нь высоко  оценивал  душевные  качества
Кормье, считая, что этот  немолодой  толстяк-бретонец  "сразу  же  возбуждал
доверие у всех увидевших его в первый раз". Если бы  кто-либо  другой  писал
эти письма, полагает Барбе, то они могли бы вызвать недоверие, но то, что мы
знаем  о  Кормье  и  о  последствиях  его  действий,  заставляет  отвергнуть
подозрения. Однако такого доверия к  искренности  Кормье  отнюдь  не  ощутил
другой исследователь, занявшийся более чем полвека после  Ф.  Барбе  архивом
Шарлотты Аткинс, - уже известный нам французский адвокат и историк, академик
М. Гарсон. Но об этом позднее. Здесь  же  отметим,  что  переписка  Ш.Аткинс
свидетельствует о знакомстве ее - со слов Кормье - с планом  подмены  дофина
другим  ребенком  как  первого  этапа  похищения  (плана,  которого  она  не
одобряла). Ф. Барбе  считает  аутентичными  уже  упоминавшиеся  выше  письма
Лорана. Надо заметить, что эти письма содержат сведения, очень  напоминающие
те, которые фигурируют в донесениях Кормье, тем самым как бы  свидетельствуя
об их подлинности. Истинность сведений, сообщавшихся Кормье,  подтверждается
письмами Лорана. В свою очередь, их аутентичность доказывается тем, что  они
сообщают те  же  сведения,  что  и  содержащиеся  в  донесениях,  получаемых
Шарлоттой Аткинс от Кормье. (Ведь маловероятно, что  с  их  содержанием  мог
быть знаком фальсификатор, сочинивший  письма  через  30  лет  после  смерти
Кормье, скончавшегося в 1805 г.)
     31 октября 1794 г. Кормье сообщил Ш. Аткинс,  что,  по  его  сведениям,
"хозяин и его собственность  спасены  (курсив  оригинала.  -  Е.  Ч.)".  Это
совпадает с содержанием письма Лорана от 7 ноября,  в  котором  говорится  о
подмене дофина немым ребенком. Вместе с тем Кормье  лишь  через  две  недели
сообщил эту новость де Фротте, при этом  категорически  отказавшись  назвать
имена своих агентов. Кормье добился того, что и Ш. Аткинс  стала  уклоняться
от передачи де Фротте  полученной  информации,  даже  когда  тот  сам  лично
отправился на континент и его контакты с агентами Кормье могли бы, казалось,
принести явную пользу. Кормье тем временем рассорился с группой  эмигрантов,
которых он, как честный человек,  осуждал  за  предпринятую  ими  фабрикацию
фальшивых французских ассигнаций. Враги  сумели  очернить  Кормье  в  глазах
английских  властей  и  воспрепятствовать  тому,  чтобы  ему  была  поручена
какая-то важная миссия в Голландии. Тем не менее он в конце ноября  1794  г.
по собственному почину отправился в эту  страну.  Момент  был  выбран  очень
неудачно, так как вскоре, в декабре и начале января, Голландия  была  занята
французскими войсками. В течение  месяца  от  Кормье  не  поступало  никаких
известий, пока не выяснилось,  что  бретонец  как  эмигрант  успел  каким-то
образом ускользнуть  от  ареста  или  бежать  из-под  стражи  и  очутился  в
Гамбурге, откуда снова стал сообщать Ш. Аткинс о действиях их агентов.
     Кормье очень оптимистически оценивал ситуацию.  Ф.  Барбе  считал,  что
информация Кормье вполне совпадает со сведениями,  содержащимися  в  письмах
Лорана от 5 февраля и 7 марта 1795 г.,  в  которых  повествуется  о  подмене
немого ребенка  новым  мальчиком.  Ш.  Аткинс  сохраняла  оптимизм  и  после
официального объявления в Париже 8 июня 1795 г. о смерти дофина. 16 сентября
1795 г. бретонец сообщил, что дофина действительно похитили из  Тампля,  но,
вместо того чтобы попасть в руки ожидавших его  людей  Кормье,  ребенок  был
захвачен какими-то другими лицами. Ш. Аткинс сохранила и позднее  убеждение,
что бегство удалось. По мнению Ф. Барбе, лица, которые увезли  дофина,  были
агентами Лорана, в следующем году уехавшего в Сан-Доминго,  где  он  умер  в
1807 г. У каждого из участников похищения были свои мотивы молчать  об  этом
деле. Кормье в 1801 г. воспользовался предоставленным эмигрантам разрешением
вернуться во Францию и после краткого ареста был выпущен на свободу. Как уже
упоминалось, он скончался в Париже в 1805  г.  Луи  де  Фротте,  уехавший  в
феврале 1795 г.  во  Францию  и  сражавшийся  в  рядах  шуанов,  в  1800  г.
