то богатые и влиятельные люди забыли о
вас?
     - Хватит,  Лина.  Вы напрасно думаете, что я добиваюсь милостей сильных
мира сего. Мне нужны только деньги, прочное положение, успех в делах.
     - Вы всего добьетесь своими достоинствами и талантом. Вам суждено стать
большим человеком - и вы им станете!
     - Если вы  говорите от  чистого сердца,  то  укажите мне способ достичь
такого благополучия.  Впрочем,  я  и  сам знаю этот способ не  хуже вас,  но
выйдет ли  что  из  моих усилий?  Боюсь,  что  нет!..  Мой удел -  бедность,
невзгоды,  банкротство. Жизнь совсем не такая, какой она представляется вам,
Лина.
     - Но вы такой, каким мне кажетесь.
     - Нет, не такой.
     - Значит, лучше?
     - Гораздо хуже.
     - Нет, лучше, я знаю: вы хороший.
     - Откуда вам это известно?
     - Я вижу это по вашему лицу; и я чувствую, что вы на самом деле такой.
     - Вы это чувствуете?
     - Да, всем сердцем.
     - Вот как!  Ваше суждение обо мне,  Лина,  идет от сердца,  а должно бы
идти от головы.
     - И  от  головы  тоже;  и  тогда  я  горжусь  вами,  Роберт.  Вы  и  не
представляете себе, что я о вас думаю!
     Смуглое лицо Мура покраснело;  легкая улыбка скользнула по  его  сжатым
губам, глаза весело заискрились, но он решительно сдвинул брови.
     - Не  преувеличивайте моих  достоинств,  Лина.  Мужчины  в  большинстве
случаев порядочные негодяи и весьма далеки от вашего представления о них;  я
не считаю себя ни выше, ни лучше других.
     - А  иначе я  бы вас на уважала,  именно ваша скромность и  внушает мне
уверенность в ваших достоинствах.
     - Уж не льстите ли вы мне?
     Он  порывисто повернулся к  ней  и  стал внимательно вглядываться в  ее
лицо, словно стремясь прочесть ее мысли.
     Она  засмеялась  и  только  мягко  уронила  "нет",  как  бы  не  считая
необходимым оправдываться.
     - Вам все равно, что я об этом думаю?
     - Да...
     - Вам так ясны ваши намерения?
     - Мне кажется, да.
     - А каковы же они, Каролина?
     - Высказать то,  что у  меня на  душе,  и  заставить вас лучше думать о
самом себе.
     - Убедив меня в том, что моя кузина - мой искренний друг?
     - Вот именно; я - ваш искренний друг, Роберт.
     - А я... впрочем, время и обстоятельства покажут, кем я смогу стать для
вас.
     - Надеюсь, не врагом, Роберт?
     Мур не успел ответить - в эту минуту Сара и ее хозяйка распахнули дверь
в кухню,  обе в сильном волнении. Пока мистер Мур беседовал с мисс Хелстоун,
у них возник спор относительно cafe au lait*.  Сара утверждала,  что в жизни
еще  не  видела такой бурды и  что  варить кофе  в  молоке -  это  расточать
понапрасну дары божьи;  что  кофе должно прокипеть в  воде,  -  так  уж  ему
положено. Мадемуазель же утверждала, что это - un breuvage royl** и что Сара
по серости своей не способна оценить его.
     ______________
     * Кофе, сваренное на молоке (франц.).
     ** Королевский напиток (франц.).

     Мур и  Каролина перешли в гостиную;  Гортензия еще с минуту задержалась
на  кухне,  дав  Каролине возможность повторить свой  вопрос:  "Надеюсь,  не
врагом,  Роберт?",  и Муру серьезно ответить ей тоже вопросом:  "Возможно ли
это?" Затем он сел за стол, усадив Каролину рядом с собой.
     Каролина едва  слышала полные негодования речи  Гортензии;  пространные
тирады относительно conduite ingigne de  cette  mechante creature* почти  не
достигали ее  ушей,  сливаясь со звоном посуды.  Роберт вначале посмеивался,
затем очень мягко и ласково принялся успокаивать сестру,  предлагая ей взять
в  служанки любую девушку из  фабричных работниц;  правда,  они  вряд ли  ей
подойдут,  так как большинство из  них не  имеет никакого понятия о  ведении
домашнего хозяйства; дерзкая, своевольная Сара, по всей вероятности, не хуже
большинства женщин ее сословия.
     ______________
     * Гнусного поведения этой злой девчонки (франц.).

