- подумала Дженни и решила, что
следующего раза не будет - все, развод! Он не соглашался на развод, они
мирились, ссорились, она разрывалась: "У Эли должен быть папа" и "У меня
должна быть нормальная жизнь", хотя, возможно, нормальнее не вообразить,
просто сама норма ей претила.

У Джека на первых местах были:

Эля,

тренировки,

теннис,

телевизор,

фотографии (он их здорово делал, с художественным вкусом, мог бы сменить
специальность!),

обед,

и уж потом, на ночь глядя, Дженни.

В ее романах до замужества (после - лишь увлечение кентавром, "ягуаром" -
Робертом) она, конечно, главенствовала, романы ей нравились
неопределенностью, напряжением, в романе до финальной точки не ясно: ты
победила или проиграла? Но стоило мужику "отовариться", вдоволь "наесться",
как он утыкался в газету, телевизор, книгу, садился на телефон или убегал
по каким-то своим собачьим делам.

Сколько прошло, месяц или больше? Каждый вечер она дома, ужинает с Тони.
Забыты культпоходы в гости, на концерты, в кино. Дженни возвращается с
работы и попадает в театр одного зрителя. Ему интересна только она. Дженни
подозревает, что ужин для Тони - повод сидеть и смотреть на нее. А ей
интересно с ним разговаривать. И она ему выболтала много интимных
подробностей из своего прошлого. Болтун - находка для шпиона, n'est ce pas
Тони? Но как устоять, когда этот оболтус гипнотизирует ее влюбленными
глазами. Никогда ничего подобного Дженни не испытывала.

* * *

- О'кей, налей мне полрюмки коньяка. Зачем ты меня спаиваешь? Ладно, мне
самой приятно. Естественно, ожидала вопроса: приятно ли с другими? По
обстоятельствам. Нет, замужем я была девочкой-паинькой. Вот до
замужества... Это у вашего поколения очень серьезное отношение к сексу.
Вернее, наоборот, сначала высокие принципы, мораль, а секс - нечто
постыдное, о нем в приличном обществе не говорят. Теория стакана воды? Как
ни странно, знаю: Коллонтай и эта, как ее, кокотка революции, Лариса
Рейснер, комиссарша в пыльном шлеме. Образованна? Я? Что есть, то есть.
Книги читала. Не похоже? "Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к
сожалению, трудно. Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не
новые дивные дивы. И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но
раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут - тут конец перспективы".
Угадай с двух раз. Элиот? Мимо. Кто? Да, с русской поэзией у тебя,
профессор, туго. Бродский, Иосиф Бродский, нобелевский лауреат. Так вот,
когда я была мелкая - извини, жаргон - ну, маленькая, 15-16 лет, наше
поколение совершило Великую Октябрьскую Сексуальную Революцию. Секс для нас
- удовольствие, физиология, спорт, полезно для здоровья... Жду реплики.
Правильно, профессор, сжигает лишние калории. "Не забуду мать родную и
столовую самообслуживания на Вилшер-бульваре". Выколи на груди. Так вот,
продолжаю. Я могу тебе рассказать, не краснея, как я спала с каким-нибудь
мальчиком. Ты - не сможешь. Не спал с мальчиком? Охотно верю. Пауза. Жду
вопроса. Стоп. Пишу его на салфетке, закрываю тарелкой. Итак, сколько их у
меня было, мальчиков? Отодвинь тарелку, читай. Медиум, угадываю мысли.
Двести пятьдесят? Фу, за кого ты меня принимаешь? Я пыталась бить рекорд
Латвии в беге на 80 м с барьерами, но не в этом жанре. Тридцать. Ну,
тридцать пять. Так тебе все и докладывай. Могу иметь свои тайны девичьи?
Между прочим, с тебя очередная новелла. Или лекция. Как скажешь. На любую
тему. Пользуюсь случаем повысить свой культурный уровень. После горячего у
кого-то будет заплетаться язык и кого-то надо будет укладывать спать. Со
мной, конечно, не с чужой теткой. Я дочитала "Евангелие". Про автора
никогда не слыхала. Был в моде? Для нас шестидесятые годы - как средние
века. А Робеспьер мне понравился. Тридцать шесть лет - и такая усталость от
жизни! Сен-Жюст? Суровый чувак. Герой не моего романа. Кстати, неужели он
совсем не знал женщин?

- Их было много у него, - сказал Тони и почему-то смутился. - Как у тебя
мальчиков.

