рла на
руках у Римо.
     Однажды Римо видел картину, на которой была изображена спящая  девушка,
и  когда глаза Джоан медленно закрылись, он вспомнил  эту картину и подумал,
какой у Джоан умиротворенный вид.
     Он осторожно опустил ее на пол и посмотрел на Чиуна.
     - Мы отправимся за ним в погоню? - спросил Римо.
     - Нет. Он уже далеко. Нам остается только ждать. Он сам нас найдет.
     - Тогда уж он не уйдет от меня, клянусь, Чиун.
     - Ты думаешь,  для  меня так важно, чем закончится поединок между двумя
дилетантами? Для меня будет достаточно,  если ты останешься  в живых до  тех
пор, пока мы не побываем в Бруклине у храма Стрэйзанд.
     - Хорошо, Чиун. Довольно. Мы отправимся туда сегодня же. Обещаю.

     Но  сначала  надо было  покончить с  делами.  Вернувшись  к себе,  Римо
переоделся, и пока он был в спальне, появился Смит.
     - Антитеррористический пакт был сегодня единогласно принят членами ООН,
- сказал он Римо, когда тот вышел из спальни.
     - Потрясающе! -  ядовито произнес  Римо. - Грош цена этому  пакту.  Это
всего   лишь  очередная   бумажка,   которую   любое  правительство   сможет
проигнорировать или порвать, как только это окажется в их интересах.
     - Я уверен, что президенту будет  интересно услышать  ваше мнение,  тем
более  что оно  исходит от  человека с  колоссальным  опытом в международной
политике, - фыркнул  Смит, и  Римо  понял, что  он вернулся в  свое  обычное
состояние.
     - Вы занимаетесь нечестной игрой, из-за  которой нас чуть  не отправили
на тот свет, - сказал Римо. - Вы постоянно лезли не в свое дело...
     - Лез не в свое дело?
     - Да, лезли не в свое дело.
     - Вероятно,  вы единственный  человек в  мире, считающий,  что, отдавая
приказ, начальник лезет не в свое дело.
     -  Можете  думать  как вам  угодно,  - сказал Римо.  -  Но мы с  Чиуном
собираемся прогулять нашу месячную зарплату.
     - Можно полюбопытствовать, где?
     - Мы едем в Бруклин, - сказал Римо.
     - Невозможно прогулять месячную зарплату в Бруклине, - сказал Смит.
     - Посмотрим! - ответил Римо.
     К тому  времени,  как  Римо  оделся и был готов,  по  телевизору начали
передавать новости, и диктор бодрым голосом сообщил, что благодаря принятому
сегодня  антитеррористическому  пакту  террористы  превратятся  в  загнанных
животных.
     "Народы  мира заявили сегодня,  что цивилизованное человечество  сумеет
защитить  себя от бешеных собак,  под каким бы  политическим  флагом  они ни
выступали".
     Эти же самые новости смотрела  и Кэти Миллер.  Она мысленно вернулась к
ужасу, пережитому десять  дней  назад. Ей казалось, что все  это произошло с
кем-то другим и очень, очень давно. Она во всех подробностях помнила, как ее
насиловали  и как  погиб  ее  ребенок,  но столь  же  отчетливо  она помнила
сидевшего рядом с ней мужчину с добрым, милым лицом, который  сказал ей, что
жизнь прекрасна и что те, кто верит в жизнь, выживут.
     И  Кэти  поверила  в это.  Она  встала,  выключила телевизор и  пошла в
спальню, где все еще  спал ее работавший  допоздна муж. Она вошла в спальню,
готовая соединиться с ним в любви, созидающей новую жизнь.



   Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир.
   Белые рабыни


     ---------------------------------
     выпуск 3
     Перевод на русский язык В. Никитина
     Издательский центр "Гермес" 1994
     OCR Сергей Васильченко
     ---------------------------------

     ГЛАВА ПЕРВАЯ

     Когда  Европа представляла собой скопище враждующих между собой племен,
Рим был всего лишь одним из городов-государств на Тибре, а израильский народ
-  пастухами, бродящими по Иудейским  горам, любая девчушка  могла  запросто
пройти  с мешком  бриллиантов через  всю Империю Лони в Восточной Африке, не
боясь, что у нее отберут хотя бы один из них. Если бы у нее заболел глаз, то
здесь,  только  здесь,  и больше нигде  в  мире, нашлись  бы  люди,  которые
вылечили  бы ее. В  любой  деревне  она  могла  в  обмен на свои  бриллианты
получить  пергамент,  отнести его в  любую другую деревню и получить  взамен
драгоценные камни  абсолютно такого же  веса  и чистоты. Водами великой реки
Бусати наполнялись искусственные озера, из которых в сухой сезон  отводилась
вода для поливки полей,  и это задолго  до того, как германские и  кельтские
племена, ставшие  потом голландцами, впервые услышали  о  том,  что на свете
есть такая штука, как плотина или  канал. Здесь, и только здесь, человек мог
положить голову  на подушку,  не боясь, что  ночью на  него нападут, или что
утром нечем будет утолить голод.