     Мадемуазель с этим согласилась:  по ее мнению,  ces paysannes Anglaises
etait  toutes  insupportables*,  и  она  многое  отдала бы,  чтобы  иметь  в
услужении bonne cuisiniere Anversoise** в  высоком чепце,  короткой юбочке и
подобающих служанке скромных сабо,  -  девушку куда более приятную,  чем эта
наглая кокетка в пышном платье с сборками и даже без чепца на голове!  Сара,
не разделяя мнения св.  Павла,  что "женщине непристойно ходить с непокрытой
головой",  решительно  отказывалась прятать  под  полотняным или  муслиновым
чепцом  свои  пышные  золотистые волосы  и  любила укладывать их  в  высокую
прическу,  скрепляя сзади изящным гребнем,  а по воскресеньям еще и завивала
спереди.
     ______________
     * Все английские крестьянки невыносимы (франц.).
     ** Хорошую кухарку из Антверпена (франц.).

     - А  и  в  самом деле,  не  выписать ли тебе служанку из Антверпена?  -
предложил Мур; суровый на людях, он был, в сущности, очень добрым человеком.
     - Merci du cadeau!* -  был ответ.  -  Антверпенская девушка не выдержит
здесь и  десяти дней,  ее  спугнут насмешки фабричных coquines**.  -  Затем,
смягчившись,  она добавила:  -  Ты очень добр,  дорогой брат,  прости, что я
погорячилась,  но  уж  очень мне  тяжко приходится;  что ж,  видно,  так мне
суждено; помнится, и незабвенная наша матушка немало с ними мучилась, хотя к
ее  услугам были лучшие служанки Антверпена.  Служанки всегда и  везде народ
испорченный и грубый.
     ______________
     * Спасибо за подарок! (франц.)
     ** Негодяек (франц.).

     Мур тоже помнил кое-что о страданиях незабвенной матушки;  она была ему
хорошей матерью, и он чтил ее память, но не мог забыть и о том, сколько жару
задавала она у  себя на кухне в  Антверпене так же вот,  как и преданная ему
сестрица здесь,  в Англии. Поэтому он промолчал, и разговор оборвался, а как
только посуда была убрана, Мур принес Гортензии ноты и гитару, чтобы немного
утешить ее, - он знал, что это было лучшим средством ее успокоить, когда она
выходила из себя,  - заботливо расправил у нее на шее ленту и попросил спеть
любимые песни их матери.
     Ничто не действует на человека столь благотворно,  как участие; раздоры
в семье ожесточают,  а согласие смягчает. Гортензия, довольная и благодарная
брату, выглядела в ту минуту даже изящной и почти красивой: кислое выражение
лица исчезло,  его сменила sourire plein de bonte*.  Она с  большим чувством
спела несколько песен.  Они  напомнили ей  о  матери,  к  которой она питала
искреннюю привязанность,  напомнили о  днях ее  юности.  Она  заметила,  что
Каролина слушает ее с простодушным удовольствием, и еще больше повеселела. А
восклицание:  "Если бы я могла петь и играть, как Гортензия!", вырвавшееся у
Каролины,  окончательно довершило  метаморфозу  и  сделало  мадемуазель  Мур
очаровательной до конца вечера.
     ______________
     * Улыбка, полная доброты (франц.).