- В книге написано...

- В книге он обрисован точно. Но таким он был до Девятого термидора.

- Позвольте, профессор! Девятого термидора его казнили на Гревской площади.

- А наполеоновского маршала Нея расстреляли в 1815 году. Однако есть
свидетельства, что маршал Ней дожил до глубокой старости в спокойствии и
благополучии. Вместо маршала Нея расстреляли уголовника, тело положили в
гроб, накрыли маршальской шинелью. Для чего такая инсценировка? Надо было
для острастки наказать изменника Нея, но убивать самого популярного маршала
Франции? Могли быть волнения в армии. Волнений не произошло, и все
остальные наполеоновские маршалы ладили с Реставрацией. Доказательств у
истории нет, это гипотеза. Такая же загадка с Сен-Жюстом. В ночь на девятое
термидора его арестовали в парижской ратуше, но отвезли не в Консьержери, а
в Шотландский лицей у Монтрейских ворот, превращенный в тюрьму. Есть
гипотеза, согласно которой в Шотландском лицее Сен-Жюста опоили каким-то
снадобьем и в бессознательном состоянии куда-то умыкнули. Утром гильотина -
не на Гревской площади, на площади Революции, теперь это Concorde -
отрубила голову другому человеку, внешне похожему на Сен-Жюста. Нашли
какого-то глухонемого...

- Кто нашел? Кому это было нужно?

- Мы вступаем в область легенд, фантастических предположений, которые
невозможно проверить строго с научной точки зрения.

- Тони! Наука меня не колышет. Сказала бы резче, да боюсь шокировать
профессорский слух... Я хочу легенды и тайны. Пожалуйста!

- Понимаешь, якобинский террор создал беспрецедентную в истории карательную
машину. Эту технику полицейского сыска потом использовали многие режимы в
разные эпохи, Сен-Жюст был начальником Бюро общего надзора полиции. К тому
же он обладал исключительной памятью. Живая картотека или, как бы сказали
сейчас, компьютер. Кому-то могло понадобиться для дальнейших интриг.

Теперь Дженни не пыталась ловить его взгляд. Наступил редкий момент, когда
Тони на нее не смотрел, то есть он смотрел в ее сторону, но кто-то очутился
между ними, и этого, видимого только ему, профессор разглядывал. Такова
была его манера читать лекцию, вживаясь в образ...

- Наверняка применяли особые препараты, действующие на психику.
Пластические операции лица делать давно умели. И что-то еще, то, что мы
презрительно называем черной магией, рецепты которой до сих пор не
разгаданы. Ладно, для тебя важны тайны и легенды. Мой рассказ по
документальному материалу, по дневниковым записям одного безвестного
кавалерийского офицера, который после тяжелой контузии потерял память.
Дневники могут показаться бредом сумасшедшего, но в них множество
любопытных открытий. Совпадений с реальностью. В любом случае доказано, что
у этого молодого капитана был роман с Жозефиной Богарне.

- Это что за баба? - не выдержала Дженни.

- Что за баба? - Тони усмехнулся, и его усмешка адресовалась не Дженни, а
тому (той?), кто их сейчас разделял. - По мнению историков, самая красивая
баба восемнадцатого века, первая, нет, пожалуй, вторая куртизанка Парижа и,
между прочим, будущая императрица Франции.

II. ЖОЗЕФИНА БОГАРНЕ

Получив эскадрон и поселившись в кавалерийских казармах, я все время
проводил в манеже и на учениях. Было очевидно, что после длительного
лежания в госпитале я потерял профессиональный навык, поэтому, отпустив к
вечеру солдат на отдых, я скакал на коне по дорожкам Венсеннского леса,
пока совсем не темнело, или фехтовал в манеже с офицерами. В свою
комнатушку на третьем этаже я поднимался на ватных ногах и падал замертво в
незастеленную кровать. Утром болели руки, ноги. Над корытом с холодной
водой я смывал лошадиный и человеческий пот (запах пота меня преследовал!),
доставал из развалюхи-шкафа чистую рубашку (о моем белье - за умеренную
плату - заботилась маркитантка), и день начинался, как обычно.

- Ру-у-бить! Ска-а-кать! Пры-гать! На-ле-во! На-пра-во! Сохраняйте строй!
Плотнее друг к другу! Ребята, поодиночке вас перебьют, как щенков!

