мый
решительный шаг Французской революции.

И в этой же своей речи Сен-Жюст обратил внимание правительства на
злоупотребления местных властей ("Свирепый взгляд, усы, мрачный и жеманный
слог, лишенный наивности, разве в этом заслуга патриотизма?") и потребовал
установления спокойствия в стране и ограничения реквизиций.

Но жизнь и смерть революции решались на фронтах, и как только положение в
Париже немного улучшалось - Сен-Жюст спешил в армию. Армию он из-под своего
контроля не выпускал.

В начале мессидора по приказу Сен-Жюста французские войска шесть раз
пытались форсировать Самбру, а на седьмой - опрокинули полки коалиции и
взяли Шарлеруа. 8 мессидора французы разгромили интервентов при Флерюсе.
Враг оставил несколько важных крепостей и покатился на восток. Путь в
Бельгию, Голландию и Германию был открыт.

В чем же заключалась сила Сен-Жюста?

На фоне других людей, преданных революции, но подверженных обыкновенным
человеческим слабостям - кто топил угрызения совести в вине, кто пытался
любым способом делать карьеру, кто не мог устоять перед соблазном легкого
обогащения, - на фоне чиновников, тратящих свои силы на ведомственные
интриги, проконсулов, охваченных страхом перед недремлющим Трибуналом,
генералов, боявшихся совершить ошибки, - Сен-Жюст казался сверхчеловеком. В
свои двадцать семь лет он не ведал колебаний и сомнений. В политике он
придерживался лозунга: "Кто не с нами, тот против нас". У него была одна
любовь - революция. У него был один друг - верный патриот Леба. У него был
один кумир, которого он боготворил, - Робеспьер.

Честность Сен-Жюста была вне подозрений. Он вел спартанский образ жизни и
не знал, что такое страсть к женщине или родственная привязанность. Не
испытывая никаких искушений молодости, лишенный всех так называемых
житейских слабостей, отвечая только за самого себя, Сен-Жюст абсолютно не
боялся смерти.

Обладая властью, которая позволила полностью раскрыть его способности вождя
и политика, энергичный, молодой Сен-Жюст сейчас являлся самым сильным
человеком, фактически лидером робеспьеровской партии.

10 мессидора, на крыльях победы при Флерюсе, он примчался в Париж спасать
революцию.

* * *

Как обычно, у его кабинета - кабинета начальника Бюро общего надзора
полиции, выстроилась очередь чиновников. У всех срочные доклады, но сначала
без стука вошел Леба и плотно закрыл за собой дверь. Леба принес самую
важную, конфиденциальную информацию сегодняшнего дня - так всегда требовал
Сен-Жюст. Сен-Жюст слушал, что-то записывал на листке бумаги. Итак, это
принять к сведению, это ждет, а вот это неотложно - в пять часов заехать в
Революционный трибунал, а вечером на заседание Комитета общественного
спасения.

До пяти Сен-Жюст успел ознакомиться со всеми докладами, поэтому в Трибунал
приехал позже. Не беда, в Трибунале всегда запаздывают. И верно, в коридоре
среди причитающих и плачущих людей он заметил стоящего обособленно
невысокого человека в генеральской форме. Стоит - значит, его дело еще не
рассматривалось. Сен-Жюст прошел по коридору, мгновенно притихшему, ощущая
на себе просящие взгляды, лишь генерал, мрачно погруженный в свои мысли, не
поднял головы. Сен-Жюст догадывался, о чем думал генерал. Вызов в Трибунал
никому не предвещал ничего хорошего. Мелькнула мысль: подойти, сказать
несколько успокоительных слов. Нет, нельзя, нарушение порядка. И потом,
закон одинаков для всех граждан.

Когда генерала вызвали в зал, он опять не обратил внимания на Сен-Жюста.
Сен-Жюст в сером дорожном сюртуке сидел сбоку, рядом с секретарями, а перед
генералом возвышались судьи в черных мантиях. Генерал мрачно уставился на
Трибунал, и на его бледном лице не проступило никаких эмоций. Он не трус,
подумал Сен-Жюст.

- Фамилия? - рявкнул председатель Трибунала Герман.

- Бонапарт, - бесстрастно ответил генерал.

- Имя?

- Наполеон.

- Должность?

