факт - находка
для желтых газетчиков, любителей сальностей и скабрезностей. И могут
шантажировать, угрожать, не мне - детям! Рассчитывать на защиту французской
полиции, которая не сумела спасти жизнь последнему премьер-министру шаха
Ирана, хотя превратила его дом в вооруженную крепость? Доул, сколько
времени прошло, а мы до сих пор не знаем истинной подоплеки дела, мы не
знаем, кому мешал Сережа, мы не знаем, зачем понадобился этот вызывающий,
наглый теракт в Париже. Да, у меня есть свои предположения, не доказанные,
а параллельно им могут существовать еще пять-шесть вполне правдоподобных
версий Я давно догадался, что в данном случае теория русской мафии всех
устраивает...

- Мы тоже ничего не можем сделать, - прервал меня Доул. - Репутация русских
бизнесменов очень подмочена в Штатах. Наша четвертая власть пишет, что
русская мафия перегнала через официальные фирмы миллиарды долларов в
Америку и подкупила иммиграционные ведомства, полицию, федеральных
функционеров! Поэтому любой окружной прокурор звереет при упоминании
русских фамилий.

Ну да, конечно. Мой получасовой эмоциональный выплеск Доул расценил как
завуалированную просьбу о помощи. Психология чиновника, который служит в
Системе. Привычка искать всюду и во всем подтекст. Особенно когда он
разговаривает с человеком, который в Системе уже не служит.

Между прочим, различие между Доулом и мной приблизительно, скажем, такое
же, как между сержантом и полковником. Я должен был ответить. "Доул, пшел
вон!" Точно так же профессор Сан-Джайст давно должен был заметить
недоучившейся студентке Дженни: "Май дарлинг, извини, мне надоело твое
вранье. Гуд бай, май лав". Вполне бы соответствовало табели о рангах и было
бы правильно понято. Вместо этого я пытаюсь понять и объяснить себе смысл
их слов и поступков. Понять и объяснить себе - две разные вещи. Понимаем мы
причину, а, объясняя себе, приспосабливаемся к изменившимся
обстоятельствам.

- Доул, - сказал я как можно спокойнее, - я никогда ничего не просил у
американцев. (Я имел в виду американские подразделения Системы.) Я получаю
французскую пенсию и здесь по приглашению университета. Я сам ушел из
Системы...

- Ну и глупо, - опять перебил меня Доул. - Так из Системы не уходят. Обычно
договариваются и получают приличные откупные или пристойную должность в
какой-нибудь фирме. Ты же ушел, просто хлопнув дверью. Я тебя не понял, и
никто тебя не понял.

Меня покоробило: "Я тебя не понял". Тем самым Доул подчеркивал, что больше
никаких различий (дистанции, что ли?) между нами не существует. Но у меня
же особые обстоятельства, нестандартная ситуация!

...- Но у меня же особые обстоятельства, сложная ситуация, - басил тучный
бородач в белой чалме. - Я не могу оставить этих людей. Это все мое
семейство, родственники моих жен и детей.

Тем временем в левом крыле дворца уже полыхало пламя. Английский офицер с
перебинтованной рукой пустил очередь из станкового пулемета и, обернувшись
к бородачу, заорал:

- Ваше Величество, через десять минут мятежники будут здесь и первым делом
они вам вспорют брюхо. Бегом вниз, к причалу. В шлюпке есть место только
для вас и для моих солдат Я снимаю оборону. Пока мы еще успеваем, и
миноносец на рейде нас прикроет огнем. Живо!

И офицер добавил такое английское ругательство, услышав которое
Ибн-Шейх-Паша имел полное право замуровать английского подданного на всю
жизнь в каземат, а то и посадить на кол согласно нравам своей страны И
непременно бы это сделал еще месяц тому назад. Неделю тому назад? Пожалуй.
Два дня тому назад? Маловероятно. А сейчас тучный бородач в белой чалме
проявил редкую проворность и вприпрыжку бросился вниз по лестнице.

Не до этикета было. Так диктовали обстоятельства. И как он себе объяснил
внезапное изменение табели о рангах, мне неведомо. Никогда не носил белую
чалму.

