услышала мой вздох и,  повернувшись,  сурово сказала:  "Боюсь,  мисс
Грей,  что  вы  в  полной мере унаследовали самый страшный грех наших падших
праотцев -  грех гордыни.  Вы горды и  потому неблагодарны.  Мама платит вам
хорошее жалованье,  и  если  бы  у  вас  хватало здравого смысла,  вы  бы  с
признательностью  примирились  со  всеми  вашими  утомительными  и  скучными
обязанностями,  поскольку вы  получаете за  них достаточное вознаграждение".
Мисс  Хардмэн,  милая,  была  необычайно здравомыслящей девицей,  наделенной
всевозможными талантами.  Знаете,  аристократы  действительно высший  класс,
который  превосходит остальные классы  во  всех  отношениях:  в  физическом,
умственном и моральном.  Я готова это признать, как истинный тори. Не берусь
даже описывать,  каким непререкаемым тоном и  с каким видом все это было мне
высказано;  однако боюсь,  что  она  все-таки была эгоисткой.  Мне совсем не
хотелось бы говорить дурно о  своих хозяевах,  и  тем не менее я думаю,  что
мисс Хардмэн была немного эгоистична.
     Помолчав, миссис Прайор продолжала:
     - Помню еще одно замечание мисс Хардмэн,  которое она высказала с самым
высокомерным видом: "Нам нужно, чтобы некоторые наши отцы совершали поступки
опрометчивые,  необычные,  ошибочные и даже преступные, дабы засеять поле, с
которого мы  собираем урожай гувернанток.  Как бы  хорошо ни были образованы
дочери ремесленников,  им всегда не хватает породы,  а потому они недостойны
обитать в наших жилищах или воспитывать наших детей.  Мы всегда предпочитаем
тех,  кто по рождению и тонкости воспитания хоть сколько-нибудь приближается
к нам".
     - Наверное,  эта  мисс Хардмэн считала себя выше всех своих ближних,  -
заметила Каролина, - раз она говорила, что для ее благополучия необходимы их
бедствия и  даже преступления.  Вы сказали,  что она верила в  Бога;  должно
быть,  это была вера того фарисея,  который благодарил Бога за то, что он не
похож на других людей, а тем паче на мытарей.
     - Дорогая,  не стоит об этом говорить.  Меньше всего я хочу пробудить в
вас  недовольство вашей судьбой или  внушить чувство зависти и  возмущения к
людям,   стоящим  выше  вас.  Безоговорочное  подчинение  властям,  глубокое
уважение к тем,  кто нас лучше,  - а под ними я подразумеваю людей из высших
сословий,  -  все  это,  по-моему,  совершенно необходимо для  блага  любого
общества.  Единственное,  что я хотела сказать вам,  дорогая,  это,  что вам
лучше  не  пытаться  стать  гувернанткой:  трудности  нашей  профессии будут
непосильны для вашего здоровья.  Я  не  сказала бы ни одного неуважительного
слова о  миссис или мисс Хардмэн,  однако,  вспоминая свою жизнь,  я слишком
хорошо понимаю,  что с вами станет,  попади вы в услужение к подобным людям;
сначала  вы   будете  мужественно  бороться  со  своей  судьбой,   но  скоро
исстрадаетесь,  сделаетесь слишком слабой  для  такой  работы  и  совершенно
сломленной вернетесь домой,  -  если к тому времени у вас еще останется дом.
Потянется вереница томительных лет.  Одни лишь сами страдалицы да  ближайшие
друзья знают,  как мучительно тяжело их  бремя.  А  потом придет чахотка или
одряхление.  Такова история многих жизней, и я бы не хотела, чтобы ваша была
такой же. А теперь, дорогая, пройдемтесь немного, прошу вас.
     Они встали и медленно пошли по зеленому уступу над краем оврага.
     - Дорогая моя,  -  вскоре вновь  заговорила миссис Прайор,  превозмогая
смущение,  которое  проявлялось в  отрывистости и  бессвязности ее  речи.  -
Девушки,  особенно  те,  кого  природа  не  обделила...  обычно...  часто...
мечтают...  надеются... надеются выйти замуж... смотрят на замужество как на
конечную цель, вершину всех мечтаний...
     Здесь  миссис  Прайор замялась.  Каролина поспешила к  ней  на  помощь,
выказывая поистине удивительное самообладание и  мужество;  если бы ей самой
пришлось затронуть столь острую тему, она вряд ли была бы так смела.
