оем доме!
     - Вы становитесь на его сторону?
     - На его сторону? О да!
     С  внезапной нежностью она обернулась ко мне,  и я обвил рукой ее стан.
Мы оба встали.
     - Божжа правый! - возопила, вся дрожа, облаченная в халат фигура.
     Должно быть,  этот "божжа" был дядюшкиным богом домашнего очага:  когда
его что-нибудь выводило из себя, мистер Симпсон всегда призывал этого идола.
     - Войдите в комнату, дядюшка, вы должны знать все. Скажите ему, Луи.
     - Пусть  только  посмеет!   Нищий!   Плут!   Лживый  лицемер!   Подлый,
вкрадчивый, бесчестный слуга! Прочь от моей племянницы, сэр, отпустите ее!
     Шерли в ответ лишь теснее прильнула ко мне.
     - Со  мной рядом мой будущий супруг,  -  сказала она.  -  Кто осмелится
тронуть нас хоть пальцем?
     - Супруг?
     Мистер Симпсон всплеснул руками и рухнул в кресло.
     - Еще недавно вам очень хотелось узнать, за кого я собираюсь замуж. Уже
тогда мое решение было принято,  но говорить о нем было еще рано. Теперь оно
созрело, подрумянилось на солнце и налилось всеми соками, как спелый персик:
я выхожу за Луи Мура!
     - Нет,  вы за него не выйдете!  - дико завопил мистер Симпсон. - Он вас
не получит!
     - Я скорее умру, чем выйду за другого. Я умру, если он не будет моим.
     Слова,  которые  он  прокричал  ей  в  ответ,  недостойны страниц  этой
записной книжки.
     Шерли побледнела как смерть и задрожала всем телом: силы оставили ее. Я
уложил ее на кушетку,  боясь,  как бы она не лишилась чувств, но она открыла
глаза и божественной улыбкой успокоила меня.  Я поцеловал ее, а затем... Ну,
хоть убейте, не могу припомнить, что произошло в следующие пять минут! Шерли
потом  рассказывала мне  сквозь  смех  и  слезы,  что  я  пришел в  ярость и
превратился в настоящего дьявола.  Она говорила, что, оставив ее на кушетке,
я  одним прыжком пересек комнату,  мистер Симпсон пулей вылетел за дверь,  я
тоже, и тут раздался пронзительный крик миссис Джилл.
     Миссис Джилл все  еще визжала,  когда я  пришел в  себя в  другой части
дома,  в  дубовой  гостиной.  Помню,  я  вдавил  мистера Симпсона в  кресло,
вцепившись ему в  горло;  глаза несчастного вылезли из орбит,  а я продолжал
его  душить.  Помню,  что  экономка стояла рядом,  ломая руки и  умоляя меня
успокоиться.  Наконец я  его выпустил,  в  тот же миг пришел в  себя и  стал
холоден,  как  лед.  Тем не  менее я  приказал миссис Джилл тотчас послать в
трактир за  экипажем,  а  мистеру Симпсону сказал,  что  он  должен покинуть
Филдхед,  как  только прибудет карета.  Он  был вне себя от  страха,  однако
заявил,  что  уезжать не  собирается.  Повторив свое распоряжение,  я  велел
заодно вызвать констебля.
     - Хотите вы этого или нет, - сказал я, - вам придется уехать.
     Он грозился подать жалобу в  суд,  но это меня не тревожило.  Однажды я
уже стоял перед ним, если не такой взбешенный, то столь же непреклонный. Это
было в  ту ночь,  когда воры напали на дом в Симпсон-Гроуве и хозяин при его
чрезвычайной трусости хотел  переполошить всех  соседей,  вместо того  чтобы
обороняться.  Тогда мне пришлось защищать его дом и  его семейство,  и я это
сделал,  усмирив сначала хозяина.  Поэтому сейчас я не отходил от него, пока
не прибыл экипаж и  сам усадил его в коляску.  Симпсон не переставал осыпать
меня бранью,  он был потрясен и обозлен,  он стал бы сопротивляться, если бы
знал,  как это сделать.  Наконец он стал звать жену и дочерей; я сказал, что
они последуют за ним, как только соберутся. Невозможно передать, как он рвал
и метал,  но было ясно, что все это пустые угрозы; стоит проявить твердость,
и он ничего не сделает.  Я знал,  что он не потащит меня в суд; свою жену он
изводил по  мелочам,  но в  делах важных решающее слово всегда оставалось за
ней.  Уже  давно я  заслужил ее  глубочайшую материнскую благодарность своим
отношением к  Генри:  когда он бывал болен,  я  ухаживал за ним лучше всякой
сиделки, как она сама говорила, а этого никакая мать никогда не забудет...
     Сегодня миссис Симпсон и  ее  дочери тоже  уехали в  гневе и  смятении.
Миссис Симпсон не сказала ни слова,  но все же она меня уважает. Когда Генри
бросился ко мне на шею и я поднял его в карету и усадил возле матери,  когда
я укутал и ее,  чтобы ей было теплее,  она от меня отвернулась, но я увидел,
как на  глаза ее навернулись слезы.  Она с  еще большим жаром будет защищать
меня потому, что рассталась со мной так холодно. Я очень этому рад, но не за
себя, а за ту, что для меня дороже всего на свете, - за мою Шерли".


