Поскольку и после этого прежние меры по содержанию единственного оставшегося
арестанта - и перевода его на Сен-Маргерит - не были изменены, хотя они были
связаны с весьма большими расходами, ясно, что  умер  слуга,  а  не  главный
заключенный. Хотя в ведение Сен-Мара были переданы на Сен-Маргерите и другие
арестованные, он в письмах к Лувуа именует "моим заключенным" того, которого
привез с собой из Пинероля в Экзиль, а из Экзиля - на Сен-Маргерит. 8 января
1688 г. в письме к Лувуа  Сен-Мар  передавал,  что  в  окрестностях  считают
"маску" герцогом Бофором или сыном Кромвеля.
     16 июля 1691 г. умер Лувуа, его сменил Барбезье, положение  "маски"  не
изменилось. Многие историки придавали значение письму Барбезье от 13 августа
1691 г., в котором отмечалось, что неизвестный заключенный 20 лет  находился
под охраной Сен-Мара. Однако, может  быть,  эта  цифра  выбрана  именно  для
дезинформации любого постороннего, которому попало бы в руки письмо, -  ведь
более точное указание могло бы стать ключом для определения подлинного имени
узника. У Сен-Мара же, у которого  "маска"  остался  в  Экзиле  единственным
заключенным, не могло возникнуть сомнение, о ком идет речь. Между прочим, 11
января 1694 г. Барбезье сообщает, что комендант тюрьмы в Пинероле Лапрад  не
знает фамилии умершего арестованного, наибольшее число  лет  просидевшего  в
заключении, и просит Сен-Мара  шифром  сообщить  это  имя  в  Париж.  Трудно
представить более веское доказательство, насколько вообще мало  интересовали
военного министра арестанты, оставленные в 1681  г.  Сен-Маром  в  Пинероле.
Очевидно, речь идет о монахе, доставленном в крепость в 1674 г.
     В апреле 1694 г. трое уже знакомых Сен-Мару арестантов - Маттиоли,  его
слуга Дюбрей, а также новый заключенный, доставленный в Пинероль  в  августе
1687 г., - были переведены на Сен-Маргерит. Один из  них  (как  явствует  из
письма Барбезье от 10 мая 1694 г., явно Маттиоли) умер вскоре по прибытии  в
новую тюрьму. Но по-прежнему Барбезье интересует  один  заключенный  -  "мой
старый заключенный". В отношении его снова и снова в  переписке  обсуждаются
все меры, вплоть до доставки осенью 1696 г. специальных замков из  Пинероля.
С "маской" обращались, как  видно  из  этой  корреспонденции,  все  время  с
крайней почтительностью, чего никак нельзя сказать о других  заключенных  из
Пинероля, которые все подвергались телесным наказаниям. В 1698 г. последовал
перевод Сен-Мара в Бастилию, куда  он  снова  взял  с  собой  только  своего
"старого заключенного".
     Итак, доказано, что "маска" был  одновременно  и  "старым  заключенным"
Сен-Мара, и каким-то значительным лицом. Поскольку несомненно, что Лозен был
освобожден, то, если принять, что Фуке умер в 1680 г., ни  один  заключенный
не удовлетворяет этому двойному требованию. Аррез считает,  что  единственно
возможное и математически точное решение: в 1680 г. умер Доже, а Фуке  занял
его место в одиночной камере, которая с самого  начала  на  деле  специально
сооружалась не для какого-то слуги, а именно для  такой  подмены.  Ничто  не
противоречит  этому  решению,  по  крайней  мере  нет   никаких   письменных
документов,  удостоверяющих  смерть  и  погребение  Фуке,  отсутствует   акт
вскрытия тела. Поэтому, хотя с точки зрения закона Фуке был мертв уже в 1673
г. (в этот год  его  жена  была  признана  наследницей  сюринтенданта),  нет
официальных данных о его физической смерти в 1680  г.  Запечатанный  гроб  с
телом Фуке был выдан его сыну 17 апреля 1681 г., через 25 дней после смерти.
К этому времени нельзя было уже и думать об открытии гроба. Сообщалось,  что
останки Фуке первоначально были захоронены в церкви Сен-Клер, потом будто бы
перевезены в Париж и перезахоронены вместе с прахом его матери  на  семейном
кладбище в монастыре на улице Святого Антония. Однако это  захоронение  было
произведено только 28 марта 1681 г., то есть через год  после  смерти,  и  в
течение этого срока никто не мог установить, что  это  были  именно  останки
Фуке, а не Доже.