     - Конечно,  девушки мечтают о  замужестве,  да  это  и  естественно,  -
заговорила она  с  такой  спокойной уверенностью,  что  миссис  Прайор  была
поражена.  -  И  на замужество с  любимым человеком они смотрят как на самый
дорогой,  единственно  дорогой  подарок  судьбы,  какого  они  только  могут
ожидать. Но разве они не правы?
     - Ах,  милая!  -  воскликнула миссис Прайор,  стискивая руки, но тут же
снова умолкла.
     Каролина бросила испытующий взгляд на лицо своей спутницы: оно выражало
крайнее волнение.
     - Милая,  -  снова пробормотала миссис Прайор,  -  жизнь так  часто нас
обманывает.
     - Но не любовь! Любовь существует, и это самое реальное, самое прочное,
самое сладостное и в то же время самое горестное из всего, что мы знаем.
     - Да,  моя  дорогая,  любовь очень горька.  Говорят,  что  она  сильна,
сильна, как смерть. Многие заблуждения в нашей жизни сильны. Что касается ее
сладости, то нет ничего более быстролетного, более преходящего, чем сладость
любви.  Какое-нибудь  мгновение,  миг  -  и  нет  ее!  Зато  горечь остается
навсегда,  она может исчезнуть лишь на заре вечности,  но пока длится время,
она будет жалить и терзать тебя, превращая жизнь в беспросветный мрак.
     - Да,  она терзает непрерывно и неустанно,  -  согласилась Каролина.  -
Если только она не взаимна.
     - Взаимная любовь!  Дорогая,  романы пагубно влияют на вас. Надеюсь, вы
их не читаете?
     - Читаю  иногда,  если  только  удается найти.  Но  сочинители романов,
по-видимому, сами ничего не знают о любви, если судить по их писаниям.
     - Совершенно ничего!  - с горячностью подтвердила миссис Прайор. - Ни о
любви,  ни о замужестве. Картины, которые они рисуют, не имеют ничего общего
с действительностью и заслуживают самого сурового порицания.  Они показывают
лишь соблазнительную бархатисто-зеленую поверхность болота и  не  говорят ни
одного правдивого слова о трясине, которая таится в глубине.
     - Но  любовь  не  всегда  трясина!  -  возразила девушка.  -  Бывают  и
счастливые браки.  Когда  люди  искренне привязаны друг  к  другу,  когда их
взгляды гармонично сочетаются, брак должен быть счастливым!
     - Он  никогда не  бывает по-настоящему счастливым.  Двое людей не могут
слиться воедино.  Кто  знает,  при определенном стечении обстоятельств нечто
похожее,  возможно,  и случается, но слишком редко, так что гораздо разумнее
не рисковать, - вы можете совершить роковую ошибку. Будьте довольны тем, что
у  вас есть,  дорогая,  и пусть каждый одинокий человек довольствуется своей
свободой.
     - Вы повторяете слова моего дяди!  -  испуганно воскликнула Каролина. -
Вы  говорите,  как миссис Йорк в  самые мрачные ее минуты или как мисс Мэнн,
когда ее одолевает беспросветная тоска. Это просто ужасно!
     - Нет,  это просто правда.  Дитя мое, вы только вступили в сияющее утро
жизни;  изнурительный жаркий полдень,  печальный вечер и темная ночь для вас
еще впереди. Вы обмолвились, что мистер Хелстоун говорит так же, как и я. Но
что бы сказала миссис Мэттьюсон Хелстоун,  будь она жива?  Увы,  она умерла!
Она умерла.
     - Увы,  а  мои  отец с  матерью!  -  воскликнула Каролина,  потрясенная
скорбными воспоминаниями.
     - Что с ними случилось?
     - Разве я вам никогда не говорила? Они расстались...
     - Об этом я слышала.
     - Должно быть, они были очень несчастны.
     - Вот видите, все факты подтверждают мои слова.
     - В таком случае, брак вообще не должен существовать.
     - Должен,  моя дорогая, хотя бы для того, чтобы доказать, что эта жизнь
- лишь юдоль испытаний, в которой нам нет ни отдыха, ни вознаграждения.
     - Но ведь сами вы были замужем, миссис Прайор.
     Миссис Прайор вздрогнула и отпрянула, как если бы грубая рука коснулась
ее  обнаженных нервов,  Каролина поняла,  что  этих  слов  ей  не  следовало
говорить.
     - Мое замужество оказалось несчастливым,  -  проговорила наконец миссис
Прайор, набравшись мужества. - И все же...
