вать  контакт  с  заключенным  в
Пинероле. Соглашаясь с М. Пань-олем в критике этой гипотезы, нельзя признать
сколько-нибудь убедительной и его собственную версию, согласно  которой  вся
эта история - лишь умелое ведение  министром  "контрпропаганды",  призванной
отвести подозрение от властей и свалить преступление на слуг Фуке,  которые,
как утверждалось, были освобождены и исчезли  неизвестно  куда  (а  на  деле
должны были до смерти остаться в  тюрьме).  Ведь  контрпропаганда  велась  в
секретной переписке, при этом в той  ее  части,  которую  скрывали  даже  от
писцов, переписывавших набело депеши Лувуа!
     Еще ранее, чем возникло в корреспонденции упоминание о  "снадобьях",  в
мае 1680 г., из Парижа последовал приказ, посланный в  ответ  на  опять-таки
несохранившуюся  депешу  Сен-Мара  и  также  породивший  различные  домыслы.
Сен-Мару предписывалось переслать в Париж бумаги, которые он нашел в  одежде
Фуке, и те бумаги, которые ранее просил отдать ему сын  сюринтенданта,  если
они еще оставались в руках начальника  тюрьмы.  (Этот  приказ,  как  мы  уже
знаем, дал основания Аррезу даже предполагать, что Фуке не умер и  продолжал
писать.) Из ответных писем Лувуа  следует,  что  Сен-Мар  отослал  требуемые
бумаги. Однако в письме министра от 22 июня последовало новое предписание  -
"отослать в пакете то, что Вы нашли  в  карманах  г-на  Фуке,  чтобы  я  мог
показать это Его Величеству". Не связано ли "это" с тем, что приготовлял  из
каких-то снадобий Эсташ Доже? Из-за отсутствия депеш  Сен-Мара,  ответом  на
которые были цитированные письма Лувуа, нет  возможности  ответить  на  этот
вопрос.
     Надо сказать, что явные противоречия,  которые  анализ  обнаруживает  в
сохранившейся части  переписки  Сен-Мара  с  Лувуа  и  Барбезье,  становятся
исходным  пунктом  для   произвольных   построений.   Сторонники   различных
кандидатов отбрасывают данные,  не  укладывающиеся  в  прокрустово  ложе  их
концепций,  как  сознательную  дезинформацию.  В  какой-то  мере  еще  можно
доказать, что желанием замести  следы  были  вызваны  намеки,  что  "маской"
является Маттиоли, которого Лувуа называет в переписке то "Летанжем", то его
подлинным именем и фамилией (особенно полезным оказался Маттиоли в этой роли
после смерти Фуке). Но и здесь не кажется  правдоподобным  предположение  М.
Паньоля, что  Маттиоли  вообще  держали  в  тюрьме  ради  этой  мистификации
(поскольку, мол, иначе итальянца можно было через пять-шесть  лет  выпустить
на свободу). Остается фактом,  что  Лувуа  именовал  Маттиоли  "мошенником",
рекомендовал проучить его палочными ударами и т. п., что никак не вяжется  с
идеей, будто министр провоцировал будущих читателей своей корреспонденции на
отождествление флорентийца с "маской". Ведь пренебрежительные отзывы о  Доже
в переписке выдаются тем же М. Паньолем за попытку скрыть, что "слуга" и был
таинственным заключенным.
     Мода на гипотезы, выдвинутые Паньолем и Аррезом, видимо, уже прошла.  В
1978 г. дальний потомок  Сен-Мара  П.  М.  Дижол  выпустил  исследование,  в
котором  утверждается,  что  "маской"  был  некий   Набо,   чернокожий   паж
Марии-Терезы,  жены  Людовика  XIV,  вызвавший  неудовольствие  короля.  Его
сначала отправили пажом к жене губернатора Дюнкерка и  изменили  имя  ("Набо
стал Доже"), а потом отправили в Пинероль, где он, между  прочим,  был  одно
время в услужении у Фуке.
     В Пинероле ныне существует Постоянный центр изучения "железной  маски",
который на двух заседаниях-в сентябре 1974 г. и октябре 1976 г., -  заслушав
доводы как Дижоля, так и Арреза с его единомышленниками, высказался в пользу
кандидатуры темнокожего пажа королевы...
