сильно, то
пусть оно докажет это. Завтра утром, в знак презрения, которое я испытываю к
ним, будет повешен ваш любимый герой, Бартоломью Бронзини.  Казнь  назначена
на   семь   часов.   Это  событие,  ставшее  суровой  необходимостью,  будет
транслироваться в прямом  эфире.  А  до  тех  пор  я  остаюсь  Единовластным
Правителем Юмы.

x x x
     Немуро  Нишитцу  подал  оператору  знак,  что  съемка окончена. Красный
огонек телекамеры погас.
     Джиро Исудзу подождал, пока оператор не отойдет подальше, и лишь  затем
подошел к столу своего начальника.
     - Не понимаю, - взволновано проговорил он. - Вы фактически позволили им
начать против нас военные действия.
     - Нет,  я  вынудил их это сделать. Если они потерпят неудачу, то
потеряют лицо перед всем остальным миром.
     - Не думаю, что они допустят ошибку.
     - Совершенно с тобой согласен, Джиро-кан. Ведь  нанесенное  оскорбление
было  специально рассчитано на то, чтобы американский народ вынудил их пойти
на ответные меры.
     - Я отдам войскам  на  границе  города  приказ  вернуться  в  центр,  -
поспешно  предложил  Исудзу.  -  Если  мы  сосредоточим наши силы, то сможем
продержаться дольше.
     Немуро Нишитцу  отрицательно  покачал  головой.  Его  взгляд  рассеянно
блуждал по разложенным на столе бумагам.
     - Нет,  -  проговорил он. - Они не станут использовать наземные войска.
Как и мне, им отлично известно, что беспрепятственно пересечь пустыню пехоте
не удастся.
     - Что же они, в таком случае, сделают?
     - Американцы не будут посылать сюда войска -  теперь  это  уже  слишком
поздно.  Меньше,  чем  через  двенадцать  часов  их  величайший  герой будет
повешен,  и  за  его   предсмертной   агонией   будут   наблюдать   миллионы
телезрителей.  Никакие  войска  не  успеют  этого  предотвратить. Они вышлют
самолет.
     - И  мы  его  собьем!  -  вскричал  Исудзу.  -   Я   предупрежу   наших
перехватчиков.
     - Нет,  -  холодно отозвался Нишитцу. - Я запрещаю тебе! Только так мой
план может осуществиться. Город настолько отрезан от всего окружающего мира,
что,  однажды  захваченный,  уже  не  может  вернуться   в   прежние   руки.
Американские военные, если у них есть хоть капля мужества, должны прибегнуть
к самой последней мере - стереть пятно позора, этот город, с лица земли.
     - Неужели вы хотите сказать...
     - Подумай,  какая в этом кроется ирония, Джиро-кан. Америка, величайшая
из ядерных  держав  мира,  неприступная  для  любого  захватчика,  вынуждена
уничтожить собственный город своими же силами. Один удар, и позор Хиросимы и
Нагасаки  испарится,  как  утренняя  роса.  Одна  бомба,  и Япония отомщена.
Подумай, как будет гордиться нами император.
     Ошарашенный, Джиро Исудзу стоял, открывая и закрывая рот. Он просто  не
мог выговорить слов, уже готовых было сорваться с его губ.
     На  лице  Немуро Нишитцу появилась скупая улыбка. Внезапно он удивленно
приподнял брови, и оглушительно чихнул. Дрожащей рукой он принялся шарить по
столу в поисках носового платка.

     В зале  для  чрезвычайных  совещаний  президент  выключил  телевизор  и
повернул  к  застывшим  с  каменными  лицами членам Высшего Военного Совета.
Каждый из их знал, о  чем  сейчас  думает  главнокомандующий,  но  никто  не
осмеливался произнести это вслух прежде него.
     - Мы не можем этого допустить, - хрипло проговорил, наконец, президент.
Налив  из  графина воды, он жадно отпил несколько глотков и прокашлялся. - Я
хочу, чтобы бомбардировщик находился  в  полной  боевой  готовности,  но  не
вылетал, пока я не отдам приказа. Возможно, выход все же есть.
     Члены   Совета   бросились   отдавать  приказания  к  своим  телефонным
аппаратам.

     На авиабазе Касл в Этуотере, штат Калифорния,  для  полета  к  Юме  был
выделен  Б-52,  один  из  бомбардировщиков  93 эскадрильи. На борту его была
одна-единственная атомная бомба, и пилоты  уже  сидели  в  кабине  самолета,
проверяя  перед  полетом бортовые системы. Они еще не получили приказа, но в
глубине души со страхом догадывались, каким он будет.

