возникал  только  один  кандидат  на  ликвидацию   -  подвергнутый
тщательной  проверке, с  описанием  примет  и характеристик,  полученных  из
разных источников,  так чтобы было уничтожено именно описанное лицо, а никто
иной. О  кандидате  создавали чуть ли не целую книгу.  Теперь же  перед  его
глазами был лишь перечень имен и адресов.
     В  составленном столь небрежно списке по крайней мере  пять имен должны
были быть ошибочными.
     - Это похоже  на  неприцельную стрельбу, если  можно  так выразиться, -
сказал Василивич. От шампанского он отказался.
     - Сам знаю!  - ответил  фельдмаршал Деня. - Да какая разница. Главное -
трупы! Мы поставляем Центральному Комитету трупы. Сколько их  душе угодно. А
вы сообщите Ивану, что он произведен в майоры.
     - Иван - дебил с наклонностями убийцы.
     - А мы гении  с  наклонностями  убийц, -  парировал фельдмаршал Деня  и
выпил шампанское,  да так  поспешно, что  пролил себе  содержимое  бокала на
костюм.
     На изучение списка Василивич не затратил много времени. Здесь значились
имена  всех  людей  в  Италии,  которые, по  мнению  Центрального  Комитета,
наилучшим  образом содействовали  бы  делу коммунистического  строительства,
отправившись в  мир иной,  -  в том  числе и  с  полдюжины лиц,  которые, по
разумению  Василивича, не  совершили ничего  плохого,  разве  что  оскорбили
какого-нибудь сотрудника КГБ. Это был  бред сумасшедшего, а не список. Успех
сделал то, что  не  удалось целой команде  американского "Подсолнуха". Успех
подорвал боевой и политический дух подразделения "Треска".
     Услышав  известие о  том, что  он  получил  чин  майора, Иван  Михайлов
заплакал.  Он упал на колени, и  под  тяжестью его  тела треснули  кафельные
плитки. Он стал молиться. Он благодарил Господа, Святого Николая Угодника, а
также Ленина, Маркса и Сталина.
     Василивич приказал ему замолчать. Но  Иван не слушал. Он просил Господа
получше присматривать за Лениным и Сталиным, которые в настоящий момент были
на небесах.
     -  Мы  же  не  верим  в  загробную  жизнь,  майор,  - ядовито  напомнил
Василивич.
     - А куда же уходят после смерти лучшие коммунисты? - спросил майор Иван
Михайлов.
     -  Они  сходят  с  ума, -  ответил  генерал  Василивич,  веривший,  что
коммунизм будет наилучшей формой государственного устройства для человека  -
надо  вот   только  устранить  некоторые  дефекты  (его,  однако,  постоянно
тревожила мысль, не коренятся ли причины  этих дефектов в  самом  человеке).
Такая логика с неизбежностью приводила к выводу, что человек сам по себе еще
не готов быть сам себе судьей и правителем.
     - С ума сходят, - повторил Василивич.
     В  комнате  стоял  холодильник, набитый сувенирными бутылочками виски и
банками прохладительных напитков.  Коридорные ежедневно проверяли содержимое
холодильника и вставляли в счет стоимость всего потребленного.
     Василивич  открыл   семидесятиграммовую  бутылочку  "Джонни  Уокера"  с
красной  этикеткой  и  стал  делать  пометки в списке. Имена  не  были  даже
закодированы.  Просто список. С таким же успехом можно было дать ему листки,
вырванные из телефонной книги. В его распоряжении не было спецгрупп, которым
можно  было  бы дать инструкции  и  поставить  задачи.  Но Иван,  все еще не
пришедший в себя от  возбуждения по поводу производства в  майоры, мог  горы
свернуть, добираясь до очередной жертвы.
     Что ж, пусть  даже от всей  его команды останутся рожки  да ножки,  сам
Василий Василивич  не намерен нарушать устав.  Он заметил  в  списке фамилии
семи итальянских коммунистов, к которым испытывал теплые чувства.
     Каждое утро они с Иваном дважды должны "входить в контакт" и продолжать
акты ликвидации до  тех  пор, пока полиция не установит их приметы  - только
тогда они дадут задний ход. Уже были известны приметы  членов группы "Альфа"
и группы "Дельта". Раньше, в более здравые времена, их  бы сразу  отозвали в
Москву.
     Его оторвал от дум плач Ивана.
     - В чем дело, Иван?
     - Ну вот, я майор, а командовать мне некем!
