ея тысячу фунтов
годового дохода, постыдилась бы давать пять фунтов на такое важное дело.
     Шерли изменилась в  лице;  не свойственное ей высокомерно-презрительное
выражение исказило ее черты; она вся дрожала.
     - Странное и  весьма неучтивое замечание!  Упрек в ответ на благодеяние
не совсем уместен!
     - Благодеяние! Вы называете пять фунтов благодеянием?
     - Да.  И если бы я не пожертвовала их на открытие школы, что я одобряю,
хотя  и  не  одобряю священника,  который нагло  выпрашивает,  или,  вернее,
вымогает пожертвования,  если бы  не  это,  я  тотчас же взяла бы эти деньги
обратно.
     Донн  был  весьма толстокож и  не  понял всего того,  что  ясно выражал
голос, вид и взгляд Шерли; он не понимал, что ему лучше замолчать.
     - Жалкий этот Йоркшир,  -  продолжал он.  -  Я не сумел бы и вообразить
себе  такого  места,  не  приведись мне  находиться здесь.  А  люди-то!  Что
богатые, что бедные - хороши, нечего сказать! У нас на юге посмеялись бы над
их грубиянством и невежеством!
     Шерли  наклонилась над  столом;  ее  ноздри слегка раздувались,  тонкие
пальчики, переплетаясь, похрустывали.
     - Богатые, - продолжал Донн, ничего не замечая в увлечении своей речью,
- все скряги;  живут не  так,  как должно жить людям с  достатком;  вы редко
увидите дом,  где держат приличный экипаж или, как положено, дворецкого. Ну,
а бедные?  Взгляните-ка на них, когда они толпятся у дверей церкви по случаю
свадьбы или похорон, стуча деревянными башмаками: мужчины в одних рубашках и
в фабричных фартуках,  женщины в балахонах и чепцах.  На эту чернь стоило бы
натравить бешеную корову и разогнать их всех. Хи-хи! Вот была бы потеха!
     - Вы  переходите  всякие  границы,  -  негромко  сказала  Шерли.  -  Вы
переходите всякие границы,  -  повторила она и гневно посмотрела на Донна. -
Дальше так продолжаться не может,  и  в моем доме я вам этого не позволю!  -
добавила она, отчеканивая каждое слово.
     Шерли встала.  Она  кипела негодованием,  и  никакая сила не  смогла бы
остановить ее в эту минуту. Подойдя к калитке, она широко распахнула ее:
     - Убирайтесь, да поживее! И чтобы нога ваша не переступала больше моего
порога!
     Донн не мог опомниться от изумления. Ему представлялось, что он показал
себя в самом выгодном свете,  как утонченный джентльмен из лучшего общества,
он воображал,  что произвел на всех потрясающее впечатление.  Выказав полное
презрение к местным обычаям,  разве он не доказал с полной очевидностью, что
сам он  несравненно выше здешних жителей?  И  вот его как собаку выгоняют из
дома, - из йоркширского дома! Где же тут "взаимная связь явлений"?
     - Избавьте меня от  вашего присутствия,  сию  же  минуту!  -  повторила
Шерли, видя, что он не двигается с места.
     - Сударыня, я священник! Вы выгоняете служителя церкви?
     - Да  будь  вы  хоть  самим  архиепископом!  Вы  доказали,  что  вы  не
джентльмен, и я требую, чтобы вы удалились, и немедленно!
     Ее  тон говорил,  что она разгневана не  на  шутку;  вдобавок и  Варвар
приподнял голову и насторожился:  он почуял что-то неладное и явно собирался
вмешаться.  Донну ничего другого не  оставалось,  как  удалиться,  что он  и
сделал; Шерли, закрывая за ним калитку, присела в глубоком реверансе.
     - Как смеет этот чванный священник оскорблять своих прихожан? Как смеет
этот  наглый  лондонский  простолюдин порочить  мой  Йоркшир?  -  возмущенно
говорила Шерли, вновь занимая свое место за столом.
     Гости вскоре разошлись: разгневанный вид хозяйки, ее сверкающие глаза и
нахмуренные брови не располагали к дальнейшей веселой беседе.