     В песках  Юмской  пустыни,  человек,  идущий  размеренной  механической
поступью,  продолжал  свой  путь.  Его  горящие,  словно  уголья, глаза были
устремлены вперед,  туда,  где  за  горизонтом  в  темноте  лежал  город,  а
монотонно опускающиеся на землю ботинки по прежнему не оставляли следов.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

     В  Юме  наступил  сочельник. Солнце медленно опускалось за горизонт, и,
наконец, скрылось за Шоколадными горами,  оставив  за  собой  лишь  отблески
своего былого сияния. Наступил "волшебный час".
     Ровно  в  пять  часов пятьдесят пять минут на вершине холма, с которого
открывался вид на город, появился человек. Болтавшиеся на нем лохмотья  были
когда-то  армейским  камуфляжем,  белая  футболка  потемнела от пыли, черные
штаны казались теперь бежевыми. Стоявшего на холме не  заметил  никто,  зато
все услышали его слова.
     Словно  раскаты  грома  разнесся  над  городом  его  голос, и, хотя под
горевшим холодным огнем взглядом незнакомца лежал город с пятидесятитысячным
населением, слова его ясно слышал каждый из обитателей Юмы.
     - Я посланец Шивы, Дестроера, несущего смерть и разрушающего миры.  Кто
тот нечестивец, который посмел бросить мне вызов?
     Услышав   эти   слова,   задремавший  в  своем  кресле  Немуро  Нишитцу
встрепенулся. Дрожащей рукой он нашарил стоявшую  рядом  трость  и  поднялся
из-за стола, но тут же опустился обратно. Ноги его дрожали.
     - Джиро-кан, - сипло позвал он. - Джиро!
     Через   секунду  в  кабинет  вбежал  Джиро  Исудзу,  на  лице  которого
отразилось недоверие вперемешку с замешательством.
     - Вы тоже это слышали? - с порога спросил он.
     - Выясни, кто говорило, - приказал Нишитцу. - Но  сначала,  помоги  мне
перелечь на кушетку. Я неважно себя чувствую.
     - Что  случилось?  -  с  беспокойством  спросил  Исудзу,  склоняясь над
хозяином, чтобы тот мог опереться на его плечо.  Когда  старик  поднялся  на
ноги Джиро был поражен, насколько мало тот тщедушен и хрупок.
     - Ничего  страшного, - просипел Нишитцу, пока его помощник не то повел,
не то перенес его на кушетку. - Наверное, простудился. Это скоро пройдет.
     - Я пошлю за доктором. В  вашем  возрасте  даже  к  простуде  не  стоит
относиться пренебрежительно.
     - Да,  доктора.  Но  сперва выясни, откуда шел тот голос. Он наводит на
меня ужас.
     - Конечно, сэр, - кивнул Исудзу и выбежал из комнаты.

     Девятый помощник  режиссера  Минобе  Кавасаки  оглядывал  темную  линию
горизонта  в бинокль. Он был уверен, что голос прозвучал откуда-то с севера.
Кавасаки выглядывал из люка на  башне  Т-62.  Из  Императорского  Командного
Пункта  - бывшей мэрии города Юма - ему был отдан приказ захватить того, чей
сверхъестественный голос прогремел над городом.  Кавасаки  считал,  что  так
могло говорить только какое-то божество или демон.
     Взгляд  японца  пробежал  по  склону  возвышавшегося  неподалеку холма.
Окрашенная отблесками зашедшего солнца синева неба  понемногу  переходила  в
индиго, кое=где уже поблескивали звезды.
     Внезапно  Кавасаки  вскрикнул  -  взгляд  его встретился с приближенной
биноклем парой глаз, словно пронизавших его  душу  нестерпимым  ужасом.  Эти
глаза  наводили  на  мысли о мертвых планетах, вращающихся в ледяной пустоте
космоса.
     Дрожащей рукой японец снова навел бинокль  на  холм,  пытаясь  отыскать
фигуру  испугавшего  его  человека.  Судя  по внешнему виду, он вовсе не был
похож на бога. Глаза глубоко запали на истощенном лице,  горло  словно  было
выкрашено  в  синий  цвет.  Однако это была не краска - слишком естественным
казался оттенок. Шея незнакомца  была  покрыта  ужасными  синяками,  которые
бывают  только  у  людей,  сломавших  себе шею. Кожа на лице и обнаженных по
локоть руках была обожжена солнцем.
