тивыми. Но разве этого довольно? Разве это означает "жить"? Разве не
мученичество такая вот жизнь,  отданная на  служение чужим людям из-за того,
что у вас нет ничего своего,  родного, чему вы могли бы посвятить свои силы,
- разве не скрывается за ней страдание,  неудовлетворенность,  пустота?  Мне
кажется,  это именно так. Разве добродетель состоит в самоотречении? Я в это
не   верю.   Чрезмерное  самоуничижение  порождает   деспотизм;   чрезмерная
уступчивость порождает  эгоизм.  Католическая религия  предъявляет  к  своим
служителям особенно суровые  требования полного самоотречения и  покорности,
и,   однако,   нигде  нет  такого  множества  алчных  деспотов,   как  среди
католического духовенства.  Каждый человек имеет какие-то  свои  права.  Мне
кажется,  если бы  каждый отстаивал свои права так же страстно,  как мученик
свою веру,  это привело бы ко всеобщему счастью и  благоденствию.  Но что за
странные у меня мысли! Правильно ли я рассуждаю? Кто знает!
     Ну  что  ж,   жизнь  коротка:  семьдесят  лет  пролетят  как  дым,  как
сновидение;  и все человеческие тропы ведут к одному пределу -  к могиле,  к
маленькой трещинке на поверхности огромного земного шара, борозде, в которую
могучий сеятель с косой сбрасывает со стебля созревшие семена; там они лежат
и  смешиваются с  прахом и  снова  дают  всходы,  после того  как  земля еще
несколько раз  совершит свой оборот.  Все это происходит с  телом,  а  душа,
воспарив  ввысь,  складывает  крылья  на  берегу  зеркального  моря  огня  и
различает в  этой горящей ясности отражение христианской троицы:  Бога Отца,
Бога  Сына,  Бога Духа,  -  по  крайней мере такими словами принято выражать
невыразимое,  описывать то,  что не поддается описанию.  А что на самом деле
происходит с душой - кто знает".
     В камине догорал последний уголек;  Мелоун ушел, колокольчик в кабинете
священника возвестил час вечерней молитвы.
     На  следующий день  Хелстоун  отправился обедать  в  Уинбери  к  своему
старому  приятелю,  преподобному Болтби,  и  Каролина в  полном  одиночестве
бесконечно рассуждала сама с  собой все об  одном и  том же:  что ждет ее  в
будущем,  какая жизнь ей предстоит. Фанни, то и дело забегая в ее комнату по
разным делам, видела, что ее молодая хозяйка весь день сидит на одном месте,
склонившись над какой-то вышивкой; она ни разу даже не подняла головы, чтобы
сказать слово-другое служанке.  Фанни наконец заметила,  что  погода сегодня
прекрасная и не мешало бы барышне прогуляться, но Каролина ответила только:
     - Слишком холодно.
     - Уж очень вы прилежны сегодня,  мисс Каролина,  - продолжала служанка,
подходя к ее рабочему столику.
     - Я даже устала, Фанни!
     - Так  зачем  же  вы  так  работаете?   Бросьте  шитье,  почитайте  или
развлекитесь немного.
     - Как тоскливо у нас в доме, Фанни! Ты не находишь?
     - Нет,  мисс;  мы с Элизой всегда вместе, и нам не скучно, а вот вы и в
самом деле живете словно взаперти,  вам следовало бы почаще ходить в  гости.
Послушайтесь меня:  приоденьтесь-ка  и  ступайте выпить чаю запросто к  мисс
Мэнн или к мисс Эйнли; я уверена, они обе будут вам очень рады.
     - Но у них тоже так уныло; мне кажется, все старые девы - пренесчастные
создания.
     - Ну,  про них этого не скажешь, уж очень они пекутся о самих себе: все
они эгоистки.
     - Мисс Эйнли вовсе не эгоистка, Фанни, она всегда делает добро. Пока ее
мачеха была жива,  как заботливо она ухаживала за старушкой! А теперь, когда
она одна-одинешенька на  свете,  не имеет ни братьев,  ни сестер,  ни одного
близкого существа,  она заботится о бедных и помогает им,  сколько может.  А
вот о ней самой никто не подумает,  ни у кого даже нет охоты навещать ее.  А
мужчины смеются над ней!
     - Вот это уж  не годится,  мисс.  Вы правы,  она добрая и  хорошая.  Но
мужчины ценят в женщинах только хорошенькое личико!
