енно и  величаво в  пурпурном сиянье заката,  и  леса
провожали его  нестройным хором  затихающих голосов.  Но  вот  на  смену Дня
пришла Ночь,  безмолвная,  как смерть:  даже ветер стих и  птицы притаились.
Счастливые пернатые парочки уснули  в  гнездышках,  олень  и  лань  блаженно
задремали в своем ночном убежище.
     Девушка сидела и ждала.  Тело ее словно застыло,  но душа бодрствовала;
мыслей не было -  одни чувства; надежд не было - одни желания; она ни на что
не  рассчитывала,  а  только предвкушала.  Она  ощущала безмерное могущество
Земли,  Неба и Ночи.  И казалось ей,  что она -  средоточие мира,  позабытая
всеми крохотная частица жизни,  одухотворенная искра,  внезапно оторвавшаяся
от великого костра мироздания и  теперь незаметно мерцающая в  черной бездне
мрака.
     "Неужели мне суждено догореть и погибнуть?  -  вопрошала она. - Неужели
мой живой огонек никого не согреет, никого не озарит, никому не понадобится?
Неужели  он  останется единственной искрой  на  еще  беззвездном небосклоне?
Неужели не  послужит он путеводной звездой страннику или пастуху,  не станет
вещим знаком для жреца или мудреца, неужели угаснет он бесцельно?"
     Так  вопрошала  она,  озаренная  внезапным светом  разума,  и  могучая,
непреоборимая жизнь переполняла ее.  Что-то внутри нее бурлило и  клокотало,
божественные силы искали выхода, - но к чему их приложить, на что направить?
     Она подняла глаза к  Ночи и  к  Небесам -  Ночь и Небеса склонились над
нею.  Она опустила взгляд к холмам, к долине, где в тумане струилась река, -
все отвечало ей  вещими голосами.  Она их слышала,  дрожала от волнения,  но
понять не могла. И тогда она сложила руки, воздела их и вскричала:
     - Утешение, Помощь, Мудрость - придите!!!
     В ответ - ни слова, ни звука. Упав на колени, она смиренно ждала, глядя
ввысь.  Небо над нею безмолвствовало,  звезды сияли торжественно,  далекие и
чужие.
     Но вот словно лопнула струна в ее измученной душе:  ей показалось,  что
Некто  ответил ей  с  высоты,  Некто бесконечно далекий приблизился,  и  она
услышала,  как Безмолвие заговорило.  Заговорило без слов,  без голоса -  во
тьме прозвучала одна только нота.
     И  снова такая же полная,  нежная и прекрасная нота,  мягкий,  глубокий
аккорд, похожий на рокот далекой грозы.
     Еще раз - отчетливей, глубже и ближе прозвучали гармоничные раскаты, от
которых словно заколебался мрак.
     Еще раз! И наконец ясный голос донесся с Небес до Земли:
     - Ева!
     Да, ее звали Евой - иного имени она не имела. И она поднялась с колен.
     - Я здесь.
     - Ева!
     - О Ночь! - Ведь с ней могла говорить только Ночь! - Я перед тобою!
     Голос спускался все ближе в Земле.
     - Ева!
     - Господи! - вскричала она. - Я твоя раба!
     Она верила, ибо все племена поклонялись своим богам.
     - Я иду к тебе, я - Утешитель!
     - Иди скорей, Господи!
     Ночь  осветилась надеждой,  воздух затрепетал,  полная луна  засияла на
небосклоне, но пришелец остался незримым.
     - Склонись ко мне, Ева, приди в мои объятия, отдохни у меня на груди!
     - Я склоняюсь, Невидимый, но Ощутимый. Кто ты?
     - Ева,  я принес тебе с небес напиток жизни.  Отпей из моей чаши,  Дочь
Человека!
     - Я  пью.  Словно сладчайшая роса струится в  мои  уста.  Она  оживляет
истомившееся сердце,  она  исцеляет от  всех  печалей;  все  муки,  борьба и
сомнения вдруг исчезли!  И ночь стала иной!  Холмы,  лес,  луна и бескрайнее
небо - все изменилось!
     - Все  изменилось отныне и  навсегда.  Я  снял с  твоих глаз пелену,  я
рассеял мрак. Я освободил твои силы, сбил оковы! Я открыл тебе путь, убрал с
него  камни.  Я  наполнил собой пустоту.  Затерянную крупицу жизни я  сделал
своей. Забытый, бесцельно мерцавший огонь души - отныне мой!
     - О, бери меня! Возьми душу и тело! Это - Бог!
     - Это сын Бога: тот, кто ощутил в тебе искру божественной жизни. Потому
он и жаждет слиться с тобой,  укрепить тебя и помочь, дабы одинокая искра не
угасла безвозвратно.
     - Сын Бога! Неужели я твоя избранница?
     - Ты одна на этой земле.  Я увидел,  что ты прекрасна,  и понял, что ты
предназначена мне.  Ты моя, и мне дано спасти тебя, помогать тебе, оберегать
тебя. Узнай: я - Серафим, сошедший на Землю, и зовут меня Разум.
     - Мой славный жених!  Свет дня среди ночи! Наконец я обладаю всем, чего
только могла  желать.  На  меня  снизошло откровение;  неясное предчувствие,
невнятный шепот, который мне слышался с детства, сегодня стали понятными. Ты
тот, кого я ждала. Возьми же свою невесту, рожденный Богом!
     - Не смирившийся -  я сам беру то, что принадлежит мне. Не я ли похитил
с алтаря пламя, осветившее все твое существо, Ева? Приди же снова на небеса,
откуда ты была изгнана!
     Незримая, но могучая сила укрыла ее, как овечку в овчарне; голос нежный
и  всепроникающий вошел в  ее  сердце небесной музыкой.  Глаза ее  не видели
никого,  но  душу и  разум заполнило ощущение свежести и  покоя небес,  мощи
царственных  океанов,   величия   звездных  миров,   силы   слитых   стихий,
вековечности несокрушимых гор.  И над всем этим победно сияла Красота, перед
которой бежали ночные тени, как перед божественным Светилом.
     Так Человечество соединилось с Разумом.
     Кто  знает,  что было потом?  Кто опишет историю их  любви со  всеми ее
радостями и печалями?  Кто расскажет о том,  как Он, когда Бог посеял вражду
между Ним и Женщиной, затаил в душе злой умысел, решил порвать священные узы
и опорочить их чистоту? Кто знает о долгой борьбе, когда Серафим сражался со
Змием?  Как  сумел Отец Лжи  отравить Добро ядом Зла,  подмешать тщеславие к
мудрости,  боль -  к наслаждению, низость - к величию, ревность - к страсти?
Как сопротивлялся ему "неустрашимый ангел",  тесня и отражая врага?  Сколько
раз снова и  снова пытался он отмыть оскверненную чашу,  возвысить униженные
чувства,  облагородить  извращенные  желания,  обезвредить  скрытую  отраву,
отвести бессмысленные соблазны -  очистить,  оправдать,  отстоять и  сберечь
Жену свою?
     Кто  расскажет о  том,  как  верный Серафим благодаря терпению,  силе и
непревзойденному  совершенству,  унаследованному  от  Бога,  творца  своего,
победоносно сражался за Человечество, пока не пришел решительный час? О том,
как  и  в  этот  час,  когда  Смерть костлявой рукой преградила Еве  путь  к
Вечности, Разум не выпустил из объятий свою умирающую жену, пронес ее сквозь
муки агонии и,  торжествуя,  прилетел с ней в свой родной дом на небесах?  О
том,  как он  привел и  вернул Еву творцу ее,  Иегове,  а  затем архангелы и
ангелы увенчали ее короной Бессмертия?
     Кто сумеет описать все это?"