     Внезапно, к ужасу Кавасаки, глаза незнакомца уставились прямо на  него,
и  он  начал  спускаться с холма, дергано, то и дело спотыкаясь, но все же с
леденящей душу целеустремленностью.
     - Механик! - завопил Кавасаки. - Тот, кого мы ищем, идет сюда!
     Вздрогнув всем корпусом,  Т-62  сдвинулся  с  места.  Девятый  помощник
режиссера  судорожно  вцепился  в  установленный  на  башне крупнокалиберный
пулемет. Ему было страшно, хотя в руках приближающейся фигуры не было  видно
никакого оружия.
     Командуя  водителю, Кавасаки направлял танк по окраинным улочкам. Дойдя
до подножия холма, фигура  незнакомца  скрылась  из  вида,  так  что  теперь
оставалось лишь догадываться, откуда он войдет в город.
     Свернув  на  одну  их  жилых улиц, сразу за которой начиналась пустыня,
Кавасаки понял, что угадал. Прямо  на  него,  словно  восставший  из  могилы
мертвец, шел человек с наводящим ужас взглядом, ровно, бесстрашно, как будто
машина.
     В  приказе  говорилось,  что  незнакомца  нужно было захватить живым, и
Кавасаки уже начал было об этом сожалеть. Повысив голос, он прокричал:
     - Предлагаю сдаться Императорским Оккупационным Войскам!
     Идущий  на  него  человек  не  ответил,  его  пустые  руки  безжизненно
раскачивались  в  такт  шагам.  Кавасаки  нацелил пулемет на худощавую грудь
противника.  Ткань  футболки  так  плотно  обтягивала  его  ребра,  что   их
фактически можно было пересчитать.
     Незнакомец  даже  не дрогнул. Он целенаправленно продолжал идти вперед,
почти  неслышно  ступая  запыленными  ботинками  по  асфальту.   Интуитивно,
Кавасаки  нырнул  в  башню,  чтобы добраться до рычагов управления. Покрутив
одну из ручек, он опустил пушку так, что теперь она была нацелена  на  грудь
приближающегося противника.
     Раздосадованный тем, что вид огромного дула пушки никак не подействовал
на незнакомца,  Кавасаки опять схватился за пулемет и дал короткую очередь в
землю прямо у него перед ногами.  В  стороны  полетели  куски  асфальта,  но
человек  с  помертвевшим  взглядом,  казалось,  не  обратил  на это никакого
внимания.
     - Я не обязан брать тебя живым! - крикнул Кавасаки. Это было ложью,  но
он  просто не знал, что еще сказать. Если придется пустить оружие в ход, как
он объяснит тот факт, что у убитого даже не было при себе оружия?
     Вторая очередь, пущенная Кавасаки, прошла  над  головой  незнакомца,  и
оказалась  столь  же  малоубедительной. Человек продолжал идти, словно страх
смерти был ему абсолютно неведом.
     Или, внезапно подумал Минобе Кавасаки,  как  будто  он  уже  был
мертв.
     - Водитель! - прокричал он внутрь башни по-японски. - Подъезжай к этому
человеку поближе, но только медленно!
     Тяжелая  махина  танка  двинулась вперед. Дуло пушки указывало прямо на
грудь незнакомца, словно перст неумолимой судьбы. Если  человек  и  танк  не
свернут в сторону, то, как и рассчитывал Кавасаки, пушка собьет противника с
ног.
     Расстояние  между  ними сокращалось. Теперь их разделяло всего двадцать
метров. Потом десять. Пять. Один метр. Когда столкновения, казалось, уже  не
избежать,  правая  рука незнакомца поднялась, как будто кто-то дернул его за
ниточку. Минобе Кавасаки успел увидеть только это, потому  что  внезапно  он
слетел  с  башни  и  скатился  по  броне танка. Упади он на пару сантиметров
правее, тяжелые гусеницы подмяли бы его под себя,  но  Кавасаки  понял,  как
близко он был от смерти только позже. Раздавшийся ужасный скрежет ударил ему
по  барабанным  перепонкам.  Кавасаки зажал уши руками, решив, что произошел
взрыв.
     Он решился открыть глаза лишь когда звон  в  ушах  стих,  и  с  опаской
огляделся по сторонам. К его неописуемой радости, руки и ноги были на месте.
Тогда  Кавасаки  повернул голову в сторону танка, и увидел, что тот замер на
месте, а водитель,  высунувшись  из  люка,  тоже  пытается  понять,  что  же
произошло.