Конечно, когда колонной, в шеренге по шесть всадников, неспешной рысью мы
шли на полигон в Монтрђ, то гуляки Венсенна останавливались и провожали нас
одобрительными взглядами. Наверно, красивое было зрелище. Однако на
полигоне я гонял эскадрон повзводно до седьмого пота, и рубашка на мне была
хоть отжимай. Извечная армейская проблема: белье меняют, мундиры не меняют.
Поэтому в армии не только устоявшиеся традиции, но и - пардон! -
устоявшийся запах. Армию лучше наблюдать издалека, когда она дефилирует
полками и эскадронами. Красивое зрелище!

Однажды полковник Лалонд присутствовал на моей муштровке, ни слова вслух не
произнес и лишь потом конфиденциально заметил:

- Не знаю, Готар, откуда у вас эта идея - рубиться шеренгами, сохраняя
строй. В бою все смещается и смешивается. Впрочем, вы правы в одном: солдат
надо воспитывать в духе взаимовыручки, поощрять чувство локтя.

Сам полковник Лалонд, мастер вольтижировки, который, стреляя из пистолета
на скаку, попадал в цель, сам полковник Лалонд изволил меня похвалить! Я
прибавил рвения и месяца через два вошел в форму. Мой конь легко
перепрыгивал изгородь, а ладонь не ощущала тяжести сабли. Я мог рубиться по
очереди с тремя-четырьмя напарниками, и иногда удавалось выбить из их рук
оружие. Я даже продержался минуты три против Лалонда, пока моя сабля, как
перышко, не взлетела к потолку, но все офицеры на манеже обступили нас и
внимательно наблюдали за поединком, ибо все знали, что полковник просто так
с n'importe qui (с кем попало) не фехтует.

На вантозских маневрах мой эскадрон занял второе место в дивизии.

Поэтому, честно говоря, я не удивился, когда меня вызвали к командиру
полка. Я удивился тому, что сказал мне полковник Лалонд:

- Капитан Готар, я вам предлагаю взять отпуск.

В армии не обсуждают приказ. Меня огорчила его жестокость. Все блага, что я
получил от армии, - крохотная клетушка с продавленной кушеткой, колченогим
стулом и тумбочкой, шкафом, готовым с плачем рухнуть, когда открываешь
дверцу... Но это было мое жилище, я привык к нему и к казарменному быту, я
чувствовал здесь себя как дома. Больше я ничего не имел в этом мире, и
никто нигде меня не ждал. И вот награда за труды! Отпуск? Завуалированная
отставка. Освобождайте помещение!

К счастью, полковник понял мое смятение.

- Готар, вы хороший боевой офицер. Вижу, как вы стараетесь. Я знаком с
вашим досье. Отличились при Вальми, Бомоне, одним из первых форсировали
Самбру. И эта страшная контузия... Нет, я вас не удаляю из армии, я хочу
вас сохранить для армии! Теперь затишье на фронтах, воспользуйтесь
передышкой, забудьте казарму, снимите номер в гостинице. Воевать всегда
успеется. Вы же молоды. - Полковник вздохнул. - Мне бы ваши годы!

Я догадался, что имеет в виду полковник. В казармах все - от новобранцев до
высших командиров - с жаром дискутировали тему нынешних парижских нравов.
По общему мнению, после отмены террора Париж сошел с ума. На площадях
танцуют и веселятся до глубокой ночи, пьют безмерно, а женщины отдаются
чуть ли не каждому встречному, на военных - так просто виснут. Офицеры,
получившие увольнение в город, возвращались с ухмылкой сытых котов.

Полковник, служивший еще в королевской гвардии, делал мне неслыханный
подарок - пять недель вольной жизни! - а я, бестолочь, упрямился...

Казначей протянул мне пачку банкнот. Я вылупил глаза.

- Мой дорогой Готар, - рассмеялся казначей, - нам перевели ваше жалованье
за те полгода, что вы провалялись в госпитале. Не думайте, что это большие
деньги. Нет таких денег, которые нельзя истратить в Париже. Сейчас все
изменилось, дельцы и спекулянты наживают огромные состояния, швыряют золото
налево и направо, цены растут. Но у меня есть адрес приличного дешевого
отеля на улице Короля Сицилии. И купите себе гражданскую одежду.

Мои личные вещи уместились в тощем бауле. Шинель я оставил в казарме. В
лавчонке на Сан-Антуан примерил темный широкий плащ-накидку. Пока
достаточно. Вот с чем я решил не расставаться, так это с саблей. Под плащом
ее не видно, а мне спокойнее. Ведь по сведениям той же казармы, в городе не
только танцевали...