     Историкам не известно,  когда именно лони перестали заботиться  о своих
каналах и плотинах, но во времена арабских завоеваний лони являли собой лишь
небольшое племя, прячущееся в горах, дабы избежать полного уничтожения. Поля
иссохли,  река Бусати текла как хотела,  и каждый десятый был  слеп. Страной
правило племя  хауса,  единственной целью государственной  политики которого
было выслеживание и уничтожение оставшихся в живых лони.
     Тех лони,  которые не  умели как  следует  прятаться,  вылавливали,  но
убивали  не  всех -  некоторых отводили к реке, на  определенное  место, где
обменивали  на продукты и напиток, называемый ромом. Бывало и так, что  тот,
кто приводил лони на это место,  сам разделял судьбу  своего товара. Одна за
другой  исчезали  целые  деревни, а  их  жители  оказывались  на  плантациях
Карибских   островов,  Южной  Америки  и  Соединенных  Штатов.  Лони  высоко
ценились,  поскольку к тому времени о них уже  было известно, что женщины их
красивы,  мужчины  сильны,  а  все  они  безвольны, и даже  не  помышляют  о
каком-либо сопротивлении.
     В году одна тысяча девятьсот пятьдесят втором, если вести отсчет лет  с
того времени, когда родился бог, которому поклоняются  в Европе,  Северной и
Южной Америках,  а  также  в  некоторых  местах  в Африке  и Азии,  колония,
называвшаяся Лонилендом,  стала независимой.  На мощной  волне национализма,
прокатившейся по стране в 60-х  годах,  бывшая колония была переименована  в
Бусати,  а  на еще  более  мощной волне  70-х из нее  выслали всех  азиатов,
которые прибыли  туда с англичанами и открыли свои магазины еще тогда, когда
расположенная вдоль реки Бусати земля называлась Лонилендом.
     С азиатами, бежавшими из  страны в результате "бусатизации", землю лони
покинули последние из тех, кто был  способен лечить глаза. Маленькие девочки
теперь не осмеливались показываться на улице. В страхе перед солдатами никто
уже не носил дорогих вещей.  А высоко в горах прятались разбросанные остатки
Империи Лони, ожидая  прихода обещанного спасителя, который  вернет им былую
славу и процветание.

     ГЛАВА ВТОРАЯ

     Джеймс  Форсайт  Липпинкотт пронзительно закричал,  вызывая своего боя,
который был где-то  тут, в отеле "Бусати". В гостинице  все еще пользовались
полотенцами с вышитыми на них  словами "Отель Виктория"; повсюду -  в залах,
на портьерах, форменной одежде боев, и  даже на водопроводных кранах - можно
было видеть  витиеватую  букву "В",  написанную, тисненную или  вышитую -  в
зависимости  от материала, на котором она располагалась. С тех пор, как ушли
англичане, в гостинице не было горячей воды. С тех пор, как накануне приезда
Липпинкотта из аэропорта  Бусати вылетел  самолет  с последними азиатами,  в
гостинице не стало и холодной воды.
     -  Бой! - вопил  Липпинкотт. Там, в Балтиморе,  он не посмел бы назвать
"боем" и девятилетнего мальчика-негра. Здесь, он вызывал так  коридорного. В
соответствии с новой бусатийской традицией, изложенной накануне в  последнем
выпуске газеты "Бусати  Таймс", любой иностранец,  особенно белый, назвавший
бусатийца "боем", мог быть оштрафован на сумму до  тысячи долларов, брошен в
тюрьму на девяносто дней и наказан палками.
     Если,  однако,  вы  загодя   заплатите   штраф   министру  общественной
безопасности  или  великому всепобеждающему  лидеру Дада  "Большой  Папочка"
Ободе, который  как раз  в это  утро  успешно защитил Бусати  от  воздушного
вторжения Америки, Англии, Израиля,  России и  Южной Африки, использовавших,
как сообщило  радио Бусати, самые совершенные типы атомных самолетов, то вам
не придется отвечать перед судом.
