дите, худеете, - продолжал Мур, - но дело не только
в  этом.  У  вас душа не на месте,  в  глазах тревога,  в  каждом движении -
беспокойство. Все это вам совершенно не свойственно.
     - Мистер Мур,  давайте оставим этот разговор. Вы подметили правильно, я
тревожусь.  Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Какая ненастная погода! Все
время дождь и дождь.
     - Вы -  и тревожиться!  Если уж мисс Килдар тревожится - значит, не без
причины.  Откройтесь мне. Дайте мне разобраться. Дело не в телесном недуге -
я  это подозревал.  Все случилось внезапно.  Я  даже знаю,  когда.  Я  сразу
заметил перемену. Вас терзает душевная боль.
     - Вовсе нет!  Все это не так серьезно,  -  просто нервы.  О, прошу вас,
поговорим о другом!
     - Сначала я должен разобраться в этом деле, и тогда поговорим о другом.
Душевной  тревогой  всегда  следует  с  кем-нибудь  поделиться,   тогда  она
рассеется.  Хотел  бы  я  обладать  даром  убеждения,  чтобы  уговорить  вас
открыться мне  по  своей воле.  Я  уверен,  что в  данном случае откровенная
исповедь исцелит вас.
     - Нет,  - коротко ответила Шерли. - Хотела бы я, чтобы это было так, да
боюсь, что все бесполезно.
     Шерли опустилась в кресло, уронила рукоделие на колени и, облокотившись
о стол, склонила голову на руку. Мур почувствовал, что первый шаг на трудном
пути сделан.  Шерли не шутила,  и эти ее слова были важным признанием. После
них она уже не могла утверждать, что ее ничто не мучит.
     Учитель подождал несколько минут,  чтобы она успокоилась и  собралась с
мыслями,  потом хотел было  продолжить свои  вопросы,  но,  едва открыв рот,
одумался и  промолчал.  Шерли подняла на него глаза.  Если бы в этот миг Луи
выдал  себя,  проявил хоть  какое-то  волнение,  она  снова замкнулась бы  в
упрямом молчании, но он казался спокойным, сильным и надежным другом.
     - Лучше я признаюсь вам,  -  проговорила Шерли,  -  чем моей тетке, или
кузинам,  или дядюшке.  Они поднимут такой шум,  а  я  больше всего на свете
боюсь  крика,   воплей,   суматохи.   Терпеть  не  могу,  когда  из-за  тебя
переворачивают все вверх дном. Сумеете вы перенести небольшое потрясение?
     - Перенесу и большое, если понадобится.
     На  лице Луи Мура не дрогнул ни один мускул,  но доброе сердце забилось
чаще  в  его  широкой груди.  Что-то  она  ему  скажет?  Какое  непоправимое
несчастье случилось с нею?
     - Если бы я  была вправе прийти прямо к  вам,  я бы не стала таиться ни
минуты, - продолжала Шерли. - Я бы все рассказала вам и спросила совета.
     - Почему же вы считали себя не вправе обратиться ко мне?
     - Может быть,  так и нужно было сделать,  но я не могла. Зачем было вас
беспокоить,  -  несчастие это касается только меня.  Я  хотела скрыть его от
всех,  но  меня не оставляли в  покое.  Повторяю:  я  не хочу быть предметом
всеобщих забот или  темой для  деревенских сплетен.  Тем  более что  все еще
может обойтись, - кто знает?
     Мур сидел как на  горячих угольях,  однако ни жестом,  ни взглядом,  ни
словом не выдавал своего нетерпения.  Его спокойствие передалось Шерли,  его
уверенность ободрила ее.
     - Пустяк может вызвать самые страшные последствия,  -  проговорила она,
снимая с руки браслет,  расстегивая и отворачивая рукав. - Взгляните, мистер
Мур!
     На  белой  руке  отчетливо виднелся  шрам  довольно  глубокий,  но  уже
подживший, похожий на нечто среднее между порезом и ожогом.
     - Во всем Брайерфилде я показываю это только вам,  потому что вы можете
выслушать меня спокойно.
     - В  этом маленьком рубце с  виду нет ничего страшного,  но  расскажите
мне, в чем дело.
     - Как он  ни  мал,  а  из-за него я  лишилась покоя и  сна,  похудела и
потеряла разум.  Из-за этого шрама я  должна предвидеть в  недалеком будущем
самое ужасное...
     Шерли застегнула рукав и надела браслет.
     - Вы понимаете,  как я  терзаюсь?  -  с  улыбкой спросил Луи Мур.  -  Я
человек терпеливый, но сердце мое так и стучит.