Хозяин гостиницы "Сгоревшая мельница" и вправду брал недорого. Мог бы и
ничего не брать, ибо номер оказался копией моей комнаты в казарме:
продавленная кушетка, колченогий стул и тумбочка, всхлипывающий деревянный
шкаф. Одна лишь новация - на стенке, рядом с окошком с грязными стеклами,
висело круглое зеркало. Оттуда выглянул незнакомец, коротко, по-армейски
стриженный, с впалыми щеками и очень недобрыми глазами. Я подумал, что
такого человека обойдут своим вниманием и парижские красотки, и парижские
грабители.

Первая гражданская ночь прошла тревожно. В казарме после отбоя все дрыхнут,
как сурки, боятся упустить драгоценные минуты сна, а тут в коридоре шаги,
громкие голоса, женский визг... Потом, когда все утихомирились, я услышал
за стеной плач. Женщина плакала, стонала, всхлипывала. Перемежалось это с
мужским бормотанием. Он ее бил, злодей? Я собрался было одеться, достать
саблю и спасать бедняжку, но вдруг женщина начала смеяться... Вот и пойми
их, штатских.

Черт бы их всех побрал! Надо жить, как привык, по казарменному расписанию и
уставать за день так, чтобы валиться в кровать и засыпать беспробудным сном
младенца.

Сказано - сделано. Я гулял по улицам, методично обходя квартал за
кварталом, пока ноги меня держали. Вечером ужинал в соседней харчевне
"Жареный петух" и читал газеты. И такое времяпрепровождение доставляло мне
удовольствие, ибо каждую минуту я был готов к тому, что вид какого-то дома,
таверны, булочной или хотя бы строчка в газете волшебной искрой озарит мой
мозг и я вспомню свою жизнь.

Поиски прошлого - увлекательное занятие. Ведь что я знал про себя? В досье,
которое прислали в полк вместе с моим назначением, сообщалось: "Жером Готар
родился 6 декабря 1768 года в Марселе, окончил в Арле офицерскую
кавалерийскую школу, участвовал в таких-то боях, тяжело ранен третьего
мессидора 1794 года при форсировании Самбры, представлен к капитанскому
званию в рапорте полковника Бернадота от 10 мессидора, представление
утверждено военной коллегией 13 брюмера. Жером Готар не женат, адреса его
родственников не имеем. Несмотря на частичную потерю памяти, пригоден к
строевой службе".

Где мои родители? Кто мои родители? Живы ли они?

"Адреса его родственников не имеем".

...На Марсовом поле цвели белые и розовые каштаны. Мне нравились розовые. Я
медленно брел по аллее, любуясь розовым пухом на ветках. Стоп, сказал я
себе, никто мне не говорил, что эти деревья называются каштанами, а я
уверен - это каштаны, и мне нравятся розовые. Значит, память постепенно
возвращается, значит, правы были врачи, утверждая, что все восстановится.

У меня был уникальный в медицине случай. Очнувшись после ранения и контузии
в госпитале, я не мог вспомнить своего имени, но мог абзацами цитировать
военный устав. Я помнил все, связанное с армией, и начисто забыл свою жизнь
на гражданке. Диагноз врачей гласил: "Нервные центры мозга не затронуты,
травма психическая, годен к строевой службе".

Что ж, врачам виднее.

...В Пале-Руаяле играли уличные оркестры. Я фланировал в разнаряженной
толпе, наблюдал, как танцуют. Фокусники показывали трюки с картами.
Пожиратель огня выпускал изо рта пламя. Торговки сновали по саду с лотками.
Горячие пирожки мигом раскупались.

Молодежь веселилась.

Молодежь? Дамы и господа примерно моего возраста. Но что общего было между
ними и мной? Я чувствовал себя пришельцем из другого мира. Мира, где не
выделывают кренделя ногами под музыку, не хватают прилюдно женщин за
задницу, не горланят фальшивыми голосами: "Девчонки Ла-Рошели все слабы на
передок". Может, я тоже был таким, скакал резвым козликом? Нет уж, увольте!
Наверно, изначально был создан только как "годный к строевой службе".

...Приближаясь к своей гостинице, я услышал звуки шарманки. У дверей
таверны слепой нищий крутил ручку механического ящика и пел:

Жанна Мари, не жди своего милого.
Твой милый в земле лежит,
Над ним трава растет,
Ее щиплют козы и коровы...