        "x x x"

     - Мне так и  не удалось исправить это сочинение,  -  проговорила Шерли,
когда Луи Мур умолк.  -  Вы его сплошь исчеркали, но я до сих пор не понимаю
смысла ваших неодобрительных значков.
     Она  взяла с  письменного стола учителя карандаш и  принялась задумчиво
рисовать на полях книги маленькие листочки, палочки, косые крестики.
     - Я вижу,  -  заметил Луи Мур, - французский вы наполовину забыли, зато
привычки французских уроков остались.  С книгами вы обращаетесь по-прежнему.
Скоро  мой  заново переплетенный Сент-Пьер  станет похожим на  моего Расина:
мисс Килдар разрисует каждую страницу!
     Шерли бросила карандаш, словно он обжег ей пальцы.
     - Скажите,  чем же  плохо мое сочинение?  -  спросила она.  -  Там есть
грамматические ошибки? Или вам не понравилось содержание?
     - Я вам никогда не говорил,  что мои значки отмечают ошибки. Это вы так
думали, а мне не хотелось с вами спорить.
     - Что же они означают?
     - Теперь это неважно.
     - Мистер Мур!  -  воскликнул Генри. - Скажите Шерли, чтобы она почитала
нам! Она так хорошо читала наизусть.
     - Ну что ж, если уж просить, то пусть прочтет нам "Le Cheval dopte"*, -
проговорил Мур,  затачивая перочинным ножом  карандаш,  который мисс  Килдар
совсем иступила.
     ______________
     * "Укрощенный конь" (франц.).