        "x x x"

     Неделю спустя Луи Мур писал:

     "Теперь я живу в Стилбро. Я поселился на время у одного из моих друзей.
Это чиновник,  и я могу быть ему полезен. Каждый день я отправляюсь верхом в
Филдхед.  Когда же наконец я  смогу назвать это поместье своим домом,  а его
хозяйку -  своей женой?  На душе у  меня тяжело и  неспокойно,  я  испытываю
танталовы муки,  которые иной  раз  страшнее всех  пыток.  Теперь,  глядя на
Шерли,  невозможно себе  представить,  что  совсем недавно она  склонялась к
моему плечу,  приникала ко  мне с  нежностью и  доверием.  Мне страшно,  она
превратила  меня  в  несчастное существо.  Она  меня  избегает,  -  когда  я
приезжаю,  она ускользает от меня.  Сегодня я  заглянул в  ее большие темные
глаза.  Трудно описать,  что  я  в  них  увидел!  Пантера,  прекрасная дикая
пантера, коварное, неукротимое, несравненное создание! Она грызет свою цепь,
я вижу белые зубы,  закусившие сталь! Она мечтает о диких лесах, стремится к
девической свободе.  Я  хочу,  чтобы Симпсон возвратился и  снова вынудил ее
искать защиты в  моих объятиях,  чтобы ей  снова угрожала опасность потерять
меня, как я сейчас рискую потерять ее. Нет, я ее не потеряю, но меня страшит
слишком долгая отсрочка...
     Уже ночь,  скоро полночь.  Весь день и  весь вечер я провел в Филдхеде.
Всего  несколько часов  назад она  прошла мимо  меня,  спускаясь по  дубовой
лестнице в прихожую;  она не знала, что я стою в полутьме у окна и смотрю на
холодный блеск звездного неба.  Как  близко от  меня проскользнула она!  Как
стыдливо сверкнули ее большие глаза!  Ее взгляд, мимолетный и робкий, легкий
и быстрый, был словно сполох северного сияния!
     Я  последовал за ней в гостиную;  там уже были миссис Прайор и Каролина
Хелстоун, которых она пригласила. В белом вечернем платье, с ниспадающими на
плечи  густыми  локонами,  легкой,  неслышной поступью,  с  бледным лицом  и
глазами,  полными тьмы и  света,  Шерли походила на  эльфа,  на  дитя огня и
ветра,  дочь  солнечного  луча  к  дождевой  капли,  на  что-то  неуловимое,
воздушное и  непостоянное.  Я хотел хоть на мгновенье оторвать от нее взор и
не мог.  Я разговаривал с другими дамами, но смотрел только на нее. Она была
очень молчалива.  Мне кажется,  Шерли ни  разу не  обратилась ко  мне,  даже
тогда, когда предложила мне чаю.
     Случилось так,  что  миссис Джилл  вызвала ее  на  минутку.  Я  вышел в
прихожую, залитую лунным светом, чтобы перекинуться с ней хоть словом, когда
она будет возвращаться. Надежды мои сбылись.
     - Мисс Килдар, подождите минутку, - остановил я ее.
     - Зачем? Здесь так холодно.
     - Мне не холодно, возле меня и вы не озябнете.
     - Но я вся дрожу!
     - Наверное,  от  страха.  Почему вы  меня боитесь?  Почему вы стали так
равнодушны, так далеки от меня?
     - Как же мне не бояться,  когда при лунном свете вы похожи на огромного
мрачного домового!
     - Постойте,  не  уходите!  Побудьте со  мной еще немного,  поговорим на
свободе. Вот уже три дня я не разговаривал с вами наедине, - это жестоко.
     - Я вовсе не хотела быть жестокой,  - отвечала она с нежностью, которая
сквозила во всех ее движениях,  была написана у  нее на лице,  звучала в  ее
голосе,   хотя  все  ее   существо  сковывала  какая-то  почти  неприметная,
неуловимая, смутная отчужденность.
     - Вы меня очень огорчаете, - сказал я. - Не прошло и недели с того дня,
когда вы назвали меня своим будущим супругом,  а теперь я снова стал для вас
учителем.  Вы называете меня "мистером Муром", "сэром"; ваши уста забыли имя
"Луи".
     - Нет,  Луи,  нет;  это  приятное,  легкое имя,  его  нельзя так быстро
забыть.
     - Тогда будьте с  Луи поласковее,  подойдите к нему,  позвольте ему вас
обнять.
     - Я и так ласкова, - сказала она, ускользая от меня, как белый призрак.
     - Ваш голос очень нежен и очень тих,  - продолжал я, спокойно подходя к
ней. - Вы, кажется, смирились, но что-то вас еще пугает.
     - Нет, я совершенно спокойна и ничего не боюсь, - заверила она меня.
     - Ничего, кроме своего возлюбленного.
     Я встал перед ней на колени.
     - Понимаете,  мистер Мур, я очутилась в каком-то новом мире, я не узнаю
ни  себя,  ни  вас.  Но встаньте.  Когда вы так ведете себя,  мне тревожно и
беспокойно.
     Я  повиновался;  мне  совсем  не  хотелось  долго  оставаться  в  столь
неподходящей для меня позе.  Я  только хотел,  чтобы она успокоилась и вновь
прониклась ко мне доверием, и я добился успеха.
     - Теперь,  Шерли,  -  продолжал я,  -  вы можете понять, как я далек от
счастья, оставаясь в таком неопределенном, неудобном положении.
     - О нет,  вы счастливы!  - быстро воскликнула она. - Вы даже не знаете,
как вы теперь счастливы. Любая перемена будет к худшему.
     - Счастлив я  или  нет,  но  у  меня нет  больше сил  терпеть.  Вы  так
великодушны, не подвергайте же меня столь жестокому испытанию!
     - Будьте благоразумны,  Луи,  будьте терпеливы!  Вы потому и  нравитесь
мне, что терпеливы.
     - Я больше не хочу вам нравиться,  лучше полюбите меня и назначьте день
нашей свадьбы. Подумайте об этом сегодня вечером и решите.
     Она прошептала что-то неясное,  но достаточно выразительное, вырвалась,
или, вернее, выскользнула из моих объятий, и я остался один".


