и и быстро делала
из нас мужиков. Там  нас  быстро учили: либо ты убьешь, либо убьют тебя. Так
было тогда, так и сейчас, и так будет всегда. Всегда!
     - Генерал! - возражал  ему  тогда  майор Василивич.  -  У  нас двадцать
процентов  перебежчиков.  Это очень много. Наверное,  самый высокий  процент
среди всех прочих служб.
     -  Мы  занимаемся трудным  делом.  Сейчас  уже нет  таких мужиков,  как
раньше.
     -  Позволю  себе с  вами не согласиться. Вы забираете пятнадцатилетнего
мальчугана из школы и говорите его родителям, что его отобрали в олимпийскую
команду или  еще  какую-нибудь  аналогичную  ложь,  и они беспокоятся.  И он
начинает беспокоиться, и в один прекрасный день он либо бежит на Запад, либо
дезертирует.
     - Этих щенков мы вешаем!
     - Позвольте  задать вам  вопрос -  от ответа будет зависеть  моя жизнь.
Когда на Запале у нас вдруг случается прокол и  кто-нибудь из  наших бежит в
"Подсолнух" к американцам, что происходит?
     Генерал Деня тогда только плечами пожал, не понимая,  к чему клонит его
хитроумный помощник.
     - Я делаю определенную пометку в досье, - сказал ему тогда Василивич.
     - Ну и что? - нетерпеливо спросил Деня.
     - Вы когда-нибудь загадываете в ящик с этими досье?
     - Нет. Я ненавижу разбирать бумажки! - ответил генерал Деня.
     - Папки с личными делами перебежчиков и погибших при исполнении задания
стоят в одном шкафу. Папок  с делами перебежчиков в восемнадцать раз больше,
чем папок с  делами  погибших.  То есть мы сами наносим себе вреда  почти  в
двадцать раз больше, чем капиталисты - нам.
     - Гммм, - подозрительно буркнул тогда Деня.
     -  Я  прошу только  об  одном:  пусть уж лучше капиталисты-ублюдки  нас
уничтожат, чем мы сами себя уничтожим.
     -  Что  ж, будь по-твоему, раз ты говоришь,  что от этого зависит  твоя
жизнь, - согласился Деня.
     В течение первого  года  случаи  дезертирства  резко  сократились,  а о
перебежчиках  на  Запад  и вовсе забыли. Василивич  создал  в  группе  такую
атмосферу, когда  каждый  боец был уверен, что  нигде в мире он  не  получит
больше  почестей  и  материального  вознаграждения.   То,   что  в  обществе
достигалось принуждением  и пропагандой, в "Треске" удалось достичь усердной
службой и наградами.
     В  здании  на  площади  Дзержинского  скоро  стали  шутить,  что,  мол,
следующим  шагом в "Треске" будет  выплата  дивидендов  по акциям  и раздача
цветных телевизоров.
     Но шутить перестали после того,  как  небольшое подразделение "Трески",
оказавшись отрезанным  от групп  поддержки и  имея  перед  собой в сорок раз
превосходящие числом силы противника,  сражались до  последней капли крови в
горах  Греции,   невзирая  на   щедрые  посулы,  сопровождавшие  предложение
командиров "Подсолнуха" перейти на сторону американцев.
     Василивич  устроил в честь павших бойцов пышную церемонию в штабе. Если
бы в зале стоял алтарь с крестом, а не бюст Ленина, эту церемонию можно было
бы назвать мессой.
     И  все тот  же  Василивич  поддерживал  дух  мирного сосуществования  с
"Подсолнухом", почти дружеские отношения между двумя командами, которые вели
друг за  другом пристальное наблюдение, кружа по пятам  своих противников по
всей Европе.  И  тот  же  Василивич в тот  самый день, когда руководство ЦРУ
отдала приказ личному составу "Подсолнуха"  сдать  табельное оружие,  провел
сокрушительный рейд по всему континенту.
     Изуродованные трупы американцев, в том числе и тело несчастного Уолтера
Форбиера, переправлялись домой в закрытых гробах, - и вдруг  КГБ перехватило
странную шифровку: "Могло быть хуже. Нас могли застукать на грязных шутках".
     Это  была шифровка,  посланная  в  Вашингтон  неким  высокопоставленным
чиновником государственного департамента,  и Василивич, прочитав ее, подумал
тогда: "Возможно, мы сражаемся с безумцами".