был-заманен в ловушку и расстрелян по  приказу  первого  консула  Бонапарта.
"Трансильванский дворянин" барон Ауэрвек стал британским  шпионом,  действия
которого уже в 1795 г. не имели  ничего  общего  с  делом  дофина,  и  почти
одновременно поступил на службу во французскую разведку, оказав  ей  немалые
услуги в Англии. Подозреваемый всеми, этот  двойной  агент  был  в  1807  г.
арестован наполеоновскими властями в Бадене, и его  как  опасного  интригана
без суда отправили в Тампль, а потом в другие тюрьмы, из  которых  он  вышел
только после крушения Первой империи в 1814 г. Между  прочим,  он  дожил  до
1830 г. и во время широкого обсуждения в период Реставрации вопроса о судьбе
дофина сохранял скромное молчание.
     М. Гарсон  отстаивал  версию,  что  Аткинс  стала  жертвой  шарлатанов,
потчевавших ее побасенками, чтобы выудить побольше денег. Эту  точку  зрения
он подробно обосновывал в книге "Людовик XVII, или  Ложная  дилемма"  (1952,
1968 гг.). Вполне признавая заслуги Ф. Барбе как исследователя,  откопавшего
интересные документы - переписку Шарлотты Аткинс, он давал  совершенно  иную
оценку ее содержанию. "Мошенничество во время эмиграции" - так озаглавил  М.
Гарсон третью главу своей книги, посвященную  деятельности  разведывательной
организации Кормье. По мнению опытнейшего французского юриста,  речь  скорее
может идти о заговоре с целью выманивания денег  у  Ш.  Аткинс,  участниками
которого были Пельтье, Кормье и Ауэрвек. Луи де Фротте, не  участвовавший  в
этом  вымогательстве,  мог  в  любую   минуту   спутать   всю   игру.   "Это
обстоятельство не  могло  прийтись  по  вкусу  троим  заговорщикам,  которые
постарались держать его в неведении относительно своих действий". И  недаром
потом, когда де Фротте тайно отправился во  Францию  и  стал  самостоятельно
собирать сведения, он писал Ш. Аткинс о том, что ее обманывали. В письме  Ш.
Аткинс из Ренна, датированном 16 марта 1795 г., Фротте передавал ей,  что  в
результате проведенных им расспросов во время переговоров с  представителями
Конвента он убедился, что дофин не покидал Тампля. "Вы видите, мой друг, как
вас обманывали долгое время". Если Ф. Барбе писал о "честном Кормье", то  М.
Гарсон - о "честном Фротте", а  бретонца  считал  ловким  аферистом.  Кормье
утверждал, что имеет агентов в Париже, но отказался  сообщить  их  имена  Ш.
Аткинс. Позволительно усомниться,  что  эти  агенты  вообще  существовали  в
действительности.
     В  октябре  1795  г.  Кормье  обещал  представить  отчет  его  агентов,
воспроизводящий их деятельность, но  так,  конечно,  и  не  представил  его.
По-видимому, французские власти лучше, чем Ш. Аткинс,  равно  как  и  многие
историки, раскусили Кормье. М. Гарсон нашел во  французском  государственном
архиве такую присланную из Гамбурга характеристику  на  обосновавшегося  там
Кормье: "Это бывший  судья  из  Ренна,  который  всегда  жил  интригами.  Он
одалживает деньги у всех, кто готов давать взаймы". Все это позволяет  лучше
понять, чего стоят утверждения Кормье в письме от 31 октября  1794  г.,  что
"хозяин и его собственность спасены". Историки, основывавшие свои выводы  на
этом письме, в том числе Ж. Ленотр,  приводили  эту  категорически  звучащую
фразу о "спасении" вне контекста всего письма. Между тем  письмо,  взятое  в
целом, производит совсем иное впечатление. Кормье не раскрывает, от кого  он
получил сообщаемое им известие. Напомним, что все время он воздерживался  от
того, чтобы назвать имена используемых (или якобы используемых) им  агентов.