     Правда,  Каролине  пришлось  выслушать небольшое поучение  о  том,  что
только  хотеть  недостаточно,  что  необходимо  добиваться  желаемого.  Было
сказано,  что подобно тому как Рим был построен не  в  один день,  так же  и
музыкальное образование мадемуазель Мур было приобретено не за одну неделю и
не только благодаря желанию,  -  для этого потребовалось немало усилий;  она
всегда славилась усердием, прилежанием, и учителя отмечали в ней редчайшее и
приятнейшее сочетание таланта и  трудолюбия.  Мадемуазель всегда становилась
словоохотливой, как только речь заходила о ее достоинствах.
     Наконец,   исполнившись   блаженного   самодовольства,   умиротворенная
Гортензия взялась за вязание.  Вечером, при спущенных шторах, озаренная ярко
пылавшим камином и мягким светом лампы, маленькая гостиная выглядела веселой
и уютной. Это, видимо, чувствовали все трое, и все они казались счастливыми.
     - Чем же нам теперь заняться,  Каролина?  -  спросил Мур,  снова садясь
возле своей кузины.
     - Чем же нам заняться, Роберт? - шутливо повторила она. - Решайте сами.
     - Не сыграть ли в шахматы?
     - Нет.
     - В триктрак или в шашки?
     - Нет, нет, оба мы не любим таких игр, когда приходится молчать.
     - Пожалуй, вы правы; так посплетничаем?
     - О  ком?  Мы  никем не интересуемся настолько,  чтобы разбирать его по
косточкам.
     - Что верно,  то  верно.  Может быть,  это звучит нелюбезно,  но должен
признаться, меня никто не интересует.
     - И меня тоже.  Но вот что странно: хотя нам не нужен сейчас третий, то
есть я  хочу сказать четвертый,  -  она поспешно бросила смущенный взгляд на
Гортензию,  -  как  все  счастливые люди,  мы  эгоистичны и  нам нет дела до
остального мира, все же нам приятно было бы кинуть взгляд в прошлое, вызвать
к  жизни тех,  кто проспал не  один век в  могилах,  -  хотя и  от их могил,
наверное,  давно уже не осталось и  следа,  -  услышать их голос,  узнать их
мысли, их чувства.
     - Кого же мы выберем в собеседники? И на каком языке будет он говорить?
На французском?
     - Нет,  ваши  французские предки не  умеют  говорить таким возвышенным,
торжественным и  в то же время волнующим сердце языком,  как ваши английские
праотцы.  На  сегодняшний вечер  вы  станете  чистокровным англичанином.  Вы
будете читать английскую книгу.
     - Старинную книгу?
     - Да,  старинную книгу, любимую вами, а я выберу в ней то, что созвучно
вашей натуре.  Книга эта разбудит вашу душу и  наполнит ее музыкой,  подобно
искусной руке,  коснется струн вашего сердца,  и  струны эти зазвучат;  ваше
сердце,  Роберт,  -  это лира, но жребий ваш не исторгает из него сладостных
звуков,  подобно менестрелю;  оно  часто  молчит;  пусть  же  великий Вильям
коснется его, и струны зазвучат прекрасными английскими мелодиями.
     - Вы хотите, чтобы я читал Шекспира?
     - Вы  должны  приобщиться к  его  мыслям  и  услышать его  голос  своим
сердцем; вы должны принять в свою душу частицу его души.
     - Словом,  это  чтение должно сделать меня чище и  возвышеннее?  Должно
повлиять на меня так, как влияют проповеди?
     - Оно должно взволновать вас,  вызвать в  вас новые чувства;  вы должны
увидеть себя во всей полноте:  не только свои хорошие,  но и дурные,  темные
стороны...
     - Dieu!  Que dit-elle!* -  воскликнула Гортензия. Она считала петли, не
прислушиваясь к разговору, но эти два слова неожиданно резанули ей слух.
     ______________
     * Что такое она говорит! (франц.)

     - Оставь ее,  сестра, пусть говорит свободно все, что ей хочется, - она
любит пожурить твоего брата,  но меня это очень забавляет,  так что не мешай
ей.
     Каролина тем временем взобралась на стул,  порылась в  книжном шкафу и,
найдя нужную книгу, снова подошла к Роберту.
     - Вот вам Шекспир,  - сказала она, - и вот "Кориолан". Читайте, и пусть
чувства,  которые он  пробудит в  вас,  откроют вам,  как  велики вы  и  как
ничтожны.
     - А  вы  садитесь  рядом  со  мной  и  поправляйте меня,  если  я  буду
неправильно произносить слова.
     - Я буду вашей учительницей, а вы моим учеником?
     - Ainsi, soit-il!*
     ______________
     * Пусть будет так! (франц.)

     - А Шекспир - предмет, который нам предстоит изучить?
     - По-видимому, так.
     - И вы откажетесь от своего французского скептицизма и насмешливости? И
не будете думать, что ничем не восхищаться - признак высокой мудрости?
     - Ну, не знаю...
     - Если я  это замечу,  я отниму у вас Шекспира и,  оскорбленная в своих
лучших чувствах, надену шляпу и тут же отправлюсь домой.
     - Садитесь, я начинаю.
     - Подожди минутку,  брат,  -  вмешалась Гортензия.  - Когда глава семьи
читает,  дамам следует заниматься рукоделием.  Каролина, дитя мое, бери свое
вышивание; ты успеешь вышить за вечер две-три веточки.
     Лицо Каролины вытянулось.
     - Я плохо вижу при свете лампы, глаза у меня устали, да я и не способна
делать два  дела сразу.  Если я  вышиваю,  я  не  слышу чтения;  если слушаю
внимательно, я не могу вышивать.
     - Fi, donc! Quel enfantillage!* - начала было Гортензия, но тут Мур, по
своему обыкновению, мягко вступился за Каролину:
     ______________
     * Фу! Говоришь как маленькая!! (франц.)