Можно было бы просто понаблюдать эту комедию, но комедия, зайди она далеко,
могла бы при усердии прокурора Фукье-Тенвиля превратиться в трагедию.
Фукье-Тенвилю покровительствовал Билло-Варенн, и при теперешнем раскладе
сил в Комитете было бы очень трудно заставить суд дать задний ход...
Сен-Жюст разбирался в правилах игры, поэтому поспешил ответить за генерала.

- Генерал Наполеон Бонапарт назначен во вторую южную армию. Приказ подписан
Лазарем Карно. - (Приказ еще не был подписан, однако Сен-Жюст не
сомневался: Лазарь вечером подпишет, особенно когда на него нажмет
Робеспьер. К тому же, по информации, которой обладал Сен-Жюст, Карно
благожелательно отзывался о Бонапарте. Оставалось навести глянец, потрафить
самолюбию судей.) - Прошу прощения у высокого суда, - продолжал Сен-Жюст, -
что не успел заранее сообщить эту новость. Я читал материалы предыдущего
следствия и был потрясен размахом заговора. Трибунал вовремя выявил врагов.
Поздравляю от имени Комитета.

Краем глаза Сен-Жюст заметил, что Фукье-Тенвиль удовлетворенно надулся, а
генерал, ничего не понимая, смотрит вбок, в его сторону: мол, что это за
штафирка, который осмелился вмешаться в работу Трибунала? Он не знает, кто
я такой, догадался Сен-Жюст. Ну, корсиканец, провинциал, далек от политики.

- Положение в армии постепенно выправляется. - Прикрыв веки, Сен-Жюст как
бы размышлял вслух. - Но по-прежнему сложно с командным составом. Старые
офицеры, служившие еще презренному королю, прикидываются патриотами, а на
деле саботируют приказы. И шпионы Питта не дремлют. Мы сталкиваемся с
фактами прямой измены. - (Сейчас Сен-Жюст был уверен, что члены
Революционного трибунала чутко ловят каждое его слово.) - Надежда революции
на молодых офицеров. Вы, конечно, помните, как артиллерийский капитан
Бонапарт внезапной лихой атакой выбил англичан из Тулона. За это комиссар
Конвента, Огюстен Робеспьер, брат Неподкупного, присвоил Бонапарту звание
генерала. Нам очень не хватает таких боевых командиров. Кстати, - Сен-Жюст
будто очнулся, хотя по-прежнему не поднимал глаз, - что против него?
Неужели ложный донос какого-то бывшего королевского гвардейца, обиженного,
что его обошли чином? - (Сен-Жюст мог бы добавить имя доносчика, ведь Леба
имел тайных агентов и в трибунале, но это было бы уже слишком.) - Впрочем,
на то и существует революционный суд, чтоб во всем разобраться по
справедливости.

Сен-Жюст встал, сделал рукой приветственный знак Фукье-Тенвилю и, не глядя
больше ни на кого, стремительным шагом покинул зал.

Генералу вынесут оправдательный вердикт через 15 минут. Но пусть судьи
доиграют свои роли. Сен-Жюста звали заботы поважнее. Если верить информации
Леба, а Леба всегда оказывался прав, сегодня вечером на заседании Комитета
общественного спасения Барер, Билло-Варенн и Колло д'Эрбуа собираются дать
настоящий бой Робеспьеру. Карно, разумеется, будет лавировать... Грустно
сознавать, что интриги проникли в правительство..."

Про интриги в правительстве читать было скучно. Барер, Билло-Варенн, Кутон,
Колло д'Эрбуа, заговорщики депутаты Фуше, Тальен, Фрерон, Робер, Баррас,
Вадье - диковинные французские имена, - кому они нынче интересны? Вот если
бы появились Майкл Джексон или Шарон Стоун... Что там дальше? Сен-Жюст
уговаривает Робеспьера установить диктатуру. Добропорядочный Робеспьер
категорически против: он не хочет быть новым Кромвелем. Сен-Жюст предлагает
энергичные меры, чтоб раздавить заговор. Робеспьер: "Я устал, я не хочу
больше крови. Пусть нападут первыми, тогда... Тра-та-та..."

Вышла кошка за кота. Включить телевизор. Уф, последняя страница.

"Сен-Жюст возвращался по пустынным ночным улицам Парижа и чувствовал себя
человеком, который один бодрствует, когда все кругом спят, - нет, не
сейчас, ночью, спят, а вообще спят. Вероятно, то же испытывает путник,
который один мог подняться на неприступную вершину и с нее разглядеть
скрытый для всех оставшихся внизу верный путь. Это чувство было и радостным
и вместе с тем походило на боль, он знал, что стоящие внизу ему не поверят,
что ему, поднявшемуся выше всех, придется спуститься и вместе со всеми тупо
идти по другой дороге, которая, как он увидел, ведет к пропасти. Если же
все кругом спят, то он, полный сил и решимости продолжать борьбу, тоже
вынужден заснуть, а неприятель подступает к городу.

