продолжала Шерли (последнее время она постоянно,
кстати или некстати,  заговаривала о Муре), - я ничуть не сомневаюсь, что он
питает к  вам самые нежные чувства;  иначе зачем бы  ему уделять вам столько
внимания, беседовать с вами, многому учить вас?
     - Нет,  он  никогда не  питал ко мне нежных чувств и  не давал никакого
повода так  думать;  напротив,  он  всячески старался показать,  что  только
терпит меня.
     Каролина твердо решила не льстить себя надеждой на то,  что между нею и
Муром может быть  что-либо,  кроме родственных отношений.  У  нее  были свои
причины  полагать,   что  теперь  уже  ничто  не  изменится  к   лучшему  и,
следовательно, неблагоразумно терзаться воспоминаниями о радостном прошлом.
     - Значит, - продолжала Шерли, - и вы только терпели его?
     - Ах,  Шерли,  мужчины и женщины так несхожи!  И положение их различно;
круг интересов у женщин узок,  а у мужчин -  широк и разнообразен; вы можете
питать самые дружеские чувства к мужчине,  совершенно равнодушному к вам. Он
может скрашивать вашу жизнь тогда как ни в  его сердце,  ни в его мыслях нет
места для вас.  Вот, например, когда Роберту приходилось уезжать в Лондон по
делам на  неделю-другую,  его отсутствие всегда было для меня очень заметно;
мне чего-то не хватало, в Брайерфилде становилось пусто и тоскливо. Конечно,
я жила, как и раньше, но очень скучала без него. И вот по вечерам я, бывало,
задумаюсь о  нем,  и  у  меня возникает такая странная уверенность:  если бы
какой-нибудь волшебник или  добрый дух  предложил мне подзорную трубу принца
Али (помните "Тысячу и  одну ночь"?)  и  я  смогла бы  в  эту минуту увидеть
Роберта,  увидеть,  где он,  чем занят, мне сразу стало бы ясно, как глубоко
различие между нами; я всей душой тянусь к нему, а он и не думает обо мне...
     - Каролина,  -  неожиданно прервала ее  Шерли,  -  вам  не  хотелось бы
заняться каким-нибудь делом?
     - Я очень много об этом думаю и часто спрашиваю себя - где же мое место
в жизни? Я жажду настоящего дела, которое захватило бы меня целиком.
     - Но разве может человек найти счастье только в работе?
     - Нет.  Но работа отвлекает от одной и той же непрерывно терзающей вашу
душу мысли.  Да  и,  кроме того,  всякий усердный труд приносит какие-нибудь
плоды, а пустое, одинокое, бесцельное прозябание - никаких.
     - Однако считается,  что  от  тяжелого труда или ученых занятий женщина
становится грубой, неженственной, мужеподобной!
     - А  не  все  ли  равно,  привлекательна или  нет  женщина незамужняя и
обреченная оставаться незамужней?  Ей достаточно быть опрятной и аккуратной,
держаться скромно и прилично.  От старых дев можно требовать только одного -
не  оскорблять своей  внешностью взгляд окружающих.  А  если  они  нелюдимы,
суровы, некрасивы, бедно одеты, за это на них нечего пенять!
     - Уж  не  думаете ли  вы,  что  и  сами останетесь в  девушках?  Что-то
чересчур горячо вы о них говорите!
     - Да я  в  этом не сомневаюсь:  такова моя судьба.  Я  никогда не выйду
замуж за такого, как Мелоун или Сайкс, а никто другой на мне не женится.
     Наступило молчание.  Шерли нарушила его и  снова заговорила о человеке,
который, по-видимому, завладел ее мыслями:
     - Лина, - мне кажется, Мур иногда называл вас так?
     - Да, у него на родине это уменьшительное от Каролины.
     - Так вот,  Лина:  помните, я как-то заметила, что в ваших волосах есть
прядь короче других,  и вы сказали мне,  что это Роберт срезал локон с вашей
головы?
     - Помню.
     - Но если он всегда был равнодушен к вам,  как вы утверждаете, зачем же
ему понадобился ваш локон?
     - Право,  не помню... Ах нет, кажется, вспоминаю: это произошло по моей
вине,  подобные глупости выдумывала именно я.  Он  как-то  собрался уехать в
Лондон,  а накануне отъезда я заметила в шкатулке его сестры короткий черный
завиток;  Гортензия сказала,  что она хранит на память волосы брата.  Роберт
сидел тут же,  я  посмотрела на его голову,  на густые мелкие завитки волос,
подумала,  как мне было бы приятно получить от него на память такой завиток,
и попросила его об этом.  Он согласился, но при условии, что и я позволю ему
отрезать прядь моих волос; вот так-то мы и обменялись. Я храню его прядь, но
уверена,  что он давно уже потерял мою.  Да, это была одна из тех глупостей,
за  которые впоследствии краснеешь,  одна  из  тех  мелочей,  воспоминание о
которых колет самолюбие словно иголкой.
