сверхчувственному познанию растительных эссенций. И наконец,
попытайся раздвоиться: здесь речь идет о том,  чтобы  постичь  теллурическую
связь тела, о том, чтобы раствориться в одном месте и появиться в другом, но
полностью, повторяю, а не просто как двойник.
   Последняя стадия - продление физической жизни...
    
   - А бессмертие...
    
   - Не сразу.
    
   - А ты?
    
   - Для этого необходима концентрация. Не скрою, это ужасно трудно. Знаешь,
мне ведь уже не двадцать лет...
    
   Я нашел  свою  компанию.  Они  входили  в  комнату  с  белыми  стенами  и
закругленными углами. В глубине ее, словно в музее Гревена  (только  в  этот
вечер в моем воображении возник образ алтаря, который я видел в Рио в  шатре
умбанды), стояли две восковые статуи почти в натуральную величину, прикрытые
блестящей материей, достойные разве что очень скверного бутафора.
   Одна из фигур  представляла  восседавшую  на  троне  даму,  облаченную  в
безупречное или  почти  безупречное  платье,  усеянное  блестками.  Над  ней
свисали на нитках создания неопределенной формы, похожие на войлочные  куклы
Ленчи, которые некогда служили украшением. Из  усилителя,  установленного  в
углу, доносились далекие звуки труб. Они  были  приятны,  возможно  какое-то
произведение  Габриэли,  так  что  аудитивный  эффект  был   намного   лучше
визуального. Справа, рядом  с  позолоченными  весами,  находилась  еще  одна
женская фигура, одетая в кармазиновый бархат, подпоясанная белой  лентой,  с
лавровым венком на голове. Алье объяснял нам значение каждой  представленной
здесь вещи, но я солгал бы, сказав, что слушал его внимательно. Меня  больше
интересовало выражение лиц  многочисленных  гостей,  которые  переходили  от
статуи к статуе, проявляя почтение и восторг.
    
   - Они нисколько не  отличаются  от  тех,  которые  ходят  в  храм,  чтобы
взглянуть на черную Богородицу в платье, расшитом  серебряными  сердцами,  -
шепнул я Бельбо. - Возможно, они думают, что это сама мать Христа во  плоти?
Нет, но и противоположной точки  зрения  они  тоже  не  имеют.  Наслаждаются
сходством,  для  них  зрелище  -  это  видение,  а  видение   представляется
реальностью.
    
   - Да, - согласился  Бельбо,  -  но  проблема  состоит  не  в  том,  чтобы
определить, хуже ли эти люди тех, кто ходит в храм. Я как раз раздумывал над
тем, кто  такие  мы  сами.  Мы,  которые  верим  в  Гамлета  больше,  чем  в
собственного консьержа. Имеет ли право осуждать их  такой  человек,  как  я,
который скитается по свету в поисках мадам Бовари, чтобы устроить ей сцену?
    
   Диоталлеви покачал головой  и  шепотом  произнес,  что  не  следовало  бы
воспроизводить образы божественного и что эти фигуры сродни золотому тельцу.
Однако он находил это забавным.
    
   58
 
    
    
    
   Алхимия - это благонравная проститутка, у которой  много  любовников,  но
она всех обманывает и никого не заключает в  свои  объятия.  Она  превращает
глупцов в сумасшедших, богатых в нищих, философов в болванов, а обманутых  в
весьма красноречивых обманщиков...
    
   (.Annalium Hirsaugensium. Tomus II, S. Gallo,1690, c.225)
 
    
    
   Неожиданно полумрак окутал зал, а вот стены его осветились. Только сейчас
я заметил, что три четверти стен  занимает  полукруглый  экран.  Когда  этот
экран ожил,  я  понял,  что  часть  потолка  и  пола  сделана  из  какого-то
материала,  который  отражает  свет,  и  что  некоторые  предметы,   вначале
поразившие меня своей грубоватостью - блестки, весы, щит и несколько  медных
пластин, - тоже отражают свет. Мы оказались как  бы  погруженными  в  водную
среду: кадры в ней умножались, делились на сегменты,  смешивались  с  тенями
присутствующих, пол отражал потолок, потолок - пол,  и  оба  они  -  фигуры,
появлявшиеся на стенах.
   Вместе с музыкой по залу распространялись тонкие запахи: вначале это  был
индийский ладан, затем какие-то другие, менее определенные  запахи,  которые
временами бывали неприятны.
    