Вся трагедия, думал Сен-Жюст, состоит в том, что Робеспьер уже не способен
идти дальше. А без Робеспьера не может продолжать свой путь и Сен-Жюст.
Через два года Франция пошла бы за Сен-Жюстом, но сейчас - нет, безнадежно.

Если прав Робеспьер, если их миссия состоит в том, чтобы достойно умереть,
то умрут они достойно. Тут нет сомнений. Но хоть перед смертью Робеспьер
убедится в том, как дальновиден был Сен-Жюст.

Правда, сдаваться совсем без боя он не собирался. Оставался еще первый
вариант, предложенный Сен-Жюстом. Может, Робеспьер одумается и примет его.

И Сен-Жюст сделал все, что было в его силах.

5 термидора Сен-Жюст привел Робеспьера на заседание Комитета. Даже
Билло-Варенн и тот был растроган и обратился к Робеспьеру со следующими
словами: "Мы ведь твои друзья, мы всегда шли вместе". Но снова раздались
голоса, обвиняющие Робеспьера в диктатуре.

Однако Сен-Жюст еще надеялся сохранить единство правительства. Он
договорился с Барером. Он, Сен-Жюст, выступит с программной речью, которая
примирит враждующие стороны.

8 термидора на трибуну Конвента поднялся Робеспьер. Его речь была
потрясающа. Конвент сидел как парализованный. Еще раз Сен-Жюст увидел,
какую силу представлял собой великий человек. Но эта сила была в то же
время и слабостью Робеспьера - он слишком на себя надеялся. Он отказался от
всяких попыток компромисса и объявил войну буквально всем. В той
обстановке, которая теперь сложилась в Конвенте, объявить войну всем
означало открытое самоубийство. Но появилась надежда депутаты стали
спрашивать у Робеспьера имена заговорщиков. Имена! Сен-Жюст еле сдержался,
чтобы не выкрикнуть с места: "Назови несколько имен, и тогда все успокоятся
и пойдут за тобой!" Но Робеспьер еще верил в свою несокрушимость Он не
хотел нападать первым и не назвал имен. Это было равносильно подписанию
собственного смертного приговора.

И потом, когда начались бурные события ночи 9 термидора, когда Сен-Жюст
узнал о торжестве Робеспьера в Якобинском клубе (победа, в долговечность
которой Сен-Жюст не верил), когда взбешенные члены Комитета обращались к
Сен-Жюсту с угрозами и уже открыто договаривались об аресте робеспьеровской
Коммуны, Сен-Жюст продолжал спокойно писать свой доклад, доклад, в котором
он еще пытался примирить враждующие стороны, сохранить правительство,
сохранить революцию, - доклад, на успех которого он рассчитывал лишь как на
чудо, он, человек, не верящий в чудеса.

И утром, когда он поднялся на трибуну, он уже твердо знал, что все погибло,
что революция кончилась и что единственное, чего он добьется, - докажет
свою правоту Робеспьеру. Слабое утешение! Кому нужна эта правота? И когда
почти тут же Сен-Жюста прервал Тальен, а потом Билло-Варенн и на протяжении
нескольких часов заговорщики сменяли друг друга - надрываясь в истерике
кричали Барер, потом Вадье, потом опять Тальен, Лежандр и Колло д'Эрбуа,
когда непрерывно звонил колокольчик председателя, заглушая речи немногих
верных патриотов; когда изменники выстроились у трибуны и не давали слова
Робеспьеру, пока Максимильен не сорвал голос и не задохнулся; когда в конце
концов незаметный, как мышь, депутат Луше предложил арестовать Робеспьера,
Сен-Жюста и Ку-тона, а со всех сторон неслись вопли "Долой тирана!",
Сен-Жюст смотрел на этих людей, которых он считал трусами, демагогами,
подхалимами, ничтожествами, на этих медуз, выживших только благодаря
собственной бездарности, и думал, что именно эта грязь захлестнет страну, -
во время страшных часов агонии революции Сен-Жюст неподвижно стоял на
трибуне, скрестив руки на груди и не произнося ни слова".