     - И  правда,  схожу-ка я к ней,  -  воскликнула Каролина,  вскакивая со
стула.  -  И  останусь у  нее  выпить  чаю,  если  она  предложит.  Нехорошо
пренебрегать людьми  только  потому,  что  они  немолоды,  нехороши собой  и
невеселы.  Заодно навещу и мисс Мэнн;  правда,  она, может быть, примет меня
нелюбезно, но с чего ей быть любезной? Что хорошего дала ей жизнь?
     Фанни помогла Каролине убрать работу и одеться.
     - Уж  вы-то не останетесь в  девушках,  мисс Каролина,  -  сказала она,
завязывая пояс коричневого шелкового платья и приглаживая густые шелковистые
локоны. - Не ваша это участь.
     Но Каролина,  глядя на себя в  зеркало,  думала обратное;  за последний
месяц  она  очень  переменилась -  румянец поблек,  под  глазами легли тени,
взгляд печален,  словом,  она уже не  так хороша и  свежа,  как прежде.  Она
намекнула об этом Фанни,  но Фанни, уклонившись от прямого ответа, заметила,
что внешность людей иногда меняется, - впрочем, в молодости это ровно ничего
не значит:  она скоро поправится и снова станет румяной.  Затем,  решив, что
теперь Каролина успокоилась,  Фанни принялась с  таким усердием кутать ее  в
теплые  шали  и  платки,  что  девушка  чуть  не  задохнулась  и  решительно
запротестовала.
     Каролина решила начать с менее приятного визита - к мисс Мэнн, которую,
безусловно,  нельзя было  назвать приятной особой.  До  сих  пор  девушка не
чувствовала к  ней  ни  малейшего расположения и  вместе с  Робертом нередко
подшучивала над ее странностями; как правило, Мур не склонен был насмехаться
над  людьми,  в  особенности над слабыми и  униженными,  но  как-то  раз ему
случилось  встретить мисс  Мэнн  у  себя  в  доме,  слышать  ее  разговор  с
Гортензией и как следует разглядеть ее.  Затем он вышел в сад и, увидав свою
юную  кузину,  ухаживающую за  цветами,  принялся забавы ради  сравнивать ее
цветущую юность, нежную и привлекательную, с морщинистой, мертвенно-бледной,
не радующей взгляд старостью и  шутливо повторять кислые рассуждения угрюмой
старой девы так смешно,  что Каролина не смогла удержаться от улыбки. Как-то
раз,  когда  такой  случай  повторился,  Каролина подняла глаза  от  пышного
ползучего растения, которое она подвязывала к шпалере, и заметила:
     - Ах,  Роберт!  Вы, я вижу, не благоволите к старым девам! И я попалась
бы вам на язычок, будь я старой девой.
     - Это вы-то старая дева!  -  возразил он.  -  Забавно услышать такое из
ваших свежих, румяных уст. Я могу представить себе вас и в сорок лет скромно
одетой,  поблекшей,  осунувшейся, но у вас сохранится вот эта прямая, тонкая
линия носа,  белый лоб,  кроткий взгляд.  Думаю, что и голос у вас останется
того же тембра, как сейчас, и не станет таким надтреснутым, как у мисс Мэнн.
Нет,  вам нечего опасаться,  Кэри!  Даже и  в  пятьдесят лет вы  не  станете
отталкивающей.
     - Мисс  Мэнн  не  виновата в  своей  внешности и  тембре своего голоса,
Роберт!
     - Природа сотворила ее в минуту дурного настроения,  заодно с колючками
и шипами,  а иных женщин она создала на заре майского дня,  в те часы, когда
кропила росой и лучами примулы в лугах и лилии на лесном мху.


        "x x x"

     Каролина застала  мисс  Мэнн  в  ее  маленькой гостиной,  где  все,  по
обыкновению,  блистало чистотой и  дышало  уютом.  Несмотря на  одиночество,
старые девы,  как правило,  не опускаются,  не становятся неряхами,  и  это,
конечно,  их большая заслуга;  на полированной мебели и  на ковре не было ни
пылинки,  на столе в  вазе стояли свежие цветы,  в камине пылал яркий огонь.
