сидевшие на кухне трактира,  всполошились, услыхав его. "Видно,
на фабрике Мура что-то стряслось",  - решили они и, захватив с собой фонари,
поспешили всей  компанией на  фабрику.  Едва  эти  люди со  своими мигающими
фонарями ввалились всей  гурьбой во  двор,  как  послышался цокот  копыт,  и
сухопарый человечек в широкополой шляпе, сидя очень прямо на своей маленькой
косматой лошадке,  въехал  вслед  за  ними  бойкой  рысцой  в  сопровождении
"адъютанта" на коне покрупнее.
     Тем  временем Мур  оседлал верховую лошадь  и  с  помощью служанки Сары
осветил всю фабрику. На дворе теперь стало светло, как днем, и можно было не
опасаться никакой суматохи из-за  темноты.  Вскоре со  двора донесся неясный
гул многих голосов.  Из конторы вышел Мелоун,  предварительно обдав голову и
лицо холодной водой из кувшина,  -  эта благоразумная мера и внезапный испуг
прояснили его мозг,  слегка затуманенный щедрыми возлияниями. Он остановился
на  пороге конторы,  отвечая наобум на  вопросы,  сыпавшиеся со всех сторон;
шляпа его была сдвинута на затылок,  в правом кулаке он сжимал палку. Следом
за ним вышел и  Мур,  к которому тотчас же направил свою лошадку человечек в
широкополой шляпе.
     - Что вам нужно, Мур? Я так и знал, что нынче ночью мы вам понадобимся,
- мы с этим воякой, - он ласково потрепал лошадку по загривку, - да и Том на
боевом коне. Как услышал я звон, уж не мог усидеть на месте и оставил Болтби
заканчивать свой ужин в  одиночестве.  Но где же враг?  Я  что-то не вижу ни
масок,  ни  вымазанных сажей физиономий{31},  да  и  окна все целы.  На  вас
нападали, или вы только ждете этого?
     - Вовсе нет! Никто не нападал, и ничего я не жду, - невозмутимо ответил
Мур.  -  Я  приказал ударить в  колокол потому,  что  мне  нужно кое-кого из
соседей  оставить  здесь,   а   самому  с  двумя-тремя  другими  поехать  на
Стилброскую пустошь.
     - Зачем? Встречать фургоны?
     - Фургоны прибыли час тому назад.
     - Значит, все в порядке. Что же вам еще нужно?
     - Они приехали порожними,  а  Джо Скотт и  остальные сброшены в  канаву
вместе с машинами. Почитайте это письмецо...
     Хелстоун принялся внимательно изучать уже известный нам документ.
     - Гм!  Они  попотчевали вас  тем  же,  чем  потчуют  и  других!  Однако
пострадавшие, я полагаю, жаждут избавления. Пустошь - неподходящее место для
ночевки в  такое ненастье.  Мы  с  Томом проводим вас,  ну,  а  Мелоун пусть
остается здесь  охранять фабрику.  Что  это  с  ним?  Глаза у  него  вот-вот
выскочат из орбит.
     - Он ел бараньи отбивные.
     - Вот как!  Питер Огест,  будь осторожнее; не ешь больше отбивных. Тебе
поручается этот дом. Почетное поручение!
     - А кто-нибудь еще останется со мной?
     - Выбирай кого угодно!  Ну-с,  друзья мои,  кто  из  вас хочет остаться
здесь,  а  кто не  прочь отправиться со мной в  Стилбро на помощь несчастным
пострадавшим?
     Всего  трое  вызвались идти;  остальные предпочли остаться.  Когда  Мур
садился на  лошадь,  мистер Хелстоун шепотом осведомился,  не  забыл  ли  он
припрятать отбивные от Мелоуна.  Мур утвердительно кивнул, и маленький отряд
двинулся в путь.


        "ГЛАВА III"

                                Мистер Йорк

     Хорошее настроение зависит обычно не  только от того,  что происходит в
нас самих,  но и от всего, что окружает нас, совершается вокруг нас. Я делаю
это банальное замечание потому,  что,  как мне известно,  и  Хелстоун и  Мур
выехали из  ворот  фабричного двора во  главе маленького отряда в  наилучшем
расположении духа.  Когда свет фонаря (каждый из  пешеходов нес  по  фонарю)
падал на смуглое лицо Мура,  видно было, что оно дышит оживлением, что глаза
его необычно блестят;  да  и  суровые черты мистера Хелстоуна преобразились,
озаренные ликованием.  Однако непогожая ночь и опасное предприятие не должны
были бы веселить тех,  кто мокнул под дождем и рисковал жизнью. Если бы хоть
один из участников нападения в Стилбро увидел этот отряд,  он,  конечно,  не
отказал бы себе в удовольствии пристрелить Мура или священника из-за угла; и
те  это знали,  но опасность только воодушевляла их,  ибо у  людей этих были
стальные нервы и закаленные сердца.