     Но "Треска" сражалась вовсе не с безумцами. И теперь Василивич, сидя на
заднем сиденье машины, рядом  с корейским поэтом по имени  Чиун, понял, что,
видимо, это была  просто-напросто гигантская  ловушка. Какая коварная затея!
Он  никогда  не  подозревал, что американцы  способны  на  столь  изощренное
коварство. Пожертвовать рядом европейских групп только для  того, чтобы враг
расслабился,   а  в  это  время  выдвинуть  отборные   силы  для   нанесения
смертоносного контрудара.
     Как  там американцы говорят в спортивных магазинах? "Добро пожаловать в
лучшую  команду!"  Это  был отчаянный  маневр,  но блистательный, ничего  не
скажешь!
     И все же Василивич, тонкий  аналитик, не смог смириться. Что правда, то
правда: блестящий, коварный ход.  Но американцы не способны  мыслить  такими
категориями.
     Они  всегда были  гении  в  технике,  но  полные  простофили в тактике.
Василивич ощутил  сухость  во  рту.  Кореец сообщил  ему, что  лучшие строки
стихотворения еще впереди.

ГЛАВА ПЯТАЯ

     Это   была   грандиозная    встреча.   Водочные   бутылки    вытянулись
тридцатиметровой батареей на застеленном хлопчатобумажной скатертью столе. У
каждой  бутылки  стоял  официант  в  белых  перчатках.   Стаканы  со  звоном
разбивались  о  тяжелые деревянные  панели стен. Каблучки начищенных ботинок
цокали по полированным мраморным плитам пола. На выкаченных  колесом грудях,
обтянутых мундирами цвета  морской  волны,  сияло  такое  обилие  орденов  и
медалей, что, наверное, чеканщики сошли с ума, пока их изготавливали.
     Чей-то голос с сильным южнорусским выговором воскликнул:
     - О, то ж вин идэт! О, то ж вин идэт!
     Наступила   тишина,  оскверненная  лишь   последним  грохотом  разбитых
стаканов, чьи недавние  владельцы еще не  вполне  осознали  происходящее.  А
потом были слышны  лишь  четкие  шаги  приближающегося человека.  Человек на
небольшом возвышении в дальнем конце зала провозгласил:
     - Товарищи офицеры,  члены Комитета! Щит и меч партии! Мы с восхищением
приветствуем Героя Советского Союза фельдмаршала Григория  Деню. Ура маршалу
Дене!
     - Ура-а! - отозвались собравшиеся.
     Деня, чья мясистая грудь была украшена множеством орденов и медалей,  а
пухлое  лицо светилось радостью, воздел толстенькие ручки над головой в знак
собственного  триумфа  и  прошествовал  в  актовый  зал  народного  Комитета
государственной безопасности.
     - Деня! Деня! Деня! - скандировали офицеры.
     А он энергично махал всем  рукой, улыбался  старым знакомым и  друзьям,
уцелевшим в великой войне, когда два народа сошлись в битве друг с другом по
фронту, протянувшемуся от моря до моря, после чего побежденные были обречены
на уничтожение.  Это были крутые ребята, все эти старые офицеры,  пережившие
большие чистки, фавориты Сталина, а потом Берии, а потом Хрущева и, наконец,
нынешнего  председателя.  Председатели приходили  и  уходили. КГБ  оставался
всегда. Деня знаком призвал к тишине и заговорил:
     -  Я не  вправе посвящать  вас  сейчас в  тонкости и  подробности нашей
победы.  Я не вправе рассказать  вам о том, каким  образом мы добились более
чем подавляющего  преимущества  в Западной  Европе. Но вот  что  я могу  вам
рассказать, товарищи.  Сегодня  Союз  Советских  Социалистических  Республик
добился  над  нашим  континентом  господства, которого не достигала  никакая
страна в прошлом. Завтра Азия будет наша, а за ней и весь мир. Завтра - весь
мир. Завтра - весь мир!
     Многие офицеры, которым посчастливилось сражаться лишь в холодной войне
против Америки и участвовать в  изнурительных состязаниях,  победа в которых
измерялась чайной ложкой, громкими криками выразили свою радость. Потому что
благодаря фельдмаршалу Дене победу теперь можно было измерять ведрами. Запад
отступал по всему фронту.
     Разумеется, в таких  трудолюбивых группах всегда находится свой остряк.
Из задних рядов кто-то выкликнул тост за союзников России.
     -  Да  здравствует  конгресс  Соединенных  Штатов  и   его  специальные
комиссии!