     Шерли отвернулась; румянец залил ее лицо и шею.
     - Смотрите-ка,  сэр, она еще не забыла того случая! - весело проговорил
Генри. - До сих пор помнит, как она тогда провинилась.
     Улыбка дрогнула на  губах Шерли.  Чтобы не  рассмеяться,  она наклонила
голову,  прикрыла рот  ладонями,  и  рассыпавшиеся при  этом движении локоны
снова спрятали ее лицо.
     - Правда, я в тот день взбунтовалась, - сказала она.
     - Да еще как взбунтовалась!  -  подхватил Генри.  -  Разругалась с моим
отцом в пух и прах,  не хотела слушаться ни его,  ни маму, ни миссис Прайор,
все кричала, что отец тебя оскорбил.
     - Конечно, он меня оскорбил! - воскликнула Шерли.
     - ...И хотела тотчас уехать из Симпсон-Гроува.  Начала укладываться,  а
папа выкинул твои вещи из чемодана.  Мама плачет,  миссис Прайор плачет, обе
стоят над тобой,  в отчаянии ломают руки,  уговаривают,  а ты сидишь на полу
среди разбросанных вещей,  перед открытым чемоданом,  и  вид у тебя,  -  ах,
Шерли!  -  ты  знаешь,  какой  у  тебя  вид,  когда ты  сердишься?  Лицо  не
искажается,  черты неподвижны,  и  ты так хороша!  Почти не заметно,  что ты
злишься:  кажется,  ты  просто  решилась  на  что-то  и  очень  спешишь.  Но
чувствуется,  что горе тому кто в такую минуту станет тебе поперек дороги, -
на  него обрушатся гром и  молния!  Отец совсем растерялся и  позвал мистера
Мура...
     - Довольно, Генри!
     - Нет,  погоди.  Я уж не знаю, что сделал мистер Мур. Помню только, как
он  уговаривал отца не  волноваться,  чтобы у  того не  разыгралась подагра,
потом  успокоил и  выпроводил дам,  а  тебе  сказал  просто,  что  упреки  и
разговоры сейчас не ко времени,  потому что в классной комнате стол накрыт к
чаю,  а ему очень хочется пить,  и он будет рад,  если ты отложишь укладку и
угостишь нас с ним чашкой чаю.  Ты пришла,  сначала не говорила ни слова, но
скоро смягчилась и развеселилась.  Мистер Мур начал рассказывать про Европу,
про  войну,  про Бонапарта,  это нам обоим всегда было интересно.  После чая
мистер Мур  сказал,  чтобы мы  остались с  ним на  весь вечер.  Он  решил не
спускать с нас глаз,  чтобы мы еще чего-нибудь не натворили. Мы сидели подле
него и  были так счастливы!  Это был самый лучший вечер в  моей жизни.  А на
следующий день  он  тебя  отчитывал целый час  и  еще  в  наказание заставил
выучить отрывок из Боссюэ -  "Le Cheval dompta".  И  ты его выучила,  вместо
того чтобы укладываться.  Больше об  отъезде ты не заговаривала.  Мистер Мур
потом чуть не год подсмеивался над тобой за эту выходку.
     - Зато с каким воодушевлением она читала этот отрывок!  - подхватил Луи
Мур.  -  Я  тогда первый раз  в  жизни имел счастье слышать,  как английская
девушка говорит на моем родном языке без акцента.
     - Она потом целый месяц была послушна и ласкова, как голубка, - добавил
Генри. - После хорошей бурной ссоры Шерли всегда становится добрее.
     - Вы говорите обо мне так, словно меня здесь нет! - запротестовала мисс
Килдар, по-прежнему не поднимая головы.
     - А вы уверены, что вы здесь? - спросил Луи Мур. - С тех пор как я сюда
приехал, мне иногда хочется осведомиться у владелицы Филдхеда, что сталось с
моей бывшей воспитанницей.
     - Ваша воспитанница перед вами.
     - Да,  вижу,  сейчас она даже кажется скромницей.  Но я бы ни Генри, ни
кому другому не посоветовал слепо доверяться этой скромнице,  которая сейчас
прячет раскрасневшееся лицо,  словно робкая девочка, а через мгновение может
вскинуть гордую и бледную голову мраморной Юноны.
     - Говорят,  в старину один человек вдохнул жизнь в изваянную им статую.
Другие, видно, обладают даром превращать живых людей в камень.
     Луи Мур помедлил с ответом.  Его задумчивый и в то же время озадаченный
взгляд как бы спрашивал:  "Что означают эти странные слова?" Он обдумывал их
неторопливо и основательно, как какой-нибудь немец метафизическую проблему.
     - Вы хотите сказать, - заговорил он наконец, - что есть люди, внушающие
отвращение, от которого стынут нежные сердца?
     - Остроумно!  - ответила Шерли. - Но если вам такое объяснение по душе,
- сделайте одолжение! Мне безразлично, как вы меня поймете.
     И  с  этими  словами она  гордо  вскинула словно  из  мрамора изваянную
голову, точно такую, как ее описал Луи Мур.
     - Полюбуйтесь,  какая -  метаморфоза! - воскликнул он. - Не успел я это
сказать,  как прелестная нимфа на  наших глазах превратилась в  неприступную
богиню.  Но Генри ждет вашего чтения,  не разочаровывайте его,  божественная
Юнона! Давайте начнем!
     - Я забыла даже первую строчку.
     - Зато я  помню.  Запоминаю я медленно,  но не забываю никогда,  потому
что,  запоминая,  стараюсь усвоить и  смысл и чувство;  знания укореняются в
мозгу,  чувства -  в  сердце.  Это уже не скороспелый росток без собственных
корней,  который быстро зеленеет,  быстро цветет и тотчас увядает. Внимание,
Генри!  Мисс  Килдар согласилась доставить тебе удовольствие.  Итак,  первая
строка:

                Voyez ce Cheval ardent et impetueux...*
     ______________
     * Взгляни, вот конь, горяч и непокорен... (франц.)

     Мисс Килдар хотела было продолжать, но сразу же запнулась.
     - Я не смогу повторить, пока не услышу все до конца, - сказала она.
     - А заучивали быстро!  Вот что значит "легко пришло,  легко и ушло",  -
наставительно заметил воспитатель.
     Не торопясь и не сбиваясь, он выразительно прочел весь отрывок. По мере
того как он читал, Шерли прислушивалась все внимательнее. Сначала она сидела
отвернувшись,  потом повернулась к  нему лицом.  А когда Луи Мур умолк,  она
начала читать так,  словно впитала все слова,  слетевшие с его уст: таким же
тоном,  с  таким  же  акцентом,  в  точности воспроизводя ритм,  жесты,  его
интонации и даже мимику.
     Потом Шерли в свою очередь попросила Мура:
     - Теперь прочтите нам "Le songe d'Athalie"*.
     ______________
     * "Сон Аталии" (франц.).

     Он  выполнил ее  просьбу,  и  Шерли снова повторила все слово в  слово.
Казалось,  занятия  французским,  родным  языком  Луи  Мура,  доставляют  ей
живейшее удовольствие. Она просила его читать наизусть еще и еще, и вместе с
забытыми текстами в  памяти Шерли  оживали забытые времена,  когда она  сама
была ученицей.
     Луи Мур продекламировал несколько лучших отрывков из Корнеля и  Расина;
Шерли повторила их,  в  точности следуя всем переходам его глубокого голоса.
Затем последовала одна из  прелестнейших басен Лафонтена -  "Le Chkne et  le
Roseau"*. Тут уж учитель показал себя, и ученица тоже постаралась от него не
отстать.  Но  затем они оба,  по-видимому одновременно,  почувствовали,  что
легкий хворост французской поэзии не  в  состоянии дольше поддерживать пламя
их  восторга и  что пора бросить в  жадную пасть огня хорошее рождественское
полено доброго английского дуба.
     ______________
     * "Дуб и тростник" (франц.).

     - Довольно!  -  проговорил Мур.  - Это лучшие французские стихи. Ничего
более естественного, драматичного и утонченного мы все равно не сыщем.
     Он улыбнулся и умолк. Весь он был словно озарен светлым блаженством. Он
стоял у  камина,  облокотившись на  каминную доску,  о  чем-то  раздумывал и
казался почти счастливым.
     Короткий  осенний  день  угасал.   Сквозь  окна,  затененные  вьющимися
растениями,  с  которых порывистый октябрьский ветер еще не сорвал поблекшей
листвы,  почти не  проникали отблески закатного неба,  но огонь камина давал
достаточно света, и можно было продолжать разговор.
     Теперь Луи  Мур  обратился к  своей ученице по-французски.  Сначала она
отвечала нерешительно,  запинаясь и смеясь сама над собой. Он поправлял ее и
ободрял.  Генри тоже присоединился к  этому необычному уроку.  Оба  ученика,
обнявшись,  сидели напротив учителя. Варвар, давно уже скуливший за дверью и
наконец впущенный в  комнату,  с глубокомысленным видом устроился на ковре и
не сводил глав с пламени,  танцевавшего над раскаленными угольями и золой, и
все четверо были счастливы. Но

                Все радости, как маков цвет:
                Чуть тронешь - лепестков уж нет!