Сама же мисс Мэнн,  несколько натянутая и чопорно-опрятная, сидела и вязала:
это было ее  любимым занятием,  потому что не  требовало особых усилий.  При
виде  Каролины  она  только  чуть-чуть  приподнялась  с   подушек  в   своем
кресле-качалке; избегать каких бы то ни было волнений было главной задачей в
жизни мисс Мэнн.  С  той самой минуты,  как она спустилась из  своей спальни
вниз,  она старалась настроиться на  спокойный лад и  уже погрузилась было в
приятное полузабытье,  когда внезапный стук в  дверь все испортил.  При виде
мисс  Хелстоун она  не  выказала особого удовольствия,  сухо поздоровалась с
ней, холодно пригласила присесть и, как только гостья уселась, вперила в нее
свой холодный взгляд.
     Выдержать  взгляд  мисс  Мэнн  было  трудным  испытанием.   Роберт  Мур
подвергся ему однажды и  потом никак не  мог забыть.  По его словам,  взгляд
мисс Мэнн был подобен взгляду Медузы; он высказывал опасение - не изменилась
ли  его  плоть  под  воздействием этого  взгляда,  не  происходит ли  в  ней
какого-либо окаменения.  Взгляд этот произвел на него такое впечатление, что
он поспешно покинул мисс Мэнн и  сразу направился к церковному домику;  там,
представ  с  расстроенным видом  перед  Каролиной,  он  немало  позабавил ее
просьбой немедленно поцеловать его, чтобы разрушить действие злых чар.
     Приходится признать,  что  столь грозные глаза,  как  у  мисс Мэнн,  не
украшают женщину.  Большие, сильно навыкате, они смотрели на вас пристально,
не мигая,  -  ни дать ни взять два стальных шарика,  впаянные в голову,  - и
когда,  уставясь на вас исподлобья,  она принималась говорить своим глухим и
монотонным голосом,  без малейшего выражения или изменения интонации,  вам и
вправду начинало казаться,  что перед вами каменный идол;  но все это только
казалось.  Угрюмой ведьмой она  была  только  с  виду,  так  же  как  многие
прелестницы - только по виду ангелы.
     На самом же деле мисс Мэнн была честнейшей женщиной,  с высоко развитым
чувством долга;  в  свое  время  она  взвалила на  свои  плечи такие тяжелые
обязанности,  от которых в ужасе отпрянули бы нежные создания с шелковистыми
кудрями,  ясными глазами и серебристым голоском. Ее не пугали самые страшные
картины человеческого горя,  она была способна на  самоотверженные поступки,
жертвовала и временем, и деньгами, и здоровьем, а заплатили ей за это черной
неблагодарностью;   и  вот  теперь  ее  основным,  вернее,  ее  единственным
недостатком была склонность осуждать весь род человеческий.
     Эта  черта тотчас же  сказалась:  не  успела Каролина просидеть и  пяти
минут,  как хозяйка дома,  все еще не сводя с  нее грозного взгляда Горгоны,
принялась разносить в пух и прах все соседские семьи.  Она предавалась этому
занятию с самым рассудительным и холодным видом,  словно хирург,  кромсающий
ножом бесчувственное тело.  Она никого не  пощадила,  разобрала по косточкам
всех  своих знакомых,  и  всем  было отказано в  добрых свойствах.  Когда ее
гостья  время  от  времени отваживалась вставить слово-другое в  их  защиту,
хозяйка  дома  с   презрением  отмахивалась  от  нее.   Но  как  ни  жестоко
расправлялась она  со  своими  соседями,  ее  все  еще  нельзя было  назвать
злостной сплетницей:  особого вреда она никому не желала,  и сердце у нее, в
сущности, было совсем не злым.
     Каролина впервые  поняла  это  сегодня и  сейчас  же  упрекнула себя  в
несправедливом отношении  к  несчастной  женщине;  поэтому  она  постаралась
выразить  ей  свое  сочувствие  если  не  словами,   то  хотя  бы  ласковым,
приветливым тоном.  Ей  внезапно  открылась вся  горечь  одинокой  жизни,  и
изможденное,   некрасивое,   мертвенно-бледное  лицо  показалось  уже  менее
отталкивающим.  Девушка от  всей  души пожалела женщину,  перенесшую столько
горя,  и ее взгляд красноречиво говорил об этой жалости; а ведь милое личико
привлекательнее всего в  те  минуты,  когда его  оживляет сердечное участие.