     Лица присутствующих исказила презрительная гримаса, но фельдмаршал Деня
улыбнулся.
     -  Да, нам немало помогли. Но  помощь была не случайной. Вспомните, что
говорил  Ленин:  капиталисты  сами  повесятся,  если  только мы  снабдим  их
достаточно длинной  веревкой.  Ну  вот,  веревка у них есть, осталось только
затянуть узел.
     Деня  приказал  принести  ему  полную  бутылку  водки,  а  потом,  чуть
качнувшись на каблуках своих начищенных кожаных ботинок,  осушил бутылку  до
дна под одобрительный гул голосов товарищей по оружию. Потом, подбадриваемый
аплодисментами,  он  протанцевал  на  середину  зала.  Какой-то  капитан  со
смертельно  бледным  лицом и  дрожащими  руками  протиснулся к  пятачку,  на
котором пьяный смеющийся Деня отплясывал цыганочку.  Этот  капитан в полевой
форме  резко выделялся на фоне сверкающих орденами парадных мундиров - точно
дешевая пластмассовая ваза в витрине ювелирного магазина.
     Деня подтанцевал к капитану.
     - Товарищ маршал, очень срочное сообщение, - сказал капитан.
     Он вручил  Дене  запечатанный  двумя сургучными  печатями  пакет. Чтобы
открыть его, требовалось сломать маленький пластиковый щит. Он также передал
маршалу ручку,  которой тот  должен был  поставить свою подпись в журнале  о
получении пакета. Деня взял ручку и подбросил ее в воздух.
     - Мне нужна ваша подпись, маршал!
     - Анатолий, скажи этому идиоту, что никакая подпись не нужна.
     -  Вам не  требуется  подпись маршала Дени, капитан! - раздался крик  в
толпе. Это крикнул командир подразделения, где служил капитан.
     Деня  прочитал  послание. Во  всем  теле  он  ощущал  приятное тепло от
выпитой  водки, а  от  танца  его кровь бурлила и  весело неслась  по жилам.
Донесение гласило:
     "Явные сложности  подразделений  "Трески"  южном  фланге  Европы.  Тчк.
Предлагаю немедленно  прибыть на площадь Дзержинского для консультаций. Тчк.
Немедленно".
     Деня смял лист бумаги и сунул его в карман.
     - Что-нибудь серьезное, Григорий? - спросил его один из генералов.
     Деня передернул плечами.
     - У  нас всегда все серьезно.  Центральный Комитет предлагает  изменить
цвет наших  мундиров  -  и  у  министра текстильной промышленности возникает
серьезная  проблема. Когда  министерство  пропаганды  узнает, что Солженицын
произнес новую речь или написал новую книгу, у них сразу возникает серьезная
проблема. Каждый день то тут, то там возникает масса серьезных проблем. Мы с
вами пьем добрую водочку, имеем хорошие квартиры, и тем не  менее все только
и знают, что орут: скоро всему конец! скоро всему конец! сейчас небо упадет!
Но небо, господа, по-прежнему над нами, оно там было задолго до того, как мы
вышли из  чрева матери и заплакали, вступив  в  первый серьезный  конфликт с
атмосферным воздухом. И оно будет на своем месте, когда могильщики присыплют
нас  землицей  после  нашего  последнего  серьезного  конфликта  со смертью.
Товарищи, вот что  я  вам  хочу  сейчас сказать. На этом свете  нет  никаких
серьезных проблем!
     Его краткая речь была  встречена бурными аплодисментами отчасти потому,
что он был в чине маршала, но еще и потому, что все знали  его как человека,
способного  и  в  трудную   минуту   сохранять  самообладание.  Такова  была
маршальская философия, и ее уважали.
     А  перед  входом его ждал  черный  "Зил"-лимузин.  Уличное  движение на
родине не представляло таких трудностей, как на поле сражения, где так много
автомобилей.
     Теперь маршал  Деня уже  не был  столь  беспечен,  каким  он  казался в
окружении  боевых товарищей. Долгие  годы службы выработали в нем тонкий нюх
на  ситуации,  когда следовало тревожиться,  а  когда  не  следовало. Сейчас
момент был тревожный.