     - Что бы  ни  случилось,  вы будете моим другом,  мистер Мур?  Обещаете
поддержать меня своим хладнокровием? Не оставите на растерзание перепуганным
трусам?
     - Пока ничего не обещаю.  Расскажите,  что с  вами случилось,  а  после
требуйте чего угодно.
     - Рассказ будет коротким. Однажды, три недели назад, я пошла погулять с
Гертрудой и  Изабеллой.  Они вернулись домой раньше,  я  задержалась,  чтобы
поговорить с  Джоном,  а  потом постояла одна  на  дороге.  День  был  такой
приятный,  тихий,  болтовня этих девиц мне  наскучила,  и  я  не  спешила их
догнать.  Я стояла,  прислонившись к калитке,  думала о своем будущем и была
счастлива,  -  в то утро мне казалось, что все складывается так, как я давно
мечтала...
     "Понятно!  -  подумал про  себя Луи  Мур.  -  Весь предыдущий вечер она
провела с Филиппом Наннли".
     - Вдруг я услышала чье-то тяжелее дыхание,  -  продолжала Шерли.  -  По
дороге бежала собака. Я знаю почти всех соседских псов: это был Феб, один из
пойнтеров Сэма Уинна.  Несчастное животное бежало,  опустив голову,  высунув
язык,  и  казалось загнанным или  жестоко избитым.  Я  его поманила,  хотела
позвать его в  дом,  напоить и  покормить.  Я была уверена,  что с ним плохо
обошлись: мистер Сэм частенько хлещет своих пойнтеров без всякой жалости. Но
Феб был так испуган,  что не узнал меня;  когда я  хотела его погладить,  он
увернулся и укусил меня за руку.  Укусил глубоко, до крови, и тут же убежал,
тяжело дыша.  Сразу  вслед на  этим  я  увидела управляющего мистера Уинна с
ружьем в руках.  Он спросил,  не видала ли я собаку.  Я сказала,  что видела
Феба.  Тогда он сказал: "Советую вам посадить Варвара на цепь и предупредить
своих,  - пусть никто не выходит из дома. Я ищу Феба, чтобы его пристрелить,
а конюх ищет его на другой дороге. Феб взбесился".
     Луи Мур откинулся на спинку стула,  скрестив руки на груди. Мисс Килдар
развернула свою  шелковую канву  и  принялась вышивать недоконченный букетик
пармских фиалок.
     - И вы никому не сказали,  не позвали на помощь,  ничего не сделали? Вы
не пришли даже ко мне?
     - Я  уже  добежала до  дверей классной комнаты,  но  тут  мужество меня
оставило, и я решила, что лучше молчать.
     - Но почему?  Я  только и мечтаю о том,  чтобы быть вам хоть чем-нибудь
полезным.
     - Я не вправе что-либо от вас требовать.
     - Чудовищно! Неужели вы так ничего и не предприняли?
     - Отчего же!  Я сразу пошла в прачечную:  теперь,  когда в доме столько
гостей,   там  почти  каждый  день  стирают  и  гладят.   Служанка  зачем-то
отлучилась,  -  то ли загофрировать что-то,  то ли подкрахмалить,  - а я тем
временем взяла с  огня  утюг  и  прижала раскаленный докрасна угол  к  руке,
прижала крепко и как следует выжгла рану. Потом я ушла к себе наверх.
     - Неужели вы даже не застонали?
     - Просто не знаю. Мне было очень страшно, - куда девались уверенность и
твердость! Я была в смятении...
     - А казались такой спокойной!  За завтраком я сидел и прислушивался, но
у вас наверху все было тихо.
     - Я  сидела одна на кровати и думала,  как все было бы хорошо,  если бы
Феб не укусил меня!
     - Одна? Неужели вам так нравится одиночество?
     - Увы, одна.
     - Вы не терпите соболезнований!
     - Вы так думаете, мистер Мур?
     - С  вашим  сильным  характером  вы,  очевидно,  считаете,  что  можете
обойтись без чужих советов, помощи или чьего-либо общества.
     - Пусть будет так, если вам так нравится.
     Она улыбнулась,  не отрываясь от вышивания; пальцы ее работали быстро и
точно,  но вот ресницы ее затрепетали, глаза увлажнились и по щеке скатилась
слезинка.
     Луи  Мур  склонился  над  своим  столом,   двинул  стулом  и  переменил
положение.
     - Если я не прав,  -  сказал он странным, вдруг смягчившимся голосом, -
то в чем же тогда дело?
     - Не знаю.
     - Знаете, только не хотите сказать, все держите в себе.
     - Потому что об этом не стоит говорить.