     Я  и сама знаю,  читатель,  что священника как пастыря душ человеческих
украшает не воинственность,  а миролюбие;  я помню,  какова его миссия,  чье
слово он  доносит до  нас,  по чьим стопам следует;  и  все же,  если ты сам
ненавидишь духовенство,  не думай, что и я готова по твоему примеру вступить
на безотрадный,  печальный путь отступничества; не думай, что и я присоединю
свой голос к твоим проклятиям,  проклятиям,  в сущности,  мелким и огульным,
или что я разделю твою лютую,  но неразумную ненависть к духовным лицам; что
я,  подняв глаза и  руки к  небу вместе с  Сапплхью или же крича во всю мощь
своих  легких  вместе с  Барраклу,  примусь обличать и  клеймить дьявольское
отродье - священника Брайерфилда.
     А ведь,  в сущности,  он был вовсе не дьяволом,  а просто человеком,  к
несчастью,  не понявшим своего призвания:  ему следовало бы стать воином,  а
обстоятельства сделали его священником.  Это был добросовестный,  неподкупно
честный,   храбрый,   крутой  в  обхождении,   строгий  человек  трезвого  и
проницательного   ума,    с    железным    характером,    лишенный   чувства
снисходительности к ближним,  суровый, непреклонный в своих пристрастиях, но
достойный,  искренний и верный своим убеждениям.  Мне кажется, читатель, что
люди  не  всегда  созданы  для  своей  профессии и  иному  профессия его  не
подходит,  как платье, сшитое не по мерке, поэтому я и не собираюсь осуждать
Хелстоуна,  хоть  он  и  отчаянный вояка  по  характеру;  правда,  многие из
прихожан его ненавидели,  зато другие души в  нем не  чаяли,  как это всегда
бывает с теми,  кто слишком снисходителен к друзьям и нетерпим к врагам, кто
непоколебимо верен своим убеждениям, так же как и своим предубеждениям.
     Видя,  как  Мур  и  Хелстоун едут  рядом,  оба  в  отличном настроении,
объединенные одной целью,  можно было  бы  предположить,  что  они  дружески
беседуют. Ничуть не бывало! Этим двум желчным, суровым людям редко случалось
встретиться без того, чтобы не поспорить. Нередко яблоком раздора им служила
война. Хелстоун был рьяным тори{33}, а Мур - заядлым вигом; во всяком случае
он разделял точку зрения вигов на войну (виги были ее противниками), ибо тут
были   затронуты  его   собственные  интересы,   а   вопросы  торговли  были
единственным, что его интересовало в британской политике. Он не мог отказать
себе   в   удовольствии  побесить   Хелстоуна,   высказывая   уверенность  в
непобедимости Бонапарта,  в бессилии Англии и всей Европы тягаться с ним,  и
заявил с  полнейшим хладнокровием,  что сопротивляться ему бесполезно и  что
вскоре  он  разделается  с  последним  противником  и  станет  безраздельным
властителем мира.
     Подобного  рода  суждения  обычно  выводили  Хелстоуна  из  себя;   но,
вспоминая,  что Мур чужеземец,  выходец из  другой страны,  что в  его жилах
английская  кровь  испорчена  инородной  примесью,  он  крепился,  сдерживая
желание отколотить собеседника.  Отчасти же его негодование умерялось и тем,
что самоуверенный тон Мура и  его постоянная желчность внушали ему известное
уважение.
     Путники свернули на дорогу к Стилбро;  и тут в лицо им ударил встречный
ветер и захлестали струи дождя.  Мур,  словно подстрекаемый колючим дождем и
порывами ветра, пустился донимать своего собеседника пуще прежнего.
     - Вас все еще радуют известия с Пиренейского полуострова?
     - Я вас не совсем понимаю, - хмуро ответил священник.
     - Вы все еще верите в вашего Ваала - лорда Веллингтона{34}?
     - Что вы хотите этим сказать?
     - Вы  все  еще  верите,  что  этот  кумир  Англии с  деревянным лицом и
каменным сердцем властен ниспослать на французов небесный огонь и  истребить
их дотла?
     - Да,  я  верю,  что Веллингтон сбросит в море всех маршалов Бонапарта,
стоит ему захотеть.