     Отметим, что письмо Сен-Мара от 23 марта 1680 г., которое  должно  было
известить о смерти Фуке, исчезло. Не сообщал ли в нем Сен-Мар  о  смерти  не
Фуке, а Доже? Сохранилось лишь письмо Лувуа от 8 апреля 1680 г. о  том,  что
он получил письмо тюремщика, датированное 23 марта и  сообщавшее  о  кончине
Фуке. Письмо, посланное Сен-Маром, должно было достичь Парижа примерно через
восемь дней, следовательно, Лувуа его мог прочесть 31 марта.  Однако  он  не
ответил на него сразу, как это делал, когда речь  шла  не  об  особо  важных
делах. Министру потребовалось для ответа целых восемь дней - не для того ли,
чтобы держать совет с Кольбером  и  другими  союзниками  относительно  того,
является ли момент подходящим для объявления о смерти Фуке?  За  эти  дни  в
Париже  уже  были  распространены  слухи  о  кончине  бывшего  сюринтенданта
(говорили, впрочем, и о том, что его до этого освободили из  заключения).  6
апреля об этом было напечатано краткое известие в "Газетт", тесно  связанной
с двором. Между прочим, стоит добавить,  что  Вольтер  помещает  сведения  о
противоречивых слухах  относительно  смерти  Фуке  сразу  после  рассказа  о
"железной маске", очевидно, потому, что он  считал  обоих  одним  и  тем  же
лицом. От Вольтера же нам известен ответ Шамийяра, что  "маска"  -  человек,
посвященный во все секреты Фуке. Кто мог знать все эти секреты, кроме самого
сюринтенданта? Напомним также слова Вольтера, что "маску" арестовали в  1661
г. (как Фуке), что тогда не исчезло ни одно другое значительное лицо. Анализ
переписки Лувуа и Сен-Мара показывает, что в момент смерти  Фуке  вблизи  не
было его детей и он не умер, как считают, на руках старшего сына. Из  письма
Лувуа от 8 апреля 1680 г. следует, что этому сыну  Фуке  -  графу  де  Во  -
посчастливилось увезти бумаги отца и что Сен-Мар это разрешил.  Не  означает
ли это, что Фуке сам передал бумаги сыну и что, следовательно, он был жив за
несколько дней до 23 марта или в  этот  самый  день  смерти  и  находился  -
вопреки слухам об освобождении - в тюрьме Пинероля?
     Аррез считает, что Лувуа, с одной стороны, разрешил графу де  Во  взять
все бумаги отца, а с другой - рекомендовал Сен-Мару запереть бумаги  Фуке  -
очевидно, новые, которые "покойник" продолжал писать. Из переписки явствует,
что Сен-Мар нашел дополнительные бумаги в карманах одежды Фуке уже 4 мая, то
есть через 42 дня после его смерти. Иначе говоря, вероятно, во все  эти  дни
мнимоумерший продолжал писать и из этих его бумаг  составился  целый  пакет,
пересланный Лувуа.
     Аррез считает, что, как  только  Доже  умер,  Сен-Мар,  следуя  заранее
согласованному с Лувуа плану, перевел Фуке в одиночку.  Поскольку  никто  из
посторонних не видел тайного погребения Доже, а помещение  в  Боковой  башне
опустело, возникла легенда об освобождении  Фуке...  В  письме  Лувуа  от  8
апреля есть еще одна любопытная фраза о том, что важные сведения,  известные
Фуке, могут быть доступны Лозену и Ла Ривьеру. Умалчивается о другом лакее -
Доже - не потому ли, что Лувуа знал о смерти этого слуги? Если умер Доже, то
Фуке был жив. Понятно, и почему не отпустили на свободу слуг  Фуке:  Доже  -
потому что он уже был мертв, а Ла Ривьера -  потому  что  он  видел  умершим
Доже, а не своего хозяина. Вместе с тем, когда  Лувуа  писал  Сен-Мару,  что
следует сохранять под стражей Ла Ривьера и Доже, тюремщик  отлично  понимал,
что речь идет о Ла Ривьере и  Фуке.  Доже  стал  псевдонимом  Фуке,  фамилия
которого, правда, позднее только раз мелькнула в письмах военного  министра.
А именно в письме Лувуа от 10 июля 1680 г., где говорилось о получении  Доже
каких-то "ядов". Их мог откуда-то взять не сидевший в одиночке Доже, а Фуке,
которого стали называть фамилией "слуги". Впоследствии исчезло в переписке и
имя Доже - появились "двое из Нижней башни".
