обы сравнить их обоих. Роберт стоял чуть позади
нее,  прислонясь к стене,  и листал альбом с гравюрами, а может быть, просто
прислушивался к их разговору.
     "Откуда я взяла, что они так похожи? - подумала Каролина. - Теперь-то я
вижу: Луи скорее похож на Гортензию, а не на Роберта!"
     Отчасти она была права.  У  Луи был более короткий нос и  более длинная
верхняя губа,  как у  сестры,  а  также ее рот и  ее подбородок.  У молодого
фабриканта черты лица были гораздо тоньше,  решительнее и определеннее. Лицу
Луи,   правда,   довольно  уверенному  и   умному,   не  хватало  энергии  и
проницательности. Но, сидя рядом с ним и глядя на него, каждый ощущал, какое
глубокое спокойствие распространяет вокруг себя  этот более медлительный,  а
может быть, и более мягкий от природы младший Мур.
     Роберт - наверное, он заметил или почувствовал взгляд девушки, хотя сам
на него не ответил,  - отложил альбом и сел рядом с Каролиной. Та продолжала
разговаривать с  Луи,  однако мысли ее  обращались к  другому брату,  сердце
рвалось к  тому,  на  кого она  сейчас не  смотрела.  Она понимала,  что Луи
скромнее,  человечнее,  добрее, однако склонялась перед таинственной властью
Роберта.  Быть рядом с ним, хотя он и молчал, хотя и не касался даже бахромы
ее шали или складки белого платья,  чувствовать его так близко, - на нее это
действовало как дурман! Если бы ей пришлось говорить только с ним, это бы ее
смутило,  но  теперь,  когда  она  могла обращаться к  другому,  присутствие
Роберта было  ей  сладостно.  Речь  Каролины лилась  свободно:  девушка была
сегодня весела,  остроумна,  находчива. Ласковый взгляд и добродушные манеры
собеседника воодушевляли и  ободряли ее;  улыбка  искреннего удовольствия на
его  лице  словно  пробуждала  все,   что  было  светлого  в  ее  душе.  Она
чувствовала,  что в  этот вечер ей удалось блеснуть,  и  особенно радовалась
тому,  что это видит Роберт.  Если бы он сейчас ушел, все ее оживление сразу
бы угасло.
     Но  недолго  пришлось ей  радоваться и  сиять:  на  горизонте появилось
темное облако.
     Гортензия,  которая до  сих  пор хлопотала с  ужином,  теперь принялась
освобождать маленький стол от книг и  прочих вещей,  чтобы поставить на него
поднос,  и, конечно, не преминула отвлечь внимание Роберта, показав ему вазу
с  цветами.   Действительно,   пурпурные,  белоснежные  и  золотые  лепестки
прямо-таки сверкали при свечах!
     - Это из Филдхеда,  - сказала Гортензия. - И разумеется, для тебя. Я-то
знаю, кого там особенно любят, - уж наверное, не меня!
     Вот чудо - Гортензия пошутила! Сегодня она поистине была в ударе!
     - Следовательно, там особенно любят Роберта, - заметил Луи.
     - Ах,  дорогой мой,  -  отозвалась Гортензия,  -  Robert, c'est tout ce
qu'il y a de plus precieux au monde: a cote de lui, le reste du genre humain
n'est que  du  rebut.  N'ai-je  pas raison,  mon enfant?*  -  прибавила она,
обращаясь к Каролине.
     ______________
     * Роберт - это лучшее, что есть на свете: по сравнению с ним все прочие
люди ничего не стоят. Не правда ли, дитя мое? (франц.)

     - Конечно,  -  пришлось той ответить,  и  свет погас в  ее душе от этих
слов, радость ее померкла.
     - Et toi, Robert?* - обратился к брату Луи.
     ______________
     * А что скажешь ты, Роберт? (франц.)

     - Спроси ее сам при случае, - последовал спокойный ответ.
     Каролина  не  заметила,  покраснел  он  при  этом  или  побледнел;  она
спохватилась,  что уже поздно и ей пора домой.  Ей хотелось домой, к себе, и
даже Роберт не смог бы теперь ее удержать.


        "ГЛАВА XXIV"

                               Долина смерти

     Будущее иногда предупреждает нас горестным вздохом о  пока еще далекой,
но  неминуемой  беде;   так  дыхание  ветра,  странные  облака  или  зарницы
предвещают бурю,  которая  усеет  моря  обломками кораблей;  так  желтоватая
нездоровая  дымка,   затягивая   западные   острова   ядовитыми   азиатскими
испарениями,  заранее туманит окна английских домов дыханием индийской чумы.