Заметив это, мисс Мэнн была тронута; она оценила внимание, проявленное столь
неожиданно к  ней,  привыкшей  встречать  только  холодность и  насмешки,  и
доверчиво отвечала собеседнице. Старая дева не отличалась словоохотливостью,
когда дело касалось ее собственной жизни, - ведь никому не интересно было ее
слушать;  но сегодня ее уста разомкнулись,  и  гостья не могла удержаться от
слез,  слушая  горестное  повествование  о  жестоких,  медленно,  но  упорно
подтачивающих силы страданиях.  Не  удивительно,  что мертвенно-бледная мисс
Мэнн походила на призрак;  не удивительно,  что она была угрюма и никогда не
улыбалась;  не  удивительно,  что  она всячески избегала волнений и  жаждала
одного -  покоя! Услышав историю ее жизни, Каролина вынуждена была признать,
что следовало скорее восхищаться душевным мужеством мисс Мэнн,  чем порицать
ее за мрачность.
     Читатель!  Если тебе случится встретить человека,  чью угрюмость ты  не
сможешь объяснить и она покажется тебе беспричинной,  несносной, - знай, что
этот человек скрывает свою рану,  и  рана эта  болит,  хоть она никому и  не
видна.
     Мисс Мэнн почувствовала,  что ее  начинают понимать,  и  ей  захотелось
большего; ибо как бы мы ни были стары, некрасивы, унижены, раздавлены горем,
пока в нашем сердце сохраняется искорка жизни -  чуть тлеющий уголек,  в нем
не угасает и мучительная, острая жажда людского внимания и привязанности. Но
страдалец лишен даже крохи участия;  и  вот  когда уста его  уже ссохлись от
голода и  жажды,  когда  все  человечество,  казалось,  забыло об  умирающем
обитателе  полуразрушенного  жилища,   божественное  милосердие  нисходит  к
несчастному и благодатная манна падает с небес на уста, которым уже отказано
в земном хлебе.  Евангельские обещания,  которым мы внимали равнодушно в дни
здоровья и юности,  звучат теперь утешением у нашего ложа скорби;  страдалец
чувствует, что милосердный Бог заботится о нем, всеми забытом; он вспоминает
о  нежном сострадании Иисуса;  потухающий взор  смотрит за  грань  времени и
видит отчий дом, и друга, и прибежище в Вечности.
     Мисс Мэнн,  тронутая добрым вниманием своей слушательницы, принялась во
всех подробностях рассказывать ей о  своей прошлой жизни.  Она говорила одну
только правду, с большой простотой и сдержанностью; она себя не превозносила
и  ничего не преувеличивала.  Перед глазами Каролины вставал образ преданной
дочери и  сестры,  которая многие годы самоотверженно и  неустанно посвящала
себя трудному уходу за неизлечимо больными,  что,  однако, не прошло для нее
безнаказанным,  -  теперь ее  самое снедал мучительный недуг;  многим был ей
обязан и один несчастный опустившийся родственник, - только ее помощь спасла
и все еще спасает его от окончательного падения и гибели.
     Каролина просидела у  нее  весь  вечер,  забыв о  визите к  мисс Эйнли.
Расставшись с  мисс  Мэнн,  она  дала  себе  слово  не  замечать  впредь  ее
недостатков и  странностей,  не смеяться над ней и,  главное,  не забывать и
навещать ее хоть раз в неделю,  -  несчастной приятно будет видеть участие и
уважение со стороны хотя бы одного человека; сейчас Каролина вполне искренне
готова была подарить обездоленной женщине эти чувства.
     По   возвращении  домой  Каролина  сказала  Фанни,   что   она  немного
развлеклась,  побывав в гостях,  и очень рада, что послушалась ее совета. На
следующий  день  она  отправилась  с  визитом  к  мисс  Эйнли.  Эта  соседка
находилась в  более стесненных обстоятельствах,  чем мисс Мэнн,  а между тем
мисс  Эйнли,  этой почтенной,  но  обедневшей женщине было не  по  средствам
держать служанку,  она сама вела хозяйство, и только одна девушка с соседней
фермы иногда приходила помогать ей.
     Мисс Эйнли была не только беднее, но и еще невзрачнее мисс Мэнн. Даже в
ранней молодости она, по всей вероятности, была нехороша собой; теперь же, в
пятьдесят лет,  она выглядела просто безобразной.  При первом взгляде на  ее
отталкивающее лицо  всякий,  кроме  очень  воспитанного  человека,  невольно
отшатывался с  чувством досады и неприязни и составлял себе о ней предвзятое
мнение.  Кроме того, ее чопорность, манера держаться и разговаривать, одежда
и весь внешний вид не оставляли никаких сомнений в том, что она старая дева.