     Теперь о том, какие секреты мог узнать Лозен от  Фуке,  переговариваясь
через отверстие, которое они проделали между своими камерами.  Это  явно  не
были придворные тайны. Лозен был другом семьи Фуке до 1661 г.  и  еще  тогда
мог узнать от них эти тайны, его ведь арестовали только через  10  лет  -  в
1671 г., и он был поэтому лучше, чем сюринтендант,  осведомлен  о  том,  что
творилось в придворных сферах.  Фуке  мог  ему  сообщить  лишь  о  секретах,
связанных с заключением в Пине-роле, особенно о  непонятном  письме  к  нему
Лувуа относительно Доже, о том, что того не разрешали держать  в  помещении,
когда в него входил герцог или кто-либо другой. Не сообщил ли  Фуке  о  том,
что Доже при смерти и что он опасается попасть в одиночку взамен слуги?  Как
бы то ни было, Лозен ничего не поведал о тайнах Фуке и даже  заведомо  ложно
рассказывал, что,  вероятно,  его  друга  освободили  незадолго  до  смерти.
Возможно, это молчание было платой за освобождение самого Лозена (как раз  в
марте 1680 г. он вел особую переписку  с  Лувуа).  Герцог  был  превращен  в
свидетеля, подтвердившего официальную версию о смерти Фуке.
     Добавим, что ни одного из заключенных, кроме  Фуке,  при  перевозке  не
сопровождал такой эскорт,  который  следовал  за  "маской".  И  наконец,  на
содержание "маски" тратили, по существу, столько же, сколько расходовали  на
Фуке, - во много раз больше, чем на других заключенных (кроме Лозена) и  тем
более "слуг" вроде Доже, которых держали на крайне скудном пайке.
     Фуке был  "самым  старым  заключенным"  Сен-Мара,  таким  фигурирует  и
"маска" в переписке. К 1703 г. ему должно было быть 89 лет, но таких случаев
долголетия  можно  привести  не  так  уж  мало  среди  современников   Фуке,
придворных, представителей дворянской знати и высшего  чиновничества  (Аррез
приводит такие примеры). Мать Фуке дожила даже до 91 года.
     Мы изложили все существенные доводы, приводимые Аррезом в пользу  своей
теории. Нетрудно заметить, что они не доказывают "самого малого" - что  Фуке
действительно не умер  23  марта  1680  г.  Более  того,  эти  аргументы  не
свидетельствуют, что Лувуа и Кольбер страшились возвращения Фуке  ко  двору,
что они рассматривали этого давно  поверженного  соперника,  проведшего  уже
почти два десятилетия в заключении, в качестве опасного противника. Ничто не
доказывает,  что  65-летний  сюринтендант,  после  долгих   лет   заключения
растерявший своих сторонников, якобы мог стать  вождем  лагеря,  который  бы
противостоял Кольберу и Лувуа.  Если  бы  это  было  действительно  так,  то
Кольбер и Лувуа, по словам  Арреза,  макиавеллисты,  настаивавшие  во  время
процесса Фуке, чтобы его  приговорили  к  повешению,  конечно,  нашли  бы  с
помощью Сен-Мара средство отделаться от врага, а не  разыгрывать  комедию  с
его мнимой смертью и превращением в "маску". Тем менее было у  министров,  а
после смерти Кольбера и Лувуа  -  у  их  преемников  резона  продолжать  эту
комедию после "официальной" смерти Фуке еще  на  протяжении  более  23  лет,
когда сам узник уже давно должен был превратиться в дряхлого старца. Мы  уже
говорили и о том, насколько неубедительны утверждения  Арреза,  что  Людовик
XIV был просто марионеткой Лувуа и Кольбера, а после смерти своих знаменитых
министров - игрушкой в руках их родственников, в том числе совсем еще  юного
Барбезье.  Не  прибавляет  убедительности  метод,  при   котором   источники
понимаются  то  в  прямом,  то  в  обратном  смысле,  прямо  противоположном
написанному (например, при упоминании одного арестанта иметь в виду  другого
и т. п.).
     К названию своей книги  "Железная  маска"  Аррез  добавил  подзаголовок
"Наконец разгаданная тайна". Вернее было бы сказать, что эта  книга  сделала
старую тайну еще более непроницаемой, так как доводы Арреза против  реальной
кандидатуры на роль "маски" -  Эсташа  Доже  нельзя  сбрасывать  со  счетов.
