веселье,  -  и  ты,  Джесси,  тоже;
детям, в особенности девочкам, полагается молчать в присутствии старших.
     - Так на что же нам дан язык?  -  бойко спросила Джесси,  а Роза только
взглянула на мать,  и  взгляд ее говорил о том,  что она запомнила замечание
матери  и  призадумается над  ним;  действительно,  минуты  две  спустя  она
спросила:
     - А почему же в особенности девочкам?
     - Хотя бы потому,  что я  так говорю;  и  еще потому,  что скромность и
сдержанность - лучшее украшение девушки.
     - Дорогая миссис Йорк,  - заметил Мур, - ваши правила безукоризненны, в
таком же духе всегда высказывается и моя сестра;  однако мне кажется,  что к
этим девочкам они еще не применимы. Разрешите Розе и Джесси говорить со мной
вполне  свободно  и   непринужденно,   не   то  я   лишусь  самого  большого
удовольствия,   какое  здесь  нахожу.  Я  люблю  слушать  их  болтовню,  мне
становится веселее на душе.
     - Не правда ли? - подхватила Джесси. - Вам веселее с нами, чем с нашими
сорванцами-братцами? Матушка и сама называет их грубыми.
     - Да,  моя крошка,  гораздо веселее.  Целый день я только и вижу вокруг
себя грубиянов.
     - Всех занимают одни мальчики, - продолжала Джесси, - наши тети и дяди,
кажется,  думают,  что их племянники лучше,  чем племянницы, а когда к обеду
приходят гости,  они разговаривают только с Мэттью,  Мартином и Марком, а со
мной или с  Розой никогда.  Но  мистер Мур наш друг,  и  мы  его не отдадим.
Только помни,  Роза,  он  больше мой  друг,  чем  твой.  Он  мой собственный
знакомый! - И она предостерегающе подняла свою маленькую ручку.
     Роза  привыкла повиноваться мановению этой  ручки;  ее  воля  ежедневно
подчинялась воле маленькой взбалмошной Джесси;  младшая сестра во  многом ею
руководила и повелевала.  Во всех случаях,  когда можно было покрасоваться и
развлечься,  на  первое место выступала Джесси,  а  Роза  скромно отходила в
тень; когда же дело касалось жизненных будней, трудов, забот и лишений, Роза
добровольно брала на  себя  сверх своей доли и  часть сестриной.  Джесси уже
решила,  что она со временем выйдет замуж,  а  Роза должна оставаться старой
девой, чтобы жить при ней, ухаживать за ее детьми, вести ее хозяйство. Такие
отношения нередко складываются между сестрами в тех семьях,  где одна сестра
хороша собой,  а  другая нет.  Здесь же,  если одну из девочек и  можно было
считать привлекательнее другой,  то это была именно Роза;  черты лица у  нее
были тоньше и  правильнее,  чем у  хорошенькой Джесси.  Зато Джесси,  помимо
живости ума  и  душевной пылкости,  наделена была еще  и  обаянием,  умением
пленять кого угодно,  когда угодно и где угодно. Роза обладала благородным и
развитым умом, любящим, преданным, великодушным сердцем, но не обаянием.
     - Ну, пожалуйста, Роза, скажи мне имя тон дамы, которая говорила, что я
вовсе не сентиментальный.
     Розе представлялась отличная возможность подразнить Мура,  если бы  она
умела это делать, но простодушная девочка только коротко ответила:
     - Не могу. Я не знаю ее имени.
     - Ну хотя бы опиши мне ее, как она выглядит? Где ты ее видела?
     - Когда мы с  Джесси ездили в Уинбери в гости к Кэт и Сьюзен Пирсон,  -
они  тогда только что  вернулись домой из  пансиона,  -  в  гостиной были  и
взрослые дамы, - они сидели кучкой в уголке и говорили о вас.
     - И ты никого из них не знаешь?
     - Знаю Ханну, Гарриет, Дору и Мэри Сайкс.
     - И что же, они меня ругали?
     - Некоторые -  да;  они называли вас мизантропом;  я даже запомнила это
слово и потом посмотрела в словаре: оно означает "человеконенавистник".
     - И что же еще они говорили?
     - Ханна Сайкс сказала, что вы надутый фат.
     - Час от часу не легче, - воскликнул, смеясь, мистер Йорк. - Прекрасно!
Ханна, это которая - рыжая? Славная девушка, только полоумная.
     - Ну, на этот раз она оказалась вполне умной, - чем я не надутый фат! И
что же дальше, Роза?
     - Мисс Пирсон сказала, что вы любите порисоваться и что с вашим бледным
лицом  и  черными волосами вы  представляетесь ей  каким-то  сентиментальным
чудаком.