Кормье мог без всякого риска в  тогдашних  условиях  сообщить  что-то  более
конкретное, пересылая свои письма по  английской  почте.  Поэтому  возникает
подозрение, что Кормье просто передавал ходившие тогда в  Лондоне  слухи.  А
через семь дней после этого письма Кормье попросил (и получил) 100  гиней  и
потребовал от Аткинс ничего не сообщать де Фротте. Потом Кормье, как мы  уже
знаем, уехал в Голландию, а оттуда перебрался в Гамбург. После  полугодового
молчания он  наконец  3  июня  отправляет  Аткинс  письмо,  полное  туманных
выражений, недомолвок. Он уже не утверждает,  что  похищение  состоялось,  а
лишь рекомендует никому  не  говорить  ни  слова  о  предпринятых  попытках.
"Сохраняйте спокойствие, - писал он, - скоро Вы будете счастливы". Не боялся
ли он, что кто-либо из друзей Шарлотты Аткинс раскроет ей  глаза  на  обман?
Впрочем, само письмо от 3 июня прямо уличает Кормье в том, что  он  не  имел
совершенно никакого понятия о событиях, происходивших в Тампле. 3 июня дофин
был уже тяжело болен, и через пять дней было объявлено с трибуны Конвента  о
смерти "сына Капета".
     Если, как считают некоторые историки, Кормье  был  в  курсе  уже  ранее
произведенной подмены или бегства, разве он не написал бы Аткинс, чтобы  она
не очень огорчалась, когда прочтет официальное извещение о смерти дофина?  В
письме нет ничего подобного.
     Для самого Кормье  это  известие  было  не  только  неожиданным,  но  и
являлось сильным ударом по  его  намерениям  и  дальше  выуживать  деньги  у
доверчивой англичанки. Он молчал целых четыре месяца, но потом, по словам М.
Гарсона, счел, что леди Аткинс является "простофилей высокой пробы", и  стал
действовать с прежними наглостью и бахвальством. 13 октября 1795 г. он пишет
Аткинс о том, что ему удалось организовать  бегство  дофина,  но  потом  его
похитили  какие-то  неизвестные,  действовавшие  по  поручению   английского
правительства,  членов  Конвента  или  других   еще   каких-то   неназванных
заговорщиков. Кормье настолько мало  верил  в  бегство  дофина,  что  вскоре
предложил свои услуги королю эмигрантов Людовику XVIII в  качестве  издателя
роялистской газеты.
     Однако концепция М. Гарсона, отрицающая существование  разведывательной
сети Кормье (Гарсону, впрочем, предшествовал  в  этом  ряд  других  авторов,
например англичанин Д. Б. Мортон в книге "Дофин", Лондон, 1937  г.),  отнюдь
не может считаться бесспорной. Прежде всего возникает вопрос, не подверглась
ли дошедшая  до  нас  корреспонденция  Аткинс  определенной  "чистке".  Ведь
сохранилась  лишь  половина  этой  переписки,   оставленная   у   парижского
нотариуса:  другая  часть,  отданная  на  сохранение  нотариусу  в  Лондоне,
бесследно  затерялась.  Конечно,  напрашивается   вопрос:   кто   мог   быть
заинтересован в подобной "цензуре" в 1836 г., после смерти Аткинс в  Париже?
Довод этот кажется убедительным только с первого взгляда. У "цензоров" могли
быть различные мотивы - допустим,  семейные  и  государственные.  (В  первой
половине XIX в. отсутствовали или почти  отсутствовали  прецеденты  предания
гласности документов, относившихся к операциям английской  секретной  службы
даже в давно прошедшие времена.) Кроме того, стоит напомнить,  что  1836  г.
был как раз годом наибольшей активности сразу двух претендентов  в  Людовики
XVII. Каждый из них имел немалое число приверженцев. Как бы то ни  было,  но
заранее исключить "цензуру" нет оснований.
     Далее, незавидная репутация некоторых из входивших  в  разведывательную
организацию Аткинс не дает оснований сделать вывод, что  они  лишь  дурачили
доверчивую английскую "дуреху". Все действия и Пельтье, и барона Ауэрвека  с
почти полной несомненностью свидетельствуют, что речь идет  о  международных
шпионах (по крайней  мере  после  того,  как  они  обосновались  в  Англии),
пользовавшихся  покровительством  британской   разведки,   если   не   прямо
находившихся на  ее  содержании.  В  этих  условиях  отношения  между  этими
персонажами и Аткинс начинают рисоваться иначе,  чем  между  вымогателями  и
верившей им на слово сумасбродкой. Заслуживает  внимания  вопрос,  откуда  у
Аткинс были деньги для оплаты своих агентов. Доходы от  имения  Кеттерингем,
ко времени кончины ее мужа сэра Эдуарда Аткинса частично  заложенного,  вряд
ли могли покрыть издержки. А они  составляли,  судя  по  заявлениям  Аткинс,
обращенным к У. Питту, 2,5 млн. ливров. За продажу Кеттерингема  можно  было
бы получить едва ли десятую часть этой большой суммы. В распоряжении агентов
Аткинс,  между  прочим,  находились  целых  три  корабля,  хотя,   вероятно,
небольших по размеру, курсирующих между французскими портами и Англией.