        "ГЛАВА XVI"

                                Троицын день

     Фонд  помощи  нуждающимся  успешно  пополнялся.  С  легкой  руки  Шерли
энергично взявшиеся за дело священники с помощью своих скромных, но усердных
помощниц -  Мэри Энн Эйнли и Маргарет Холл - вскоре собрали порядочную сумму
денег и,  распределив ее по справедливости, несколько облегчили участь самых
нуждающихся семей,  кормильцы которых  не  имели  заработка.  Во  всех  трех
приходах,  казалось,  водворилось спокойствие, вот уже две недели не было ни
порчи  сукон,  ни  нападений  на  фабрики  и  дома  фабрикантов.  Шерли  уже
поздравляла себя с  тем,  что ее  усилия не  пропали даром,  что ей  удалось
предотвратить ало и  что надвигавшаяся гроза не разразится,  тем более что с
наступлением лета торговля должна оживиться - так уж оно всегда бывало; да и
злосчастная война  не  может  продолжаться вечно;  в  один  прекрасный  день
наступит мир, и торговля сразу пойдет на лад.
     Такого рода соображениями Шерли не  раз  делилась со  своим арендатором
Жераром Муром, когда ей представлялся случай говорить с ним, а Мур спокойно,
даже слишком спокойно,  ее  выслушивал.  Она  же  нетерпеливо поглядывала на
него,  как бы  требуя,  чтобы он  высказал свои мысли,  вставил то  или иное
замечание. Улыбаясь своей особенной улыбкой, которая придавала такое обаяние
его лицу,  хотя глаза и  сохраняли обычное серьезное выражение,  Мур отвечал
ей:  он и сам верит,  что не за горами тот день, когда на смену войне придет
мир; он на это очень надеется и на этом строит все свои планы.
     - Вы ведь знаете,  - говорил он, - что фабрика работает сейчас только в
расчете на будущее; пока еще мои сукна никто не покупает, они еще не находят
сбыта.  Я изготовляю их для лучших времен,  все должно быть готово, чтобы не
упустить первую же  открывшуюся возможность.  Три месяца тому назад это было
не  в  моих силах,  -  мой  кредит и  капитал были исчерпаны,  и  вам хорошо
известно,  кто пришел мне на  выручку,  из чьих рук я  получил взаймы сумму,
которая меня спасла. Это позволяет мне продолжать отчаянную игру, а ведь еще
недавно я думал,  что вынужден буду от нее отказаться.  Я знаю, что в случае
проигрыша меня ждет банкротство;  знаю также,  что нет никакой уверенности в
выигрыше. Но я настроен бодро; у меня есть возможность действовать, руки мои
не связаны, и я не падаю духом. Год, даже полгода мира, и я спасен, ибо, как
вы правильно сказали,  окончание войны даст торговле могучий толчок.  В этом
вы правы,  но я  боюсь,  что спокойствие воцарилось у нас ненадолго и что не
всегда ваш  фонд  пожертвований будет оказывать желаемое действие.  Помощь в
виде милостыни никогда не успокаивает рабочих,  они никогда не бывают за нее
благодарны,  -  так уж создан человек!  Да и правду сказать, если бы наш мир
был   устроен  справедливо,   рабочим  не   приходилось  бы   принимать  эту
унизительную подачку, и они это понимают; на их месте и мы думали бы так же.
И  кому,   собственно,   должны  они  быть  благодарны?   Вам,  может  быть,
священникам,  но во всяком случае не нам,  владельцам фабрик.  Они ненавидят
нас больше, чем когда бы то ни было; кроме того, все недовольные нашего края
связаны с недовольными в других местах.  У них штаб-квартиры в Ноттингеме, в
Манчестере, в Бирмингеме. Рядовые выполняют приказы своих начальников; у них
царит  строгая дисциплина,  каждый удар  обдумывается и  взвешивается.  Вам,
вероятно,  случалось душным летом наблюдать,  как изо дня в  день собирается
гроза,  и,  однако,  каждый вечер тучи расходятся,  солнце садится на  ясном
небосклоне; но опасность еще не миновала, нет, она только отдалилась; гроза,
которая так долго собирается, в конце концов обязательно разразится. Вот и в
сфере общественных отношений царят те же законы, что и в атмосфере.
     - Ах,  мистер Мур,  прошу вас, будьте осторожны, - таким советом обычно
заканчивались подобные разговоры.  -  Если вы считаете,  что я  хоть немного
помогла  вам,  вы  должны  вознаградить  меня,  обещая  соблюдать  всяческую
осторожность.
     - Я  буду осторожен и  осмотрителен.  Теперь я не хочу умирать,  я хочу
жить:  ведь передо мной открывается будущее,  светлое как рай, и в его ясной
дали мне мерещится видение более прекрасное, чем серафимы и херувимы.