     Тут она снова заколебалась.
     - И все же,  - подсказала Каролина, - оно не было такой уж непоправимой
ошибкой?
     - Во  всяком случае,  не  его последствия,  -  продолжала миссис Прайор
более мягким тоном.  -  Порою Бог  вливает бальзам милосердия даже  в  чашу,
наполненную безысходнейшей скорбью.  Он может так изменить ход событий,  что
один и  тот же необдуманный,  опрометчивый поступок,  который был проклятием
половины вашей  жизни,  станет потом ее  благословением.  У  меня  необычный
характер,  я знаю,  далеко не легкий,  не гибкий и порой несдержанный.  Я не
должна была вообще выходить замуж;  таким,  как я, нелегко найти родственную
душу, а приноровиться к несходной еще труднее. Я прекрасно сознавала, что не
гожусь для  брака,  и  никогда бы  не  вышла замуж,  если  бы  не  была  так
несчастна, пока служила гувернанткой. А кроме того...
     Глаза  Каролины  просили  ее   продолжать;   они  умоляли  ее  рассеять
непроницаемое облако  безысходности,  которым  окутали жизнь  ее  предыдущие
слова.
     - Кроме того,  дорогая,  мистер...  то  есть джентльмен,  за которого я
вышла замуж,  скорее был  исключением,  а  не  правилом.  Во  всяком случае,
надеюсь,  что не  многим выпало на долю испытать такое или перенести столько
страданий,  сколько вынесла я. Эти страдания едва не довели меня до безумия.
Надежды на облегчение не было, казалось, я уже никогда не стану самой собой.
Но,  моя дорогая, я вовсе не хочу вас запугивать; я хочу только предупредить
вас  и  доказать вам,  что одинокие люди не  должны стремиться изменить свою
жизнь, ибо она может измениться к худшему.
     - Благодарю вас за  ваши добрые намерения,  но  мне не грозит опасность
совершить ошибку,  на которую вы намекаете. Во всяком случае, я о замужестве
не думаю, и именно поэтому хочу как-то обеспечить свое будущее.
     - Выслушайте меня,  дорогая.  Я хорошо обдумала все,  что собираюсь вам
сказать; по сути дела я не переставала размышлять об этом с того самого дня,
когда впервые услышала от  вас,  что вы подыскиваете себе место.  Вы знаете,
что сейчас я  живу в  доме мисс Килдар на  правах ее компаньонки.  Когда она
выйдет замуж,  - а она выйдет замуж, и скоро, на это указывает очень многое,
- компаньонка станет ей  не  нужна.  Должна вам  сказать,  что  у  меня есть
скромный капитал,  частично образовавшийся из моих собственных сбережений, а
частично полученный мною по наследству несколько лет назад. Покинув Филдхед,
я  буду  жить  в  своем  собственном  доме.  Но  жить  одной  невыносимо,  а
родственников,  с которыми я хотела бы разделить мое уединение,  у меня нет,
ибо,  как  я  уже  говорила,  мои  привычки  и  вкусы  отличаются некоторыми
особенностями.  Стоит ли говорить,  что к  вам,  дорогая,  я  привязана всей
душой?  Рядом с  вами я  чувствую себя счастливее,  чем с кем бы то ни было!
(Последние слова миссис Прайор особенно подчеркнула.) Ваше общество для меня
- бесценный дар,  неоценимая радость и  покой.  Вы  должны переехать ко мне,
Каролина. Вы не откажетесь? Надеюсь, вы сможете меня полюбить?
     И, произнеся эти два коротких вопроса, миссис Прайор умолкла.
     - Право,  я вас люблю, - последовал ответ. - Мне бы очень хотелось жить
с вами, но вы слишком добры...
     - Я оставлю вам все,  что имею,  - вновь заговорила миссис Прайор. - Вы
будете обеспечены.  Только никогда больше не говорите,  что я слишком добра.
Вы раните меня прямо в сердце, дитя мое!
     - Но,  дорогая миссис Прайор, подобное великодушие... я ведь не имею ни
малейшего права!..
     - Тш-ш-ш!  Не говорите об этом.  Есть вещи, слышать которые невыносимо!
О,  начинать все сначала,  конечно,  поздно, но я могу прожить еще несколько
лет;  стереть прошлое мне никогда не удастся,  но, может быть, хоть недолгое
будущее станет иным?
     Миссис Прайор была  глубоко взволнована,  слезы дрожали в  ее  глазах и
скатывались по щекам. Каролина ласково поцеловала ее, тихонько приговаривая:
     - Я очень люблю вас. Не надо, не плачьте.