     -  Когда вернешься домой, там будет над кем  покомандовать,  - пообещал
Василивич.
     - А можно мне вами покомандовать?
     - Нет, Иван.
     - Ну хоть разочек?
     - Завтра, Иван.
     Рано утром  в  небольшом городишке  под названием Палестрина  под Римом
доктор Джузеппе  Роскалли сварил  себе  кофе  и разогрел  булочку.  Он  тихо
напевал что-то себе под  нос,  когда снимал  кофейник со старенькой железной
плиты, схватившись  за ручку  той же  застиранной тряпкой,  которой  вытирал
посуду. Он был одним из столпов "москвичей" -  небольшой фракции итальянской
коммунистической партии, следовавшей линии Москвы. По крайней мере, так было
до прошлой недели, когда его бывший друг опубликовал разоблачительную статью
о  жизни  в России,  а  уже на следующий день  его раздавило кабиной  лифта.
Доктор Роскалли не сомневался, что это было убийство, как не сомневался, что
за  этим  убийством  стоят  русские.  Произошел  резкий  разговор с  русским
консулом, и  он пригрозил  обнародовать  имена  вдохновителей убийц.  Доктор
намеревался бросить обвинение Москве.
     Роскалли  мысленно  сочинил  речь,   и  у  него   в  ушах  уже  звучали
аплодисменты.  Он  обвинит  Москву в том, что ее нынешние правители ничем не
отличаются от царей, только  цари были некомпетентными и на флаге у  них был
крест, а не серп и молот.
     "Вы,  кто объявляете себя слугами народа, в  действительности являетесь
господами! Вы -  новые  рабовладельцы, новые  феодалы, живущие  в роскоши  и
изобилии, в то время как ваши несчастные крепостные трудятся  за гроши. Вы -
олицетворение мерзости в глазах мыслящих и прогрессивных людей всего мира!"
     Ему  нравилось  слово  "мерзость".  Оно  в  данном  случае  было  очень
подходящим,  потому  что  радужные  обещания  России  выглядели  куда  более
отвратительными  на фоне  ее реальности. Только американская  киноактриса  с
мякиной  вместо  мозгов  могла бы этого не заметить. Нормальные же люди  все
больше и больше осознавали коммунистическую угрозу.
     Он  услышал стук в дверь,  и голос снаружи сообщил  ему,  что почтальон
принес  пакет. Он  открыл  дверь. На пороге  стоял  хорошо одетый мужчина  с
коробкой,  завернутой в  блестящую серебряную бумагу и  перевязанную розовой
ленточкой. Мужчина улыбнулся.
     - Доктор Роскалли?
     -  Да, да,  - ответил  Роскалли,  и тотчас  из-за  спины  щеголя  вырос
исполин, зажавший  непомерной ладонью рот доктору Роскалли.  Ладонь легла на
лицо, закрыв его  целиком. Роскалли почувствовал,  как  большой палец, точно
шип,  вонзился  ему  в позвоночник,  и,  ясно видя все  происходящее  сквозь
похожие  на бананы исполинские  пальцы,  ощутил, как  нижняя  часть его тела
поплыла куда-то, а  потом он словно попал в  гигантские кастаньеты,  и жизнь
одним щелчком выскочила из него.
     - Положи тело у кресла, Иван, - сказал Василивич.
     Аналогичный пакет в то же утро  доставили Роберту Бакуайту, американцу,
работавшему  по  контракту  в  итальянской  нефтеперерабатывающей  компании.
Бакуайт был геологом. Кроме того, Бакуайт работал на ЦРУ. В другое время его
бы  сочли  обыкновенным  шпионом, к  которому  надо  всего  лишь  приставить
советского шпиона.
     Бакуайт  был, в общем-то, мелким фигурантом, которого после его  смерти
должны были заменить таким же. Его смерть не принесла бы никаких дивидендов,
разве что позволила бы "Треске" вставить очередное имя жертвы в свои отчеты,
посылаемые в Центральный Комитет.
     Итак,  когда Бакуайт  возвращался к себе домой  (а жил он  в  небольшом
городишке АльСано), где его дожидалась любовница, двое мужчин остановили его
машину на шоссе. Один из  них держал в руках коробку в  серебряной обертке с
розовой ленточкой.
     - Синьор Бакуайт?
     Бакуайт  кивнул, и его голова не успела  докончить кивок.  Шея Бакуайта
переломилась у основания.
     - Возьми его бумажник, Иван.
     - Но вы же говорили, что нам нельзя воровать.