     Мистер Йорк опять рассмеялся, улыбнулась даже миссис Йорк.
     - Вот видите,  вы занимаете воображение наших дам,  а вам и невдомек, -
заметила она. - Однако эта же мисс Пирсон, несмотря на свой возраст, была бы
не  прочь поймать вас в  свои сети:  она имеет на  вас виды с  самого вашего
приезда сюда.
     - А кто же защитил меня, Роза? - спросил Мур.
     - Я  не знаю этой дамы,  потому что она не бывает у нас,  но в церкви я
вижу ее каждое воскресенье; она сидит неподалеку от кафедры. Я всегда смотрю
на  нее и  забываю смотреть в  молитвенник;  она точь-в-точь,  как девушка с
голубем, что на картине у нас в столовой, у этой незнакомки такие же большие
глаза и прямой нос и лицо тонкое и правильное, какое-то ясное.
     - И  ты  не  знаешь,  кто она?  -  воскликнула Джесси с  видом крайнего
изумления.  -  Как это похоже на нашу Розу, мистер Мур! Я часто замечаю, что
моя сестрица витает в  облаках,  а  не живет с  нами на земле;  она иногда и
понятия не имеет о том,  что знают решительно все!  Подумать только - каждое
воскресенье она отправляется в церковь,  не сводит там глаз с одной и той же
особы и  даже  не  догадывается узнать ее  имя!  Она  имеет в  виду Каролину
Хелстоун,  племянницу нашего священника;  я  помню,  как все это было:  мисс
Хелстоун очень рассердилась тогда на Энн Пирсон и возразила ей:  "Роберт Мур
вовсе не рисуется и ничуть не сентиментален,  вы глубоко ошибаетесь в нем, а
вернее, просто никто из вас его не знает". Хотите, я опишу вам ее внешность?
Я сумею рассказать, как человек выглядит и как одет, получше, чем Роза.
     - Ну-ка, послушаем.
     - Она милая,  даже очень хорошенькая;  у нее белая точеная шея, длинные
локоны  светло-каштановые  и  очень  мягкие;   разговаривает  она  спокойно,
приятным,  чистым голосом,  да и все движения у нее мягкие и сдержанные;  на
ней чаще всего светло-серое шелковое платье;  вся она с  ног до головы такая
аккуратненькая!  И одета со вкусом,  все у нее изящно - и платье, и туфли, и
перчатки!  Вот такой и  должна быть,  по-моему,  настоящая леди,  и  когда я
вырасту,  я стану такой же,  как она.  Тогда я вам понравлюсь?  Вы и вправду
женитесь на мне?
     Мур  ласково  потрепал Джесси  по  головке;  казалось,  он  хотел  было
привлечь ее к себе, но передумал и даже слегка отстранил.
     - Я вам не нравлюсь? Вы меня отталкиваете?
     - Ах, Джесси, ты и сама меня не любишь, никогда не зайдешь навестить!
     - Но вы меня не приглашали!
     Тут  Мур торжественно пригласил обеих девочек нанести ему завтра визит,
пообещав купить им подарок в Стилбро, куда ему придется съездить рано утром,
- какой именно,  он  не открыл,  пусть сами придут и  увидят.  Джесси хотела
что-то сказать, как вдруг один из мальчиков перебил ее:
     - Знаю  я  эту  мисс  Хелстоун,  о  которой вы  столько наболтали;  это
противная девица -  и ничего больше! Я ее терпеть не могу! Я терпеть не могу
вообще всех женщин. На что они нужны?
     - Мартин! - крикнул отец.
     Мальчик обернул к нему полусердитое, полунасмешливое лицо.
     - Пока ты еще маленький фанфарон, но я вижу, что из тебя выйдет большой
фат! Так вот, запомни свои теперешние слова: давай-ка запишем их. - Он вынул
записную книжечку в сафьяновом переплете и что-то написал в ней. - Лет через
десять,  Мартин,  если мы  оба  будем живы,  я  напомню тебе наш сегодняшний
разговор.
     - Я  и  тогда скажу то же самое,  я всегда буду ненавидеть женщин.  Это
просто  куклы,  они  думают только о  нарядах,  им  только бы  повертеться и
покрасоваться перед мужчинами;  нет,  я никогда не женюсь,  лучше оставаться
холостяком.