     Но тут силы оставили миссис Прайор,  она села, уронила голову на колени
и  разрыдалась.  Пока  эта  буря  чувств не  улеглась,  ничто  не  могло  ее
успокоить. Наконец слезы ее высохли сами собой.
     - Бедняжка,  - пробормотала миссис Прайор, целуя Каролину. - Несчастная
одинокая девочка!  Но полно!  -  вдруг резко закончила она.  - Пойдемте, нам
пора возвращаться.
     Сначала миссис Прайор шла очень быстро,  однако постепенно успокоилась,
и  к  ней  вернулась  привычная  сдержанность и  ее  всегдашняя  характерная
походка, весьма своеобразная, как и все ее движения. А к тому времени, когда
они добрались до Филдхеда,  миссис Прайор снова замкнулась в  себе и  обрела
свой обычный непроницаемый вид.


        "ГЛАВА XXII"

                                 Две жизни

     Защищая  фабрику,   Мур  лишь  наполовину  раскрыл  свой  энергичный  и
решительный  характер;   его  вторая  страшная  половина  проявилась  в  том
неутомимом,   неумолимом  упорстве,  с  которым  он  продолжал  преследовать
главарей мятежа.  Остальных бунтовщиков,  всю эту толпу, он оставил в покое.
Очевидно,  врожденное чувство справедливости подсказало ему,  что недостойно
мстить беднякам,  ожесточенным лишениями и обманутым лживыми советчиками,  и
что отвечать насилием на насилие,  обрушивая его на склоненные головы и  без
того пострадавших людей,  может только тиран, но не судья. Во всяком случае,
несмотря на то что под конец схватки, когда уже начинало светать, Мур многих
узнал и  теперь ежедневно встречал на улице и  на дорогах знакомые лица,  он
никому не грозил и вообще не показывал вида, что узнает их.
     Но главарей он не знал.  Все они были нездешними, посланцами из больших
городов.  Большинство даже не принадлежало к  трудящемуся сословию.  Главным
образом это были,  как говорится,  "опустившиеся люди",  неудачники, вечно в
долгах и часто во хмелю,  отчаянные головы, которым терять было нечего, зато
приобрести,   -   с   точки   зрения   репутации,   состояния  и   моральной
чистоплотности,  - не мешало бы еще многое. Таких людей Мур преследовал, как
гончая,  и даже находил удовольствие в своем новом занятии;  связанные с ним
переживания,  похожие на охотничий азарт,  пришлись ему по душе куда больше,
чем изготовление сукон.
     Зато его коню эти дни,  должно быть, запомнились как самые ненавистные;
никогда еще его не гоняли так часто и так беспощадно. Мур чуть ли не ночевал
на дорогах;  свежий воздух,  заполнявший его легкие,  и  полицейская слежка,
захватившая его душу,  были ему одинаково приятны, гораздо приятнее зловонья
красилен.  Чиновников округи он  приводил в  трепет;  это были медлительные,
робкие люди,  и Мур не без удовольствия пугал их и подстегивал. Он прекрасно
видел,  что только страх делает все их  решения столь расплывчатыми,  а  все
действия столь нерешительными,  - они попросту боялись, что их убьют. Именно
это по-прежнему больше всего пугало фабрикантов и  всех видных людей округи.
Один Хелстоун ничего не  боялся.  Старый вояка отлично знал,  что  его могут
пристрелить,  знал,  что  рискует головой,  но  подобная смерть была ему  не
страшна; если бы у него был выбор, он предпочел бы умереть именно так.
     Мур  тоже  сознавал опасность,  но  единственным результатом этого было
бесконечное презрение к  тем,  кто мог ему действительно угрожать.  Сознание
того,  что он преследует убийц,  действовало на него, как шпоры на коня. Что
же до страха,  то он был слишком горд,  слишком непреклонен и,  если хотите,
слишком флегматичен,  чтобы испытывать страх.  Не  раз возвращался он ночами
через пустошь при свете луны или в  кромешной тьме,  и при этом настроение у
него  бывало гораздо лучше,  а  все  чувства много острей и  свежей,  чем  в
затхлой безопасности конторы.
     В деле были замешаны четыре главаря.  За первые пятнадцать дней двое из
них  были  выслежены  и  пойманы  в  окрестностях Стилбро;  остальных  двоих
следовало искать дальше,  -  предполагалось,  что они скрываются где-то близ
Бирмингема.