     - Что вы, Каролина!
     - Да,  Шерли,  я часто бываю глупа, я знаю, и ругаю себя за это. Однако
чего ради я  откровенничаю с  вами?  Вы не сможете открыться мне в  таких же
слабостях:  у  вас их нет.  Что вы так испытующе смотрите?  Отведите от меня
свои ясные всевидящие глаза орлицы, - такой взгляд даже оскорбляет.
     - Интересный у вас характер!  Слабый -  это правда, но не в том смысле,
как вы думаете. Войдите!
     Это было сказано в  ответ на стук;  Шерли в  эту минуту стояла у  самой
двери,  а Каролина была в другом конце комнаты.  Она увидела, что Шерли было
подано письмо, и услышала:
     - От мистера Мура, мисс...
     - Принесите свечи, - сказала молодая хозяйка.
     Каролина настороженно ждала.
     - Какое-нибудь  деловое сообщение,  -  небрежно обронила Шерли;  однако
свечи  были  принесены,  а  письмо так  и  осталось нераспечатанным.  Вскоре
доложили о приходе Фанни, и Каролина отправилась домой.


        "ГЛАВА XIII"

                        Дальнейшие деловые отношения

     По временам приятная истома овладевала Шерли.  Бывали минуты, когда она
находила наслаждение в  безмятежной праздности,  давая  полный отдых телу  и
уму,  -  минуты,  когда ее  мысли,  само ощущение жизни,  природы,  неба над
головой,  -  все дарило ей полноту счастья, к которому уже нечего прибавить.
Нередко  после   хлопотливого  утра   она   проводила  самые  знойные  часы,
растянувшись на  траве под благодатной тенью дерева или куста;  ей  никто не
был нужен,  хотя и приятно было, если Каролина находилась поблизости; ничего
не   хотелось  видеть,   кроме  необъятного  неба  с   облачками,   плывшими
высоко-высоко по  его бездонной синеве;  ничего не  хотелось слышать,  кроме
гудения пчел и  шелеста листвы.  Книгой в  такие минуты ей  служила туманная
летопись воспоминаний или пророческая страница предвидения, и читать ей было
легко: ее ясные глаза излучали столько света на эти строки! Улыбка, игравшая
у  нее на губах,  позволяла угадывать,  что пророчество не предвещало ничего
печального,  ничего мрачного.  Судьба, до сих пор благоволившая к счастливой
мечтательнице,  обещала осыпать ее  своими милостями и  впредь.  У  нее было
много отрадного в прошлом, и радужные надежды озаряли будущее.
     Однажды Каролина,  подойдя к Шерли,  чтобы вывести ее из приятного,  но
несколько затянувшегося полузабытья,  заметила,  что лицо подруги мокро, как
от росы, а большие глаза сияют влажным блеском и полны слез.
     - Шерли,  вы-то от чего плачете?  - спросила Каролина, невольно выделяя
слово "вы".
     Шерли  улыбнулась  и,  повернув  к  ней  свою  очаровательную  головку,
ответила:
     - Потому что  мне  доставляет удовольствие поплакать;  в  моем сердце и
радость и печаль.  Но почему вы, тихое, кроткое дитя, не поплачете вместе со
мной?  Я плачу от радости - эти слезы быстро просыхают, а ваши слезы были бы
полны горечи.
     - Почему мои слезы были бы полны горечи?
     - Вы такая одинокая, сиротливая птица.
     - А вы, Шерли, разве не одиноки?
     - Сердцем - нет.
     - И кто же свил там свое гнездышко?
     Но Шерли только рассмеялась, с живостью вскочила на ноги и сказала:
     - Я  видела сон,  всего  лишь  сон  наяву,  прекрасный,  но,  наверное,
несбыточный!


        "x x x"

     К  этому  времени Каролина почти  распростилась со  своими  призрачными
надеждами и будущее рисовалось ей в довольно мрачном свете:  она знала - так
по крайней мере ей казалось, - как сложится в дальнейшем ее жизнь и жизнь ее
друзей. Однако воспоминания прошлого еще сохранили над ней власть и часто по
вечерам невольно приводили ее к  приступке у перелаза над обрывом,  поросшим
боярышником.