     Эта процедура называлась в Бусати  платежом,  предваряющим нарушение, и
считалась элементом новой революционной системы правосудия.
     В Балтиморе подобная система называлась взяткой.
     - Ко мне, бой! - вопил Липпинкотт. - В кране нет воды.
     - Да, бвана, - послышался голос из коридора, после чего появился черный
потный  человек  в  обвислой белой  майке,  обвислых  белых  трусах  и  паре
пластиковых сандалий  с  лопнувшей подошвой, обладание которыми  делало  его
одним из  наиболее  богатых людей в его родной деревне, находящейся в десяти
милях вверх по реке.
     - Валла к вашим услугам, бвана.
     - Принеси же проклятой  воды,  ниггер,  - сказал Липпинкотт,  швырнув в
лицо Валлы полотенце.
     - Да, бвана, - сказал Валла и стремглав бросился из комнаты.
     Когда  Липпинкотт прибыл в  Бусати,  он  был  полон  решимости  уважать
благородные  новые  африканские  традиции и старательно  заниматься  поиском
давно забытых. Однако  быстро  убедился, что вежливость делала  его всеобщим
посмешищем, а кроме того, как сказал министр общественной безопасности: "Эти
ниггеры из  джунглей  просто  нуждаются  в  том,  чтобы  их  били,  господин
Липпинкотт. Не то, что вы или я. Я знаю, конечно, это противозаконно, если в
наше  время белый  ударит черного, но, между  нами,  цивилизованными людьми,
говоря, единственно правильным обращением с выходцем из джунглей  может быть
хорошая взбучка. Они  не такие, как мы, хауса. Это даже и не лони, помоги им
Господь. Это просто несчастные полукровки".
     Вот тогда-то и узнал Джеймс Форсайт Липпинкотт о предваряющих нарушение
платежах,   и  тогда   же,  получая   две  стодолларовые  банкноты,  министр
общественной безопасности  пообещал  ему: "Если  кто-нибудь  из  этих парней
доставит вам неприятности, вы только скажите мне. И больше  вы их никогда не
увидите".
     В  Балтиморе Джеймс Форсайт Липпинкотт старательно называл горничных по
фамилии, да еще  со словом "мисс" или "миссис",  в возглавляемой им компании
он  выдвигал на  руководящие посты  и негров, но в Бусати  он вел  себя  как
бусатиец. Только так  здесь можно чего-нибудь добиться,  говорил  он себе, и
даже  не подозревал,  насколько  ему  нравится этот  метод  по  сравнению  с
принятым в просвещенном  Балтиморе, где, чтобы решить какую-нибудь проблему,
надо было каждый раз проводить очередной семинар по расовым отношениям.
     Здесь Бусати, а  не  Балтимор, и если  бы  он  не  следовал бусатийской
системе рукоприкладства  по отношению к ниггерам из джунглей, разве  не было
бы это своего рода утонченной формой расизма,  поскольку означало бы, что он
верит в превосходство американского подхода над бусатийским?
     Джеймс  Липпинкотт потрогал щетину на  своем давно небритом подбородке.
Придется  все  же побриться. Если подождать с этим еще денек,  то его  могут
принять  за одного  из  тех хиппи,  которые, приезжая в Бусати, никогда  уже
оттуда  не  возвращаются.  Чисто  побритый человек в  костюме  пользовался в
Бусати  определенным  уважением.  Ну  а  те,  кто  искал  правду, красоту  и
стремился к общности с человеком и природой, те, раз появившись, никогда уже
больше не возникали.
     В комнату вбежал Валла с наполненной водой суповой миской в руках.
     - Чего ты ее сюда притащил? - спросил Липпинкотт.
     - Кувшинов больше нет, бвана.
     - Что случилось с кувшинами?
     -   Освобождены   вчера  армией,   бвана.   Чтобы  их   не   заполучили
империалистические  агрессоры. Атомные самолеты летели воровать кувшины,  но
наш великий всегда побеждающий лидер уничтожил агрессоров.
     -   Правильно,    -   сказал    Липпинкотт,    -   мощное   наступление
империалистических стран.
     Он сунул палец в суповницу и возмутился.
     - Но вода холодная, Валла!
     - Да, бвана, горячей воды больше нет.
     - Но ты же вчера принес мне из кухни горячей воды.
     - Больше нет газа, бвана.