Аррез, как  и  некоторые  его  предшественники,  прежде  всего  М.  Паньоль,
подчеркивает, что до нас дошла очень небольшая часть  переписки  Сен-Мара  с
его начальством и что уничтожена была сознательно та часть  корреспонденции,
которая могла дать ключ к разгадке тайны. Тем более что Сен-Мар сам  не  раз
отмечал, что в дополнение к официальным донесениям отправляет с  доверенными
курьерами еще и частные письма. Все они исчезли. Вместе с тем Аррез встал на
путь домыслов насчет содержания утерянных писем и  устных  предписаний.  Это
вряд ли путь,  ведущий  к  цели.  Ведь,  встав  на  него,  можно,  например,
допустить, что в какой-то момент Сен-Мару был доставлен еще  один  узник,  о
котором  было  приказано  не  упоминать  ни  единым  словом  в   официальной
переписке,  и,  опираясь  на  такую  гипотезу,  дать  новую  трактовку  всей
известной  корреспонденции  (а  также   по-новому   представить   размещение
заключенных по  камерам  тюрьмы  Пинероля,  чем  усердно  занимался  Аррез).
Конечно, это произвольное предположение, но оно в одном ряду с догадкой, что
Лувуа и Сен-Мар в своей переписке только и  думали,  чтобы  сбить  со  следа
будущих  исследователей   истории   "маски".   Подобный   домысел   нетрудно
обосновать, используя "метод" Арреза: "удобные" показания принимать на веру,
а  все  не  укладывающиеся  в  схему  свидетельства   объявлять   следствием
дезинформации.
     Если бы Фуке был "маской",  непонятно,  зачем  ему  давали  возможность
встречаться с Лозеном, а позднее - с семьей (если исключить объяснение,  что
все это было игрой с целью скрыть дальнейшую судьбу бывшего  сюринтенданта).
Поэтому можно  считать,  что  именно  он  умер  в  Пинероле  -  может  быть,
насильственной смертью (был отравлен Доже).
     Но загадка остается. Осудить сюринтенданта за злоупотребления,  вернуть
казне награбленные им и его приближенными десятки и сотни миллионов  ливров,
превратить подсудимого в козла  отпущения  за  ненавистную  народу  политику
налогового гнета в период правления Мазарини, одним словом,  использовать  в
полной мере все политические выгоды, которые можно было извлечь  из  падения
Фуке, - это одно дело. Но не смягчение, а, вопреки обычаю,  вынесение  более
сурового судебного  приговора  было  уже  необычным  для  короля.  Возможно,
впрочем, здесь не обошлось без  влияния  Кольбера.  Людовик  XIV  уже  через
несколько лет после осуждения Фуке простил его главных помощников. А  самого
Фуке королевская милость коснулась лишь тогда, когда он  находился  на  краю
могилы. Ла Ривьер и Доже после смерти Фуке вместо освобождения были обречены
на пожизненное заключение. Наиболее вероятная причина - они  знали  "секреты
Фуке".  Конечно,  такой  человек,  как  сюринтендант,  будучи   приближенным
Мазарини и находясь во время его правления в самом центре придворных интриг,
мог быть посвященным в какие-то тайны.  Но  в  какие?  Вероятно,  они  прямо
затр"ливали интересы короля и династии Бурбонов, иначе,  если  бы  речь  шла
только о ненависти к Фуке со стороны Кольбера, он вряд  ли  мог  бы  убедить
Людовика  XIV  в  необходимости  десятилетиями  держать  Фуке  в  строжайшем
заключении. Такая беспричинно долгая мстительность, в общем, вопреки  мнению
М. Паньоля, не была характерна для  короля.  Была,  следовательно,  какая-то
причина. Но сохранившиеся документы молчат о ней.

       Тройное дао Дуврского договора

     Арест "Эсташа Доже" находился в какой-то связи с  тайными  переговорами
между  Людовиком  XIV  и  Карлом  II.  Более  того,  эта  связь,   возможно,
сохранялась и в течение многих месяцев после того, как Доже был  водворен  в
тюрьму Пинероля. Чтобы судить о том, насколько обоснованными  представляются
гипотезы, выдвигаемые  на  сей  счет  в  литературе  о  "маске",  необходимо
обратиться к самим этим секретным переговорам между французским и английским
монархами.
     В предшествующих главах была уже  нарисована  общая  картина  махинаций
французской разведки в Лондоне в правление Карла II,  и  знакомство  с  ними
позволяет лучше уяснить предысторию и историю Дуврского договора.