     На  следующий вечер после только что  описанного эпизода Каролина долго
прождала на своем излюбленном месте, не блеснет ли огонек, но - увы! - лампу
так и  не зажгли.  Она ждала до тех пор,  пока замерцавшие на небе звезды не
возвестили ей, что час уже поздний и что пора возвращаться. Но, проходя мимо
Филдхеда,  она  невольно  остановилась,  любуясь  живописным зрелищем:  купа
деревьев и дом величаво рисовались на фоне ночного неба, ярко светила полная
луна,  обливая дом  серебристо-жемчужным светом;  у  подножья он  был окутан
мраком;  темно-зеленые  тени  стлались  на  крыше,  осененной ветвями  дуба;
площадка перед домом отсвечивала матовым блеском -  ее  темный гранит словно
преобразился в  паросский  мрамор,  и  на  серебристом фоне  покоились резко
очерченные   тени   двух   человеческих  фигур,   застывших   в   безмолвной
неподвижности;  но вот они зашевелились,  согласно двинулись рядом, и беседа
их тоже течет согласно. Каролина впилась в них взглядом, когда они выступили
из-за ствола могучего кедра. "Это, наверное, Шерли и... миссис Прайор?.."
     Да,  несомненно,  это  Шерли.  Кто  еще обладает такой гибкой,  изящной
фигурой и горделивой осанкой? Можно разглядеть уже и лицо ее со своеобразным
выражением беспечности и задумчивости, мечтательности и веселости, лукавства
и нежности.  Не опасаясь вечерней прохлады, она гуляет с непокрытой головой;
волосы ее  развеваются и  падают на плечи легкими кудрями.  Золотое ожерелье
поблескивает сквозь  складки  шарфа,  обвивающего ее  легкий  стан,  крупный
драгоценный камень горит на белой руке. Да, это, несомненно, Шерли.
     Но кто же рядом с ней - миссис Прайор, надо полагать?
     По-видимому,  если  только ее  рост  равняется шести футам и  если  она
сменила  свой  скромный  вдовий  наряд  на   мужской  костюм.   Мисс  Килдар
сопровождает мужчина, высокий, статный, молодой, - ее арендатор, Роберт Мур.
     Они беседуют вполголоса, так что слов нельзя разобрать. Постоять минуту
и посмотреть на них - вовсе не значит быть соглядатаем; да и трудно оторвать
взгляд от этой красивой пары,  которую сейчас ярко озаряет луна. Каролине во
всяком случае трудно, и она не спешит уйти.
     Бывало,  в  летние вечера Мур любил погулять со своей кузиной,  вот как
сейчас он  гуляет с  ее  подругой.  Часто после захода солнца бродили они по
лощине,  наслаждаясь прохладой и  благоуханием усеянного цветами уступа  над
оврагом  и  прислушиваясь к  доносящемуся из  его  мрака  глухому  рокоту  -
журчанью уединенного потока,  который бежал  внизу по  своему каменному ложу
меж густых зарослей, под сенью ольховых кустов.
     "Только мы с ним держались ближе друг к другу,  - думала Каролина, - ко
мне он не обязан был проявлять почтительность,  я  нуждалась только в ласке.
Он  держал меня  за  руку,  а  ее  руки  он  не  касается:  а  ведь Шерли не
высокомерна с теми,  кого любит,  и сейчас в ней не чувствуется высокомерия,
разве что немножко, но это уж ее особенность, так она держится всегда, как в
самые беспечные,  так и в самые напряженные минуты.  Роберт, наверно, думает
сейчас,  как  и  я,  что  лицо ее  очень красиво,  и  видит это лицо глазами
мужчины.  Как ярко и в то же время мягко сверкают ее глаза! Она улыбается...
Почему эта  улыбка так  нежна?  Конечно,  Роберт видит,  как  пленительна ее
улыбка,  и восхищается ею по-мужски,  не так,  как я. Оба они кажутся сейчас
великими,  счастливыми,  блаженными  духами;  посеребренная  луной  площадка
словно тот  светлый берег,  который ждет нас после смерти;  они уже достигли
его,  уже ступают по нему,  соединенные навеки.  А я - что я такое? Почему я
притаилась здесь в тени и на душе у меня темнее,  чем в моем темном убежище?
Я  -  не лучезарный дух,  а бедная простая жительница земли,  и я вопрошаю в
слепоте и безнадежности, зачем родилась я на свет, ради какой цели живу? Как
суждено мне встретить конец мой и кто поддержит меня в этот страшный час?