Но   чаще  беда  обрушивается  на  нас  внезапно,   -   раскалывается  утес,
разверзается могила,  и оттуда выходит мертвец. Вы еще не успели опомниться,
а  несчастье уже перед вами,  как новый ужасающий Лазарь{368},  закутанный в
саван.
     Каролина Хелстоун вернулась домой  от  Муров  как  будто  бы  в  добром
здоровье.  На  следующее утро она почему-то проснулась с  ощущением странной
слабости.  За  завтраком и  в  течение всего дня  у  нее совершенно не  было
аппетита; все блюда казались ей безвкусными, как опилки или зола.
     "Уж не  больна ли я?"  -  подумала она и  подошла к  зеркалу.  Глаза ее
блестели,  зрачки были расширены,  щеки казались розовее и  как бы  округлее
обычного. "С виду я здорова! Почему же мне совсем не хочется есть?"
     Она чувствовала,  как кровь стучит в  висках,  необычное возбуждение не
покидало ее:  множество мыслей,  мгновенных,  ярких и  тут же  ускользающих,
словно окрашенных отблеском пожара, охватившего все ее существо, кружилось в
ее голове.
     Всю ночь Каролина провела без сна,  изнемогая от жара и жажды. Под утро
страшный кошмар  начал  терзать ее,  как  кровожадный тигр.  Очнувшись,  она
почувствовала и поняла, что заболела.
     Каролина не  знала,  откуда  у  нее  лихорадка,  -  ибо  это  оказалась
лихорадка. Наверное, причиной было ее позднее возвращение, какой-нибудь чуть
заметный  отравленный ветерок,  пропитанный вечерней  сыростью  и  ядовитыми
испарениями;   он  проник  через  легкие  в  ее  кровь,  уже  воспламененную
внутренней лихорадкой сердечных волнений,  истомленную и  ослабленную давней
печалью,  раздул  роковую искру  и  упорхнул,  оставив позади  всепожирающее
пламя.
     Все же пламя это было, видимо, не столь уж яростным. Два дня у Каролины
держался жар,  она провела две беспокойные ночи,  но никаких особо тревожных
признаков у нее не обнаружилось.  Поэтому и дядя,  и Фанни, и доктор, и мисс
Килдар,  заглянувшая к  больной,  не стали волноваться и  решили,  что через
несколько дней все пройдет.
     Минуло несколько дней,  а облегчение не приходило, хотя все по-прежнему
ожидали, что оно вот-вот наступит.
     Каролина болела уже  две недели,  когда однажды миссис Прайор,  которая
бывала у больной каждый день, вгляделась в нее попристальнее, взяла за руку,
пощупала пульс,  потом тихо вышла из комнаты и направилась в кабинет мистера
Хелстоуна.   Там  они  говорили  о  чем-то  очень  долго,  почти  все  утро.
Возвратившись к  своей  занемогшей юной  подруге,  миссис Прайор сняла шаль,
шляпку и  подошла к  постели.  Здесь она постояла с  минуту в  своей обычной
позе, сложив руки и тихонько покачиваясь, затем проговорила:
     - Я послала Фанни в Филдхед,  мне кое-что может понадобиться, так как я
решила побыть с  вами несколько дней,  пока вам  не  станет лучше.  Ваш дядя
охотно согласился. А вы, Каролина, не станете возражать?
     - Зачем вам беспокоиться понапрасну?  Я совсем не так уж плоха! Но я не
могу отказаться,  мне  очень приятно,  что  вы  будете жить у  нас  и  порой
заходить ко  мне.  Только не  тревожьтесь обо  мне,  Фанни  за  мной  хорошо
смотрит.
     Миссис  Прайор склонилась к  бледному личику страдалицы,  пригладила ей
волосы,  выбившиеся из-под чепчика, и осторожно приподняла подушку. Каролина
посмотрела на нее с  улыбкой,  потом потянулась поцеловать ее.  Добровольная
сиделка подставила ей щеку, потом негромко, тревожно спросила:
     - Вам не больно? Вам хорошо, удобно?
     - Я почти счастлива, - ответила Каролина.
     - Хотите пить? У вас губы пересохли.
     Миссис Прайор поднесла к ее рту стакан с освежающим питьем.
     - Вы сегодня что-нибудь ели, Каролина?
     - Мне не хочется.
     - Ничего, даст Бог, скоро аппетит к вам вернется, обязательно вернется!