     Тем   временем   Мур   не   забывал   и   свою   пострадавшую  фабрику.
Отремонтировать ее  оказалось несложно,  -  для  этого  потребовались только
плотники да  стекольщики.  Бунтовщикам не  удалось ворваться внутрь,  и  все
машины, эти мрачные, железные любимицы Мура, уцелели.
     Находил  ли  Мур  минутку  среди  неотложных  дел,  занимавших все  его
помыслы, и обязанностей жестокого правосудия, чтобы поддерживать пламя более
светлое,  нежели огонь мести, пылающий в храме Немезиды, - трудно сказать. В
Филдхед он  заглядывал редко,  а  если и  заглядывал,  то ненадолго;  в  дом
Хелстоуна являлся только  для  того,  чтобы  посовещаться с  хозяином в  его
кабинете, и никогда не отступал от этого правила.
     А время шло,  все такое же смутное и полное тревог; гроза войны гремела
не переставая,  затянувшийся ураган по-прежнему опустошал Европу,  и не было
ни малейшего признака, что небо скоро прояснится; ни одного просвета в тучах
пыли  и  клубах дыма  над  полем брани,  ни  одного утра чистой росы,  столь
благодатной для  олив,  -  непрерывный кровавый дождь взращивал смертоносные
лавры  славы  для  победителя.   Тем  временем  саперы  и  минеры  Разорения
продолжали вести подкоп под Мура, и куда бы он ни направлялся, на лошади или
пешком,  где бы он ни был, - сидел ли в своей конторе или скакал по мрачному
Рашеджу,  -  всюду он  слышал глухое эхо  пустоты и  чувствовал,  как  земля
содрогается у него под ногами.
     Так проходило лето для Мура.  Но  как же шло оно для Шерли и  Каролины?
Давайте сначала посетим хозяйку Филдхеда.  Как она выглядит? Может быть, как
влюбленная  пастушка,   которая  страдает,   чахнет  и   томится  по  своему
невнимательному пастушку?  Может быть,  она сидит целыми днями,  склонившись
над каким-нибудь рукоделием, или не расстается с книгой, или что-нибудь шьет
и глаза ее заняты только этим,  уста молчат и невысказанные мысли теснятся в
голове?
     Ничего  подобного!  Шерли  чувствует себя  превосходно.  Лицо  ее,  как
всегда,  грустно-задумчиво,  но и беззаботная улыбка осталась прежней! От ее
присутствия старый,  темный помещичий дом кажется светлей и веселее; звонкое
эхо ее голоса привычно заполняет коридор и  выходящие в него низкие комнаты,
сумрачная прихожая с  единственным окном радуется,  когда в  ней то  и  дело
шуршит шелковое платье хозяйки, которая переходит из комнаты в комнату, то с
букетом для ярко-розовой гостиной,  то в  столовую,  чтобы распахнуть окна и
впустить в дом аромат шиповника и резеды, то с цветочными горшками, перенося
чахнущие растения с  темного  лестничного окна  ближе  к  солнцу,  на  порог
открытой застекленной двери.
     Иногда она принимается за  шитье,  но,  видно,  ей  не суждено посидеть
спокойно и  пяти минут;  едва она успевает взять наперсток и продеть нитку в
иглу,  как внезапная мысль заставляет ее  снова взбегать по лестнице:  то за
старым игольником в виде книжки с корешком из слоновой кости,  о котором она
только что  вспомнила,  то  за  еще  более старой шкатулкой для  рукоделия с
фарфоровой крышкой, которая ей совершенно ни к чему, но в эту минуту кажется
необходимой;  потом для того, чтобы привести в порядок прическу или прибрать
ящик комода,  в котором еще поутру заметила удивительный беспорядок,  или же
просто для  того,  чтобы взглянуть из  какого-нибудь окошка на  какой-нибудь
вид,  -  скажем,  в ту сторону, где церковь Брайерфилда и дом священника так
мило  выглядывают из  зелени деревьев.  Потом она  возвращается в  гостиную,
берет в  руки кусок батиста или наполовину вышитый квадрат канвы,  но тут за
дверью слышится дерзкое царапанье Варвара,  его приглушенное повизгиванье, и
ей снова приходится бежать,  чтобы впустить собаку; день жаркий, пес входит,
тяжело дыша,  -  значит,  надо его проводить на кухню и собственными глазами
убедиться,  есть ли вода в его плошке.  А там сквозь открытую кухонную дверь
виден весь  двор,  веселый,  залитый солнцем и  запо