     - Видение? Какое же? Прошу вас, скажите...
     - Я вижу...
     Но тут вошла служанка, неся поднос с чайной посудой.
     Начало мая,  как уже говорилось,  было ясным,  затем пошли дожди;  но в
последнюю неделю месяца, в новолуние, погода снова разгулялась. Свежий ветер
разорвал пелену свинцово-серых дождевых туч и понес ее клочья к востоку; там
вдалеке они  растаяли,  открыв ясный  голубой небосвод,  который словно ждал
воцарения летнего солнца.  И  в  троицын день солнце взошло во  всем блеске;
погода прояснилась, словно в ознаменование школьного празднества.
     Два  больших класса в  школе Брайерфилда,  выстроенной Хелстоуном почти
целиком на  свой  счет,  к  празднику были вымыты,  заново окрашены,  убраны
цветами и увиты гирляндами зелени; цветы были доставлены из церковного сада,
из поместья Филдхед,  -  две доверху наполненные повозки,  - и одна тачка из
поместья Уолден,  -  мистер  Уинн  не  отличался щедростью.  В  классах были
расставлены и накрыты белоснежными скатертями двадцать столов,  рассчитанных
каждый  на  двадцать  гостей;   над  столами  развесили  двадцать  клеток  с
канарейками -  таков был  местный обычай,  ревностно соблюдаемый причетником
мистера Хелстоуна,  большим любителем этих звонкоголосых птиц,  -  ему  было
известно,  что они заливаются пуще всего именно при звуках громких голосов и
оживленного гула.  Однако столы эти  предназначались не  для  тысячи двухсот
школьников воскресных школ  всех  трех  приходов,  а  для  их  попечителей и
наставников; угощение детям предполагалось устроить на открытом воздухе.
     К  часу  дня  отряды  учеников  должны  были  собраться,   в  два  часа
выстроиться в  колонны  и  с  двух  до  четырех часов  обойти  торжественной
процессией весь приход; затем следовало угощение; торжественное богослужение
в церкви с проповедями и музыкой завершало праздник.
     Следует объяснить,  почему именно приход Брайерфилда был  избран местом
торжества.  Он не был ни самым обширным, ни самым населенным, уступая в этом
отношении приходу Уинбери; не был он и самым старинным, хотя его потемневшая
от времени церковь и  примыкавший к  ней домик и  были древними постройками,
однако храм с низкими сводами и одетый мхом дом священника в Наннли,  совсем
утонувшие  в  зелени  столетних  дубов,  выступавших  из  Наннлийского леса,
подобно часовым,  -  были еще древнее;  но так уж пожелал мистер Хелстоун, а
воля мистера Хелстоуна была сильнее воли Болтби или Холла;  первый не мог, а
второй  не  желал  оспаривать первенства у  своего  решительного,  властного
собрата; оба они во всем ему подчинялись.
     Этот ежегодный праздник был мучительным днем для Каролины,  вынужденной
находиться на виду у многолюдного общества,  - всей окрестной знати, богатых
и  влиятельных лиц.  Ей  приходилось выступать в  роли хозяйки,  ни от кого,
кроме любезного мистера Холла,  не  видя помощи;  быть все время на глазах у
посторонних,  возглавлять -  как племяннице священника и учительнице первого
класса  -   процессию  воскресной  школы,  угощать  чаем  за  первым  столом
приглашенных дам и мужчин,  -  и все это совсем одной, не имея подле себя ни
матери, ни родственницы, ни подруги, которые помогли бы ей; понятно, с каким
волнением ожидала  она,  -  боязливая и  нервная,  избегавшая всяких  шумных
сборищ, - наступления этого дня.
     Но  теперь рядом с  ней  будет Шерли,  и  это многое изменит,  -  пытка
превратится почти в удовольствие.  Такая подруга,  как Шерли, стоила десятка
других.  Веселая,  непринужденная и  в  то  же  время  такая уверенная,  она
понимала  свое  высокое  положение в  местном  обществе,  но  ничуть  им  не
кичилась,  и один взгляд на нее, конечно, придаст Каролине храбрости. Однако
Шерли могла прийти с опозданием: помедлить, помешкать было в ее привычках, а
Каролина знала,  что дядя не  согласится ждать ни  одной лишней минуты;  как
только церковные часы пробьют два,  тотчас же  под  гул  колоколов процессия
тронется в путь. Значит, ей самой нужно позаботиться о том, чтобы подруга не
подвела ее.