     -  Верно.  Просто  я  хочу, чтобы выглядело  так,  будто его обворовали
другие.
     - Можно мне оставить этот бумажник?
     - Нет, мы его потом выбросим.
     - Если нельзя оставить, зачем тогда вообще его брать? Зачем?
     - Затем, что Сталин на небеси так хочет.
     - А...
     Иван проголодался. Василивич сказал, что с обедом придется повременить,
потому  что  в  маленьких  городках,  чьим жителям ломают  шеи, высокорослые
незнакомцы могут привлечь внимание.
     И  тут  Ивану захотелось  отдать единственный  приказ  -  ведь  он  был
майором.
     Василивич разрешил.
     - Я  приказываю вам  немедленно  пойти  обедать, - сказал Иван.  -  Все
должны обедать. Немедленно. Это приказ майора Михайлова.
     - Я выполню твой приказ, Иван, чуть позже.
     - Нет, сейчас, - настоял Иван.
     Он заказал  себе  две  бараньи ноги в чесночном  соусе, которые  слопал
точно  две  отбивные,  галлон  кьянти  и двадцать  семь  песочных  трубочек,
наполненных  тягучими жирными  сливками.  Когда он  поедал двадцать седьмую,
прибыл взвод карабинеров.
     Они  потребовали  предъявить  удостоверения личности. Они  потребовали,
чтобы  оба  посетителя ресторана  положили  руки  на стол.  Они  потребовали
беспрекословного подчинения.
     Иван  рыгнул.  А  потом сломал карабинеров,  как соломинки.  Один успел
выстрелить. Пуля попала Ивану в плечо. Ему эта рана была  что слону дробина.
Раздался  второй выстрел, но и  он не возымел большого  эффекта. Стреляли из
короткоствольного револьвера 22-го калибра.
     Уже в  машине Иван  выдавил пулю из плеча, как подростки давят прыщи на
лице.  Он  и  не  вспомнил,  что  итальянские  полицейские  пользуются  25-м
калибром, пуля же 22-го  калибра должна быть выпущена  из какого-то  другого
оружия. Он даже не удосужился задуматься над  тем, что единственный человек,
который мог бы  попытаться убить  его  пулей  22-го калибра,  - это,  скорее
всего, генерал Василий Василивич.
     Иван поднес окровавленный кусочек к  ветровому стеклу и затем расплющил
свинцовый катышек между кончиками двух гигантских пальцев.
     Василивич почувствовал, что его  мочевой пузырь опорожнился: в ботинках
стало мокро. Он предложил Ивану за свой  счет покормить его в Риме - ведь их
обед  прервали. Из  явочной квартиры с окнами на виа Венето - фешенебельного
перевалочного  пункта,  используемого  при поспешном  бегстве  из  страны  в
критических  обстоятельствах, - Василивич  по  телефону заказал в  ближайшей
продуктовой  лавке  несколько  мешков  спагетти,  несколько  ящиков  грибов,
несколько галлонов вина и говяжью ногу.
     Генерал  собрался  лично  выбрать  соответствующий  соус.  Он  пошел  в
небольшой  угловой магазинчик и  купил  там четырнадцать банок американского
крысиного яда.
     Зайдя  в  кафе  неподалеку,  Василивич  позвонил  в  магазин спортивных
товаров  близ  Квириналя.  Телефон  не  отвечал.  Он  хотел проинформировать
маршала Деню,  что  Иван стал  полностью неуправляемым и  что  он собирается
обезвредить Ивана - ради безопасности всей группы.
     Тем  временем  в квартире Иван  поедал сырую  говяжью  ногу, заглатывая
огромные куски. Он смотрел итальянское телевидение. Иван не понимал ни слова
по-итальянски.  Ведь он работал на русских.  Но ему нравились возникавшие на
экране картинки. Три года ему понадобилось для уяснения того, что английский
язык - это не какая-то диковинная разновидность русского.
     Но еще больше, чем итальянское телевидение,  ему нравились американские
мультики.  Он  плакал, когда офицер КГБ переводил  ему  фильм про Бемби. Тот
офицер очень предусмотрительно сказал ему, что  охотники - это американцы, а
олени - коммунисты.  С тех  самых пор Иван мечтал  убивать американцев. Беда
только в том, что он никак не мог отличить их от русских. Для Ивана все люди
были на одно лицо, за исключением, правда, китайцев. Он мог отличить китайца
от европейца,  и довольно  часто ему  удавалось  распознать африканцев. Хотя
когда   их   группа   "чистила"  команду   "Подсолнуха"  и  они   прикончили
американского негра, Иван решил, что началась война с Африкой.