     - Смотри же не изменяй своим взглядам! Эстер, - обратился мистер Йорк к
жене:  -  И я был в его возрасте точно таким же лютым женоненавистником,  но
когда мне исполнилось года двадцать три,  - я, помнится, тогда путешествовал
по Франции и  Италии и  невесть где еще!  -  я  начал перед сном накручивать
волосы на  папильотки,  продел серьгу в  ухо  и  готов был бы  продеть ее  в
ноздрю,  если бы ввели такую моду;  и все ради того,  чтобы нравиться дамам,
пленять их; то же самое будет и с тобой. Мартин.
     - Со мной?  Вот уж никогда!  У меня есть голова на плечах. Ох, и смешон
же ты был,  отец! А я клянусь всю жизнь одеваться так же просто, как сейчас.
Мистер Мур,  глядите,  я  хожу в синем с ног до головы,  и в школе надо мной
смеются и  дразнят меня  матросом.  Я  же  смеюсь  еще  громче и  называю их
сороками и попугаями,  так как у них сюртучки одного цвета, жилеты другого и
панталоны третьего;  я  всегда  буду  носить только синее  и  ничего,  кроме
синего; я считаю, что одеваться пестро - унижать свое достоинство.
     - Через десять лет,  Мартин,  на  твой привередливый вкус не  угодит ни
один  портной,  какие  бы  разнообразные  ткани  любого  цвета  он  тебе  ни
предлагал;  ни  в  одной парфюмерной лавке ты  не найдешь духов,  достаточно
изысканных для твоего изощренного обоняния.
     Мартин  презрительно улыбнулся,  но  ничего  не  добавил;  вместо  него
заговорил Марк,  -  он стоял у небольшого столика в углу комнаты,  перебирая
книги.  Мальчик заговорил очень медленно и  спокойно,  причем на лице у него
застыло ироническое выражение.
     - Мистер Мур,  вы,  может быть,  полагаете,  что мисс Каролина Хелстоун
сделала вам комплимент,  сказав,  что вы  не  сентиментальны;  вы смутились,
услыхав об этом,  - значит, вы были польщены; вы покраснели, точь-в-точь как
у  нас  в  классе  один  тщеславный мальчишка,  который  считает необходимым
краснеть,  когда его хвалят. Я проверил это слово в словаре, мистер Мур, оно
означает  -  окрашенный чувствительностью.  Но  дальше  корень  этого  слова
объясняется так:  "Мысль,  идея,  понятие".  Следовательно,  сентиментальный
человек -  это тот,  у кого есть мысли,  идеи,  понятия;  не сентиментальный
человек лишен мыслей, идей, понятий.
     Мальчик не улыбнулся, не посмотрел вокруг, рассчитывал на одобрение; он
просто сказал то, что хотел, - и замолчал.
     - Ma  foi!  Mon  ami,  -  сказал Мур,  -  ce  sont vraiment des enfants
terribles, que les votres!*
     ______________
     * Ну, друг мой, бедовые же у вас дети! (франц.)

     Роза, внимательно слушавшая Марка, возразила ему:
     - Да,  но мысли, понятия и идеи бывают разные - и хорошие и дурные; под
"сентиментальными",  очевидно,  подразумеваются дурные или во  всяком случае
мисс Хелстоун понимала это в таком смысле, она ведь не бранила мистера Мура,
а защищала его.
     - Ах ты моя милая маленькая заступница, - сказал Мур, ласково взяв Розу
за руку.
     - Да,  она защищала его,  -  повторила Роза, - как сделала бы и я на ее
месте, потому что остальные говорили о нем дурно.
     - Дамы всегда дурно говорят о людях,  -  заметил Мартин,  - это у них в
крови.
     Тут в разговор вмешался Мэттью:
     - Ну и балбес наш Мартин! Вечно рассуждает о том, чего не понимает.
     - Рассуждать о  чем  угодно,  -  это  мое право свободного человека,  -
отпарировал Мартин.
     - Да,  но  ты  слишком часто пользуешься этим правом,  -  вернее,  даже
злоупотребляешь им и  тем самым доказываешь,  что тебе следовало бы родиться
рабом, - продолжал старший.
     - Рабом! И это Йорк осмеливается говорить Йорку! Этот субъект, - Мартин
привстал и  указал пальцем на  брата,  -  как  видно,  забывает о  том,  что
известно каждому фермеру в  Брайерфилде,  -  что у  нас у всех в семье такой
крутой  изгиб  ступни,  что  под  ней  может  протечь  струйка воды,  а  это
доказывает, что в роду Йорков не было рабов на протяжении трех столетий.
     - Ах ты фигляр! - бросил Мэттью.
     - Мальчики,  замолчите!  -  приказал Йорк.  -  Мартин, какой ты задира!
Вечно затеваешь ссору!