     Тяжелее этого у меня еще ничего не было в жизни,  хотя я давно ко всему
готова;  я отказалась от Роберта, и отказалась ради Шерли, как только узнала
о ее приезде,  - как только увидела ее - богатую, молодую, прелестную. И вот
он с  ней.  Он ее возлюбленный,  она его любимая;  и будет еще более любима,
когда  они  поженятся;  узнавая  ее  ближе,  он  будет  все  сильнее  к  ней
привязываться.  Они будут счастливы, и я не хочу завидовать им; но я не могу
не роптать на свою горестную судьбу;  я так жестоко страдаю!  Лучше бы мне и
не рождаться на свет! Лучше бы меня умертвили при первом крике!"
     Вдруг  Шерли  свернула в  сторону,  чтобы  сорвать цветок,  обрызганный
росой,  и  оба вышли на дорожку,  тянувшуюся вдоль ограды;  теперь отдельные
слова стали слышны;  Каролина не хотела подслушивать и бесшумно удалилась; а
лунное сияние ласково коснулось ограды,  на  которую только что  падала тень
девушки.  Читателю  же  предоставляется  возможность  остаться  и  послушать
разговор этой пары.
     - Странно,  -  говорила  Шерли,  -  почему  это  природа,  наделив  вас
упрямством и цепкостью бульдога, не наградила вас и его внешностью?
     - Какое нелестное сравнение! Неужели я так отвратителен?
     - У   вас  и  приемы  бульдога:   вы  не  предупреждаете,   а  бесшумно
подкрадываетесь - хвать! - и уже не выпускаете своей жертвы.
     - Это все игра вашего воображения,  ничего такого вы не могли видеть, с
вами я не был бульдогом.
     - Даже  скрытность ваша  указывает,  что  вы  из  их  породы;  вы  мало
говорите,  зато  как  тонко  ведете игру!  Вы  дальновидны,  каждый ваш  шаг
рассчитан.
     - Потому что я знаю,  чего можно ждать от этих людей, мне было передано
о том,  что они замышляют. В своем письме я уже сообщил вам, что суд признал
Барраклу виновным и  приговорил его  к  ссылке на  каторгу;  его  сообщники,
конечно,  замышляют месть.  Мое намерение - заранее расстроить их козни или,
на  худой  конец,  приготовиться к  решительному отпору.  Ну  вот,  теперь я
обрисовал вам положение дел, насколько это возможно, и хочу спросить, - могу
ли я рассчитывать на ваше одобрение?
     - Да,  я  останусь  на  вашей  стороне  до  тех  пор,  пока  вы  будете
защищаться.
     - Отлично.  Скажу  прямо  -  и  без  вашего одобрения или  содействия я
поступил бы так,  как задумал,  но,  конечно, с другим настроением. Теперь я
доволен. В общем, мне по душе эта борьба.
     - Оно  и  видно.  Мне  кажется,  что  даже  правительственный заказ  на
поставки сукна для армии не радовал бы ваше сердце больше,  чем предвкушение
этой схватки.
     - Пожалуй, вы правы.
     - То  же чувствовал бы и  старый Хелстоун;  правда,  по причинам совсем
иного характера, чем ваши. Что ж, поговорить мне с ним? Хотите?
     - Поговорите,  если считаете нужным, - вы сами знаете, что делать; я не
побоялся  бы  положиться  на  вас  и  в  более  трудном  случае.  Но  должен
предупредить вас, мисс Килдар: священник сейчас настроен против меня.
     - Да,  я уже слышала о вашей ссоре;  ничего,  он быстро смягчится.  При
создавшемся положении он не устоит против соблазна заключить с вами союз.
     - И я был бы рад иметь его на своей стороне; это человек надежный.
     - Я тоже так думаю.
     - Старый боевой клинок отличной закалки; немного заржавел, но еще может
послужить.
     - Ну что ж,  он к вам присоединится,  мистер Мур.  Конечно, если только
мне удастся его убедить.
     - Вы сумеете убедить всякого!
     - С нашим священником не так-то легко иметь дело. Но я постараюсь.
     - Постараетесь! Это будет стоить вам одного слова, одной улыбки.
     - Вовсе  нет.  Это  будет стоить мне  нескольких чашек чая,  нескольких
пирожков  и  пирожных и  множества доводов,  объяснений и  уговоров.  Однако
становится прохладно.