     Мисс  Эйнли  приветливо,   хотя  и  несколько  сухо,   поздоровалась  с
Каролиной, но та не обиделась, зная, какое любвеобильное сердце прячется под
ее накрахмаленной косынкой;  все соседи, во всяком случае все соседки, знали
это,  никто не мог сказать худого слова о  мисс Эйнли,  хотя случалось,  что
какой-нибудь легкомысленный юнец или человек дурно воспитанный позволял себе
посмеяться над ее уродливой внешностью.
     Каролина сразу почувствовала себя как  дома в  этой крохотной гостиной;
заботливая рука помогла ей снять шаль и  шляпку и усадила ее на самое уютное
место -  у огня.  Обе женщины, юная и пожилая, вскоре дружески беседовали, и
Каролина невольно поддавалась тому влиянию, какое всегда оказывает на других
чистый,  самоотверженный, отзывчивый человек. Мисс Эйнли никогда не говорила
о себе, всегда о других. Их недостатки ее не занимали; она стремилась помочь
им в их нуждах, облегчить их страдания. Она была глубоко набожна, - ее можно
было бы назвать "святой женщиной",  -  и,  беседуя на религиозные темы,  она
прибегала порой к несколько высокопарным выражениям, давая повод для шуток и
глумления недалеким насмешникам,  неспособным правильно и справедливо судить
о  человеке.  Они впадали в глубокое заблуждение:  искренность не может быть
смехотворной и  всегда заслуживает уважения.  Каким  бы  языком ни  говорила
религиозная или нравственная истина -  красноречивым или бесхитростным, - ей
следует  внимать  с  благоговением.  Тем  же,  кто  не  способен безошибочно
отличить искренность от ханжества,  следует воздерживаться от насмешек,  ибо
их  смех  может оказаться неуместным и  они,  полагая,  что  показывают свое
остроумие, выказывают только неблагочестие.
     Каролина знала о добрых делах мисс Эйнли,  но не от нее самой;  бедняки
Брайерфилда только о них и говорили.  Она не раздавала милостыню,  для этого
старушка была  слишком бедна (впрочем,  она  обрекала себя  на  всевозможные
лишения,  чтобы вносить и свою посильную лепту); нет, она помогала людям как
самоотверженная,   не   отступающая  ни   перед  какими  трудностями  сестра
милосердия,   а   не   как   дама-благотворительница.   Она   ухаживала   за
тяжелобольными,  стараясь  облегчить их  страдания,  ухаживала за  последним
всеми покинутым бедняком и всегда оставалась кроткой,  скромной,  ласковой и
ровной в обхождении.
     Но за все ее благодеяния судьба весьма скудно вознаградила ее.  Бедняки
привыкли к  ее  добрым делам  и  едва  благодарили ее.  Богатые только молча
дивились, - должно быть, стыдясь ничтожности своих пожертвований в сравнении
с этим подвигом самоотречения.  Правда, многие дамы, - может быть, сами того
не желая,  -  глубоко уважали ее, но только один человек, один-единственный,
питал к ней самые дружеские чувства и ценил ее по достоинству; то был мистер
Холл,  священник Наннли.  Он  говорил,  что  за  всю свою жизнь не  встретил
человека,  который вел бы более святую жизнь, чем мисс Эйнли, и его суждение
было вполне справедливым. Не думай, читатель, что характер мисс Эйнли - плод
авторского воображения;  нет,  образец для ее  портрета я  взяла из реальной
жизни.
     Каролина  с  интересом  присматривалась к  этой  женщине,  открывшей ей
сокровища своего сердца и ума;  правда, глубокого ума она не увидела - всего
лишь здравый смысл,  зато доброты,  деятельной,  искренней любви к ближнему,
терпеливости и  кротости в  ней  было  хоть  отбавляй,  и  Каролина невольно
преклонилась перед  мисс  Эйнли.  Чего  стоили  ее  собственные достоинства:
любовь к природе,  чувство прекрасного, душевная пылкость, восприимчивость и
чуткость -  в сравнении с добродетелями этой женщины?  Все это лишь красивые
формы эгоистического наслаждения; сейчас они потеряли цену в ее глазах.
     И  все  же  Каролина чувствовала не  без грусти,  что самоотречение,  в
котором мисс Эйнли нашла свой счастье,  не для нее;  такого рода жизнь,  при
всей ее чистоте и полезности, обрекала человека на одиночество, не согревала
его любовью. Но, несомненно, убеждала себя Каролина, занимаясь делом, будешь
чувствовать себя  спокойнее.  Нельзя  вечно  носиться со  своими  сердечными
горестями,   предаваться  пустым   воспоминаниям,   растратить  молодость  в
томительном б