   Затем полумрак превратился в  непроглядную  темноту,  послышалось  легкое
бульканье вязкой жидкости, кипение лавы, и мы оказались в  кратере  вулкана,
внутри которого клейкая и темная  материя  клокотала  в  прерывистом  блеске
желтых и синеватых языков пламени.
    
   Испарялась какая-то маслянистая,  липкая  жидкость,  чтобы  через  минуту
вновь упасть на дно в виде росы или дождя, а изнутри исходил зловонный запах
гнили, затхлости и плесени. Я вдыхал испарения могилы, мрака, Тартара,  меня
окружала ядовитая навозная жижа, текущая между  озерами  перегноя,  угольная
пыль, болото, менструальные выделения, дым, свинец, экскременты, кора, пена,
керосин, чернота  чернее  черноты,  которая,  слегка  отступив,  представила
нашему взору двух рептилий - бледно-голубую  и  красноватую,  -  сплетенных,
словно в объятиях любви; они кусали друг друга за  хвост,  образуя  какую-то
единую кругообразную фигуру.
    
   Ощущение было таким, будто я перепил спиртного:  я  уже  не  видел  своих
спутников, они растворились где-то в полумраке, не распознавал больше фигур,
сновавших вокруг  меня,  воспринимая  их  лишь  как  разложившиеся  флюидные
очертания... Вдруг я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку. Я  знал,
что этого не может быть, и все же не решался обернуться, чтобы не убедиться,
что ошибся. Я ощутил запах духов Лоренцы и только  теперь  понял,  насколько
она желанна для меня. Это должна быть Лоренца. Она  оказалась  рядом,  чтобы
продолжить диалог прикосновений, поскребывания ногтей о дверь,  тот  диалог,
который она так и не завершила вчера вечером.
   Казалось, что сера и  ртуть  соединяются,  образуя  страстную  влагу,  от
которой я ощутил пульсацию в паху, впрочем, не очень бурную.
    
   Я ждал Ребиса, ребенка-гермафродита, философскую соль, венец белого дела.

   Мне казалось, что я знаю все. Возможно, все,  что  я  успел  прочесть  за
последние месяцы, приливом наполнило  мою  голову,  а  может  быть,  Лоренца
передавала мне свои познания прикосновением руки, и поэтому я не  переставал
ощущать ее слегка влажную ладонь.
    
   Я с удивлением заметил, что шепчу далекие имена, имена, которыми, как мне
было известно, философы обозначали Белое, а я, возможно, с их помощью взывал
к Лоренце; не знаю, может, я  повторял  их  про  себя  словно  искупительную
молитву: Медь белая, Агнец  непорочный,  Аибатест,  Альборах,  Святая  Вода,
Ртуть очищенная, Аурипигмент, Азок, Борак,  Камбар,  Каспа,  Белила,  Свеча,
Шайя, Комериссон, Янтарь, Евфрат, Ева,  Фада,  Ветер  западный,  Первооснова
Искусства, Камень драгоценный Дживиниса, Алмаз, Зибах, Цива, Вуаль, Нарцисс,
Лилия,  Гермафродит,  Хае,  Ипостась,  Гиле,   Молоко   Богородицы,   Камень
единственный, Луна полная, Мать, Масло животворящее, Стручок, Яйцо,  Флегма,
Точка, Корень, Соль Природы, Земля лиственная, Тевос, Тинкар, Пар,  Вечерняя
Звезда, Ветерок, Мужеподобная Женщина, Стекло Фараона, Моча  Ребенка,  Гриф,
Плацента, Менструация, Слуга мимолетный, Рука левая, Сперма Металлов,  Душа,
Олово, Сок, Сера елейная...
    
   В смолянистом вареве, приобретшем  теперь  сероватый  оттенок,  появилась
черта горизонта,  ее  составляли  скалы  и  усохшие  деревья,  над  которыми
заходило черное  солнце.  Затем  вспыхнул  ослепительный  свет,  и  возникли
искрящиеся изображения, которые отражались со всех сторон,  создавая  эффект
калейдоскопа. Повеяло литургическим, церковным запахом, у  меня  разболелась
голова, я как  бы  почувствовал  груз  на  лбу,  и  перед  глазами  предстал
утопающий в роскоши  зал  с  золочеными  гобеленами:  возможно,  происходило
свадебное пиршество, женихом был принц. Одетая в белое невеста,  за  ними  -
старый король и королева  на  тронах,  рядом  -  воин  и  еще  один  король,
чернокожий. Перед королем  небольшой  алтарь,  на  нем  -  обтянутая  черным
бархатом книга  и  канделябр  из  слоновой  кости.  Рядом  с  канделябром  -
вертящийся  глобус  и  часы,  на  верхушке  которых   возвышался   небольшой
хрустальный фонтан, откуда непрерывно била вода  цвета  крови.  На  фонтане,
кажется, лежал череп, из его глазницы выползала белая змея.
    