     - Позволь ей сегодня не заниматься рукоделием;  мне хочется,  чтобы она
как  можно  внимательнее следила за  моим  произношением,  а  для  этого  ей
придется смотреть в книгу.
     Мур  положил книгу между собой и  Каролиной,  облокотился на  спинку ее
стула и начал читать.
     Первая же  сцена "Кориолана" захватила его,  и,  читая,  он  все больше
воодушевлялся.  Высокомерную речь Кая Марция перед голодающими горожанами он
продекламировал с большим подъемом.  Хоть он и не высказал своего мнения, но
видно было,  что непомерная гордость римского патриция находит отклик в  его
душе. Каролина подняла на него глаза с улыбкой.
     - Вот  сразу и  нашли темную сторону,  -  сказала она.  -  Вам по  душе
гордец, который не сочувствует своим голодающим согражданам и оскорбляет их.
Читайте дальше.
     Мур продолжал читать.  Военные эпизоды не взволновали его;  он заметил,
что  все  это было слишком давно и  к  тому же  проникнуто духом варварства;
однако поединок между  Марцием и  Туллом Авфидием доставил ему  наслаждение.
Постепенно чтение совершенно захватило его; сцены трагедии, исполненные силы
и  правды,  находили отклик в  его душе.  Он забыл о  собственных горестях и
обидах и любовался картиной человеческих страстей,  видел, как живых, людей,
говоривших с ним со страниц книги.
     Комические сцены он читал плохо,  и Каролина,  взяв у него книгу,  сама
прочла их. Теперь они, видимо, ему понравились, да она и в самом деле читала
с  тонким пониманием,  вдохновенно и  выразительно,  словно природа внезапно
наделила ее этим даром.  Да и вообще, о чем бы она ни говорила в этот вечер:
о  вещах  незначительных или  серьезных,  веселых  или  грустных,  -  в  ней
светилось что-то  своеобразное,  непосредственное,  самобытное,  порывистое,
что-то  неуловимое и  неповторимое,  как неповторимы огнистая черта падающей
звезды,  переливный блеск  росинки,  очертание и  окраска  облачка  в  лучах
закатного солнца или струящаяся серебристая рябь ручейка.
     Кориолан в блеске славы;  Кориолан в несчастье;  Кориолан в изгнании, -
образы  сменяли  друг  друга  подобно исполинским теням;  образ  изгнанника,
казалось,  потряс воображение Мура.  Он  мысленно перенесся к  очагу в  доме
Авфидия  и  видел  униженного полководца,  -  еще  более  великого  в  своем
унижении,  чем прежде в своем величии;  видел "грозный облик", угрюмое лицо,
на  котором  "читается привычка к  власти",  "могучий корабль с  изодранными
снастями".  Месть Кая Марция вызвала у Мура сочувствие,  а не возмущение,  и
Каролина,  заметив  это,  снова  прошептала:  "Опять  сочувствие родственной
души".
     Поход  на  Рим,   мольбы  матери,  длительное  сопротивление,  наконец,
торжество добрых чувств над злыми,  - они всегда берут верх в душе человека,
достойного называться благородным,  -  гнев Авфидия на Кориолана за его, как
он  считал,  слабость,  смерть Кориолана и  печаль его великого противника -
сцены,  исполненные правды и силы,  увлекали в своем стремительном,  могучем
движении сердце и помыслы чтеца и слушательницы.
     Когда Мур закрыл книгу, наступило долгое молчание.
     - Теперь вы почувствовали Шекспира? - спросила наконец Каролина.
     - Мне кажется, да.
     - И почувствовали в Кориолане что-то близкое себе?
     - Пожалуй.
     - Вы не находите, что наряду с величием в нем были и недостатки?
     Мур утвердительно кивнул головой.
     - А  в чем его ошибка?  Что возбудило к нему ненависть горожан?  Почему
его изгнали из родного города?
     - А как вы сами думаете?
     - Я вновь спрошу:

                То гордость ли была, что при удачах
                Бессменных развращает человека;
                Иль пылкость, неспособная вести
                Весь ряд удач к одной разумной цели;
                Иль, может быть, сама его природа
                Упорная, не склонная к уступкам,
                Из-за которой на скамьях совета
                Он шлема не снимал и в мирном деле
                Был грозен, словно муж на поле брани?*
     ______________
     *  Перевод под редакцией A.A.Смирнова.  Остальные стихи даны в переводе
Ф.Л.Мендельсона.