     На мощеном дворе послышался вдруг приглушенный грохот колес.
     - Коляска вернулась!  -  проговорила Шерли.  -  Обед,  должно быть, уже
готов, а я еще не одета.
     Вошла служанка со свечой и чаем для мистера Мура - учитель и его ученик
обычно обедали много раньше, когда у других бывал второй завтрак.
     - Мистер Симпсон и дамы возвратились,  -  сказала она,  -  и с ними сэр
Филипп Наннли.
     - Как ты испугалась, Шерли! - проговорил Генри, когда служанка прикрыла
ставни и вышла.  -  Смотри,  у тебя даже руки дрожат!  Я знаю почему,  а вы,
мистер Мур?  Я догадываюсь, чего хочет мой отец. Этот сэр Филипп - настоящий
уродец!  Лучше бы  он  не  приезжал,  лучше бы  мои сестрицы остались с  ним
обедать в  Уолден Холле!  Тогда Шерли налила бы нам еще чаю и  мы бы провели
такой счастливый вечер втроем, правда, мистер Мур?
     Мур  запер  свой  стол,  отложил в  сторону томик Сент-Пьера и  ответил
подростку:
     - Тебе этого очень хотелось бы, мой мальчик?
     - А вы разве не согласны со мной?
     - Я не разделяю никаких утопий.  Гляди жизни прямо в ее железное лицо и
не бойся жестокой действительности. Разливай чай, Генри, я скоро вернусь.
     Он вышел, и Шерли тоже, но через другую дверь.


        "ГЛАВА XXVIII"

                                    Феб

     Видимо,  Шерли провела с  сэром Филиппом приятный вечер,  потому что на
следующее утро она появилась в наилучшем настроении.
     - Кто  хочет  со  мной  погулять?  -  спросила она  после  завтрака.  -
Изабелла, Гертруда, вы пойдете?
     Подобное приглашение со  стороны мисс  Килдар было для  ее  кузин такой
неожиданностью,  что сначала они не нашлись,  что сказать,  и, только уловив
одобрительный кивок  матери,  согласились.  Девицы  Симпсон надели  шляпки и
вместе с Шерли отбыли на прогулку.
     По  правде говоря,  этому трио не следовало бы долго оставаться вместе:
мисс  Килдар  недолюбливала  дамское  общество;  миссис  Прайор  и  Каролина
Хелстоун были единственные женщины, которых она всегда встречала с искренней
радостью.  Со своими кузинами Шерли была внимательна,  вежлива и  добра,  но
говорить с ними ей было не о чем. Однако в это утро у нее было так светло на
душе, что она готова была беседовать даже с девицами Симпсон. Не отступая от
раз и навсегда установленного ею правила,  -  говорить с ними только о вещах
самых обыденных, - Шерли сегодня проявляла к этим вещам необычайный интерес;
ум ее так и сверкал в каждой фразе!
     Но  что же  ее так радовало?  По-видимому,  дело тут было в  ней самой.
Денек выдался тусклый,  туманный,  скучный,  как сама осень, тропинки в лесу
размокли, дышать было трудно, небо затягивали тучи, и все же казалось, что в
сердце Шерли сияли солнце и  лазурь Италии.  Их  блеск так и  светился в  ее
смеющихся серых глазах.
     На  обратном пути  к  Филдхеду мисс  Килдар понадобилось дать  какие-то
указания своему управляющему Джону,  и  она отстала от своих кузин.  С этого
момента и до ее возвращения в дом прошло минут двадцать;  за это время Шерли
поговорила с Джоном,  потом вышла за ограду и постояла там у калитки.  Когда
ее позвали к завтраку, она извинилась и ушла к себе наверх.
     - Наверно,  Шерли  не  будет завтракать?  -  спросила Изабелла.  -  Она
почему-то сказала, что не голодна.
     Прошел час,  а  Шерли  по-прежнему не  выходила.  Тогда одна  из  кузин
поднялась к ней в комнату.  Шерли сидела на кровати, склонив голову на руки.
Она была страшно бледна, задумчива и, пожалуй, печальна.
     - Вы не больны? - спросила ее кузина.
     - Немножко нездоровится, - ответила мисс Килдар.
     Однако по  сравнению с  тем,  какою она  была  два  часа  назад,  Шерли
изменилась совсем не немножко.
     Эта перемена,  о которой Шерли сказала всего два слова, котор