     В  троицын день  Каролина поднялась чуть свет.  Все  утро она  помогала
Элизе и Фанни убирать комнаты для приема именитых гостей,  готовить холодное
угощение и прохладительные напитки; сладости, фрукты и вина были расставлены
на столике в столовой.  Покончив с этим,  Каролина принялась наряжаться;  по
случаю праздника и  погожего дня  она  надела свое лучшее муслиновое платье.
Новый пояс -  подарок Маргарет Холл ко дню ее рождения,  купленный,  как она
подозревала,  Сирилом Холлом,  за  что она и  отблагодарила его,  преподнеся
изящную коробку с большим количеством белых батистовых лент для воротника, -
был  изящно  завязан ловкими пальчиками Фанни,  которая сегодня с  особенным
удовольствием и  тщательностью наряжала  свою  хорошенькую госпожу;  простая
летняя шляпка Каролины была отделана ленточкой под цвет пояса; поверх платья
она набросила изящный, хотя и недорогой шарф из белого крепа.
     В  этом  наряде девушку можно было бы  сравнить с  прелестной картиной,
которая,  быть может,  не поражала,  но чаровала,  не ослепляла,  но ласкала
взгляд; отсутствие яркости и величавости искупали нежные краски, изящество и
одухотворенность.  Кроткие карие глаза и  чистый лоб,  так же как и  весь ее
облик и наряд,  говорили о характере скромном,  нежном, мечтательном. К этой
девушке  не   побоялись  бы  доверчиво  приблизиться  ягненок  или  голубка,
почувствовав в ней олицетворение невинности и мягкости, - тех черт, которыми
наделены они сами, - во всяком случае в нашем представлении.
     И  все  же  как  ни  была она  стройна,  свежа и  мило одета,  это была
обыкновенная девушка,  во многом несовершенная, с обычными недостатками. Как
заметил Сирил Холл,  в  ней  не  было  ни  той  доброты,  ни  того душевного
благородства,  как  в  поблекшей мисс Эйнли,  которая в  эту минуту в  своем
маленьком домике надевала свое лучшее черное платье, темную шаль и шляпку.
     Выбирая  самые  уединенные тропы  и  укромные тенистые места,  Каролина
направилась в  сторону Филдхеда.  Она быстро скользила мимо нежно зеленевших
изгородей,  по ярко-зеленым лугам.  Здесь не было ни пыли, ни сырости, и она
не боялась запачкать подол своего белого платья или промочить ноги, обутые в
легкие туфельки;  недавние дожди смыли пыль,  яркие лучи  солнца уже  успели
высушить  землю.   Второпях  она  не   выбирала  дороги,   ступая  прямо  по
маргариткам,  и по густой траве,  пробираясь сквозь густые заросли, и вскоре
достигла Филдхеда и вошла в будуар мисс Килдар.
     Каролина поступила правильно,  зайдя  за  подругой,  которая,  конечно,
опоздала бы.  Вместо того чтобы поспешно одеваться,  Шерли лежала в  ленивой
позе  на  кушетке и  читала  книгу;  миссис  Прайор  стояла рядом  и  тщетно
уговаривала ее встать. Каролина не стала попусту тратить слова, она отняла у
Шерли  книгу  и  принялась  сама  раздевать,  а  затем  одевать  ее.  Шерли,
разморенная жарой и,  как всегда,  веселая,  шутливо отбивалась,  без умолку
болтала и смеялась. Но Каролина, боясь опоздать, торопливо затягивала шнурки
и закалывала булавки.  Наконец, застегнув последний крючок, она отвела душу,
немного пожурив подругу за  непозволительную беспечность,  и  добавила,  что
Шерли даже  и  сейчас выглядит как  олицетворение неисправимого легкомыслия.
Нельзя не  признать,  однако,  что  это было прелестное олицетворение такого
досадного свойства.
     Шерли была полной противоположностью Каролине:  в линиях ее одежды, так
же как и  в  линиях ее фигуры,  чувствовалась элегантность.  Ее типу красоты
подходили роскошные наряды,  а не скромные платья; ей шел ее богато расшитый
шарф,   с  живописной  небрежностью  накинутый  на  плечи,  и  пышные  розы,
украшавшие шляпку. Этой девушке с ее яркой внешностью, искрившимися радостью
глазами, насмешливой улыбкой, порхавшей на губах, с ее стройной, как тополь,
фигуркой  и  легкой,  плавной  поступью  пристало носить  модные  туалеты  с
роскошной,  изысканной отделкой.  Нарядив подругу,  Каролина схватила ее  за
руку,  торопливо увлекла вниз по лестнице,  потом через сад -  и вот уже обе
девушки со  смехом  мчались по  полям,  словно  две  птички,  летящие рядом:
снежно-белая голубка и сверкающая яркой расцветкой райская птица.