     - Хорошо, а как насчет дров? Они же могут топить дровами! Иди вам нужны
азиаты, чтобы они показали, как это делается?
     - За дровами надо идти вверх по реке, бвана.
     - Хорошо,  - раздраженно  сказал Липпинкотт,  -  но  за  каждый  порез,
который я  получу из-за  холодной воды,  тебе достанется от меня два пореза.
Понятно?
     - Да, бвана, - сказал Валла.
     Закончив  бриться  и  вынув  лезвие  из  станка, Липпинкотт внимательно
изучил отражение своего лица в зеркале. Он насчитал три пореза.
     - Значит, Валла, ты получишь шесть порезов.
     - Бвана, у меня для вас есть что-то получше, чем резать бедного Валлу.
     - Шесть порезов, -  повторил Липпинкотт, который нарочно нанес себе два
последних  пореза,  заранее  предвкушая,  как он отыграется на  Валле за все
неудобства.
     - Бвана, я знаю, где  можно достать  женщину. Вам нужна женщина, бвана,
не режьте бедного Валлу.
     - Мне не нужны черные обезьянки. Валла. Сейчас ты получишь свои порезы,
и ты знаешь, что ты их заслужил.
     - Послушайте, бвана. Вы хотите женщину. Вам не нужно резать Валлу.
     И тут Липпинкотт вдруг осознал,  что его тело и в  самом деле взывает о
женщине.
     - Белые женщины, и вы делаете, что хотите. Белые, бвана.
     - В Бусати, Валла, нет белых  женщин. А за вранье тебе положен еще один
порез.
     - Белые женщины. О, да! Белые женщины. Я знаю.
     - Почему же я о них раньше не слышал?
     - Нельзя. Нельзя.  Секрет.  Белые  женщины в  большом доме  с железными
воротами.
     - Публичный дом?
     -  Да,  бвана. Белые женщины в  публичном доме. Не  режьте  Валлу. Если
имеете  деньги, можете делать с ними, что хотите.  Все. Можете  резать белых
женщин, если у вас есть деньги.
     - Поразительно, Валла. Ты лжешь. Ты получишь от меня  двадцать порезов.
Ты слышишь меня?
     - Я слышу, бвана.

     Когда Липпинкотт подкатил к большому белому дому  с железными воротами,
он  к  своему  удовольствию  отметил,   что   на  окнах   виднелись  коробки
кондиционеров.  Они  были  прикреплены к стенам толстыми железными прутьями.
Будь он повнимательнее, то заметил бы точно такие же прутья  и на тех окнах,
в которых не  было кондиционеров. Но он не  стал вглядываться, как не стал и
размышлять над тем, почему  не  поехал с ним Валла,  хотя  тот  понимал, что
будет наказан за то, что вот так взял и исчез.
     Липпинкотт был  приятно удивлен, увидев,  что кнопка звонка  на воротах
исправна. Убедившись, что ворота не открываются, он надавил на нее.
     -  Кто  там?  - послышался голос из черной коробки,  расположенной  над
перламутровой кнопкой
     - Мне сказали, что я мог бы здесь развлечься.
     - Кто вы?
     - Я  -  Джеймс  Форсайт Липпинкотт, близкий друг  министра общественной
безопасности.
     - Это он вас сюда направил?
     Если  бы  тот  образ  жизни,  который  вел  Липпинкотт,  был  связан  с
какой-нибудь опасностью, его бы насторожил тот факт, что в стране, в которой
регулярно разворовываются даже латунные кнопки дверных звонков, никто до сих
пор не отковырял эту кнопку из перламутра. Но Джеймсу Липпинкотту было не до
того.  Он  познавал  себя,  и,  обнаружив,  что  ему доставляет удовольствие
причинять боль  другим,  пришел в  такое  возбуждение, что уже  ни о чем  не
беспокоился и совершенно потерял бдительность.
     - Да, министр общественной безопасности направил меня сюда и сказал при
этом,  что  все  будет  о'кей,  -  соврал  Липпинкотт.   Ну  и  что?  Вместо
предваряющего нарушение платежа будет просто платеж за нарушение.
     - Хорошо, -  произнес голос  в  дребезжащем репродукторе. Липпинкотт не
мог точно определить акцент, но он слегка напоминал английский.
     - Машина не пройдет  через ворота,  - сказал Липпинкотт.  -  Нельзя  ли
послать сюда боя, чтобы он присмотрел за ней?