     - Но,  дорогой мой сэр,  не  можете же  вы всерьез так думать!  Маршалы
Бонапарта  -  великие  полководцы,  и  ими  руководит величайший гений;  ваш
Веллингтон ничем не  примечательный,  самый что ни на есть заурядный военный
педант,  а  наше невежественное правительство на каждом шагу связывает его и
без того медлительные действия.
     - Веллингтон  -  воплощение британского духа,  защитник  правого  дела,
достойный представитель могучей, решительной, умной и честной нации.
     - Под  правым делом вы,  как  видно,  подразумеваете не  что иное,  как
восстановление  жалкого  Фердинанда{34}  на  престоле,   который  он  покрыл
позором;  достойный  представитель честного  народа  напоминает  мне  тупого
пастуха на службе у  не менее тупого фермера;  а им противостоит непобедимый
гений, победоносный титан.
     - На  законную  власть  посягает  захватчик;   скромный,   прямодушный,
справедливый  народ   отважно  обороняется  против  ополчившегося  на   него
хвастливого,  вероломного, себялюбивого и коварного честолюбца. Боже, помоги
правому!
     - Бог чаще помогает сильному.
     - Что?  Неужели же горстка израильтян{34}, стоявших станом на азиатской
стороне Черного моря, которое они перешли, даже не замочив ног, была сильнее
полчищ  египетских,  расположившихся на  африканском  берегу?  Или  их  было
больше?  Или  они  оказались  лучше  снаряжены?  Одним  словом  -  были  они
могущественнее?  Молчите,  Мур,  а  не то вы солжете.  Это была жалкая кучка
измученных рабов; на протяжении четырех веков их угнетали тираны; часть этой
и  без  того  небольшой горстки  составляли беспомощные женщины  и  дети,  а
грозные  военачальники-эфиопы  гнали  войско  египетское  вслед  за  ними  в
расступившееся море, и эфиопы эти были сильны и свирепы, как ливийские львы;
у  них  были  колесницы и  мечи,  а  бедные иудейские странники были пешими,
большинству из них оружием служили пастушьи посохи да кирки каменотесов;  их
кроткий и  великий вождь держал в  руках только жезл;  но вспомните,  Роберт
Мур,  -  их  дело было правое;  бог брани был на  их стороне,  а  фараоновым
воинством командовали греховность и падший ангел,  -  и кто восторжествовал?
Вы сами знаете:  "И избавил Господь в день тот Израильтян из рук Египтян,  и
увидели сыны  Израилевы Египтян мертвыми на  берегу моря" и  "Пучины покрыли
их;  они пошли в глубину,  как камень". Десница Господня прославилась силою;
десница твоя, Господи, сразила врага.
     - Все  это  так,  только  сравниваете вы  неправильно:  Франция  -  это
Израиль, Наполеон - Моисей. Пресыщенная Европа с ее одряхлевшими империями и
насквозь прогнившими королевскими династиями - растленный Египет; доблестная
Франция - это двенадцать колен израилевых{35}, а ее энергичный завоеватель -
сам Моисей.
     - Не считаю нужным отвечать вам.
     Мур продолжал вполголоса, как бы рассуждая сам с собой:
     - О да!  В Италии он был велик,  как Моисей! Только он и смог возродить
народы.  Не  понимаю,  как  мог победитель в  битве при Лоди{35} согласиться
стать императором - такой нелепый, грубый обман... И почему страна, когда-то
именовавшая себя республикой,  снова впала чуть ли  не в  рабство.  За это я
презираю Францию!  Если бы  Англия продвинулась по  пути цивилизации так  же
далеко, как Франция, она не повернула бы вспять столь постыдно!
     - Словом,  вы хотите доказать,  что кровавая французская республика все
же лучше этой нелепой французской империи? - грозно спросил Хелстоун.
     - Ничего я  не хочу доказывать,  но у меня есть свое мнение о Франции и
Англии,  о революциях,  цареубийствах и восстановлении монархии, о священном
праве  монархов,  за  которое вы  ратуете в  своих  проповедях,  и  о  долге
непротивления властям, и о разумности войн...
     Но  тут  рассуждения Мура были прерваны тарахтеньем двуколки,  которая,
поравнявшись с ними,  внезапно остановилась посреди дороги;  Мур и Хелстоун,
увлеченные спором, не заметили ее приближения. Кто-то крикнул:
     - Эй, хозяин, фургоны доехали?
     - Ты ли это, Джо?
     - Он, он самый! - раздался другой голос.
     Вооруженные фонарями  пешеходы  немного  отстали  от  всадников,  но  в
двуколке мерцал свой фонарь и можно было разглядеть двух ездоков.