     Василивич отрубил  от  ноги здоровенный кусок  килограммов  в  пять. Он
добавил пару килограммов масла и  три вязанки чеснока. Он  тушил  все  это в
течение пяти часов, после чего сделал соус с крысиным ядом и сливками.
     К полуночи  Иван  все  это  слопал. Он  лег на  диван и  закрыл  глаза.
Василивич вздохнул  с  облегчением. Он  бросил  свой  револьвер  и  кобуру в
стенной шкаф,  предварительно стерев  все  отпечатки пальцев, и  переоделся.
Потом в ванне  он сжег свой легко  узнаваемый костюм и  проветрил помещение.
Потом сбрил усики.
     Василивич поглядел  на часы.  Прошло ровно шестьдесят минут с  тех пор,
как Иван съел четырнадцать баночек крысиного яда. На всякий случай Василивич
пощупал у Ивана пульс. Когда его пальцы дотронулись до гигантского запястья,
Иван, моргая, вскочил.
     - Ага, - сказал он. - День прошел - и руль в кармане.  - Он захохотал и
пожаловался на легкую головную боль.
     Василивич взял Ивана с собой  в магазин спортивных товаров. На его стук
никто не  открыл.  Дверь  была  незаперта.  Иван  вошел в  магазин следом за
Василевичем. Василивич шепотом приказал соблюдать осторожность. Он выкликнул
три разных  пароля на трех разных языках.  Когда  он заговорил по-английски,
ему ответили:
     - Привет, радость моя! Добро пожаловать!
     Из задней  комнаты  появился худой американец с толстыми запястьями. На
нем была черная водолазка, серые штаны и итальянские теннисные  туфли ручной
работы.  Он  взглянул  на  Ивана  и,  не  выказав  никаких признаков  ужаса,
улыбнулся. И еще зевнул.
     - Ты кто? - спросил Василивич.
     - Дух разрядки, - ответил американец.
     Василивич острым взглядом скользнул по облегающей  одежде американца  и
не заметил признаков спрятанного оружия. Он услышал,  как за его спиной Иван
возбужденно заурчал.
     -  Китаеза!  Китаеза!  - пробубнил  Иван, указывая  пальцем на  золотую
занавеску,  мелькнувшую  в задней  комнате. Там  оказался  пожилой тщедушный
азиат с белым клочком бороды.
     И  Василивич понял,  что  на  сей  раз ему не  удастся уговорить  Ивана
отказаться от головы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

     Римо  на  глаз  определил  по  могучему  торсу,  подпираемому  дубовыми
ляжками,  что этот  парень  обладает  невероятной  животной  силой.  Ручищи,
способные  гнуть  стальные пруты,  толстая,  точно бочонок,  шея. Череп  как
бронированная рубка крейсера.
     Римо  также  почувствовал запах  мяса, вырывавшийся  изо  рта  великана
имеете  с дыханием, и аромат виноградного  вина, источаемый  его телом. Римо
поставил между собой и громилой стол. Громила одним  ударом кулака превратил
его в груду щепок. Римо отпрыгнул назад.
     -  Кто назвал меня китаезой?  - спросил Чиун. - Какой идиот назвал меня
китаезой? - Он проскользнул в торговый зал магазина, спрятав  кулачки, точно
нежные  бутоны, в  складках кимоно. Напарник  громилы отступил за  прилавок,
уставленный  кроссовками,  и  взглянул  на   Чиуна   таким  взглядом,  точно
рассматривал труп. Чиун попросил его назвать себя.
     - Василий Василивич.
     - А этот здоровенный идиот?
     - Иван Михайлов.
     Иван  схватил узкую лыжу  и стал размахивать ею словно мечом. Василивич
не сомневался,  что сейчас лыжа  проткнет  худого  америкашку, как пика.  Но
америкашка,  двигаясь плавно-замедленно,  точно  вплавь, каким-то непонятным
образом увернулся  от лыжи. Иван  со  всего размаха опустил кулак на затылок
американца,  но  инерция летящего  кулака  только  бросила  Ивана  вперед, а
американец вдруг оказался позади него.
     - Ты начальник? - спросил Римо.
     - Да, - ответил Василивич.
     - Тогда Иван нам не нужен, - сказал Римо.
     Василивич заморгал. О чем это он?