        "ГЛАВА XXXVII"

                               Заключительная

     Да,  читатель,  пора подвести итоги. Расскажем вкратце, что случилось с
героями,  с  которыми мы познакомились в  этой повести,  и затем пожмем друг
другу руки и на время расстанемся.
     Вернемся к нашим любимым младшим священникам, о которых мы так долго не
упоминали. Кто из вас самый достойный и скромный - шаг вперед!
     Я вижу, Мелоун сразу откликнулся на наш призыв: он тотчас узнал себя по
нашему описанию.
     Нет,  Питер Огест,  говорить о тебе нечего,  да и незачем. Трогательная
повесть о  твоих делах и похождениях слишком невероятна,  чтобы кто-нибудь в
нее  поверил.  Разве ты  не  знаешь,  что у  взыскательной публики есть свои
причуды?  Неприкрашенная правда не  встретит сочувствия,  голых фактов никто
просто не  переварит.  Визг  живой,  настоящей свиньи в  наши дни  не  более
приятен,  чем и  во время оно.  И  если я поведаю о постигшей тебя жизненной
катастрофе,  то  публика  забьется  в  истерике  и  раздастся истошный крик:
"Скорее нюхательной соли и жженых перьев"!*
     ______________
     *  Эти  средства применялись прежде для приведения в  чувство человека,
потерявшего сознание.