     - Нет,  не  поэтому,  а  потому,  что вы требуете за свою откровенность
слишком высокой платы!  Вам кажется,  что никто не в состоянии заплатить эту
цену,  никто не обладает достаточным разумом,  силой и благородством,  чтобы
стать вашим советчиком.  По-вашему, во всей Англии нет человека, на которого
вы  могли бы  опереться,  и,  уж  конечно,  нет  никого,  кому  вы  могли бы
приклонить голову на грудь. Естественно, что вам приходится быть одной.
     - Если понадобится, я смогу прожить и одна. Но сейчас я думаю не о том,
как прожить,  а  о  том,  что придется умереть одной,  и это вызывает во мне
страх.
     - Вы боитесь,  что заразились бешенством,  боитесь мучительной, ужасной
агонии?
     Мисс Килдар кивнула.
     - Вы просто мнительны, как все женщины.
     - Две минуты назад вы восхваляли мой сильный характер.
     - Вы  -  истинная  женщина.  Если  разобрать  и  обсудить  этот  случай
спокойно, наверняка окажется, что вам нечего опасаться, - я в этом уверен.
     - Вашими бы устами да мед пить!  Я очень хочу жить,  если Бог дозволит.
Жизнь так прекрасна!
     - При  вашем характере,  с  вашим положением она  не  может быть  иной.
Неужели вы  действительно думаете,  что  заразились водобоязнью и  умрете от
бешенства?
     - Я ожидаю этого и прежде страшилась, но теперь я не боюсь.
     - Я тоже за вас не боюсь. Вряд ли в вашу кровь проник хоть один микроб,
но  если это  даже и  так,  уверяю вас,  при  вашей молодости и  безупречном
здоровье он  все равно не  причинит вам ни  малейшего вреда.  Кроме того,  я
постараюсь узнать, действительно ли собака взбесилась.
     - Не говорите никому, что она меня укусила!
     - Зачем  говорить,  если  я  уверен,  что  ее  укус  не  опаснее пореза
перочинным ножом?  Успокойтесь!  Видите,  я  спокоен,  а для меня ваша жизнь
дороже вечного блаженства. Посмотрите на меня!
     - Зачем, мистер Мур?
     - Я хочу взглянуть, утешились ли вы. Оставьте ваше вышивание, поднимите
голову.
     - Извольте...
     - Смотрите на меня. Благодарю вас! Ну как, туча рассеялась?
     - Я больше не боюсь.
     - Обрели вы свою прежнюю безмятежность?
     - Мне хорошо. Но я хочу, чтобы вы мне обещали...
     - Приказывайте.
     - Если то,  чего я ранее боялась,  все-таки произойдет, они меня просто
уморят.  Не улыбайтесь,  -  так оно и будет,  -  так всегда бывает.  Дядюшка
перепугается,  засуетится, замечется, и толку от него не будет никакого. Все
в  доме потеряют голову,  кроме вас,  поэтому прошу,  обещайте не  оставлять
меня.  Избавьте меня от мистера Симпсона,  и Генри тоже не впускайте ко мне,
чтобы он не огорчался. И прошу вас, прошу беречься самому, хотя вам я ничего
плохого не  сделаю,  я  уверена.  Врачей не пускайте даже на порог,  а  если
явятся -  гоните!  Не позволяйте ни старому,  ни молодому Мак-Терку касаться
меня даже пальцем и мистеру Грейвсу,  их коллеге,  тоже.  И, наконец, если я
буду... беспокойной... дайте мне сами, своей рукой сильный наркотик, хорошую
дозу опиума, чтобы подействовал наверняка. Обещайте мне исполнить все это!
     Мур  встал  из-за  стола и  несколько раз  прошелся по  комнате.  Потом
остановился за  креслом Шерли,  склонился над ней и  негромко,  торжественно
проговорил:
     - Обещаю сделать все, о чем вы просите, без всяких оговорок.
     - Если понадобится женская помощь,  позовите мою экономку миссис Джилл,
пусть оденет меня,  когда я умру. Она ко мне привязана. Она мне делала много
зла,  но  я  всякий раз ее  прощала.  Теперь она меня любит и  не  возьмет и
булавки:  мое  доверие  сделало  ее  честной,  снисходительность сделала  ее
добросердечной.  Теперь  я  уверена  в  ее  преданности,  мужестве и  любви.
Призовите ее,  если будет нужда,  но,  прошу вас,  не  допускайте ко мне мою
добрейшую тетушку и моих робких кузин. Обещайте!
     - Обещаю.
     - Вы  так  добры,  -  проговорила Шерли,  с  улыбкой поднимая глаза  на
склонившегося над ней Луи Мура.