     - Вы как будто дрожите.  Может быть, я напрасно удерживаю вас здесь? Но
сегодня такой тихий и  теплый вечер и  мне  так  редко выпадает удовольствие
побыть в таком обществе, как ваше... Будь вы одеты потеплее...
     - Мы могли бы погулять еще,  забыв о  позднем часе и о том,  что миссис
Прайор уже  беспокоится?  Мы  с  ней  ведем  размеренный образ жизни и  рано
ложимся, так же как и ваша сестра, вероятно?
     - Да,  но  у  меня  с  Гортензией есть договоренность о  полной свободе
действий для нас обоих. Так гораздо удобнее.
     - И как же вы пользуетесь своей свободой?
     - Три раза в неделю ночую на фабрике; но я не люблю много спать, и если
ночь тихая и ясная, я готов до рассвета бродить по лощине.
     - Когда я была совсем маленькая,  мистер Мур,  я нередко слушала сказки
нянюшки про  фей,  которых якобы видели в  лощине.  До  того  как  мой  отец
построил здесь фабрику,  это было совсем глухое, уединенное место; смотрите,
как бы вас там не околдовали!
     - Боюсь, что это уже произошло, - тихо проговорил Мур.
     - Советую остерегаться:  там  бывает кое-кто  пострашнее всяких фей,  -
продолжала мисс Килдар.
     - Кое-кто пострашнее, - согласился Мур.
     - Куда страшнее.  Например, как бы вам понравилось встретиться с Майком
Хартли, этим сумасшедшим ткачом, кальвинистом и якобинцем? Говорят, он любит
охотиться в  чужих владениях и  частенько бродит ночью с  ружьем в  руках по
уединенным местам.
     - Я  уже имел удовольствие с  ним встретиться:  как-то  ночью мы с  ним
побеседовали по душам, - был такой любопытный случай. Мне даже понравилось!
     - Понравилось!  Ну,  знаете,  у вас странный вкус! Майк ведь не в своем
уме. Где вы его встретили?
     - На самом дне лощины,  под сенью густого кустарника у потока. Мы с ним
посидели у бревенчатого мостика,  луна ярко светила, но небо было облачное и
дул ветер. Мы тогда славно побеседовали.
     - О политике?
     - И о религии тоже. Было полнолуние, и Майк был совсем как сумасшедший.
Он   все   выкликал   какие-то   странные  проклятья  -   богохульствовал  в
антиномистском духе.
     - Простите меня,  но  и  сами-то  вы хороши!  Надо же вам было сидеть и
слушать его разглагольствования!
     - Его фантазии очень любопытны;  он  мог бы  стать поэтом,  не  будь он
вполне законченным маниаком;  или пророком,  если бы уже не стал забулдыгой;
он  торжественно изрек,  что мне уготован ад,  что на  лбу у  меня он  видит
печать зверя{206},  что я  -  отверженный с самого сотворения мира,  что Бог
покарает меня,  - и при этом он добавил, что прошлой ночью ему было видение,
возвестившее,  когда и от чьей руки мне суждено погибнуть. Тут мне уже стало
любопытно, но он покинул меня со словами: "Конец еще не настал!"
     - А после этого вы с ним виделись?
     - Да, месяц спустя, возвращаясь с базара; он и Моисей Барраклу стояли у
края  дороги  пьяные  и  истово молились.  Они  приветствовали меня  воплем:
"Изыди,  сатана",  и молили Бога избавить их от искушения... А потом, совсем
на днях,  Майк пожаловал ко мне в контору, остановился на пороге, без шляпы,
- выяснилось,  что  он  оставил куртку  и  шляпу  в  залог  в  кабаке,  -  и
торжественно предупредил меня о том, что мне следовало бы привести в порядок
все свои дела, ибо похоже на то, что Господь скоро призовет мою душу.
     - И вы можете этим шутить?
     - Да ведь после долгого запоя бедняга был на грани белой горячки!
     - Тем  хуже!  Похоже,  что  он  сам  способен  выполнить свое  зловещее
пророчество.
     - Однако нельзя же  и  распускать себя,  позволять,  чтобы всякий вздор
действовал на нервы!
     - Мистер Мур, ступайте-ка домой!
     - Так скоро?
     - Идите напрямик через луга,  но ни в коем случае не кружным путем,  не
через рощу.
     - Да ведь совсем еще рано.
     - Нет,  поздно.  Что до меня,  я иду домой.  Вы обещаете мне не бродить
сегодня вечером по лощине?
     - Если таково ваше желание...
     - Я на этом настаиваю. Скажите мне, неужели жизнь не имеет цены в ваших
глазах?
     -