     В разговор  вступил Чиун. Начальники,  заметил  он, всегда  несут бремя
особой ответственности за подчиненных. И такого рода облаченные властью люди
не  должны позволять  другим  людям,  им  подчиненным, называть других людей
китаезами,  в особенности когда  те очевидно  и недвусмысленно являют  собой
великолепный пример корейской нации. Чиун сделал это заявление по-русски.
     - Чего? - спросил Василивич.
     -  Ты проявляешь безответственность тем,  что позволяешь этому зверю по
прозванию Иван разгуливать без привязи.
     Откуда  этому азиату все известно? Василивич задумался бы об этом, если
бы не кровавый кошмар, который разыгрался перед его глазами.
     Когда  америкашка  узнал,  что  не  Иван здесь  главный,  он поймал его
кулачище. Изящным плавным движением пальцев коротко зажал запястье. Прижатый
к талии локоть америкашки в ту же секунду пружиной вылетел вперед и с глухим
стуком  врезался Ивану  в  ребра. Иван нагнулся, точно собираясь прихлопнуть
затерявшегося  у  него  под  ногами  америкашку,  но  тут  его  правая  рука
взметнулась  вверх,  точно  америкашка молил о  пощаде. Его кисть  оказалась
прямо под подбородком Ивана. Рот у Ивана открылся. Два пальца  вонзились ему
в кадык. Пальцы америкашки.
     А нога  америкашки метнулась  вперед  так быстро, что Василивич заметил
только, как  она уже вернулась назад. В броневом черепе  Ивана  образовалась
вмятина, как бывает, когда по опаре шутки ради бьют кулаком.
     Иван  осел  на сверкающий пол, дернулся  разок и затих. Америкашка отер
ладони о рубашку Ивана.
     - Дерьмо, - заметил Римо.
     - Боже мой, кто вы? - задохнулся Василивич.
     - Это не важно, - ответил Чиун. - Он -  никто. Но важно то, что царит в
современном мире варварство и невинных корейцев обзывают китаезами.
     - Вы американцы? - спросил Василивич.
     -  Что  ж удивительного, что ныне в порядке вещей  оскорблять людей?  -
продолжал Чиун. - Сначала  меня  обозвали китаезой. Теперь  - американцем. Я
что, похож на белого? Что, у  меня глупое выражение бледного лица? Мои глаза
имеют нездоровую округлую форму? Почему же ты считаешь меня белым?
     - Послушай, Василивич, - сказал Римо, - мы можем решить все по-хорошему
или  по-плохому. Но в любом случае мы собираемся сделать то, что собираемся.
Теперь я понял, что вы оба из "Трески", иначе вас бы тут не было.
     -  Я  работаю  в  области   культурных  обменов,  -  заявил  Василивич,
воспользовавшись первым пришедшим ему на ум прикрытием.
     - Ну что ж, - пожал плечами Римо, - придется по-плохому.
     И Василивич почувствовал,  как железная ладонь подхватила  его за ребра
и, точно витринного манекена, поволокла в заднюю комнату. Чиун выключил свет
в торговом зале и  запер  входную дверь. Василивич почувствовал, как обожгло
его ребра, точно к ним приложили раскаленный  железный прут. И страшная боль
была  столь  невыносима,  что  он даже не заметил отсутствия запаха паленого
мяса.
     Василивича  попросили  сообщить его звание, должность,  а также имена и
местонахождение  его  людей. Каждый его лживый ответ  сопровождался болью, и
это  продолжалось  с  такой  неотвратимой   регулярностью,  что  скоро  тело
полностью подчинило себе мозг, отчаянно стремясь прекратить страдания,  и он
стал выкладывать все - кодовые названия подразделений, особые приметы,  зоны
выброски, график  увольнительных, контакты и явки -  но боль не проходила, и
он извивался  на полу в задней комнате, где только еще вчера отказался  пить
шампанское.  Он заметил закатившуюся  под диванчик пробку и подумал, удалось
ли спастись маршалу Дене.
     Василивич услышал шарканье ног над самым ухом.
     - А теперь важный вопрос, - сказал Чиун. - Почему  ты с такой легкостью
облыжно оскорбляешь корейцев?  Что  сподвигло тебя  на такое  кощунство? Что
заставило  твой помутненный  разум измыслить столь  похабное  предположение,
будто я американец? Что?
     -  Я думал, что  вы американец корейского  происхождения,  -  простонал
Василивич. - Простите меня. Простите меня. Простите меня.
     - Я искренне сожалею! - поправил Чиун.
     - Я