     - Правда? Вы утешились?
     - Вполне.
     - Я буду с вами,  - только я и миссис Джилл, - в любом, в самом крайнем
случае,  если понадобится мое спокойствие и моя преданность.  Я не позволю к
вам прикоснуться ничьим трусливым или грубым рукам.
     - Вы все еще считаете меня ребенком?
     - Да.
     - Значит, вы меня презираете.
     - Разве можно презирать детей?
     - По  правде говоря,  мистер Мур,  я  совсем не так сильна и  уверена в
себе,  как думают люди, и мне совсем не безразлично участие других. Но когда
у меня горе, я боюсь поделиться им с теми, кого люблю, чтобы не причинить им
боль,  и  не  могу  признаться тем,  к  кому  я  равнодушна,  потому что  их
соболезнования мне безразличны.  И  все же  вы  не  должны смеяться над моей
ребячливостью:  если бы вы были так несчастны, как я все эти три недели, вам
тоже понадобилась бы помощь друга.
     - По-моему, все люди нуждаются в друзьях.
     - Все, в ком есть хоть крупица добра.
     - Но ведь у вас есть Каролина Хелстоун!
     - Да, а у вас - мистер Холл.
     - Согласен.  Есть еще миссис Прайор,  женщина умная и добрая,  в случае
нужды вы могли бы с ней посоветоваться.
     - А вы со своим братом Робертом.
     - Если  вас  подведет ваша  правая  рука,  вам  ее  заменит преподобный
Мэттьюсон Хелстоун,  на которого вы всегда можете опереться; откажет левая -
к вашим услугам Хайрам Йорк, эсквайр. Оба старика любят вас и уважают.
     - Зато  миссис Йорк  ни  к  кому  из  молодых людей не  проявляет такой
материнской заботы, как к вам. Не знаю, чем только вы покорили ее сердце, но
с вами она нежнее, чем со своими родными сыновьями. Наконец, у вас есть ваша
сестра Гортензия.
     - Похоже, что нам обоим не на что жаловаться.
     - Похоже.
     - Мы должны быть благодарны судьбе.
     - Разумеется.
     - И вполне удовлетворены.
     - Конечно.
     - Я,  со своей стороны,  вполне доволен и могу лишь благодарить судьбу.
Благодарность -  высокое чувство. Она наполняет сердце, но не разрывает его,
она  греет душу,  но  не  сжигает.  Я  люблю смаковать свое  счастье.  Когда
глотаешь его второпях, не чувствуешь вкуса.
     Луи  Мур  по-прежнему стоял за  креслом мисс Килдар и  смотрел через ее
плечо,  как под ее быстрыми пальцами расцветают на канве цветы,  обрамленные
зеленой листвой. После долгой паузы он снова спросил:
     - Итак, туча совсем рассеялась?
     - Без следа.  То,  что я есть сейчас,  и то, чем была два часа назад, -
совершенно разные люди.  Мне кажется,  мистер Мур,  что горе и тайные страхи
растут в тишине, как дети титанов, не по дням, а по часам.
     - Вы больше не станете втайне лелеять подобные чувства?
     - Нет, если мне позволят их высказать.
     - У кого вы собираетесь спрашивать "позволения", как вы сами сказали?
     - У вас.
     - Но почему?
     - Потому что вы бываете суровым и замкнутым.
     - Суровым и замкнутым?
     - Да, потому что вы горды.
     - Горд? Отчего же?
     - Мне бы самой хотелось это узнать. Скажите, будьте добры.
     - Возможно,  одна из причин в  том,  что я  беден:  бедность и гордость
часто идут рука об руку.
     - Какая прекрасная причина!  Я  была бы  в  восторге,  если бы  нашлась
вторая ей под пару. Постарайтесь найти ей достойную подругу, мистер Мур.
     - Пожалуйста.  Что вы думаете о сочетании суровой бедности и капризного
непостоянства?
     - Разве вы капризны?
     - Не я, а вы!
     - Клевета! Я тверда, как скала, постоянна, как Полярная звезда.
     - Иногда поутру я  гляжу в  окно и вижу прекрасную полную радугу,  ярко
сверкающую всеми  красками  и  озаряющую надеждой сумрачный небосклон жизни.
Час спустя,  когда я снова гляжу в окно, половина радуги уже исчезла, вторая
померкла.  А  вскоре на пасмурном небе не остается и следов этого радостного
символа надежды.
     - Мистер Мур,  вы не должны поддаваться таким изменчивым настроениям, -
это ваш самый большой недостаток. С вами никогда не знаешь, чего ожидать.
