ые,  теплые, глубокие:
симпатию, увлечение, быть может, любовь.
     Окончив читать, она повернулась к Муру, и глаза их встретились.
     - Ну,  как я читала -  хорошо?  -  спросила она, и на губах ее заиграла
беззаботная улыбка счастливого ребенка.
     - Право, не знаю...
     - Как не знаете? Вы не слушали?
     - Слушал и смотрел. Вы очень любите стихи, Лина?
     - Прекрасные стихи не дают мне покоя,  пока я не выучу их наизусть и не
сроднюсь с ними навсегда.
     Мур ничего не ответил,  и  несколько минут прошло в  молчании.  Пробило
девять часов; вошла Сара и сказала, что за мисс Каролиной пришли.
     - Вот и окончен наш вечер,  - заметила Каролина. - Не скоро еще удастся
мне провести здесь другой такой же.
     Гортензия давно  уже  клевала носом над  вязаньем;  в  полудремоте она,
очевидно, не расслышала слов Каролины.
     - А почему бы вам не оставаться у нас почаще? - заметил Роберт. Взяв со
столика ее зимнюю накидку, он заботливо укутал кузину.
     - Я  люблю  приходить сюда,  но  навязывать свое  общество,  добиваться
приглашений мне не хочется, - вы и сами это понимаете.
     - О,  я все понимаю,  девочка.  Подчас, Лина, вы журите меня за желание
разбогатеть;  но  ведь если бы  я  стал богатым,  вы  всегда жили бы  здесь;
вернее, вы были бы со мной, где бы я ни жил.
     - Это было бы хорошо, но даже если бы вы остались бедным, очень бедным,
мне было бы хорошо с вами! Спокойной ночи, Роберт!
     - Я обещал проводить вас.
     - Да,  но  мне показалось,  что вы  об  этом забыли,  и  я  не решалась
напомнить вам,  хоть мне  и  очень хотелось.  Стоит ли  вам идти?  На  дворе
холодно, и раз за мной пришла Фанни, право, нет никакой необходимости...
     - Вот ваша муфта. Не станем будить Гортензию, идемте.
     Быстрым шагом прошли они  короткий путь и  расстались в  саду,  даже не
поцеловав друг друга,  а только обменявшись коротким рукопожатием. И все же,
когда Роберт ушел, Каролина продолжала ощущать радостное возбуждение. Он был
необычно внимателен к  ней весь этот день,  но  проявилось это не в  громких
словах,  комплиментах или  признаниях,  а  в  ласковом обращении,  взгляде и
теплых нотках голоса.
     Сам  же  Роберт вернулся домой сумрачный,  даже  угрюмый;  прислонясь к
калитке,   он  постоял  некоторое  время  в  саду,  погруженный  в  глубокую
задумчивость,  глядя на залитую бледным лунным светом лощину, на обступившие
ее холмы,  на безмолвную темную фабрику,  и вдруг громко воскликнул: "Нет, с
этим надо покончить!  Все это может оказаться губительным.  -  Затем добавил
уже  спокойнее:  -  Ничего,  это  мимолетное наваждение,  оно  пройдет,  как
проходило и раньше, я знаю, завтра от него не останется и следа".


        "ГЛАВА VII"

                            Священники в гостях

     Каролине  Хелстоун только  что  исполнилось восемнадцать лет;  в  таком
возрасте настоящая повесть жизни едва  начинается.  До  этой поры мы  только
внимаем сказке,  чудесному вымыслу,  иногда веселому,  иногда печальному, но
почти всегда фантастическому.  До этой поры мы живем в мире возвышенном; его
населяют полубоги или полудемоны; его пейзажи - как бы видения сна; просторы
этой  зачарованной страны украшают более  темные леса  и  причудливые холмы,
более лучезарное небо и  опасные воды,  более нежные цветы и соблазнительные
плоды, более обширные равнины, более унылые пустыни, более веселые поля, чем
те,  какие мы  видим в  действительности.  Какой дивной луной мы  любуемся в
ранней юности!  Сердце наше замирает при виде ее несказанной красоты, а наше
солнце - это пылающее небо, обиталище богов.
     Но  когда нам минет восемнадцать лет,  мы приближаемся к  пределу этого
призрачного,  обманчивого мира, - страна Мечты, край эльфов остается позади,
а впереди уже виднеются берега Действительности.  Берега эти, еще далекие от
нас,   окутаны  голубой  дымкой,   сквозь  которую  проступают  пленительные
очертания,  -  и мы жаждем поскорее подойти к ним.  Под ясным лазурным небом
нам  мерещится свежая  зелень  -  зелень  вешних  лугов;  наши  глаза  ловят
серебристый,  переливный блеск,  и нам кажется, что это струятся живые воды.