     Опуская больную обратно на  подушки,  миссис  Прайор обняла ее  как  бы
невольным движением,  прижала к  своему сердцу и на мгновение замерла в этой
позе.
     - Мне даже выздоравливать не  хочется,  лишь бы всегда быть с  вами!  -
проговорила Каролина.
     Миссис Прайор не улыбнулась этой шутке;  лицо ее дрогнуло,  и несколько
мгновений она не могла овладеть собой.
     - С  Фанни вам  привычнее,  чем  со  мной.  -  сказала она  наконец.  -
Наверное, мои заботы кажутся вам странными, навязчивыми?
     - Вовсе нет!  Вы все делаете так естественно, так ласково. Должно быть,
вы  привыкли ухаживать за больными.  У  вас такие неслышные движения,  такой
спокойный голос, такие нежные руки.
     - Я просто всегда добросовестна,  душа моя.  Вы можете упрекнуть меня в
неловкости, но я редко бываю небрежной.
     И  действительно,  небрежной ее  назвать  было  нельзя.  С  этого  часа
присутствие Фанни и  Элизы сделалось совершенно излишним в  комнате больной,
здесь всем  распоряжалась одна  миссис Прайор.  Она  оказалась заботливейшей
сиделкой  и  не  отходила  от  Каролины  ни  днем,  ни  ночью.  Та  пыталась
протестовать,   -  правда,  только  вначале  и  довольно  слабо,  но  вскоре
смирилась;  отныне забота и сочувствие сменили у постели больной одиночество
и печаль.
     Между   Каролиной  и   ее   сиделкой   установилось  согласие  поистине
удивительное.  Обычно мисс  Хелстоун стеснялась,  когда  ей  уделяли слишком
много внимания,  да и  миссис Прайор в повседневной жизни не очень-то любила
оказывать  мелкие  услуги,  но  теперь  все  шло  с  такой  легкостью и  так
естественно,  словно для больной не было ничего милее забот своей сиделки, а
для  сиделки -  ничего дороже ухода  за  своей подопечной.  Миссис Прайор ни
единым жестом не выказывала усталости, так что Каролина ничего не замечала и
ни о чем не беспокоилась.  Впрочем, обязанности миссис Прайор были не так уж
обременительны, хотя наемную сиделку они давно бы утомили.
     При   столь  заботливом  уходе  больная,   казалось  бы,   должна  была
поправляться, но, как ни странно, лучше ей не становилось. Она таяла, словно
снег на  солнце,  она  увядала,  как цветок без воды.  Мисс Килдар,  которая
вообще редко задумывалась о  смерти,  сначала вовсе не беспокоилась о  своей
подруге,  но,  видя при каждом новом посещении, как та меняется и все больше
ослабевает,  она вскоре начала тревожиться не на шутку.  Явившись к  мистеру
Хелстоуну,  Шерли проявила столько настойчивости,  что  тому  хоть и  против
воли,  но все же пришлось под конец признать, что у его племянницы не просто
мигрень.  Поэтому,  когда  вслед  за  Шерли  к  нему  пришла миссис Прайор и
спокойно попросила послать за доктором, он лишь ответил в сердцах, что, если
ей так хочется, она может посылать хоть за двумя.
     Прибыл всего один  врач,  но  зато он  оказался настоящим оракулом;  он
произнес путаную речь,  смысл  которой мог  проясниться только со  временем,
написал несколько рецептов, дал несколько указаний, - все это с самым важным
видом,  -  положил в карман гонорар и уехал.  Очевидно, он достаточно хорошо
понимал, что ничем не может помочь, но не хотел в этом признаваться.
     Никто из соседей по-прежнему не подозревал, насколько велика опасность.
Каролина послала Гортензии записку,  в  которой говорилось,  что  она просто
сильно простудилась,  и в лощине все так и думали. Поэтому мадемуазель Мур с
сочувственной запиской  послала  больной  две  банки  смородинного  варенья,
рецепт полоскания и на сем успокоилась.
     Когда слух  о  приезде врача дошел до  миссис Йорк,  та  лишь отпустила
язвительное замечание насчет богатых бездельников,  которые,  по  ее словам,
посылают за  доктором из-за  любой царапины на мизинце,  потому что только о
себе и думают.
     Тем  временем  "богатая  бездельница"  дошла  до  состояния  полнейшего
равнодушия и начала терять силы с такой быстротой,  что все были поражены, -
все, кроме миссис Прайор, ибо она-то знала, как быстро тают силы физические,
когда ослабевает душа.