     "Не может быть!"  -  кричали бы  одни.  "Ложь!"  -  вторили бы  другие.
"Неизящно!" -  единогласно решили бы все.  Заметь хорошенько,  Питер!  Когда
говоришь чистую,  неприкрашенную правду,  ее  всегда называют ложью.  От нее
отворачиваются,  ее гонят прочь,  отсылают в сиротский приют, тогда как плод
воображения, пустой вымысел, даже просто бред, - примут, приласкают, назовут
приличным,  милым, необыкновенно естественным; уродливый выдуманный подкидыш
получает все  ласки,  а  на  долю  настоящего родного  дитяти  остаются одни
колотушки.  Таковы порядки в этом мире,  Питер, и поскольку ты именно такой,
настоящий,   неотесанный,   неумытый  и   непослушный,   то  лучше  тебе  не
высовываться вперед.
     А теперь дорогу мистеру Суитингу.  Вот он идет под руку со своей миссис
Суитинг,   урожденной  мисс   Дорой  Сайкс,   самой  великолепной  и   самой
тяжеловесной  женщиной  во   всем  Йоркшире.   Они   поженились  при  весьма
благоприятных  обстоятельствах,   когда   мистер   Суитинг  начал   получать
достаточное жалованье,  чтобы жить  в  довольстве,  а  мистер Сайкс был  при
деньгах и  смог  дать  за  дочерью хорошее приданое.  Суитинги жили  долго и
счастливо, любимые прихожанами и многочисленными друзьями.
     Ну, кажется, на сей раз лакировка мне удалась!
     Теперь ваша очередь, мистер Донн. Приблизьтесь!
     Сей джентльмен, ко всеобщему удивлению, кончил гораздо лучше, чем можно
было предполагать.  Он тоже женился,  причем на весьма практичной, кроткой и
благовоспитанной маленькой женщине.  Женитьба пошла ему на  пользу:  он стал
образцовым семьянином и весьма деятельным приходским священником -  от более
высокого сана он сознательно отказался.  Церковные чаши и  блюда мистер Донн
полировал самыми лучшими полировальными порошками,  о  мебели алтаря и всего
храма  заботился с  рвением  обивщика и  столяра-краснодеревца.  Он  воздвиг
маленькую школу,  церквушку, уютное скромное жилище, - и все это было своего
рода совершенством.  Если бы единообразие и  вкус в архитектуре были тем же,
что постоянство и  серьезность в  религии,  то мистер Донн стал бы идеальным
пастырем своей христианской паствы! И еще в одном искусстве ни один смертный
не  мог  с  ним  сравниться -  в  искусстве  выпрашивать деньги.  Один,  без
посторонней помощи мистер Донн выпрашивал столько,  что  ему хватало на  все
его сооружения.  Действовал он на диво беззастенчиво, без всякого стеснения,
просил  у  всех  подряд,  и  у  бедных и  у  богатых,  начиная с  босоногого
мальчишки-батрака и кончая титулованным герцогом.  Он рассылал письма во все
концы -  и  к  старой королеве Шарлотте,  и  к принцессам,  ее дочерям,  и к
наследным герцогам,  ее сыновьям, и к принцу-регенту, и к лорду Каслри, и ко
всем членам тогдашнего кабинета.  Самое замечательное, что от каждой из этих
особ он хоть немного, да получал! Говорят, что даже у старой скупой королевы
Шарлотты он выклянчил пять фунтов,  а у царственного распутника, ее старшего
сына - две гинеи.
     Отправляясь за добычей,  мистер Донн забывал про стыд и  совесть.  Если
вчера вы  дали ему сто фунтов,  то  это еще не  значило,  что сегодня он  не
попросит у вас двести. Он говорил это прямо в глаза и почти всегда выманивал
у вас еще что-нибудь. Зачастую вы уступали, чтобы только от него отвязаться.
Но  вообще-то  говоря,  эти  деньги  он  тратил и  на  добрые дела,  принося
посильную пользу ближним.
     Пожалуй,  здесь  не  лишнее  упомянуть,  что  после  преждевременного и
неожиданного исчезновения Мелоуна,  -  вы  не  узнаете,  как  это случилось,
читатель,   вам   придется  поступиться  своим  любопытством  ради  любви  к
прекрасному и приятному,  -  его место в Брайерфилдском приходе занял другой
младший священник, тоже ирландец, некто мистер Макарти. Я счастлива сообщить
вам,  -  в полном соответствии с истиной,  -  что этого джентльмена в округе
настолько же  уважали,  насколько презирали Мелоуна,  что  он  проявил  себя
человеком столь  же  порядочным,  скромным  и  добросовестным,  сколь  Питер
показал себя  непристойным,  буйным  и...  последний эпитет лучше  опустить,
чтобы не выдать его тайну.
     Макарти усердно трудился.  Обе школы прихода,  воскресная и ежедневная,
расцвели и разрослись под его руководством,  как благородные оливы. Конечно,
как и  у  всех смертных,  у  него были недостатки,  однако это были слабости
столь  приличные,  простительные  и  понятные,  что  многие  назвали  бы  их
добродетелями.  Случай,  когда он обнаружил, что его пригласили на чашку чая
вместе с  каким-нибудь диссидентом,  мог на неделю выбить его из колеи;  вид
квакера,  не  снявшего шляпу  в  церкви,  или  мысль о  некрещеном создании,
похороненном  по  христианским  обычаям,  могли  совершенно  расстроить  его
здоровье и нарушить душевное спокойствие.  Во всех других отношениях это был
вполне здравомыслящий, старательный и милосердный человек.
     Я не сомневаюсь,  что любящая справедливость публика давно уже обратила
внимание на то,  что автор с преступной небрежностью ни словом не обмолвился
о  розысках,  поимке и достойном наказании злодея,  чуть не убившего Роберта
Мура.  Это  было  бы  прекрасной возможностью показать моим доброжелательным
читателям поучительный и одновременно волнующий спектакль с участием закона,
религии,  суда,  тюрьмы и, наконец, виселицы. Вам, читатель, этот спектакль,
может быть,  и понравился бы,  но мне нет. Я могла бы серьезно поссориться с
моим сюжетом,  и  тогда бы все пропало.  Поэтому я  радуюсь,  что сами факты
избавили меня от  столь тяжкого выбора.  Убийца так и  не был наказан по той
простой причине,  что он не был пойман, а это произошло оттого, что его и не
разыскивали.  Члены  магистрата хлопотали и  суетились,  словно  были  полны
решимости и  отваги,  но  так как сам Мур,  вместо того чтобы подстегивать и
направлять их,  как  бывало прежде,  все  еще лежал на  своей узкой постели,
посмеиваясь  исподтишка  над  всеми  их  усилиями,  -  каждая  черточка  его
бледного,   странного  лица  выражала  иронию,  -  они  передумали  и  после
выполнения  необходимых  формальностей  благоразумно  решили   считать  дело
оконченным.
     Мистер Мур отлично знал,  кто стрелял в  него,  и весь Брайерфилд тоже.
Это был не кто иной,  как Майк Хартли, полупомешанный ткач, о котором мы уже
упоминали,  - неистовый сектант-антиномист в религии и убежденный левеллер в
политике.  Через  год  после покушения на  Мура  бедняга скончался от  белой
горячки, и Роберт дал несчастной вдове гинею на его похороны.