Я остановился. Что-то шевельнулось в моей памяти. Как будто в темной
комнате, растопырив руки, я ищу что-то... Не нашел. Кинул в старую
солдатскую фуражку монету.

* * *

Следующий день я дисциплинированно маршировал по северу Парижа, а потом, с
устатку, окопался в кофейне на улице Монмартра. Вдруг неожиданная атака
неприятеля опрокинула мои боевые порядки. Поясняю диспозицию. Рисую схему.

[Image] "Я" обвел в кружок, ибо держу круговую оборону. Стрелка показывает
направление удара противника. Когда я рисую схемы офицерам эскадрона, то
стрелки на моих схемах - по бокам. Я учу взводных и ротных, что ни один
дурак не попрет в лоб, будут обходить с флангов.

А тут - нагло, в лобешник!

Еще раз поясняю диспозицию: к моему столику подсела рыжая девица и,
улыбаясь, спросила:

- Кавалер, угостите стаканчиком красного?

Характеристика противника: из разряда легкой кавалерии, мастерица, опрятно
одетая. Специалисты определили бы как изящную и стройную.

На мой взгляд - мало там заманчивых женских выпуклостей. Уж больно худа. Но
смешные веснушки на носу придают шарм. Словом, на любителя. Отбиться можно.

Как же я отбивался? Спешил эскадрон и открыл прицельный огонь? Иронично
заметил, что приличные девушки к чужим столикам не подходят? Гордо заявил,
что я из другого мира и годен лишь к строевой службе?

Куда там! Капитана Жерома Готара бросило в жар, он что-то промычал,
промямлил и не спешил эскадрон, а спешно заказал бутылку бордо.

В войсках полнейшая паника. О чем вести разговор? Однако девица-мастерица
сама выручила. Однажды раскрыв рот, она его уж не закрывала.

Мне популярно растолковали, что мужчины нынче жмоты, норовят угощать вином
в разлив, и поди проверь качество вина; все кругом потеряли стыд и совесть,
в кофейнях в винные бочки подливают воду, ей подружка рассказывала, а Софи
прислуживает у стойки, марочные бутылки, конечно, стоят дороже, зато без
обмана, впрочем, год назад вообще ничего не было, люди давились в очередях
за хлебом, за углем, за мылом, теперь в лавках товару до потолка, и кому
понадобился якобинский террор, слава Богу, что Робеспьера отправили к
дьяволу, жаль только, что он не успел отрубить головы тем, кто разбавляет
вино водой...

Я спросил, не хочет ли... - как? Одаль? рад знакомству! - не хочет ли Одиль
поужинать? Одиль авторитетно заверила, что от дармовой еды никто не
отказывается, хотя она, Одиль, не из тех, кто потерял стыд и совесть, чтоб
я не беспокоился.

Смысл последней фразы я понял, когда Одиль привела меня в свою мансарду. С
неимоверной быстротой она разделась и юркнула в постель.

- Ну, иди же...

Идти куда? Эх, сейчас бы на маневры с эскадроном! Привычно и спокойно...

Я снял плащ, отстегнул саблю.

- Так и думала, военный или полицейский, - прокомментировала Одиль. -
Взгляд строгий.

Сумерки, льющиеся из окна, помогли мне преодолеть робость. Я скинул одежду.

- Что ты лежишь, как бревно? В атаку, офицер!

- Я был ранен, я не знаю, - забормотал я в замешательстве, но оказался в
умелых руках, и скоро подо мной попискивало что-то мягкое, теплое. На улице
зажгли фонарь, окно чуть освещало мансарду, я заметил, что Одиль лежит с
закрытыми глазами, а на лице довольная гримаса. "Давай, офицер, работай", -
требовала Одиль, и я исправно работал, здорово разогрелся. Вообще, по
здравом размышлении, это не самая тяжелая работа, бывает и похуже... Весьма
приятная работа... Что же дальше? И вдруг - ой-ой-ой - я не удержался, из
меня потекло.

Одиль вскрикнула и как будто потеряла сознание.

Какой конфуз!

Какой позор!

Одеться и бежать от стыда!

Но так поступают жалкие трусы. Надо хотя бы извиниться...

Одиль открыла глаза. Я извинился. Одиль не поняла. А когда поняла, начала
хохотать, как сумасшедшая:

- Это же и есть любовь!

Это любовь? Я полагал...

Ночь прошла под знаком ликвидации