Только бы  добраться до  этой страны -  там мы  будем избавлены от  голода и
жажды! Но ведь нам предстоит еще пересечь дикие пустыни, быть может, и поток
смерти или  пучину горестей,  часто такую же  холодную и  мрачную,  как сама
смерть,  прежде чем дано будет вкусить истинное блаженство. Малейшую радость
жизни приходится завоевывать.  И завоевывать,  не щадя сил; это хорошо знает
тот,  кто  бился  за  высокие награды.  Чело  воина всегда покрывается алыми
рубинами крови, прежде чем над ним зашелестит победный венец.
     Но  в  восемнадцать лет  эти  истины нам еще неведомы.  Мы  слепо верим
надежде,  когда она улыбается нам и  обещает счастье назавтра;  когда любовь
постучится в наши двери,  словно заблудившийся ангел, мы тотчас впускаем ее,
приветствуем и  лелеем,  не  замечая ее колчана;  пронзенные ее стрелой,  мы
ощущаем живительный трепет.  Мы  не  страшимся яда  этих  зазубренных стрел,
извлечь которые бессильна рука врача;  эта пагубная страсть, всегда в чем-то
мучительная, а для многих мучительная от начала до конца, считается, однако,
неслыханным благом.  Короче говоря,  в восемнадцать лет мы еще не вступили в
школу Опыта,  где наш дух будет усмирен и  переплавлен,  но  также закален и
очищен.
     Увы,  Опыт!  Ты  -  наставник с  самым  суровым  и  бесстрастным лицом,
облаченный в самое мрачное одеяние,  с грозной лозой в руках.  Непреклонный,
ты неумолимо заставляешь новичка творить твою волю,  ты властно приказываешь
ему  не  отступать ни  перед  чем.  Только благодаря твоим наставлениям люди
способны находить безопасный путь  в  дебрях  жизни;  без  твоих  уроков они
сбиваются  с  пути,  спотыкаются и  падают,  вторгаются  в  запретные  чащи,
срываются в ужасные пропасти!
     У  Каролины по  возвращении домой не  было  ни  малейшей охоты провести
конец вечера в обществе дяди;  его комната была для нее заповедным местом, и
она редко туда заходила.  Вот и  сегодня она просидела у себя наверху до тех
пор,   пока  колокол  не   возвестил  час  молитвы;   вечернее  богослужение
благочестиво соблюдалось  в  доме  мистера  Хелстоуна.  Он  монотонно  читал
молитвы гнусавым, но внятным и громким голосом. Когда он кончил, племянница,
как всегда, подошла к нему проститься:
     - Спокойной ночи, дядя.
     - Хм!  Ты где-то пропадала весь день!  У  кого-то была в  гостях,  даже
обедала?
     - Только у Муров.
     - Занималась?
     - Да.
     - И сшила рубашку?
     - Не до конца.
     - Ну  что ж,  довольно и  этого;  тебе нужно думать только об одном,  -
учись обращаться с иглой,  шить рубашки и платья, печь пироги, и со временем
выйдет из тебя толковая хозяйка.
     Ну,  ложись спать;  я  занят тут одной брошюрой.  И вот Каролина одна в
своей  маленькой  спальне;   дверь  заперта,  надет  белый  капотик,  волосы
распущены и длинными пышными волнами падают до талии;  устав расчесывать их,
она  оперлась  на  локоть,  устремила глаза  вниз,  и  перед  ней  возникли,
замелькали те видения, какие являются нам в восемнадцать лет.
     Каролина мысленно беседует сама с  собой,  и,  по-видимому,  беседа эта
приятна - она улыбается. Она очень мила сейчас, погруженная в раздумье; но в
этой  комнате  незримо  присутствует еще  более  прекрасное создание -  Юная
Надежда.  Эта добрая предсказательница шепчет Каролине, что ей нечего больше
опасаться  огорчений  или  разочарований:   для  нее  уже  наступил  рассвет
лучезарного дня,  ей светит не обманчивое сияние,  но лучи весеннего утра, и
солнце ее восходит. Мысль о том, что она жертва самообольщения, не приходила
ей в голову; казалось, мечты ее - не пустые грезы, она вправе надеяться, что
они сбудутся.