     Таким образом, новейшие попытки разгадать тайну "маски" должны идти  по
пути  выяснения  загадки  Доже,  а  это  снова  открывает  двери  для  любых
произвольных предположений,  как  это  было  в  прошлом  веке,  когда  путем
всяческих домыслов набрали не одну дюжину претендентов.
     История "железной маски" как в капле  воды  отразила  режим  бесправия,
произвола  и  беззакония,  которые  были  неразрывно  связаны  с  внешней  и
внутренней  политикой  абсолютистской  монархии.   Устрашающие   королевские
lettres de cachets - тайные (а  порой  и  безымянные)  приказы  об  арестах,
содержание десятилетиями людей в тюрьмах без предъявления обвинения  и  даже
без признания самого факта  ареста,  возведение  в  высший  закон  монаршего
каприза, желаний короля и его  фаворитов,  ради  которых  неугодный  человек
превращался в беспощадно преследуемого "государственного преступника", - все
это были повседневные явления во Франции до  Великой  французской  революции
конца XVIII в. И немудрено, что загадочный случай с "железной маской" долгое
время привлекал внимание не только своей нераскрытой тайной.

       Нечаянные плоды просвещения

     Кальер, издавший в 1716 г. руководство по ведению переговоров, указывал
на ту роль, которую может сыграть хороший посол. Он подчеркивал, что  успеха
можно добиться умелым сочетанием средств дипломатии и разведки. "Мы, - писал
он  о  значении  дипломатических  переговоров,  -  ежедневно  наблюдаем   их
результаты:  неожиданные  перевороты,  соответствующие  великим   намерениям
государства,  использование  мятежей  и  разжигание  ненависти,   побуждение
завистливых соперников к вооружению к выгоде  третьей  стороны,  расторжение
искусными  мерами  самых  крепких  союзов...  Часто  случается,  что  хорошо
выбранные шпионы больше, чем какое-либо другое средство, способствуют успеху
великого начинания. Ими нельзя пренебрегать. Посол - это почетный шпион, так
как его обязанностью является выведывание важных секретов".
     Через несколько десятилетий известный английский  политический  деятель
лорд Честерфилд в своих знаменитых "Максимах" выскажется в  том  же  духе  -
"Посол, которому поручены важные дела, непременно  должен  иметь  у  себя  в
услужении платных шпионов, но  не  должен  слишком  доверчиво  относиться  к
сведениям, которые они доставляют, ибо эти сведения не отличаются точностью,
а зачастую бывают и вымыслом".
     В  XVIII  в.  движущим  нервом  шпионажа   в   Европе   служили   почти
исключительно деньги, и только  деньги.  Все  другие  мотивы  играли  сугубо
подчиненную роль (или вовсе никакую). Шпионаж был неотделим от дипломатии, а
она была в это время неразрывно  связана  с  различными  формами  коррупции.
Именно это определяло те огромные, по масштабам того времени, суммы, которые
тратили внешнеполитические ведомства абсолютистских государств. По подсчетам
исследователей, среднее годичное жалованье для английских шпионов составляло
примерно 400 ф. ст. (не считая возмещения расходов).
     В арсенале секретной службы по-прежнему большое место занимали  подарки
министрам и другим должностным лицам враждебной страны. Французский дипломат
де Викфор, автор известного сочинения "Посол и его функции", доказывал,  что
подкуп иностранных  министров  находится  в  полном  соответствии  со  всеми
признанными обычаями и нормами международного права. Подкуп стал искусством.
В одном случае надо было передать деньги и все,  в  другом  -  их  следовало
оформить как королевский подарок, в третьем - проиграть в карты, в четвертом
- проиграть в те же карты, но при посредстве подставного  лица,  в  пятом  -
дать в долг, в шестом - употребляя позднейшее выражение -  вручить  "борзыми
щенками". Так, австрийский канцлер Кауниц принимал  в  дар  только  картины,
лошадей и вино особо редких марок. Лорд Стенгоп, которого пытался в 1716  г.
подкупить французский посол аббат Дюбуа, вежливо отказался  от  предложенной
взятки. В письме  к  регенту  герцогу  Орлеанскому  Дюбуа  назвал  поведение
англичанина "героическим и поразительным", а затем послал Стенгопу 60 ящиков
лучшего вина с просьбой передать половину  королю  Георгу  I.  На  этот  раз
британская добродетель не устояла. А на Георга I, который  был  одновременно
курфюрстом Ганновера, наряду с вином подействовал довод, что  Франция  будет
охранять его родовые владения от покушений со  стороны  Австрии  и  Пруссии.