     - Неужели?  Разве это справедливо?  Кто затеял,  я или Мэттью?  Я с ним
даже не разговаривал, а он вдруг объявил, что я болтаю как балбес!
     - Да, как самонадеянный балбес! - повторил Мэттью.
     При этих словах миссис Йорк начала беспокойно раскачиваться,  - грозный
признак,  часто предвещавший истерический припадок,  особенно в тех случаях,
когда ей казалось что кто-то обижает Мэттью.
     - Почему я должен сносить всякие дерзости от Мэттью?  Кто дал ему право
грубить мне? - запальчиво крикнул Мартин.
     - Никто не  давал ему такого права,  друг мой,  -  примирительным тоном
сказал мистер Йорк, - но прости своему брату до семидесяти семи раз.
     - Всегда  одно  и  то  же,   всегда  поступки  противоречат  словам,  -
пробормотал Мартин, направляясь к двери.
     - Куда ты идешь, сын мой? - спросил мистер Йорк.
     - Туда,  где я не буду подвергаться оскорблениям,  если в этом доме мне
удастся найти такое место.
     Мэттью презрительно рассмеялся;  Мартин,  дрожа  всем  своим  худеньким
телом,  бросил на  брата красноречивый взгляд,  -  видно было,  что он  едва
сдерживается.
     - Я полагаю, вы не станете возражать, если я вас покину? - спросил он.
     - Нет, нет, ступай, мой мальчик, но советую тебе не быть злопамятным.
     Мартин удалился, а Мэттью все еще презрительно смеялся. Роза, приподняв
свою  изящную  головку  с  плеча  Мура,  пристально и  серьезно взглянула на
старшего брата и сказала:
     - Мартин огорчен, а тебя это радует, но я предпочла бы быть Мартином, а
не тобой. Мне противен твой характер.
     Тут   Мур,   желая  предотвратить  семейную  сцену  или   хотя  бы   не
присутствовать  при  ней,   -  ибо  всхлипывания  миссис  Йорк  были  весьма
зловещими,  - встал, поцеловал Джесси и Розу и еще раз напомнил им, что ждет
их у себя завтра днем.  Простясь с хозяйкой дома,  он спросил мистера Йорка:
"Не можете ли вы уделить мне минутку?"  -  и  тот проводил его до вестибюля,
где и состоялась их краткая беседа.
     - Не найдется ли у вас места для хорошего работника? - спросил Мур.
     - Нелепый вопрос в  наше  время,  когда  у  каждого хозяина не  хватает
работы и для своих хороших работников.
     - Вы оказали бы мне большую услугу, взяв к себе одного человека.
     - Друг мой,  я  никого больше не могу взять к  себе,  даже если я  этим
окажу услугу всей Англии.
     - Я непременно должен найти для него какую-нибудь работу.
     - Да кто это?
     - Вильям Фаррен.
     - Ну что ж, Вильяма я знаю. На редкость честный человек.
     - Он  без работы уже три месяца,  а  семья у  него большая,  и  без его
заработка им не прожить.  Он был в депутации ткачей,  которая явилась ко мне
сегодня утром с жалобами и угрозами; Вильям не угрожал мне, он только просил
меня повременить, - не очень спешить с новыми машинами. Но ведь вы знаете, я
этого сделать не  могу,  на меня давят со всех сторон,  я  вынужден спешить.
Объяснять им это я не стал и отослал их прочь,  а одного упрятал в тюрьму, -
негодяя,  который проповедует вон в той молельне, - и, надеюсь, его отправят
на каторгу.
     - Уж не Моисея ли Барраклу?
     - Его самого.
     - И  ты  отдал его в  руки властей?  Отлично!  Из  мошенника ты  сделал
мученика. Умно - нечего сказать!
     - Во всяком случае,  справедливо.  Но сейчас мне важно другое - так или
иначе обеспечить Фаррена работой, и в этом я рассчитываю на вас.
     - Ну  и  ну!  -  воскликнул  Йорк.  -  Да  какое  же  ты  имеешь  право
рассчитывать,  чтобы я  заботился об  уволенных тобой рабочих?  Мне-то какое
дело до всех твоих Фарренов и  Вильямов!  Правда,  я слышал,  что он честный
человек,  но не обязан же я  помогать всем честным людям в Йоркшире.  Ты еще
скажешь,  что мне не так трудно это сделать? Трудно или легко, но я этого не
сделаю!
     - А все-таки, мистер Йорк, какое дело могли бы вы найти для него?
     - Найти для него дело!  Да  ты заставишь меня заговорить с  тобой таким
языком,  каким я  не привык разговаривать с гостями!  Не пора ли тебе домой?
Вот дверь, отправляйся!