     "Полюбив друг друга,  люди женятся,  - рассуждала она сама с собой. - Я
люблю Роберта,  и он любит меня,  я в этом теперь уверена.  Мне и прежде так
казалось,  но сегодня я  это почувствовала.  Когда я прочитала стихи Шенье и
взглянула на него, глаза его (как они красивы!) открыли мне правду. Иногда я
боюсь говорить с  ним,  боюсь быть слишком откровенной,  слишком нескромной,
ибо я уже не раз горько упрекала себя за несдержанность, и мне казалось, что
он  порицает меня  за  слова,  которые,  быть может,  мне  не  следовало ему
говорить.  Но сегодня вечером я могла бы смело говорить о чем угодно, он был
таким снисходительным.  Как ласков был он со мной,  пока мы шли по тропинке!
Правда,  он  не  льстил мне,  не  говорил глупостей;  он  ухаживает за  мной
(вернее,  дружески относится,  я  еще не  считаю его своим возлюбленным,  но
надеюсь,  со  временем он меня полюбит) не так,  как описывают в  книгах,  а
гораздо лучше,  как-то по-своему,  более мужественно, более искренне. Мне он
очень нравится, и я буду ему преданной женой, если только он на мне женится;
конечно,  я укажу ему его недостатки (кое-какие недостатки у него есть),  но
стану печься о  нем  и  лелеять его,  -  словом,  сделаю все,  чтобы он  был
счастлив. Надеюсь, он не будет холоден со мной завтра; я уверена, что завтра
вечером он либо придет сюда, либо пригласит меня к ним".
     Каролина  снова  принялась расчесывать свои  длинные,  как  у  русалки,
волосы и, повернув голову, чтобы заплести их на ночь, увидела свое отражение
в  зеркале.  Некрасивые не любят смотреться в  зеркало -  они понимают,  что
глаза других не  видят в  них прелести;  зато красивые думают совсем другое:
лицо  в  зеркале  очаровательно и  должно  очаровывать.  Каролина увидела  в
зеркале отражение прелестной головки и  фигуры,  которое словно просилось на
портрет,  и  это вселило в нее еще больше веры в свое счастье;  в безмятежно
радостном настроении она легла спать.
     И  в  таком  же  безмятежно  радостном  настроении встала  Каролина  на
следующее утро;  когда же,  войдя в  столовую к  завтраку,  она ласково -  и
приветливо  поздоровалась с  дядей,  то  даже  этот  маленький  бесстрастный
человек  не  мог  не  заметить,  что  племянница  его  становится  "премилой
девушкой".
     Обычно она была тиха и  робка,  послушна,  отнюдь не словоохотлива,  но
сегодня она разговорилась.  Их беседы ограничивались повседневными мелочами:
с женщиной,  тем более с девушкой, мистер Хелстоун не считал нужным говорить
на более серьезные темы. Каролина уже побывала в саду и теперь сообщила ему,
какие  цветы  начинают показываться на  клумбах,  спросила,  когда  садовник
придет привести в порядок лужайки, и заметила, что скворцы уже поселились на
колокольне (церковь Брайерфилда была расположена рядом с  домом священника),
- удивительно, однако, что их не отпугивает звон колоколов!
     Мистер Хелстоун на это ответил,  что "птицы,  как и  все другие глупцы,
которые только что соединились, заняты друг другом и бесчувственны ко всяким
неудобствам".  Но Каролина,  счастливая и  потому осмелевшая,  отважилась на
этот раз возразить дядюшке:
     - Дядя, вы всегда говорите о супружеской жизни с оттенком презрения. Вы
считаете, что люди не должны вступать в брак?
     - Разумеется! Самое умное - жить в одиночестве, в особенности женщинам.
     - Разве все браки неудачны?
     - Почти все,  а если бы люди не скрывали правды,  то выяснилось бы, что
счастливых браков вообще не бывает.
     - Вы всегда недовольны, когда вам приходится венчать, - почему?
     - Не особенно приятно быть посредником в явных глупостях.
     Мистер Хелстоун разговаривал очень охотно, казалось, он был рад поучить
племянницу уму-разуму.  Она  же,  видя,  что ее  дерзость сходит ей  с  рук,
отважилась спросить:
     - Но почему брак -  это глупость? Если двое любят друг друга, почему им
не соединить свои жизни?
     - Они наскучат друг другу, наскучат не позже, чем через месяц, - двое в
одном хомуте не могут быть друзьями: они товарищи по несчастью.
     - Можно подумать,  дядя,  что вы сами никогда не были женаты и  прожили
всю свою жизнь холостяком!