     У  больных часто бывают причуды,  непонятные для  здоровых;  одна такая
причуда была и  у  Каролины,  причем даже верная сиделка сначала не могла ее
объяснить.  В определенный день недели,  в определенный час больная,  как бы
плохо она себя ни чувствовала,  просила поднять ее, одеть и усадить в кресло
поближе к  окну.  В  таком положении она оставалась до полудня,  и как бы ни
была она измучена и слаба,  никакие уговоры не могли заставить ее отдохнуть,
пока  церковный  колокол  не  отбивал  положенных двенадцати ударов.  Только
заслышав их,  Каролина покорялась и кротко позволяла уложить себя в постель.
После этого она  обычно зарывалась лицом в  подушку и  натягивала на  голову
одеяло,  словно  хотела спрятаться от  света,  отгородиться от  всего  мира,
который стал ей слишком в тягость.  И не раз в такие мгновения плечи больной
начинали вздрагивать и  в  тишине слышались заглушенные рыдания.  Все это не
укрылось от внимания миссис Прайор.
     Однажды во  вторник утром Каролина,  как  обычно,  попросила разрешения
встать,  завернулась в белый капот и села в глубокое кресло; она наклонилась
к окну и принялась терпеливо вглядываться вдаль.  Миссис Прайор сидела за ее
спиной и, казалось, вязала, но в действительности не спускала с нее глаз.
     Вдруг мертвенно-бледное лицо больной оживилось,  потускневшие печальные
глаза засверкали прежним блеском,  она привстала и  жадно впилась глазами во
что-то за окном.  Миссис Прайор тихонько подошла к  креслу и выглянула из-за
ее плеча.  Из окна было видно кладбище,  а за ним дорога,  по которой мчался
всадник.  Расстояние было не  слишком велико,  и  дальнозоркая миссис Прайор
легко узнала Роберта Мура.  Как раз в ту минуту, когда он скрылся за холмом,
часы пробили двенадцать.
     - Можно, я теперь снова лягу? - спросила Каролина.
     Миссис Прайор довела ее до постели, уложила, задернула полог и замерла,
прислушиваясь.  Легкое ложе вздрагивало,  из-за полога слышались подавленные
рыдании.  Лицо миссис Прайор исказилось от боли; она заломила руки, и глухой
стон вырвался из ее уст.  Теперь она вспомнила: вторник был базарным днем! В
этот день Мур обычно проезжал в  Уинбери мимо дома мистера Хелстоуна как раз
перед полуднем.
     Каролина всегда носила на груди какой-то медальон на тоненьком шелковом
шнурке.  Миссис Прайор давно заметила эту блестящую золотую вещицу, но ей ни
разу не удавалось ее как следует разглядеть. Больная никогда не расставалась
со своим сокровищем:  когда была одета, прятала его под платьем, а в постели
держала его в  руке.  В  тот вторник после полудня Каролина впала в забытье,
скорее напоминавшее летаргию,  нежели сон; с ней так случалось не раз, и это
помогало  ей  коротать  бесконечные дни.  Но  сегодня  было  особенно жарко;
больная  беспокойно  ворочалась,  сбила  немного  одеяло,  и  миссис  Прайор
наклонилась, чтобы его поправить. Маленькая слабая рука Каролины безжизненно
лежала  на  груди,  по-прежнему  ревниво  прикрывая свое  сокровище,  однако
пальчики, такие тоненькие, что на них больно было смотреть, сейчас разжались
во  сне.  Миссис  Прайор  осторожно вытянула за  шнурок крошечный медальон и
открыла крышечку.  Не  удивительно,  что  медальон был так невелик и  тонок,
вполне под стать содержимому, - в нем под стеклом хранилась всего лишь прядь
черных волос,  слишком коротких и  жестких,  чтобы их  можно было принять за
женские.
     Какое-то нечаянное движение натянуло шелковый шнурок, спящая вздрогнула
и  проснулась.  Последние  дни  Каролина  при  пробуждении  не  могла  сразу
собраться с  мыслями,  и  взгляд  ее  обычно  не  сразу  приобретал ясность.
Привскочив словно от ужаса, она воскликнула:
     - Не  отнимай его  у  меня,  Роберт!  Прошу тебя!  Это мое единственное
утешение,  - оставь его мне! Я никому не говорила, чьи это волосы, никому их
не показывала...
     Миссис Прайор едва успела спрятаться за  полог.  Откинувшись подальше в
глубокое кресло возле постели,  она села так, чтобы Каролина ее не заметила.