Дюбуа вслед за Стенгопом  отправился  в  его  ганноверскую  резиденцию,  где
любезный хозяин предоставил гостю полное право подслушивать свои разговоры с
представителями других держав.  Дюбуа  описал,  в  частности,  торжественный
обед, который Стенгоп дал 13 иностранным дипломатам. Прелат сидел в соседней
комнате за чуть приоткрытой дверью и записывал разговоры, становившиеся  все
более откровенными. По его подсчетам, на  каждого  собеседника  пришлось  по
пять с половиной бутылок вина, к концу вечера только англичанин оказался  на
высоте положения,  не  будучи  мертвецки  пьяным.  Стенгоп  с  удовольствием
просмотрел записи, сделанные Дюбуа. Это было за два месяца до 4 января  1717
г., когда был подписан англо-французский союз.
     Взятки были настолько обыденным делом,  что  их  брали  порой  с  целью
обмануть чужое правительство, поставляя ему неверные сведения  или  вводя  в
заблуждение  обещанием  помощи.  Графа  Панина,   министра   Екатерины   II,
подозревали в том, что он получил деньги от Фридриха II с  тайного  согласия
царицы, чтобы таким образом войти в доверие к  прусскому  королю  и  заранее
быть осведомленным в его намерениях.
     Подкупы,  как  подчеркивал  анонимный  автор  трактата  "Замечания   об
обязанностях посла" (1730 г.), крайне важно производить таким образом, чтобы
скрыть источник происхождения денег. Это в интересах и того, кто  подкупает,
и того, кого подкупают. Английские разведчики очень  хорошо  усвоили  мысль,
что значительно проще и (при прочих равных условиях) дешевле  давать  взятки
вельможам и министрам,  которые  и  сами  склонялись  к  внешнеполитическому
курсу,  устраивавшему  Лондон,  чем  подкупом  привлекать  на  свою  сторону
противников  такого  курса.   Это   правило,   правда,   не   касалось   тех
государственных деятелей, чьи  симпатии  и  антипатии  целиком  определялись
количеством золота, которое они  получали  из  иностранных  столиц.  В  этих
случаях, как англичане убедились на горьком опыте, волей-неволей приходилось
перекупать этих достойных мужей, что было обычно дорогостоящей  операцией  и
не давало  никакой  гарантии,  поскольку  для  них  могли  возникнуть  новые
соблазны.
     В практику британской разведки входил  и  подкуп  чужих  шпионов.  Так,
Хенбери Уильяме,  когда  он  в  1750  г.  был  послом  в  Берлине,  старался
переманить на английскую службу ирландца, бывшего прусским шпионом в  России
и давно не получавшего жалованья от своих прежних нанимателей.
     В XVII в. говорили, что война обязана питать  войну.  То  есть  добыча,
взятая у неприятеля, и контрибуция, наложенная на мирное  население,  должны
покрывать  военные  расходы.  Французская  разведка  нередко   исходила   из
убеждения, что шпионаж должен  питать  шпионаж.  Трактирщики  и  содержатели
игорных и публичных домов и  другая  подобная  им  публика  не  только  сами
состояли на службе в полиции, но и были обложены специальной  данью,  шедшей
на содержание шпионов-дворян.
     В   XVIII   в.   на   смену   придворным   интриганкам   приходит   тип
профессиональных шпионок. Французское правительство  постоянно  подсылало  к
иностранным дипломатам своих агентов-женщин. Так,  за  герцогом  Дорсетским,
бывшим послом во Франции в  80-е  годы  XVIII  в.,  было  поручено  шпионить
актрисе Бачелли.
     Впрочем,  грань  между  профессионалами  и  дилетантами  была   зыбкой.
Английская секретная служба широко использовала  в  качестве  своих  агентов
молодых  аристократов,  путешествовавших  для   пополнения   образования   и
приобретения светского лоска по  европейским  столицам.  Принятые  в  высшем
свете, эти отпрыски знатных семейств ловили слухи, пытались получить  доступ
к секретам через своих любовниц, не брезгуя при  этом,  как  свидетельствует
скандальная хроника тех лет, ни сутенерством, ни сводничеством.