     Замечание Каролины было продиктовано отнюдь не простодушной наивностью,
но чувством протеста, досадой на дядю за его нелепые взгляды.
     - Да так оно и есть.
     - Но ведь вы были женаты! Почему же вы изменили своим взглядам?
     - Нет человека, который бы хоть раз в жизни не наглупил!
     - И что же, вы с тетей наскучили друг другу и страдали, живя вместе?
     Мистер Хелстоун только презрительно выпятил нижнюю губу,  наморщил свой
смуглый лоб и буркнул что-то невразумительное.
     - Разве она не была для вас подходящей женой? Доброй и послушной? Разве
вы не были к ней привязаны? Не горевали, когда она скончалась?
     - Каролина,  пойми раз и навсегда, - проговорил мистер Хелстоун, ударив
рукой по столу,  -  смешивать общее с частным -  смешно и глупо: для всего в
жизни  есть  правила  и  есть  исключения;  ты  задаешь  ребяческие вопросы;
позвони, если ты уже позавтракала.
     Посуда была убрана со стола;  обычно после завтрака дядя с  племянницей
расставались до  обеда.  Но  сегодня Каролина,  вместо того  чтобы  покинуть
комнату,  направилась к окну и уселась в его широкой нише. Хелстоун раза два
недовольно оглянулся на  нее,  как бы  намекая,  что предпочитает остаться в
одиночестве, но она смотрела в окно, забыв о его присутствии, и он продолжал
читать утреннюю газету,  на сей раз особенно интересную,  ибо на Пиренейском
полуострове  разыгрались важные  события  и  целые  столбцы  были  посвящены
официальным сообщениям  генерала  Веллингтона.  Занятый  чтением,  он  и  не
подозревал,  какие мысли роятся в голове его племянницы, - мысли, которые их
беседа оживила,  но  отнюдь не  породила;  сейчас эти  мысли  метались,  как
потревоженные в улье пчелы, но уже давно таились они в ее головке.
     Каролина пыталась разобраться в  характере и взглядах дяди,  понять его
странное отношение к  браку.  Не  впервые раздумывала она об  этом,  пытаясь
разгадать,  почему они с  дядей так далеки друг от  друга,  и  всегда по  ту
сторону разделявшей их пропасти возникала,  как возникла и сейчас,  еще одна
фигура,  призрачная, туманная, зловещая - полузабытый образ ее родного отца,
Джеймса Хелстоуна, брата Мэттьюсона Хелстоуна.
     Кое-что  ей  было  известно  о  нем  из  разговоров:  старым  служанкам
случалось обронить намек;  она  знала,  что  он  не  был хорошим человеком и
неласково обращался с  ней.  У  нее сохранились воспоминания,  хотя и  очень
смутные,  о  каком-то  времени,  проведенном с  отцом  в  большом незнакомом
городе, где у нее не было даже няни, которая бы заботилась о ней; ее держали
взаперти в высокой мансарде, почти без мебели, без ковра на полу, без полога
над кроватью.  Отец уходил из дому с раннего утра, нередко пропадал по целым
дням,  оставляя девочку без всякой еды,  а когда возвращался поздно вечером,
казался свирепым,  страшным или,  что  еще хуже,  полубезумным.  Наконец она
тяжело заболела, и однажды ночью, когда ей было очень плохо, отец ворвался в
комнату,  крича,  что она для него обуза и  что он убьет ее.  К  счастью,  к
девочке поспешили на  помощь и  отняли ее у  отца.  Впоследствии ей довелось
увидеть его еще только один раз - в гробу.
     Таков был ее отец.  Была у  нее также и  мать,  и  хотя мистер Хелстоун
никогда не  упоминал ее имени,  хотя у  самой Каролины не сохранилось о  ней
никаких воспоминаний,  ей все же было известно,  что мать ее жива. Итак, она
была  женой пьяницы.  Какова же  была их  совместная жизнь?  Каролина отвела
глаза от скворцов,  на которых она глядела невидящим взглядом, и повернулась
спиной  к  частому  переплету окна.  Ее  зазвеневший печалью  голос  нарушил
молчание.
     - Мне  кажется,  пример моих родителей заставляет вас считать все браки
несчастливыми.   Да,   если  моя  мать  выстрадала  все,  что  мне  пришлось
выстрадать,  пока  я  жила с  отцом,  то  у  нее  действительно была ужасная
жизнь...