     И  тут у Минобе Кавасаки глаза полезли на лоб от изумления. Башня танка
больше не была соединена с  поворотным  механизмом.  Вместо  него  на  броне
поблескивал  срезанный, словно ножом, металл, а башня лежала в добрых десяти
метрах позади танка. За ней  виднелся  шагающий  все  с  той  же  неумолимой
целеустремленностью человек с горящим взглядом и громовым голосом.
     Минобе  Кавасаки  бросился к обезглавленному танку и, вырвав у водителя
рацию, принялся что-то возбужденно кричать в микрофон.

     Джиро Исудзу чуть было не оставил первое сообщение без внимания, приняв
его за  бред  опьяненного  победой  солдата,  еще  недавно  бывшего  простым
служащим.  Но  затем  подобные  сообщения  посыпались  на  него  валом, люди
возбужденно кричали, и в голосах их слышался неподдельный ужас.
     Свежесозданные Императорские Оккупационные Войска потеряли пять  танков
в  коротких  схватках с одним единственным противником, которого поверженные
японцы настойчиво называли "оно".
     - Мне  нужны  подробности,  -  рявкнул  Исудзу  на   первого   солдата,
употребившего в докладе это непонятное местоимение. - "Оно" это машина?
     - "Оно",  -  настойчиво  повторял  пересохший  от волнения голос, - это
человек, глаза которого излучают смерть, а руки крушат сталь.
     И это, по сути дела, было самое связное из всех  последующих  описаний.
Исудзу  приказал  направить  в  район, где в последний раз видели "это", еще
несколько танков, и приготовился ждать. От  некоторых  командиров  поступали
все  те  же  неразборчивые  сообщения,  другие  просто  не отвечали. Один из
танкистов, закончив доклад,  издал  душераздирающий  стон,  сопровождавшийся
треском  разрываемой  ткани.  Исудзу  догадался, что, не вынеся собственного
поражения, этот солдат совершил харакири.
     По ступавшие к нему сведения сходились лишь в одном - хотя в  это  было
трудно поверить, противник был один и не вооружен. Этот человек, безжалостно
сметавший  все  на  своем пути, приближался к зданию мэрии, и остановить его
было невозможно.
     Джиро  Исудзу  приказал  своим  людям  занять  вокруг  здания  круговую
оборону,  и  бросился  в  кабинет,  где на кушетке с закрытыми глазами лежал
Немуро Нишитцу.
     Осторожно, Исудзу дотронулся до плеча босса. Глаза Нишитцу, похожие  на
две  узкие щелочки, слегка приоткрылись, а губы шевельнулись, пытаясь что-то
произнести, но слышен был только сухой хрип. Джиро приложил  ладонь  ему  ко
лбу и ощутил на руке горячую испарину. Лихорадка.
     Джиро  Исудзу  склонился  над  больным, и, вместе с прерывистым горячим
дыханием до него донеслись едва слышные слова:
     - Ты должен выполнить свой долг. Банзай!
     Затем Немуро Нишитцу отвернулся к стене и закрыл глаза. Он спал. Исудзу
выпрямился, поняв, что теперь может действовать по собственному  усмотрению.
Он  вышел  из  кабинета, чтобы отдать новые приказания, размышляя по дороге,
когда же прилетят бомбардировщики.

     Мастер Синанджу стоял, устремив взгляд  к  горизонту,  словно  каменный
идол в пурпурном одеянии. Поднявшийся ветер играл полами его кимоно.
     Подошедший   сзади   Билл  Роум  громко  кашлянул,  но  Чиун  никак  не
отреагировал на его появление.
     - Женщины уже устроили детей, - сообщил он, становясь рядом  с  Чиуном.
Взглянув в том направлении, куда был устремлен взгляд Мастера Синанджу, Роум
увидел, что за горизонтом то и дело вспыхивают отсветы.
     - В городе идет бой, - значительно проговорил Чиун.
     - Да,  это  явно не похоже на зарницы, - согласился Роум. - Знаете, мне
все-таки жаль Бронзини.
     - Каждому рано или поздно приходится расплачиваться за свои поступки, -
сказал Чиун. - Кто-то платит за ошибки, кто-то - за удачи. Из-за  того,  что
Бронзини  был  удачлив, на нас обрушилось все это горе. Из-за него я потерял
сына, и вместе с ним для моей деревни угасла последняя надежда.
     - Я вас понимаю. Ведь я последний Санни Джо.
     Чиун обернулся к нему, и черты его сурового лица слегка разгладились.
     - Жена не принесла тебе сыновей?
     - Нет, но ребенок умер, много лет тому назад. Второй раз жениться я  не
стал.