     Когда наконец Кормье в письме от 24 марта 1796 г. признал  поражение  и
рекомендовал Аткинс прекратить дальнейшие попытки достичь поставленной цели,
она отказалась последовать этому совету, сделав вместе  с  тем  запись,  что
должна сохранять молчание, иначе жизни дофина будет угрожать опасность.  Что
это - свидетельство слепого фанатизма либо того, что англичанка подпала  под
влияние каких-то новых обманщиков или, наконец, что она, по мнению А. Луиго,
"постоянно связанная" с английской разведкой, имела какие-то неизвестные нам
источники информации? Аткинс уведомляла Питта,  что  "Людовик  XVII"  уже  в
течение некоторого времени не находится в Тампле. Но в  то  же  время  после
официального объявления о смерти дофина  та  же  Шарлотта  Аткинс  направила
письмо графу Прованскому, именуя его Людовиком XVIII, то есть признавая, что
он унаследовал престол вследствие смерти своего племянника.
     Надо заметить, что после первого  издания  книги  М.  Гарсона  "Людовик
XVII, или Ложная дилемма"  в  1952  г.  большая  часть  историков  перестали
всерьез принимать  данные,  которые  получила  Шарлотта  Аткинс  о  г  своей
"разведывательной сети". Впрочем, авторы сенсационных  "гипо-1ез",  писавшие
ранее и позднее М. Гарсона, по-прежнему продолжают щедро воспроизводить  эти
данные, итерируя его  анализ  или  избегая  серьезных  попыток  опровергнуть
сделанные им  выводы  о  полной  недостоверности  сведений,  содержащихся  в
письмах Кормье и компании. Вопрос  об  оценке  Кормье  и,  следовательно,  о
ценности его информации обычно решается от "обратного", от  того,  насколько
нужно признание ее дос-юверности для  построения  той  или  иной  концепции.
Когда такой по-гребности нет, Кормье признается  шарлатаном  и  махинатором;
напротив, если его сведения необходимы  -  тогда  он  предстает  в  качестве
"достойного", "совестливого" судебного деятеля с безупречным прошлым.
     Г. Масперо-Клер, автор солидного исследования (1973  г.)  об  известном
роялистском публицисте  Ж.  Г.  Пельтье  -  сообщнике  Кормье,  писала"  "Мы
вступаем здесь более чем когда-либо в область романтических гаданий. То, что
именуют "тайной" Людовика XVII, заставило пролить  много  чернил".  Упоминая
далее о "хитросплетениях" гипотез и  умозаключений,  автор  добавляет,  что,
несмотря на многочисленные утверждения, "почти несомненно, что сын  Людовика
XVI умер в Тампле и что различные по-
     пытки увезти или подменить ребенка, о которых  говорилось,  никогда  не
получили завершения". По  мнению  исследовательницы,  гипотеза  относительно
того, что  Шарлотту  Аткинс  попросту  дурачили,  вымогая  деньги,  "кажется
правдоподобной".
     Для Ж. Ленотра, выпустившего в 1920 г. монографию "Король Людовик  XVII
и тайна Тампля" (с тех пор многократно  переиздававшуюся),  Кормье,  "бывший
прокурор суда в Ренне-личность решительная и динамичная,  несмотря  на  свою
подагру  и  полноту".  Вместе  с  Фротте  они  являлись   сильными,   умными
руководителями заговора. Иначе говоря, Ленотр полностью разделяет версию  Ф.
Барбе, на  которого  прямо  ссылается.  Напротив,  его  ученик,  к  тому  же
приблизительно так же, как и он, объяснявший  "тайну  Тампля",  Р.  Сен-Клер
Девиль характеризует Кормье как хвастливого болтуна, интригана и вымогателя.