     - Может быть, вы сами ответите, Сфинкс?
     - Все  вместе взятое;  вот  и  вам не  следует высокомерно обращаться с
рабочими;  старайтесь пользоваться любым  случаем,  чтобы их  успокоить,  не
будьте для них только неумолимым хозяином,  даже просьба которого звучит как
приказание.
     - Так вот как вы понимаете эту пьесу! Откуда у вас такие мысли?
     - Я желаю вам добра,  тревожусь за вас,  дорогой Роберт,  а многое, что
мне рассказывают в последнее время, заставляет меня опасаться, как бы с вами
не случилось беды.
     - Кто же вам обо мне рассказывает?
     - Дядя;  он  хвалит вашу  твердость и  решительность,  ваше презрение к
подлым врагам, ваше нежелание "подчиниться черни", как он говорит.
     - А вы считаете, что я должен был бы подчиниться?
     - Вовсе  нет!   Я  не  хочу,   чтобы  вы  унижались;   но  мне  кажется
несправедливым объединять всех бедных тружеников под общим и  оскорбительным
названием "черни" и смотреть на них свысока.
     - Да  вы  демократка,  Лина;  если бы  вас услышал дядюшка,  что бы  он
сказал?
     - Вы же знаете,  я редко разговариваю с дядей, тем более о таких вещах;
по  его  мнению,  для  женщины  существуют только  стряпня и  шитье,  а  все
остальное выше ее понимания, и незачем ей вмешиваться не в свое дело.
     - А  вы  думаете,  что разбираетесь в  этих сложных вопросах достаточно
хорошо, чтобы давать мне советы?
     - В том,  что касается вас,  я разбираюсь;  я знаю, для вас лучше, если
рабочие будут любить вас,  а не возненавидят,  уверена и в том, что добротой
вы скорее завоюете их уважение,  чем гордостью. Будь вы холодны или надменны
со мной или с Гортензией,  разве мы любили бы вас?  Когда вы бываете холодны
со мной,  как это подчас случается, я и сама не отваживаюсь быть приветливой
с вами.
     - Что  ж,  Лина,  вы  уже  преподали мне  урок языка и  морали,  слегка
коснувшись и политики.  Теперь моя очередь:  Гортензия говорила мне, что вам
пришлось по  вкусу  одно  стихотворение несчастного Андре Шенье,  "La  Jeune
Captive", и вы его выучили наизусть; вы все еще его помните?
     - Мне кажется, да.
     - Ну так прочитайте, не торопясь, тщательно следя за произношением.
     Каролина начала декламировать пленительные стихи Шенье,  и  ее дрожащий
голос  постепенно  становился все  более  уверенным;  особенно  выразительно
прочитала она последние строфы:

                Я только вышла в путь, - он весь передо мной,
                Зовет и манит вдаль тенистых вязов строй,
                Я первые лишь миновала.
                Пир жизни закипел, роскошен и широк;
                Но я пока смогла всего один глоток
                Отпить из полного бокала.
                Покамест для меня еще цветет весна,
                А мне хотелось бы все года времена
                Познать и увидать воочью;
                Цветок, сверкающий росой в родном саду,
                Я утро встретила, теперь полудня жду.
                Чтоб опочить лишь с солнцем, ночью.

     Мур  слушал,  опустив  глаза,  затем  украдкой поднял  их  на  девушку;
откинувшись в  кресле,  он  незаметно  для  нее  принялся  ее  разглядывать.
Разрумянившаяся,  с сияющими глазами, она была полна того оживления, которое
скрасило бы и невзрачную внешность;  но здесь такое слово неуместно.  Солнце
проливало свой  свет не  на  бесплодную сухую почву,  а  на  нежное цветение
юности.  Все черты ее лица были изящны,  весь ее облик дышал очарованием.  В
эту минуту -  взволнованная, увлеченная, полная воодушевления - она казалась
красавицей.  Такое лицо способно было пробудить не только спокойные чувства,
уважение или почтительное восхищение,  но и более нежн