* * *

Если самолет летит не очень высоко, скажем, из Солт-Лейк-Сити, то хорошо
виден этот дикий и пустынный край Америки. Черные скалистые горы с
вершинами, подбеленными снегом, быстро сменяются желтым плато, над которым
самолет и застревает. Ровно, чуть вибрируя, гудят работяги моторы, а внизу
- одно и то же. Наконец выплывает серая полоска шоссе, тянущаяся от
горизонта к горизонту, и две-три крошечные машины приветствуют солнечным
зайчиком от своих стекол. Потом появляется абсолютно плоский, как на
топографической карте, городок, с двумя голубыми квадратиками бассейнов,
темно-зеленым пятном на окраине (парк? кладбище?). Задаешь себе вопрос: как
тут люди живут, под безжалостным невадским солнцем, а, главное, что они тут
делают? И опять желтая пустыня с красноватыми скалами - пространство,
поглотившее время. Вырастает горный хребет - словно раскаленная адская
сковородка, на которой поджаривают грешников, загибается - а за ним вдруг
яркая густая зелень и пестрые гирлянды объемных домиков, спускающихся в
долины. Самолет идет на посадку. Под крылом - обетованная земля Южной
Калифорнии, а точнее, гигантский урбанистический спрут, названный когда-то
религиозными испанцами (когда спрут был еще совсем маленьким и никто не
подозревал о его аппетите) Городом Ангелов. Город Ангелов - это мозаика
унылых индустриальных комплексов и нарядных дачных долин, сияющих
небоскребов Даун-тауна и казарменных двухэтажных построек негритянских
районов, незатейливости шахматной доски кварталов в центре и
головокружительных зигзагов улиц по каньонам. Город Ангелов крепко
перепоясан широкими фривеями, по которым день и ночь несутся машины - куда?
зачем? - похоже, они просто не сходят с круга и водители держат левой рукой
руль, а правой - мобильный телефон, и ездят так сутки, месяцы, годы и
говорят, говорят - с кем и о чем? (Может, теперь они не говорят по
телефону, а смотрят на экран компьютера и стучат по клавишам - не знаю,
давно не был в Лос-Анджелесе.) В Городе Ангелов в три часа ночи можно
купить в супермаркете виски, сосиски, свинину, кошерную курицу, туалетную
бумагу и цветы для дамы; в спецзале Федерального Экспресса сделать
фотокопии свидетельства вашего рождения (или вашей смерти) и послать их по
факсу в страховую компанию или Господу Богу. В диаметре пятидесяти миль
прожорливый спрут не оставил ни пяди ничейной земли, даже на крутых
скальных каньонах приклеены модерновые виллы (бред доморощенных Корбюзье),
но в Городе Ангелов есть места, где никогда не ступала нога человека - вас
заботливо предупреждают: опасно! На эти опасности с благоговейным ужасом
взирает весь мир, ежедневно, ежевечерне уютно устраиваясь перед экранами
своих телевизоров - здешняя знаменитая фабрика грез отсняла тысячи
детективов, в которых тут постоянно стреляют, убивают, дерутся и гоняются
друг за другом. На самом деле ничего такого нет (или - почти ничего),
наоборот, тихо и спокойно, ведь в Городе Ангелов люди не гуляют по улицам.
В Городе Ангелов рекордное количество красоток и пенсионеров, бездомных и
миллионеров. Китайских ресторанов больше, чем в Пекине, пиццерий больше,
чем в Риме. С наступлением темноты Город Ангелов засыпает в долинах и
танцует всю ночь под бешеные ритмы в дискотеках на Халливуд (Голливуд) и
Сансет-бульварах. В Городе Ангелов никто никого ничем не может удивить!
Хотя...

Вот странная, нереальная картина: на открытой террасе верхнего этажа
многоквартирного дома сидит молодая женщина и читает русскую книгу.