     - Перед этими воротами вашу машину никто не тронет, - ответил голос.
     Щелкнула электромагнитная задвижка замка, ворота  открылись. Нетерпение
Липпинкотта  было  столь велико,  что  он  даже  не  полюбопытствовал,  что,
собственно, могло  оберегать его машину  перед этими воротами,  когда обычно
бусатийцы "раздевали"  припаркованные в городе  автомобили так,  как пираньи
разделывают упавшую в реку хромую корову.
     Ведущая к двери дома  дорожка  была  выложена камнем, а медные  дверные
ручки  ярко начищены. Дубовая  дверь  была  отполирована до  блеска, а ручка
дверного колокольчика представляла  собой искусно сделанную  голову льва, но
льва не  африканского, а британского.  Липпинкотт постучал. Дверь открылась.
На пороге стоял человек в белой форме армии  Бусати с сержантскими нашивками
на рукавах.
     - Немножко рановато,  а? - сказал он с английским акцентом, что при его
антрацитовом лице прозвучало несколько даже высокомерно.
     -  Да, рано,  - сказал Липпинкотт, полагая, что  именно это  он  должен
сказать в данной ситуации.
     Сержант провел его в большую комнату с богатой мебелью в  викторианском
стиле,  набитую  креслами  и  старинными  безделушками,   которые  заполняли
буквально  все щели, и с  большими  портретами африканских вождей в  золотых
рамах  на  стенах.  Все  это  выглядело  хотя  и не  по-английски, но  почти
по-английски.  Причем  "почти  по-английски"  не  как  в  Бусати,  а  как  в
какой-нибудь  другой колонии.  Липпинкотт не  мог,  однако,  с  уверенностью
сказать, в какой именно.
     Сержант жестом пригласил Липпинкотта сесть и ударил в ладоши.
     - Выпьете? - спросил сержант, погружаясь в мягкие подушки дивана.
     - Нет, нет, спасибо. Мы можем начинать, - ответил Липпинкотт.
     -  Сначала  вы  должны  выпить и  расслабиться,  -  сказал,  ухмыляясь,
сержант. В комнату тихо вошла черная морщинистая старуха.
     - Принеси нам пару твоих особых мятных коктейлей, - сказал сержант.
     "Мятных  коктейлей. Вон  оно  что! Этот дом обставлен так, как это было
принято  до гражданской войны  на  Юге  - на  американском Юге",  -  подумал
Липпинкотт.  Похоже  на  предвоенный  публичный  дом  где-нибудь, скажем,  в
Чарльстоне, в штате Южная Каролина.
     Липпинкотт демонстративно поглядел на часы.
     - Не торопитесь, - сказал сержант, - девочки подождут.
     "Похоже, что этот человек злится", - подумал Липпинкотт.
     - Скажите, Липпинкотт, что привело вас в Бусати?
     Липпинкотту  не понравилась фамильярность, с которой обратился  к  нему
сержант, но он сдержался.
     - Я - археолог-любитель. Изучаю причины крушения Великой Империи Лони и
прихода к власти  племени хауса. Послушайте, я в самом деле не хочу  пить  и
предпочел бы перейти, скажем так, к делу, ради которого я сюда пришел.
     - Извините за неудобства, - сказал сержант, - но вас нет в утвержденном
списке тех, кто может пользоваться этим домом, а поэтому мне  нужно узнать о
вас поподробнее, прежде чем вы сможете начать. Ужасно сожалею, старина.
     - Хорошо, что именно вам нужно знать?
     -  Старина,  ну  почему вы хотите, чтобы это  выглядело  как допрос?  -
возразил сержант. - Допросы - это такая грубая штука.
     - Если грубо означает быстро, то лучше грубо.
     - Ну, хорошо, если уж вы так хотите, то - кто вам сказал об этом месте?
     - Министр общественной безопасности, - солгал Липпинкотт.
     - Он рассказал вам о правилах?
     - Нет.
     - Правила таковы.  Нельзя  спрашивать  у девочек, как их  зовут. Никому
нельзя рассказывать  об  этом доме.  Никому. И  кроме  того, старина, нельзя
просто   так  подкатывать  к  воротам.  Надо   предупреждать  по   телефону.
Договариваться о том, когда вас здесь примут. Понятно?
     - Да. Да. Ну, ладно, сколько?
     - Это зависит от того, что вы хотите.
     Липпинкотт сконфузился. Он никогда не делал этого раньше - того, что он
собирался делать сейчас, и перед своим приездом в Бусати даже не под