   Лоренца шептала мне на ухо слова, легкие как дыхание. Но я не  слышал  ее
голоса.
    
   Змея двигалась в такт грустной и медленной музыке. Сейчас старые  монархи
переодевались во все черное, перед ними поставили  шесть  накрытых  крышками
гробов. Послышалось несколько  угрюмых  звуков  басовой  трубы,  и  появился
человек  в  черном  капюшоне.  Пришло  время  священной  экзекуции,  которая
проходила как бы при замедленной съемке, причем король давал на нее согласие
с какой-то скорбной радостью,  смиренно  опустив  голову.  Затем  человек  в
капюшоне замахнулся топором, лезвие молниеносно начертило маятниковый  путь,
удар его отразился на каждой блестящей поверхности, передавшись  дальше,  на
другие поверхности, покатились тысячи голов; и с этого момента кадры сменяли
друг друга, но я уже был не в состоянии уследить  за  их  смыслом.  Кажется,
все, в том числе и чернокожий король, были обезглавлены и положены в  гробы,
а затем зал превратился в берег моря или озера, и мы увидели, как  причалили
шесть освещенных кораблей,  на  них  перенесли  гробы,  корабли  отплыли  по
водному зеркалу и растаяли в темноте за линией  горизонта,  а  тем  временем
запах ладана стал осязаем, поскольку  превратился  в  густое  испарение;  на
какой-то миг в меня вселился страх оказаться среди приговоренных,  а  вокруг
меня то и дело раздавался шепот:
   "свадьба, свадьба..."
 
   Контакт с Лоренцой прервался, и только теперь я обернулся, чтобы отыскать
ее среди теней.
    
   А зал уже превратился  в  склеп  или  огромную  гробницу,  своды  которой
освещал небывалой величины карбункул.
    
   В  каждом  углу  появились  женщины  в  одеждах  девственниц,  а   вокруг
двухэтажного котла возвышался замок на каменном цоколе, портик был похож  на
печь;  из  двух  боковых  башен  виднелись  два   алембика,   оканчивающихся
яйцевидными колбами, а третья, центральная,  башня  верхушкой  переходила  в
фонтан...
    
   В цоколе замка видны были обезглавленные тела. Одна  из  женщин  принесла
шкатулку, вынула из нее какой-то круглый предмет и положила его  на  цоколь,
прямо под сводами центральной башни, на вершине сразу же заработал фонтан.
   Прошло какое-то время, пока я узнал этот предмет: это был  голова  мавра,
пылавшая теперь словно сухое полено, доводя воду в фонтане до кипения.
   Испарения, шипение, бульканье...
    
   На этот раз Лоренца положила  мне  руку  на  затылок  и  стала  осторожно
поглаживать мне голову, как она это делала в машине с Якопо. Пришла женщина,
в руках она держала золотой шар, поднесла его к печи цоколя, открыла  краник
и наполнила шар красной густой жидкостью. После этого  сфера  раскрылась,  и
внутри нее вместо красной жидкости оказалось большое  красивое  яйцо,  белое
как снег. Женщины достали его и установили на земле, на куче желтого  песка,
яйцо раскрылось, и  из  него  вышла  птица,  пока  еще  бесформенная  и  вся
истекающая кровью. Однако, орошенная кровью обезглавленных людей, она  стала
расти на наших глазах и превратилась в великолепное создание.
    
   Теперь они отрубили голову птице и сжигали ее на небольшом алтаре до  тех
пор, пока она не превратилась в пепел. Кто-то замесил  пепел  словно  тесто,
которое затем уложили в две формы и поставили в печь, раздувая  огонь  через
трубки. Наконец формы  открыли.  Из  них  вышли  почти  прозрачные,  нежные,
облаченные в плоть фигурки мальчика и девочки ростом не более четырех пядей,
похожие   на   живые   создания,   однако   с   глазами   еще   стеклянными,
неорганическими. Их усадили на подушки, и какой-то старик поил их  по  капле
кровью...
    
   Пришли  другие  же