     Мистер Хелстоун круто повернулся в кресле и бросил поверх очков быстрый
взгляд на племянницу: слова Каролины ошеломили его.
     Ее  родители!  Что заставило ее  вспомнить о  родителях,  о  которых он
никогда за  все двенадцать лет,  прожитые под одним кровом,  не сказал ей ни
слова?  Ему и  в голову не приходило,  что мысли эти созревали сами по себе,
что Каролина вспоминала и раздумывала о своих родителях.
     - Твои родители? Кто говорил с тобой о них?
     - Никто. Но я помню, каким был отец, и мне жаль маму. Где она?
     Этот вопрос не  раз уже готов был сорваться с  губ Каролины,  но она не
решалась задать его.
     - Право,  не знаю, - ответил мистер Хелстоун, - я почти не был знаком с
ней,  и  вот уже много лет ничего о  ней не слышал;  впрочем,  где бы она ни
была,  она, видно, совсем о тебе забыла и не интересуется тобой. У меня есть
основания  полагать,  что  она  не  хочет  тебя  видеть.  Однако  тебе  пора
собираться на урок к твоей кузине - уже пробило десять.
     Каролина хотела еще о  чем-то  спросить,  но тут вошла Фанни и  сказала
хозяину,  что  к  нему  пришли  церковные старосты.  Он  поспешил к  ним,  а
племянница его вскоре отправилась на занятия.
     Путь от церковного дома до фабрики в лощине лежал под гору,  и Каролина
всю дорогу чуть ли не бежала.  Прогулка на свежем воздухе и мысль о том, что
сейчас она  увидит Роберта или  хотя бы  побудет в  его доме,  поблизости от
него,  вскоре рассеяла ее грусть. Вот уже показался белый домик, до ее слуха
донесся фабричный грохот и шум бегущего ручья, и она сразу же увидела Мура у
садовой калитки;  на нем была полотняная блуза, перетянутая поясом, и легкая
фуражка - простой домашний костюм, который очень ему шел; он стоял, глядя на
дорогу,   но  не  в  ту  сторону,  откуда  появилась  его  кузина.  Каролина
остановилась  и  принялась  внимательно  разглядывать  его,  притаившись  за
стволом ивы.
     "Нет никого,  равного ему,  - думала она, - он и красив и умен! Какие у
него  проницательные  глаза!  И  какое  прекрасное,  одухотворенное  лицо  -
вдумчивое,  выразительное,  с правильными тонкими чертами!  Мне нравится его
лицо,  мне нравится он весь -  я люблю его! Никто не может сравниться с ним!
Насколько он лучше этих лукавых священников,  да и вообще лучше всех!  Милый
мой Роберт!"
     Она бросилась к "милому Роберту".  Но тот, увидев представшую перед ним
девушку,  казалось,  рад  был бы  раствориться в  воздухе,  подобно видению;
однако,  будучи не видением,  а человеком из плоти и крови,  он вынужден был
поздороваться,  но держался очень сухо: так мог бы держаться кузен, брат или
родственник,  но не влюбленный. Того обаятельного Роберта, которого Каролина
видела вчера,  словно подменили;  перед ней стоял совсем другой человек;  во
всяком случае сердце у этого человека было другое. Острая боль разочарования
пронзила ее.  В  первую минуту девушка не могла поверить своим глазам -  так
разительна была перемена.  Как трудно было опустить руку, не дождавшись хотя
бы легкого пожатия,  трудно было отвести взгляд от его глаз, не увидав в них
чувства более теплого, чем спокойная приветливость!
     Влюбленный мужчина,  обманутый в своих надеждах,  вправе расспрашивать,
требовать объяснений -  влюбленная женщина должна молчать,  не  то она будет
наказана стыдом,  страданием,  укорами совести за  измену своей  скромности.
Несдержанность  в  женщине  противна  самой  природе,   и  природа  заставит
провинившуюся расплачиваться острым  презрением к  самой  себе,  презрением,
которое втайне ее истерзает. Женщины, принимайте случившееся как должное: не
задавайте вопросов,  не выказывайте неудовольствия,  - в этом ваша мудрость.
Вы просили хлеба,  а вам дали камень;  ломайте об него зубы,  но,  даже если
сердце разрывается,  сдерживайте стон боли.  Не  бойтесь,  у  вас хватит сил
перенести это испытание.  Вы протянули руку за яблоком,  а  судьба вложила в
нее скорпиона:  не показывайте своего ужаса, крепко сожмите в руке этот дар;
жало вонзится вам в ладонь -  и пусть: лад