     В  здании  на  площади Дзержинского  располагалась Лубянская тюрьма. Во
время правления Сталина  многие из его  друзей окончили там свои дни. Он был
единственный из целого подразделения,  кому удалось тогда уцелеть - это было
политическое  подразделение,  которым   командовал  бывший   университетский
профессор, пришедший на работу еще в ЧК, потом переименованное в ОГПУ, потом
- в НКВД, в МВД и, наконец, в КГБ. Все это были  разные  одежды для одного и
того же тела.
     Сталин однажды  приказал,  чтобы их подразделение  в полном  составе  -
сорок два человека  -  и  при полном параде  поужинало с  ним  за  закрытыми
дверями. На столе было всегда много водки.
     Какой-то  внутренний голос нашептал Дене в  тот давний  вечер  в начале
тридцатых   не  особенно  усердствовать  за  столом.  Наверное,   отсутствие
прохладительных  напитков на длинных столах  заронило в  нем подозрение, что
Сталин просто хотел всех напоить вусмерть.
     Его  командир, человек очень  осторожный и воздержанный  в еде и питье,
предпочитавший  чай  с  баранками,  пил водку  так, словно  родился  в седле
казацкого скакуна. К  середине трапезы командир уже громко разглагольствовал
о  том,   что  он  является  составной  частью  социалистического  авангарда
человечества. Сталин тихо улыбался в усы. Сам он не пил, а, раскурив большую
белую  трубку, только кивал да  посмеивался, а  молодой Деня  тогда подумал:
"Боже, ну и змея подколодная!"
     Молодых офицеров всегда учили быть первыми  в своем ревностном служении
чистому  делу коммунистической революции. Деня же  держался незаметно. И вот
Сталин указал на него.
     - А ти что думаэшь, тихонья? - спросил Сталин.
     - Я думаю, что все, что они тут говорят, очень мило, - ответил Деня.
     -  Только  мило?  -  Все засмеялись.  - Мило!  -  продолжал царственный
тамада. - Этим словом можно аписать дэвушку, а не рэволюцию.
     Деня смолчал.
     - Ти не хочэшь измэнить слово?
     - Нет, - ответил Деня.
     Его командир сразу  же  почувствовал  себя не в своей  тарелке  и завел
диалектическую дискуссию о слабых революционерах, переметнувшихся на сторону
буржуазной контрреволюции.
     - А ти что думаэшь об этом, маладой чзловек? - спросил Сталин.
     Молодой Деня встал, ибо понял, что речь теперь идет о жизни и смерти, а
он  хотел встретить  свою  судьбу стоя.  Для  них для всех речь теперь шла о
жизни и смерти.
     - То, что говорит мой командир, вероятно, правильно. Я не знаю. Я же не
профессор и  не семи пядей во лбу. Я только  знаю,  что России нужна твердая
рука.  До революции  правители управляли страной для  своего блага.  То были
тяжелые времена. Сейчас  появилась возможность построить лучшую жизнь. И это
хорошо. Но это будет  непросто. У нас большая,  огромная страна.  Мы все еще
отсталые. Я русский. И я знаю, что  впереди много кровавой работы. И я знаю,
что после каждого достижения будет много разговоров  о возможных путях более
успешного  достижения  этих  целей. Но  я же  русский.  И  я целиком доверяю
партии. Это  дело партии  - решать. Но в  лице Григория Дени у партии всегда
будет верный помощник.
     Тогда его  командир раскритиковал эту позицию за то, что она  призывает
быть  преданным  в  равной мере царю и  прочим  феодальным  правителям  и  -
коммунистической партии. И он спросил, почему Деня вступил в партию.
     - Потому что за каждого выдвиженца в члены партии из нашей семьи давали
по три картофелины.
     - И за три картофалины ти пажэртвовал сваею жизнью? - спросил Сталин.
     - Мы голодали, товарищ председатель.
     Никто из  присутствующих в зале не заметил, как слегка сузились глаза у
Сталина, как и не уловили столь же легкого кивка его головы. Григорию же его
начальник приказал немедленно уйти. Явившись на следующее утро во  временный
штаб, располагавшийся в здании  бывшей  баптистской церкви, он никого там не
застал и  даже подумал,  что штаб  переехал. Но штаб не переехал. Теперь  он
стал командиром - в свои двадцать  с небольшим лет. Остальных  же  он больше
никогда не видел и не спрашивал о них.
     С того вечера он только еще раз видел Сталина - это  было в  первые дни
великой войны, когда гитлеровские дивизии  беспрепятственно двигались маршем
по западным землям Советской страны.