     По мнению А. Луиго, Шарлотта Аткинс в качестве  главы  разведывательной
сети  "являлась  ширмой  для   Гренвила,   позволившей   ему   финансировать
организацию, специализировавшуюся на получении информации о Тампле и  участи
королевского сына". Это, правда, не очень  согласуется  с  тем,  что  Аткинс
истратила на оплату агентов Кормье и компании основную часть своего немалого
состояния. В  бумагах  Гренвила  тоже,  видимо,  нет  следов  того,  что  им
выдавались  денежные   субсидии   Шарлотте   Аткинс.   А.   Луиго   пытается
интерпретировать письма  "претенциозного,  но  честного"  Кормье  к  Аткинс,
исходя из предположения, что  в  Тампле  произошла  подмена  дофина  сначала
одним, потом другим ребенком, что термидорианцы, потеряв следы  "заложника",
сознательно распространяли дезинформацию и что Кормье либо оказался  жертвой
этих выдумок, либо ему удалось приблизиться к истине.
     В отношении разведывательной организации, созданной  Шарлоттой  Аткинс,
историк оказывается, пожалуй, в  еще  более  сложном  положении,  чем  когда
пытается отделить правду от вымыслов в сведениях, поставлявшихся  "Парижским
агентством" и "пересочинявшихся" д'Антрегом в его  бюллетенях.  Имеется  все
же, как мы убедились, возможность проверить некоторые из этих сведений и тем
самым создать  некий  эталон  доверия  (точнее,  недоверия),  который  может
служить при оценке данных, не допускающих такую  проверку.  В  отношении  же
данных, характеризующих  действия  заговорщической  организации  Аткинс,  мы
почти лишены способов провести четкую  границу  между  реальными  фактами  и
вымыслом.

       Убийство банкира Птиваля

     В 1916 г. подполковник Рене Жанруа,  глава  исторического  департамента
французской армии, опубликовал  завещание  своего  предка  доктора  Дьедонне
Жанруа, умершего ровно 100 лет назад, в 1816 г. В своем завещании Д. Жанруа,
до революции  член  Королевской  академии  и  личный  врач  Людовика  XVI  и
королевской семьи, 9 июня 1795 г. участвовавший во  вскрытии  тела  ребенка,
умершею в Тампле, заявлял, что это  не  был  дофин.  Кроме  тою,  Д.  Жанруа
добавлял, что на основании сведений, полученных им из источников, которые он
не намерен открывать, подмена дофина была произведена Шометтом. Впоследствии
обстановка не благоприятствовала публичному объявлению  об  этом,  и  Жанруа
решил сохранять в тайне текст завещания в течение целого  века  после  своей
смерти... Не идет ли речь о мистификации,  каких  немало  в  истории  "тайны
Тампля"? Обращает на себя внимание одна странность: на акте  вскрытия  стоит
подпись не Дьедонне Жанруа, а Николя Жанруа. Николя - имя брата Дьедонне.  В
чем здесь причина?  Желал  ли  доктор  Дьедонне  Жанруа,  на  всякий  случай
подставив  другое  имя  к  своей  фамилии,  иметь  благовидный  предлог  для
объяснения сделанной ошибки? Или, быть может, он носил двойное имя "Дьедонне
Николя" и в данном случае решил ограничиться вторым из этих  имен?  Наконец,
очень подозрительная деталь: почему автор завещания даже в 1816 г. отказался
назвать  источники  своих  сведений  о  роли  Шометта?  Мы  вольны   поэтому
предполагать, что он - если завещание вообще  не  подлог  -  основывал  свое
мнение на непроверенных слухах.
     В 1918 г. в ведущем французском историческом журнале "Ревю историк"  (э
1, май - июнь)  появился  отрывок  из  неизвестного  ранее  "оправдательного
мемуара" Барраса.  Этот  отрывок  представлял  собой  стенограмму  заседания
Директории 9 флореаля IV года (28 апреля 1796 г.). Наряду с Баррасом  в  нем
участвовали  Карно,  Ребель,  Ла  Ревельер-Лепо  и  Летурнер.  На  заседании
обсуждалось убийство банкира Дюваля дю Птиваля и членов его семьи. Из прений
явствовало, что банкир пал жертвой  политического  убийства,  что  он  до  9
термидора действовал заодно с Баррасом, Фрероном, Куртуа, Тальеном, Ровером,
Фуше,  Камбасересом,  которых  снабдил  деньгами,  нужными  для   подготовки
переворота (для подкупа депутатов Болота). В  обмен  ему  обещали  перевести
дофина в более подходящее место - им оказался принадлежавший  Птивалю  замок
Витри-сюр-Сен - с  условием,  чтобы  этот  замок  оставался  в  распоряжении
Конвента. Баррас особо повторил, что дофина не выпустят на свободу, а просто
будут содержать