     В ответ на это Мур уселся на стул.
     - Вам трудно взять его на  фабрику,  -  допустим;  но в  вашем поместье
может найтись для него занятие.
     - Мне  всегда  казалось,  что  тебе  наплевать  на  наших  lourdauds de
paysans*, Боб. Отчего вдруг такая перемена?
     ______________
     * Олухов крестьян (франц.).

     - Вот отчего:  этот парень высказал мне чистую правду,  а я ответил ему
так же грубо, как и всем остальным, кто нес чепуху; в ту минуту на фабричном
дворе я  не мог поступить иначе.  Но его лицо сказало мне яснее всяких слов,
как тяжко ему приходится в последнее время.  Да что там толковать!  Возьмите
его.
     - Раз это тебя так волнует, бери его к себе, придумай что-нибудь.
     - Будь у меня возможность что-нибудь придумать,  я бы давно это сделал,
но сегодня утром я получил несколько писем и теперь ясно вижу,  что нахожусь
на  краю  гибели:  на  экспорт во  всяком  случае рассчитывать нечего.  Если
ближайшее время не  принесет перемен,  если не забрезжит надежда на мир,  не
будут отменены Приказы Совета и не откроются пути в Америку, то я и не знаю,
откуда ждать спасения.  Вокруг меня такая тьма,  словно я замурован в скале!
Так что с  моей стороны просто нечестно делать вид,  будто я могу обеспечить
человеку надежный заработок.
     - Пройдемся немного по саду,  сегодня такая звездная ночь,  - предложил
мистер Йорк.
     Они  вышли на  воздух и  принялись расхаживать рядом по  белой от  инея
площадке перед домом.
     - Ну, решайте же с Фарреном, - настаивал Мур. - У вас большие фруктовые
сады возле фабрики, возьмите его в садовники, он хорошо знает это дело.
     - Ладно,  будь  по-твоему.  Завтра я  пошлю за  ним,  и  мы  что-нибудь
придумаем.  А  теперь,  друг мой,  я вижу,  тебя тревожит и твое собственное
положение?
     - Да.  Еще  один  крах,  который  я  могу  отдалить,  но  предотвратить
бессилен,  и  имя  Мура окончательно исчезнет из  коммерческого мира,  а  вы
знаете,  что  у  меня  было  самое  искреннее желание выплатить все  долги и
полностью восстановить старую фирму.
     - Деньги - вот все, что тебе нужно!
     - Разумеется,  но с таким же успехом можно сказать:  дыхание - вот все,
что нужно умершему.
     - Я знаю, деньги не заводятся только оттого, что они нужны, и если бы у
тебя на руках были жена и дети,  как у меня, я, может быть, и считал бы твое
положение безнадежным.  Однако  перед  человеком молодым  и  неженатым могут
открыться  особые  возможности;   до  меня  доходят  толки  о  том,  что  ты
собираешься жениться то на одной девице,  то на другой,  но я не особенно им
верю!
     - И  правильно делаете!  Куда уж там!  Я и не думаю о женитьбе.  Я даже
слова "женитьба" не могу слышать, до того это кажется мне сейчас несбыточным
и  нелепым.  Любовь  и  супружество -  излишняя  роскошь,  доступная  только
богатым,  не задумывающимся над тем, как им прожить завтрашний день; или же,
напротив  -  безрассудный,  отчаянный  шаг,  последняя  радость  неудачника,
которому уже не подняться со дна.
     - Я бы на твоем месте рассудил иначе:  чем падать духом, искал бы лучше
хорошую жену с хорошим приданым.
     - Где же я ее найду?
     - А если такой случай представится, ты им воспользуешься?
     - Не знаю. Это зависит от многого.
     - Женился бы ты на старухе?
     - Уж лучше дробить камни на мостовой!
     - Я тебя понимаю. А уродливую взял бы?
     - Бр-р!  Уродство мне ненавистно,  я поклонник красоты; юное, красивое,
нежное личико радует мой взор и сердце,  а унылые,  грубые, мрачные лица мне
отвратительны;   меня  привлекает  мягкость,  изящество,  нежные  краски,  а
грубость отталкивает. Нет, на уродливой женщине я не женюсь.
     - Даже на богатой?
     - Даже на осыпанной драгоценностями.  Я  не смог бы ни полюбить ее,  ни
привязаться к ней,  и вскоре она стала бы мне ненавистна. Если жена окажется
не в моем вкусе, она найдет во мне тирана или, что еще хуже, человека чужого
и равнодушного.
     - Ну,  а  если бы  ты  женился на честной девушке,  богатой,  с  добрым
нравом,