     В начале 70-х  годов  в  Англии  из  уст  в  уста  переходило  крылатое
четверостишие, в котором речь шла о знаменитой Cabal:

     Как может государство процветать,
     Когда им управляют эти пять:
     Английский дог, тупой баран,
     Крот, дьявол и кабан?

     Cabal  -   это   слово   по-английски   означает   "интрига",   "группа
заговорщиков", "политическая клика". Оно весьма подошло к  группе  министров
Карла II, стоявшей у власти примерно с середины 60-х до середины 70-х годов.
Причем подошло не только по существу,  но  и  потому,  что  начальные  буквы
фамилий королевских советников: "дога" - Клиффорда, "барана"  -  Арлингтона,
"кабана" - Бэкингема, "крота" - Ашли и "дьявола"  -  Лодердейла  -  случайно
образовали  роковое  слово.  А  непочтительные   прозвища   четко   отражали
представления, сложившиеся в народе, о склонностях и дарованиях этих столпов
престола.
     Из этой пятиглавой гидры министр иностранных  дел  Генри  Беннет,  граф
Арлингтон,  возбуждал  едва  ли  не  самую  жгучую   ненависть.   Вылощенный
придворный, знаток  церемоний,  Арлингтон  был  известен  своей  готовностью
удовлетворять все прихоти  монарха.  Недаром  Арлингтон  вместе  с  герцогом
Бэкингемом входили  в  пресловутую  "комиссию  по  доставлению  мисс  Стюарт
королю".
     Впрочем, современники ошибались, считая Арлингтона церемонным  бараном.
Он  даже  имел  кое-какие  собственные   убеждения   в   отношении   лучшего
внешнеполитического курса, который,  по  его  мнению,  должен  был  включать
сотрудничество  с  ослабевшей  Испанией   и   с   Голландией,   опасавшимися
завоевательных планов  Людовика  XIV.  Однако  эта  политика  встречала  два
совершенно различных препятствия. Одно из них -  растущее  англо-голландское
торговое соперничество, уже неоднократно  приводившее  к  войнам.  Другое  -
намерения Карла II  использовать  французскую  помощь,  пусть  даже  жертвуя
государственными интересами Англии, чтобы освободиться от опеки парламента и
возродить абсолютизм,  о  чем  упоминалось  выше.  Давали  о  себе  знать  и
связанные с этим вторичные мотивы: неостывшая вражда Испании (тогда  еще  не
вполне осознали степень ее  ослабления),  стремление  к  союзу  протестантов
против папистов и, наоборот, очевидные, хотя и отрицаемые публично, симпатии
Карла И к католицизму как удобному орудию его  политических  планов  (короля
считали деистом, но он если и был им, то  скорее  просто  от  безразличия  к
религии, как и ко всему, не имеющему прямого отношения к его удовольствиям).
     Действие всех этих и других факторов приводило к частым  изменениям  во
взаимоотношениях между Англией и другими державами.
     В январе 1668 г. Арлингтону и английскому  послу  в  Голландии  Уильяму
Темплу удалось добиться  подписания  договора  о  тройственном  союзе  между
Англией, Голландией и Швецией. В августе  1668  г.  в  Лондон  прибыл  новый
французский  посол  Шарль  Кольбер  де  Круаси,  брат  знаменитого  министра
Кольбера, с инструкцией разрушить тройственный союз, предложив, в частности,
Арлингтону огромную взятку в 25 тыс. ф. ст. и ежегодную пенсию.
     Однако вскоре стало очевидным, что подкупать надо самого  Карла  II.  В
конце 1668 г. Карл решил круто  изменить  внешнюю  политику,  взяв  курс  на
заключение  союза  с  Людовиком  XIV.  Правда,  учитывая  быстрое   усиление
антифранцузских настроений, такая смена курса должна была быть  осуществлена
в глубокой тайне. Обычные дипломатические каналы  поэтому  не  годились.  19
декабря 1668 г. Карл II послал письмо своей сестре Генриетте, бывшей замужем
за братом Людовика XIV, о том, что будет передан шифр,  с  помощью  которого
они смогут вести свою переписку. Карл был уверен, что Арлингтона в  конечном
счете можно будет заставить  согласиться  с  политикой,  угодной  королю,  а
заменить его явным сторонником союза с Францией значило раскрыть карты.
     В этой  связи  стоит  обратить  внимание  на  то,  что  нельзя  слишком
буквальн