     - Возвращаю твоего Джо Скотта,  правда,  в  плачевном виде;  я нашел на
пустоши его и еще троих. Что ты мне дашь за то, что я доставил его в целости
и сохранности?
     - Что же,  скажу спасибо.  Я готов потерять кого угодно, только не его;
но я как будто узнаю голос мистера Йорка, - это вы?
     - Я,  я,  дружище! Ехал я домой с базара в Стилбро и только добрался до
середины пустоши,  а  нахлестывал я  коня  вовсю,  теперь,  говорят,  дороги
небезопасны (спасибо нашим властям), как вдруг слышу - стонет кто-то. Другой
на моем месте поскорее дал бы тягу,  а  я остановился;  чего мне бояться?  В
наших краях не найдется никого,  кто вздумал бы напасть на меня,  а  найдись
такой озорник -  я тоже не останусь в долгу.  Вот я и спрашиваю: "Что-нибудь
стряслось с  вами?"  -  "Еще как стряслось",  -  отвечает мне голос,  словно
из-под  земли.  "Да говорите толком -  в  чем дело?"  -  "Ничего особенного,
только лежим все  четверо в  канаве",  -  отвечает мне Джо так спокойно.  Я,
конечно,  решаю,  что  все  они  пьяны,  принимаюсь стыдить  их,  приказываю
вылезать из  канавы,  а  не то,  мол,  попробуете моего кнута.  "Мы бы давно
отсюда выбрались,  да у нас ноги связаны".  Ну, я мигом спустился в канаву и
перерезал веревки перочинным ножом;  Джо захотел поехать со  мной,  чтобы по
дороге рассказать обо всем, а остальные бегут где-то сзади...
     - Ну, спасибо, очень вам благодарен, мистер Йорк!
     - Неужели? Не может быть! Но вот подоспели и все остальные. Ба! Там еще
кто-то идет?  Бог ты мой,  люди с факелами, прямо-таки воинство Гедеона{36}.
Ну,  раз и пастырь наш оказался здесь,  -  добрый вечер,  мистер Хелстоун! -
значит, все в порядке.
     На приветствие человека в двуколке мистер Хелстоун ответил весьма сухо;
тот продолжал:
     - Нас  тут  собралось одиннадцать сильных мужей.  Есть у  нас  лошади и
колесницы.  Попадись нам  только  эти  оборванцы!  Уж  мы  бы  их  одолели и
прославились бы не хуже Веллингтона,  -  надеюсь, это сравнение вам по душе,
мистер Хелстоун?  А  какую пищу  дали бы  мы  газетам и  как  бы  прославили
Брайерфилд!  Впрочем,  уже и  так этому делу должны отвести столбец,  а то и
полтора в "Курьере Стилбро".
     - Это  я  вам  обещаю,  мистер Йорк,  я  сам  напишу статью,  -  сказал
священник.
     - Разумеется!  Вот и отлично!  И не забудьте позаботиться о том,  чтобы
негодяи,  которые переломали машины и связали Джо Скотта,  были повешены без
отпущения грехов. За такие дела полагается виселица.
     - Если бы  их  судил я,  у  меня с  ними был  бы  короткий разговор,  -
вскричал Мур,  - но пусть еще погуляют на свободе - может, сами сломают себе
шею!
     - Что? Ты хочешь оставить их в покое? Это серьезно?
     - Я хочу сказать,  что не буду особенно стараться изловить их.  Но если
хоть один повстречается мне на пути...
     - Ты его сцапаешь,  конечно.  Но тебе,  видно,  хотелось бы,  чтобы они
натворили что-нибудь посерьезнее, и тогда уж ты с ними рассчитаешься сполна.
Но  пока  довольно  об  этом.  Мы  уже  у  дверей  моего  дома,  и  надеюсь,
джентльмены,  что вы  не откажетесь заглянуть ко мне?  Вам всем не мешало бы
отдохнуть и перекусить...
     Мур и  Хелстоун начали было отказываться,  но  хозяин дома приглашал их
так  радушно,  ночь была такой ненастной,  а  окна возвышавшегося перед ними
дома,  затянутые легкими муслиновыми занавесками,  светились так приветливо,
что они позволили уговорить себя.
     Выйдя из  двуколки и  передав экипаж на  попечение слуги,  Йорк  провел
своих гостей в дом.