Та оглядела комнату и  подумала,  что в  ней никого нет.  Спутанные мысли ее
медленно прояснялись;  как измученные птицы против ветра, с трудом достигали
они берега разума,  болезненно трепеща крылами. Когда больная убедилась, что
вокруг все тихо,  она решила,  что осталась одна. Но она все еще не пришла в
себя: по-видимому, обычное самообладание и ясность разума уже не могли к ней
вернуться  в  полной  мере;  по-видимому,  тот  мир,  где  живут  сильные  и
удачливые,  уже уходил от  нее,  -  так во всяком случае ей часто казалось в
последнее время.  До  болезни она никогда не  думала вслух,  но сейчас слова
сами полились из ее уст.
     - О,  если бы  мне увидеть его до кончины еще хоть раз!  Неужели небеса
откажут мне в  такой малости?  Боже,  пошли мне это последнее утешение перед
смертью,  -  униженно молила несчастная.  -  Но  он не узнает о  том,  что я
занемогла,  пока я не умру,  - продолжала Каролина. - Он придет, когда я уже
буду лежать в гробу,  бесчувственная,  неподвижная,  окоченелая.  Что ощутит
тогда моя отлетевшая душа?  Увидит ли она,  узнает ли,  что станется с  моим
телом?  Может ли дух каким-либо способом общаться с людьми из плоти и крови?
Может ли мертвый вернуться к живым? Может ли дух воплотиться в стихии? Смогу
ли я с ветром, водой и огнем снова вернуться к Роберту? Неужели стоны ветра,
в которых почти различимы слова,  как я слышала прошлой ночью, неужели голос
ветра ничего не означает?  Или,  может быть, ветер рыдает от горя, стучась в
окно?  Неужели ничто его не терзает,  неужели в нем нет души?  Нет, не может
быть.  В  ту ночь я  слышала,  о  чем он плакал,  я могла бы записать каждое
слово,  только мне было так страшно,  что я  не осмелилась при тусклом свете
ночника встать за карандашом и бумагой. А что это за магнетизм, от изменений
в котором,  говорят, мы заболеваем или выздоравливаем, который угнетает нас,
когда его  слишком мало или слишком много,  и  оживляет нас,  когда его токи
находятся в  равновесии?  Что за  силы роятся над нами в  воздухе,  играя на
наших нервах,  как пальцы на струнах,  и  пробуждая в  душе то сладкозвучные
аккорды, то рыдания, то волнующие мелодии, которые тут же тоскливо замирают?
     Где он,  этот мир иной?  В  чем заключается иная жизнь?..  Почему я это
спрашиваю?  Разве у  меня нет  причин сетовать,  что  уже близок час,  когда
тайная завеса отделит меня от живых?  Разве я не знаю,  что скоро -  слишком
скоро!  -  мне  откроется Великая Тайна?  Дух  великий,  в  чью божественную
сущность я  верю,  правый Боже,  Отец мой,  кого я  молила и  днем и ночью с
самого детства,  прошу тебя: помоги слабому созданию своему! Поддержи меня в
неизбежном испытании,  которого я  так  страшусь!  Дай  мне  силы!  Дай  мне
терпения! Ниспошли мне, - о, ниспошли мне веру!!!
     Каролина  бессильно  откинулась на  подушку.  Миссис  Прайор  незаметно
выскользнула из  комнаты и  вскоре снова  вошла  с  таким  видом,  словно не
слышала ни слова из этой странной молитвы.
     На  следующий день к  Каролине явилось несколько посетителей;  разнесся
слух,  что  ей  стало хуже.  Пришел мистер Холл  со  своей сестрой Маргарет;
посидев у  постели больной,  оба удалились в  слезах.  Они не  ожидали,  что
бедняжка так плоха.  Пришла Гортензия Мур. При ней Каролина сразу оживилась.
Улыбаясь,  она уверяла,  что ничего опасного в ее болезни нет.  Она говорила
тихим,  но веселым голосом,  щеки ее от волнения порозовели, и выглядела она
много лучше.
     - Как поживает мистер Роберт?  -  спросила миссис Прайор,  когда гостья
уже собиралась уходить.
     - Перед отъездом он был вполне здоров.
     - Перед отъездом? Разве он уехал?
     Гортензия объяснила, что полиция сообщила ему какие-то новые сведения о
бунтовщиках,  которых  он  разыскивает,  поэтому Роберт  утром  отправился в
Бирмингем и вряд ли вернется ранее, чем через две недели.
     - Он знает о том, что мисс Хелстоун тяжело больна?
     - Нет. Он, как и я, думал, что она просто сильно простужена.
     После ее ухода миссис Прайор около час