     - Мисс Килдар,  когда-то у меня целых два года была ученица,  которой я
очень дорожил.  Генри мне дорог,  но  она была еще дороже.  Генри никогда не
причинял мне неприятностей;  она -  частенько. Я думаю, двадцать три часа из
двадцати четырех она только и делала, что досаждала мне.
     - Она никогда не  бывала с  вами более трех или в  крайнем случае шести
часов кряду.
     - Иногда она  выливала чаи  из  моей  чашки  и  утаскивала еду  с  моей
тарелки,  оставляя меня  на  весь  день  голодным,  а  мне  это  было крайне
неприятно,  потому что  я  люблю  вкусно поесть и  вообще сторонник скромных
земных радостей.
     - Я  это знаю.  Я превосходно знаю,  какие кушанья вы любите,  знаю все
ваши самые лакомые блюда...
     - Но она портила мне эти блюда и заодно дурачила меня. Я люблю поспать.
В  давние времена,  когда я  еще  принадлежал самому себе,  ночи  никогда не
казались мне слишком длинными, а постель слишком жесткой. Она все изменила.
     - Мистер Мур!..
     - А  когда она отняла у  меня покой и радость жизни,  она сама покинула
меня -  совершенно спокойно,  хладнокровно, словно после всего этого мир мог
стать для меня таким же,  как прежде.  Я знал,  что когда-нибудь встречусь с
ней снова.  Почти через два года мы увиделись в доме, где она была хозяйкой.
Как же, вы думаете, она со мной обошлась, мисс Килдар?
     - Как прилежная ученица, хорошо усвоившая ваши уроки.
     - Она   приняла   меня   высокомерно,   воздвигла  между   нами   стену
отчужденности,   держала  меня  на  расстоянии  своей  сухостью,   надменным
взглядом, ледяною вежливостью.
     - Она  была прекрасной ученицей!  Ваша замкнутость научила ее  сухости.
Ваша  холодность научила ее  высокомерию.  Согласитесь,  сэр,  ваши уроки не
пропали даром!
     - Совесть,   честь  и  самая  жестокая  необходимость  заставляли  меня
держаться отчужденно,  сковывали меня,  как  тяжкие  кандалы.  Она  же  была
свободна - она могла быть великодушнее.
     - Она никогда не была достаточно свободна,  чтобы поступиться уважением
к самой себе, чтобы просить, ожидая отказа.
     - Значит,  она  была непостоянна,  потому что продолжала искушать меня,
как  прежде.  Когда мне  казалось,  что  я  уже привык думать о  ней,  как о
надменной  незнакомке,  она  вдруг  покоряла  меня  вспышкой  очаровательной
простоты,  согревала меня  теплом  ожившей симпатии,  дарила мне  час  такой
милой,  веселой и доброй беседы, что сердце мое снова раскрывалось перед ней
и  я  уже  не  мог изгнать ее  оттуда,  как не  мог закрыть перед нею двери.
Объясните, за что она меня мучила?
     - Ей  было невыносимо чувствовать себя отверженной.  А  потом иногда ей
просто приходило в  голову,  что в сырую холодную погоду классная комната не
такое уж  веселое место,  и  она  чувствовала себя обязанной заглянуть туда,
узнать,  не мерзнете ли вы с Генри, хорошо ли топится камин... А придя туда,
она уже не хотела уходить.
     - Но нельзя же быть такой непостоянной!  Если уж она приходила,  почему
бы ей не приходить почаще?
     - А вдруг она явится некстати?
     - Нет, это невозможно! Завтра вы будете уже не та, что сегодня.
     - Не знаю. А вы?
     - Я не безумец,  благороднейшая Вероника{458}! Можно провести один день
в грезах,  но на следующий день придется проснуться. Я проснусь в день вашей
свадьбы с сэром Филиппом Наннли.  Огонь хорошо освещает и вас и меня, - пока
я говорил,  я все время смотрел на вас в зеркало.  Взгляните,  какая разница
между нами! Мне тридцать лет, а выгляжу я много старше.
     - Вы слишком серьезны.  У вас такой тяжелый, угрюмый лоб, такое бледное
лицо! Мне вы никогда не казались юношей, тем более младшим братом Роберта.
     - В самом деле?  Я так и думал.  Попробуйте себе представить, что из-за
моего  плеча выглядывает красивая голова Роберта!  Какая противоположность с
моим тяжелым,  угрюмым лицом, не правда ли? О, вот оно! - Луи Мур вздрогнул:
звонили к обеду. - Вот уже полчаса я жду этого звука.
     Шерли встала.
     - Кстати,  мистер Мур,  -  проговорила она, ск