     Примерно  сто офицеров  в  том  же  звании, что  и  он,  призывались  в
действующую армию. Он должен  был организовать партизанское движение  в тылу
врага. Сталин обходил строй офицеров, и ему представляли каждого.
     Подойдя к Дене, Сталин улыбнулся.
     - А, три картофэлины!
     - Три, - подтвердил полковник Деня.
     Штабной генерал  склонился  к Сталину  и стал рассказывать  о  недавних
подвигах Дени. Сталин оборвал его легким взмахом руки.
     - Знаю, знаю! - сказал он. - Самый  атважный  баец на свэте -  руский с
трэмя картофэлинами в живате.
     Это  была  наиболее  жестокая  война  с  тех  пор,  как  орды  варваров
уничтожали  целые  области  в  Западной Европе.  Зрелище  побоищ,  учиненных
нацистами, было невыносимо  даже  для  видавших виды работников НКВД.  Ну  а
потом,  разумеется, началась  затяжная рискованная война с Западом.  И  Деня
понимал, что она продлится еще очень долго.
     "Три картофелины", вспоминал он, пока "Зил"-лимузин скользил по туннелю
в подземный гараж здания на площади Дзержинского. Он вошел в крохотный лифт,
рассчитанный только на одного пассажира,  и поднялся  в  шифровальный отдел,
где  его встретил полковник,  отвечавший за  одно,  генерал,  отвечавший  за
другое,  и полдюжины  капитанов,  отвечавших еще  за что-то.  По стенам были
развешаны  карты  и графики. Лица  людей, собравшихся  в  этой комнате, были
серьезны.  Поприветствовав  вошедшего,  они продолжали  вполголоса  отдавать
приказы о том-то и том-то.
     - Простите, товарищи, мне надо сходить по малой нужде, - сказал Деня. -
Продолжайте  совещание. -  Он оставил  дверь открытой, чтобы  слышать каждое
слово. Кто-то  опустил  глаза. "Сопляки, - подумал  он. - Бабы!  Могучий КГБ
превратился в сборище кисейных барышень".
     Он вернулся к столу.
     -  Так.  Я  выслушал  двадцать  доводов  о  том,  почему каждый  из вас
представляет особую  ценность для  государства.  Но пока  что  не  поделился
неприятной информацией. Я сообщу вам два неприятных известия, потом дам пять
минут на размышление,  а  потом мы  все это  обсудим  по новой.  Первое. Мое
подразделение "Треска"  разворачивает  наступление по  всей линии  фронта на
плечах поверженного  врага. Посему все происходит отнюдь не в соответствии с
полученными  вами  ранее  инструкциями.  Мы не имеем связи с  нашими  людьми
неделями! Но  это не страшно. Второе. Что говорит Василивич? Он единственный
паникер, которого я уважаю.
     Никто не стал брать пять минут на размышление. Василивич  уже в течение
трех  дней  не   выходил  на  связь.  Группы  поддержки  обнаружили  убитыми
следующих...
     Деня  выслушал длинный список  фамилий. Он  взял у одного  из  офицеров
красный карандаш и  подошел  к  карте.  Он  попросил уточнить  время  смерти
каждого из убитых и написал это время у каждого населенного пункта. Неаполь,
Фарфа, Афины, Рим.
     - Вы сказали: Иван Михайлов?
     - Да, майор Михайлов мертв.
     - Причина?
     - Тупой предмет. Страшной силы удар.
     -  Ну  конечно. По-другому и быть не  могло. Этого следовало ожидать, -
сказал Деня, вспоминая, какой невероятной физической силой обладал этот юный
гигант. - Вы уверены?
     - Да. Проведено вскрытие. У майора Михайлова в крови обнаружен крысиный
яд в количестве, способном убить батальон, но очевидно, что не это послужило
причиной смерти.
     - От Василивича ничего?
     - Ничего.
     Дене не хотелось сейчас высказывать  свои  наихудшие подозрения, потому
что слово не воробей, как известно: вылетит  - не вырубишь топором, и к тому
же кто знает, что могут учудить эти шаркуны-лизоблюды в погонах.
     - Вот вы тут все кричите о якобы внезапной массированной атаке крупными
силами, но я вам скажу сейчас кое-что, о чем никто из вас пока еще ни словом
не  обмолвился. Посмотрите на  карту,  на мои пометки. Обратите внимание  на
время. Это самое главное!
     Офицеры  зашумели  и стали наперебой рассуждать вслух о  подразделениях
поддержки  ЦРУ,  о  волновых  атаках