     Следует заметить,  что мистер Йорк любил разнообразить свою речь. То он
говорил с резко выраженным йоркширским акцентом,  то на чистейшем английском
языке.  Неровность отличала и его обращение с людьми:  подчас он был учтив и
приветлив,  а  подчас груб и суров.  По его поведению и манере разговаривать
трудно  было  бы  определить его  положение  в  обществе.  Но,  быть  может,
внутреннее убранство его дома подскажет нам кое-что.
     Работникам он  предложил пройти  на  кухню,  сказав,  что  распорядится
угостить  их.  Мур  и  Хелстоун  вошли  в  парадный  подъезд  и  очутились в
вестибюле,  устланном  коврами  и  увешанном  картинами чуть  не  до  самого
потолка.  Затем их провели в  просторную гостиную,  где в камине пылал яркий
огонь.  В  этой комнате вам сразу становилось веселее на  душе,  и  отрадное
впечатление только усиливалось,  когда вы принимались ее рассматривать;  она
не  была обставлена роскошно,  но на всем лежал отпечаток необычайно тонкого
вкуса -  вкуса путешественника,  ученого и аристократа.  Стены были украшены
видами   Италии,   причем   каждая   картина  представляла  собой   истинное
произведение искусства; все это были подлинники, и очень ценные: сразу видно
было,  что собирал их знаток.  Даже при свечах ярко-синее небо, зыбкие дали,
голубой воздух,  который,  казалось,  трепетал между  холмами,  свежие  тона
зелени и  прихотливая игра света и теней ласкали глаз;  на фоне этих залитых
солнцем пейзажей разыгрывались пасторальные сценки.  На диване лежала гитара
к ноты; были в комнате камеи и прелестные миниатюры; на камине стояли вазы в
греческом стиле.  В  двух  изящных книжных шкафах были аккуратно расставлены
книги.
     Мистер Йорк попросил гостей садиться;  позвонив в колокольчик, он велел
слуге принести вино и  позаботиться о  том,  чтобы на  кухне хорошо угостили
работников.  Однако  священник продолжал стоять;  казалось,  в  этой  уютной
комнате ему было не по себе; отказался он и от вина, предложенного хозяином.
     - Как вам угодно,  -  сказал мистер Йорк.  -  Вам,  видно,  вспомнились
восточные обычаи,  -  вы не хотите пить и  есть под моим кровом из опасения,
что это обяжет вас к дружбе со мной?  Успокойтесь,  я не столь щепетилен или
суеверен.  Вы  можете выпить хоть  весь  графин или  угостить меня  бутылкой
лучшего вина из вашего погреба,  я все равно буду с вами спорить,  где бы мы
ни встретились - в церкви или в суде.
     - В этом я ничуть не сомневаюсь, мистер Йорк.
     - Мистер Хелстоун,  неужели вам в  вашем возрасте не тяжело гоняться за
бунтовщиками, да еще в такую непогоду?
     - Мне никогда не тяжело выполнять мой долг,  а в данном случае мой долг
- истинное удовольствие.  Поймать преступников - дело благородное, достойное
самого архиепископа.
     - Вас-то  оно  во  всяком случае достойно.  Но  где же  Мелоун?  Уж  не
навещает ли  он  больных и  страждущих?  Или тоже ловит преступников,  но  в
другом месте?
     - Он сторожит фабрику Мура.
     - Вот как!  Надеюсь,  Боб,  -  Йорк обернулся к  Муру,  -  ты  не забыл
оставить ему вина для храбрости? - И, не дожидаясь ответа, быстро продолжал,
по-прежнему  обращаясь к  Муру,  расположившемуся тем  временем в  старинном
кресле у камина:  -  А ну вставай,  Роберт!  Вставай, дружище! Здесь сижу я.
Усаживайся на  диван или на  любой стул,  только не сюда...  Это мое место и
больше ничье...
     - Почему вы так пристрастны к этому креслу,  мистер Йорк? - осведомился
Мур, лениво повинуясь приказанию.
     - Мой  отец любил его прежде меня -  вот тебе и  весь сказ.  Этот довод
ничуть не хуже доводов мистера Хелстоуна,  которые он приводит в  оправдание
многих своих взглядов.
     - Мур, вы собираетесь уходить? - спросил мистер Хелстоун.
     - Нет,  Мур еще не собирается,  -  вернее, я еще не собираюсь отпустить
его: этого скверного малого еще надо отчитать.
     - За что, сэр? В чем я провинился?
     - На каждом шагу наживаешь себе врагов.
     - А  мне-то  что!  Мне  безразлично -  любят  или  ненавидят меня  ваши
йоркширские болваны!
     - То-то и оно! Ты считаешь себя чужим среди нас! Отец твой, тот никогда
б