     В основном к середине века британская секретная служба освободилась  от
династических забот и от прежних внутриполитических обязанностей в борьбе за
власть в Англии и тем самым получила большую  свободу  рук  в  действиях  за
рубежом. Отнюдь не ограничиваясь задачами  сбора  информации,  вмешиваясь  в
борьбу  за  власть  в  других  странах,  английская  агентура  участвует   в
подготовке дворцовых переворотов к вящей выгоде британского капитала.
     Одной из предпосылок успешной деятельности английского посла в качестве
главы разведывательной организации было  влияние,  которым  располагал  этот
дипломат у себя на родине. Без этого, как правило, не удавалось  получить  в
достаточной степени независимость  в  действиях.  Ждать  по  каждому  поводу
инструкций из  Лондона  при  тогдашних  средствах  связи  и  бюрократической
рутине, царившей в канцеляриях Уайт-холла, значило обрекать на неудачу любое
дело, где требовались быстрые решения. К тому же влияние нужно  было  и  для
того, чтобы получить достаточные средства для ведения  разведки.  А  на  них
нередко в Лондоне скупились даже в тех случаях, когда посла посылали на  его
пост прежде всего как представителя секретной службы.
     Иногда  дипломатические  должности  давались  в  награду  за   успешное
выполнение  шпионских  заданий.  Так,  например,  капитан  Джеймс   Деф-риз,
поступивший волонтером в армию Карла XII, чтобы сообщать в Лондон о  русском
походе шведского короля, был  потом  назначен  британским  представителем  в
России, а затем в Данциге.
     Нередко, напротив, в  функции  дипломатов  входило  только  обеспечение
быстрой пересылки донесений шпионов, над которыми  послы  не  имели  никакой
власти и могли даже не знать их подлинных фамилий.  Каналами  связи  служили
также английские торговые дома. При отправлении  по  почте  шпионский  текст
писали невидимыми чернилами, иногда по краям газетного листа.
     Английские министры и послы не раз пытались превратить в своих  агентов
дипломатов других стран. Так, Болингброк пользовался для этой цели  услугами
саксонского посланника в Лондоне - "тщеславного и лживого гасконца", который
получил за свои  услуги  300  ф.  ст.  Задачей  саксонского  дипломата  было
разведывать намерения и интриги "немцев и других"  во  время  переговоров  о
заключении Утрехтского мирного договора. Через несколько десятилетий  другой
саксонский  посланник  -  Флемминг  сослужил  аналогичную   службу   герцогу
Ньюкаслу. В 30-х годах XVIII  в.  английский  посол  в  Париже  граф  Джеймс
Уолдгрейв в числе многих своих  агентов  имел  также  шведского  посланника,
передававшего  все  услышанное   от   французских   министров,   и   бывшего
представителя саксонского курфюрста. Лорд Уолдгрейв получил от  французского
правительственного служащего 10 шифров, заплатив 100 луидоров за  каждый  из
них.
     ...Как и многие другие учреждения, французская полиция при Людовике XV,
видимо, не очень хорошо знала свое дело. Во всяком случае,  ее  внимание  ни
разу не привлекла одинокая фигура  мужчины,  ночью  часами  слонявшегося  по
окраинам версальского парка, пока ему не встречался другой незнакомец,  явно
опаздывавший на назначенную встречу. (В деловой  корреспонденции  английский
посол в Лондоне горько сетовал на неаккуратность  своего  контрагента  и  на
крайне унизительные для высокопоставленного дипломата томительные ожидания.)
Французским сыщикам  было  бы  совсем  небесполезно  выяснить,  кем  являлся
таинственный незнакомец, ради встречи с которым лорд Уолдгрейв был готов  на
утомительные ночные прогулки.  А  свидания,  которые  так  ценил  английский
посол,  назначал  ему  граф  Франсуа  де   Бюсси,   немаловажное   лицо   во
внешнеполитическом ведомстве. Он работал на английскую разведку  с  1734  г.