        "x x x"

     Зима прошла;  за нею быстро промелькнула весна, то ясная, то пасмурная,
то солнечная,  то дождливая.  И вот мы в самом разгаре лета, в середине нюня
1812 года.
     Палящая жара.  Небеса -  бездонная лазурь и червонное золото. Эти цвета
отвечают   духу   времени,   отвечают   настроению  народов.   Юнец-исполин,
девятнадцатый век,  резвится;  молодой Титан для забавы играет утесами,  для
разминки двигает горы.  Этим летом Бонапарт на щите:  он идет со своей ратью
по русским лесам и полям.  С ним французы и поляки, итальянцы и дети Рейна -
всего шестьсот тысяч солдат.  Он движется на древнюю Москву,  но под стенами
древней Москвы его  ждет  суровый русский мужик.  Это  дикий и  непреклонный
воин!  Он  бесстрашно ожидает неотвратимую лавину.  Он верит в  снежные тучи
своей зимы. Безбрежная пустыня, ветры и метели уберегут его; Воздух, Огонь и
Вода помогут ему.  Кто  они?  Три грозных Архангела,  самые грозные из  всех
когда-либо стоявших перед троном Иеговы.  Закутанные в  белое,  подпоясанные
золотыми поясами,  они поднимают чаши,  наполненные Божьим гневом.  Их час -
час  отмщения,  их  клич -  клич повелителя духов,  гремящий подобно Божьему
гласу.
     - Вторгся ли ты в царство снега?  Узрел ли сокровища,  которые я сберег
во  дни смуты,  войны и  сражений?  Иди своим путем,  опрокинь на землю чашу
Божьего гнева!
     Так и сбылось:  земля потрескалась от огня, моря покраснели от пролитой
крови, острова потонули, горы сровнялись с землей.
     В  тот  год  лорд  Веллингтон возглавил армию в  Испании:  ради  своего
спасения испанцы  сделали его  генералиссимусом.  В  том  же  году  он  взял
Бадахос,   сражался  на   полях  Виттории,   овладел  Памплоной,   штурмовал
Сан-Себастьян и в том же году захватил Саламанку.
     Жители Манчестера!  Прошу  прощения за  столь  краткий перечень военных
действий,  но  ведь теперь это не  имеет значения!  Теперь лорд Веллингтон в
ваших глазах всего лишь дряхлый старец, и я даже думаю, что некоторые из вас
поговаривают,  будто он выжил из ума,  и  попрекают его тем,  что он жалок и
немощен.  Но лучше оглянитесь на себя!  Такие,  как вы, попирают ногами все,
что есть смертного в полубоге. Хороши герои! Что ж, смейтесь сколько угодно,
- ваши насмешки никогда не оскорбят его великое старое сердце.
     А  т