* * *

Книга называлась "Евангелие от Робеспьера". Когда-то Дженни любила
исторические романы, теперь, увы, в этом чертовом городе на чтение не
хватает времени. Сегодня, благодаря Тони, выдался свободный час, и удалось
несколько повысить свой культурный уровень. Дженни захлопнула книгу. Все,
пора спускаться на кухню, где ее ждет немытая посуда (засунуть в машину!),
мясо, кабачки, картошка и прочая ерундистика, которую надо приготовить на
растительном масле. Она бросила последний взгляд на долину Шерман-Окс,
окаймленную, как в театральных декорациях итальянской оперы, далекими
горами: кроны деревьев, крыши домов, розовый отсвет заката на кромке
восточного хребта - за этот вид с террасы, считала Дженни, и дерут с нее
дополнительные двести долларов в месяц. За удовольствие полагается платить.
За удовольствие взглянуть на город, раскинувшийся у твоих ног, и
чувствовать себя победительницей. Пять лет назад, снимая тесную квартирку с
низкими потолками в русском квартале около бульвара Санта-Моника, Дженни,
честно говоря, о таком не мечтала. Она начинала простым клерком - эвфемизм,
подразумевающий работу счетовода, и свои амбициозные знания в области кино
и медицины пришлось завернуть в тряпочку и спрятать в чемодан, привезенный
из Риги и пылящийся в подвале, - чтоб не было соблазна вытирать слезы,
естественно, невидимые миру. Дженни вкалывала по десять часов в сутки,
ломала глаза перед экраном компьютера, и ныне она является вице-президентом
медицинской компании, в ее руках все финансы. Обычно такой пост занимают
взявшие усердием и прилежанием дамы, к которым уже подступает климакс. А
Дженни умеет делать деньги ("У тебя не голова, а филиал Уолл-стрита", -
повторяет хозяин), поэтому она, двадцатишестилетняя девчонка, всех
обогнала! Успела выйти замуж, родить Элю, разойтись с мужем. Успевает
крутить романы, отнюдь не исторические... "Ты разбила сердце половине
мужиков в Лос-Анджелесе", - сказала Кэтти. Вот именно, половине! В
Лос-Анджелесе нет мужиков - или гомики, или половинки. Секс для них на
двадцатом месте, на первом - протирание штанов в офисах. С такими
полумужиками нечего церемониться. Кладешь их в постель, а потом посылаешь к
еб... матери. И мужики в полной растерянности: причитают, скулят, дежурят
под окнами. Бедная Кэтти, застрявшая в нижних этажах бухгалтерии,
откровенно ей завидует. Между прочим, Кэтти - стопроцентная американка из
Филадельфии, и у нее диплом Принстонского университета. И внешностью Бог не
обидел. С принстонским дипломом Дженни завела бы собственное дело. Но для
этого надо работать. А Кэтти работать скучно, она попеременно переживает то
трагедию, то драму, ибо каждого типа, у которого в брюках что-то слабо
шевелится, принимает за заморского принца. И после удивляется, почему у нее
вечно проблемы. Пусть следует методу Дженни! Конечно, Дженни ведет себя не
так, как католическая монахиня, тем не менее в двадцать шесть лет - второй
человек в компании!

...Но не второй человек Франции, каким был Сен-Жюст. Наверно, потому Тони и
подсунул ей "Евангелие от Робеспьера", чтоб не зазнавалась. Неужели Тони
разгадал ее характер, скрытые желания? Крутая девочка, в спортивной серой
паре от Диора, ангел смерти, входит в Конвент, и от ее взгляда депутаты
прячутся, как тараканы - жалкие полумужики, озабоченные лишь прибавкой к
зарплате и протиранием штанов в офисах!.. Стоп, немного из другой оперы,
смещение жанров... Итак, Сен-Жюст говорил только приговорами. Неплохо. В
книге написано, что Сен-Жюст не знал женщин. Но окажись он с ней в постели,
она бы посмотрела, как завертелся бы красавец с зимними глазами Бога войны!
"Лишенный всех житейских слабостей". С каких это пор спать с бабой
считается слабостью? Спросить у Тони, как было на самом деле. Энтони,
профессор истории, спланировавший в Город Евнухов из нормальной Европы,
живой компьютер: нажимаешь на нужную кнопку - получаешь исчерпывающую
информацию. За что его и любим.

Не за это. В кафе самообслуживания модерного конторского здания,
облицованного коричневыми полированными мраморными плитками с зелеными
прокладками (местная достопримечательность!), он сел за соседний столик и
не отводил от Дженни глаз. В Америке такого не бывает, во время ленча все
торопятся! Явно не клерк, не босс, не бизнесмен. Подтянутый холеный
джентльмен с красивым профилем, серебристыми висками, в строгом твидовом
пиджаке - герой английского фильма пятидесятых годов: Лондон, туманы,
детективная интрига, забыла название. Дженни хорошо знала все приемы
мужских заигрываний. Он не кадрил ее. Так смотрят на музейную живопись.
Любуются.

Об