Начав с вознаграждения в 240 ф. ст., Бюсси с  каждым  годом  запрашивал  все
большую и большую мзду, иногда за мало стоившую информацию. И тем  не  менее
"агент 101" получал требуемое, а порой даже сверх  того,  поскольку  в  ряде
случаев сообщал в Лондон  сведения,  имевшие  для  английского  министерства
первостепенное значение. Выторговав ежегодное содержание в 2  тыс.  ф.  ст.,
Бюсси получал от главы английского кабинета герцога Ньюкастла на деле  плату
в 2300 ф. ст. Кроме того, Бюсси  особо  оплачивались  известия  чрезвычайной
важности. С 1733 по 1740 г. граф положил в карман за них дополнительно  5500
ф. ст. За это время Бюсси успел побывать дважды в  Лондоне:  в  1737  г.  со
специальной дипломатической  миссией,  а  в  1740  г.  уже  как  официальный
французский представитель на дипломатических переговорах. За свое трехлетнее
пребывание в Лондоне он успел сообщить своим  английским  нанимателям  текст
договора  между  Францией  и  Испанией,  никак  не   предназначавшийся   для
любознательного взора британской разведки, секретные инструкции  французским
губернаторам в Вест-Индии. В 1743 г., вернувшись в Париж, "агент 101" послал
уведомление о  том,  что  составлен  проект  неожиданного  объявления  войны
Великобритании и высадке на английской территории  армии  под  командованием
прославленного полководца маршала Мориса Саксонского и в Шотландии  -  главы
якобитов принца Карла Эдуарда. Шансы на успех вторжения  были  в  это  время
наибольшими за все столетие. В Лондоне стали принимать  экстренные  меры,  а
Бюсси было сразу выдано 2 тыс. ф.  ст.  После  заключения  мира  в  1748  г.
шпионская карьера Бюсси закончилась (он уже был достаточно богат и не  желал
рисковать,  как  в  былые  годы),  чего   никак   нельзя   сказать   о   его
дипломатической  деятельности.  В  1749  г.,  сумев  завоевать  расположение
всесильной маркизы Помпадур, граф получил пост заместителя министра. В  1758
г. по поручению министра иностранных дел и фактического  главы  французского
правительства герцога Шуазеля Бюсси посетил Лондон, но не возобновлял  своих
старых связей с британской разведывательной службой. Английские  собеседники
тоже не напоминали о прошлом, лишь злоязычный Уильям  Питт-старший  заметил,
что Бюсси был "вряд ли столь же целомудренным, как Пенелопа". Бюсси  ушел  в
отставку в 1767 г., получив большую ежегодную пенсию в 21 тыс.  ливров,  что
соответствовало 920 ф. ст. Это было  значительно  меньше,  чем  ему  платили
англичане,  но  зато  получение  пенсии  не  было  связано  с  небезопасными
встречами  на  задворках  версальских  садов.  Бюсси  умер  в  1780  г.,   и
современники остались в неведении относительно его истинного лица.
     К периоду войны за австрийское наследство  (1740-1748  гг.)  и  позднее
Семилетней войны (1756-1763 гг.) относится активность английского разведчика
Джорджа Креснера, "неутомимого  мистера  Креснера",  как  с  легкой  иронией
называл его  лорд  Кейт,  посол  в  Вене.  Фигура  Креснера  является  особо
красочной иллюстрацией того  типа  британских  дипломатов,  для  которых  их
официальный статус служил лишь удобной вывеской  для  шпионажа.  По  крайней
мере с 1745 г. Креснер пересылал разведывательные донесения из Голландии.  В
1747 г. он получил назначение на пост английского представителя в  Льеже,  а
через восемь лет был переведен  в  Кельн,  откуда  в  1759  г.  его  изгнали
наступавшие французы. После этого Креснера снова перебросили  в  Нидерланды,
причем в переписке  указывалось,  что  в  создавшейся  обстановке  наилучшим
прикрытием будет аккредитование его при голландском правительстве. В 1763 г.
Креснер-уже посланник при имперском сейме в  Регенсбурге,  позднее  занимает
такую же должность в Кельне и Майн-це. Однако по крайней мере до конца  60-х
годов все эти посты были  лишь  ширмой,  скрывавшей  подлинную  деятельность
Креснера,  который  был   руководителем   крупной   шпионской   организации,
собиравшей информацию о Франции, ее армии, флоте, финансах. В числе агентов,
которых Креснер использовал еще в  40-х  годах,  были  некий  шевалье  Гийом
Этзлер и доктор Фоконе. Во время войны за австрийское наследство не