     Чиун понимающе кивнул.
     - Я знаю, как это больно, - просто сказал он.
     Он  снова  отвернулся, наблюдая за полыхавшими в небе синими и красными
огнями. Город был слишком далеко, и шум столкновений до них не долетал.
     - Когда меня не станет, - сказал Санни Джо  Роум,  -  то  некому  будет
защитить мое племя. Точнее, то, что от него осталось.
     Чиун кивнул.
     - Когда умру я, в деревне некому будет кормить детей. Именно этот страх
заставлял  Мастеров  Синанджу  трудиться на грани человеческих возможностей,
ведь одно дело - рисковать собственной жизнью, а совсем другое  -  оставлять
тех, кто от тебя зависит.
     - Аминь, брат мой.
     - Знай,  Санни  Джо  Роум, что я не считаю тебя ответственным ни за что
произошедшее в последние два дня. Но я  намерен  сделать  так,  чтобы  люди,
заставившие меня страдать, отплатили за совершенное ими зло. Но сделать это,
пока  они  держат  в  заложниках детей, я не могу. Ведь жизни всех детей, не
только тех, в чьих жилах течет  наша  кровь,  бесценны.  Среди  Сан  Он  Джо
считают так же?
     - По-моему, так считают, или должны считать, везде, - ответил Роум.
     - Только  не  японцы. Когда они вторглись на мою родину, никто, начиная
от представителей Династии Дракона, и заканчивая грудными  детьми,  не  были
защищены от их клинков.
     - Это  не  может  продолжаться  слишком  долго, скоро должны высадиться
морские пехотинцы. Вашингтон не станет закрывать на происходящее глаза.
     - А сколько при этом будет потеряно жизней? - спросил Чиун, оглядываясь
на сверкающие в небе вспышки.  Немного  помолчав,  он  с  сомнением  покачал
головой.
     - Ваш сын, как его...
     - Санни Джо! Санни Джо, идите скорее сюда!
     Роум  резко  обернулся.  В  дверях  одного из домов стояла перепуганная
насмерть Шерил Роуз.
     - В чем дело? - спросил Роум.
     - Они  собираются  повесить  Бронзини!  Так  только  что  передали   по
телевизору.
     - Идем, - резко проговорил Билл Роум.
     Вслед  за  ним,  Чиун  последовал в дом. Шерил подвела их к телевизору,
возбужденно рассказывая:
     - Не знаю, почему я его включила, наверное, по привычке. Но пятый канал
снова работает. Смотрите!
     На экране телевизора творилось нечто, заставляющее вспомнить  об  "Аде"
Данте.  Нескольких  полицейских  с  завязанными глазами втолкнули в комнату,
увешанную рождественскими украшениями. Над  их  головами,  словно  насмешка,
висел плакат со словами "Да воцарится на земле мир и добрая воля!".
     - О  Господи,  -  воскликнула  Шерил.  -  Это же склад на телестудии. Я
когда-то там работала.
     Где-то за кадром раздалось жужжание, и через мгновение в кадре появился
японец в камуфляже, небрежно, но с безжалостной  точностью  начавший  дрелью
просверливать беспомощным полицейским виски.
     Шерил отвернулась, к горлу у нее подступила тошнота.
     - Зачем  им все это? - спросил Билл Роум, стискивая кулаки. Ответа ни у
кого не было.
     - Они... объявили, что на рассвете  повесят  Бронзини,  -  едва  смогла
выдавить  из  себя Шерил. - Так сказал этот с виду безобидный старый японец.
Он говорит, таким образом станет ясно, что Америка бессильна их остановить.
     - Этот канал принимают в других городах? - сурово спросил Чиун.
     - Да, в Финиксе. А что?
     - Японцы, конечно, жестокий народ, но они отнюдь не дураки, - задумчиво
продолжал  Мастер  Синанджу.  -  Они  должны  понимать,  что  это   заставит
американское правительство нанести удар.
     - Да  я  все  время вам об этом твержу, - отозвалась Шерил. - Нам нужно
только продержаться еще немного, и Вашингтон положит конец этому ужасу.
     - Все выглядит так, как будто они сами этого добиваются, -  еле  слышно
проговорил Чиун. - Но зачем?
     Внезапно его светло-карие глаза прищурились.
     - У  тебя  есть  экземпляр сценария? - спросил он, оборачиваясь к Санни
Джо.
     Билл Роум, казалось, был немало озадачен.
     - Сценарий? Да, конечно. А зачем он вам?
     - Хочу почитать, - решительно объяснил Ч