     Старания мисс Хелстоун не  пропали даром -  девушки подоспели вовремя и
уже  приближались к  церкви,  когда  из-за  скрывавших ее  деревьев  до  них
донеслись  мерные,  настойчивые удары  колокола,  созывавшие  к  сбору  всех
участников торжества; они услышали также слитный гул множества шагов и звуки
голосов;  остановясь на  пригорке,  они увидели,  как по  дороге со  стороны
Уинбери приближается многочисленная процессия школьников.  Их  было не менее
пятисот;  процессию возглавляли священник и  его помощники -  Болтби и Донн.
Мистер Болтби в  полном облачении выступал с важностью,  приличествующей его
высокому сану и дородной фигуре, а его широкополая шляпа, очень просторный и
строгий  черный  сюртук  и  толстенная трость  с  золотым  набалдашником еще
усиливали общее впечатление торжественности.  Время от времени он, обращаясь
к  своему помощнику,  величественно кивал  шляпой и  взмахивал тростью.  Его
помощник  Донн,   выглядевший  довольно-таки  жалким  рядом  с  внушительным
священником,  старался,  однако,  ни  в  чем  не  уступать ему и  возместить
недостаток  представительности  величавостью  осанки;   все  в   нем  дышало
важностью и  самоуверенностью,  начиная  от  вздернутого носа  и  задранного
кверху  подбородка и  кончая  гетрами,  короткими панталонами без  штрипок и
башмаками с тупыми носами.
     Шествуйте,  шествуйте,  мистер Донн!  Суждение о  вас уже вынесено.  Вы
считаете себя неотразимым,  но  согласны ли  с  этим две  девушки в  белом и
малиновом платьях, наблюдающие за вами с пригорка, - это еще неизвестно!
     Как  только  процессия  прошла,   девушки  торопливо  побежали  дальше.
Церковный двор  теперь  наполнен празднично одетыми  учителями и  учениками;
можно только удивляться,  что,  невзирая на тяжелые времена,  на трудности и
нужду,  царящие в  здешних местах,  всем им удалось прилично и  даже красиво
одеться.  Страсть  англичан  к  внешней  благопристойности способна  творить
чудеса;  бедность может заставить ирландскую девушку ходить в лохмотьях,  но
бессильна заставить англичанку отказаться от  приличного платья,  ибо  тогда
она  перестанет уважать себя.  Кроме того,  юная помещица,  которая сейчас с
таким  удовольствием смотрит на  нарядную и  веселую толпу,  сделала здешним
жителям немало добра.  Денежная помощь,  оказанная перед  самым  праздником,
принесла утешение многим семьям и дала им возможность приодеть детей;  Шерли
радуется,  глядя на них; радуется тому, что ее деньги, ее хлопоты, ее пример
- пример влиятельной помещицы - принесли немалую пользу. Быть самоотверженно
великодушной,  подобно мисс Эйнли,  не  в  ее характере,  но молодую девушку
утешает мысль,  что она сумела быть доброй по-своему, так, как ей подсказала
совесть и позволили обстоятельства.
     И у Каролины тоже довольный вид,  и она внесла свою скромную лепту: она
раздала ученицам своего класса все,  что только смогла выделить из  скудного
запаса своих платьев,  воротничков и  лент;  вдобавок,  не  имея возможности
давать деньги,  она последовала примеру мисс Эйнли и  отдала много времени и
труда, обшивая детей бедняков.
     Оживление царит и в церковном садике;  дамы и мужчины парами и группами
прогуливаются  среди  кустов  сирени  и   золотого  дождя.   Да  и   в  доме
полным-полно;  веселые лица выглядывают из настежь раскрытых окон гостиной -
это наставники и попечители, которым предстоит сейчас примкнуть к процессии.
     Позади церковного домика,  в огороженном уголке расположились со своими
инструментами музыканты  всех  трех  приходов.  Фанни  и  Элиза  в  нарядных
платьях,  в  белоснежных чепцах и  передниках снуют  среди  гостей,  разнося
кружки доброго душистого эля,  который уже  неск