В общем, хорошо, когда есть что вспомнить. Помогает. И я здраво рассудил,
что нечего мне лезть в бутылку, а надо, наоборот, вытащить бутылку из
холодильника и предложить Доулу дринк. И это было правильное решение, ибо я
увидел, как Доул сразу повеселел.

Зря я обвинял Доула в хамстве. По американским меркам это именно я принял
его хамски: для американца сначала дринк - как "How are you?", как для
француза обязательное "Ca va?" - уж потом все прочее. А я вцепился в статью
и тут же, без намека на дринк, вылил на Доула разные свои особые
обстоятельства, перемешанные (вместо коктейля) с семейной ситуацией, в
которую Доул совсем не обязан вникать, ему за это зарплату не платят. И
вообще, Система устами Доула или рядового констебля должна была
когда-нибудь выразить мне свое "фэ", ткнуть носом, дескать, ушел от нас,
что ж, пеняй на себя. Как же ей отказаться от такого удовольствия?

Логично.

Дринкнули по маленькой. Я извлек из холодильника соленые маслины.
Повторили. В башке просветлело.

Поведению американца присуща некоторая хамоватость - продолжал рассуждать
я, - и это по-своему проявление честности. Раз он не может в чем-то помочь,
он и слушать не желает. Тем самым он как бы говорит: не будем терять
понапрасну времени. Время для американцев - деньги. Тогда, естественно,
возникает вопрос: за каким чертом Доул поперся ко мне? Показать статью в
"Pans Match"? Конечно, весьма любезно с его стороны, только не те у нас
отношения. Мог бы просто звякнуть по телефону. Значит, повод. Повод для
чего? Из оперативных дел я выпал. Тем не менее человек тратит на меня
время.

И тут озарило. Или я, старый дурень, совсем выжил из ума, или запахло
деньгами. Причем деньгами, которые подкладывают в огонь под сковородки в
аду. Паленый запашок.

Мне стало интересно. Что ж, поиграем. И я начал толковать о достоинствах
дринка, только, Доул, не той крепленой гадости, что пьют в Америке, Англии
или России, а о великих французских и испанских винах. Я, например, Доул,
не могу отличить Сан-Эмильон 1990 года от Сан-Эмильона 1993 года,
двухлетнюю разницу мне не осилить, а есть знатоки, которые точно определят
Сан-Эмильон 1990 года и Сан-Эмильон 1991 года, причем укажут, какой именно
виноградник и было ли лето в том году засушливым или дождливым.

Доул спросил, собираюсь ли я возвращаться во Францию. Я ответил, что, кроме
университета, меня в Америке ничто не держит. Мое начальство послало меня к
едрене фене. (С жалобой я обращался явно не в ту инстанцию. Увы, человек
слаб.) А вот густые тягучие вина Сарагосы...

Доул сказал, что я абсолютно прав. Французы умывают руки и больше ничего не
хотят. Они в Америке давно поняли, что дело из категории нераскрываемых,
однако со мной было бесполезно говорить, пока я сам не набью себе шишек на
лбу, пытаясь протаранить головой стену.

Мысленно я прикрепил к погонам Доула две звездочки. Не за понимание моего
характера (сие он вычитал в "объективке") - первую за то, что не спросил,
кто мое начальство (мужская солидарность!), вторую за то, что внимательно,
оказалось, прослушал мой эмоциональный получасовой выплеск. Растут люди!

Мы еще раз дринкнули, и я завел речь о бургундских винах. Бургундских,
Доул, с большой буквы.

И тогда Доул сказал. Я навострил уши. Заманчиво. И Доул сказал, что это
пока проект, но проект серьезный и, главное, там все чисто, они проверяли.

- А зачем им это нужно? - спросил я.

- Ну. Скажем, чтоб подправить себе репутацию. Теперь во всем детант,
разрядка, и они желают выглядеть добропорядочными джентльменами, которые
способны делать и добрые дела.

- А я в качестве этикетки качества? Как французы указывают на этикетках
хороших вин appellation controlee?

- Видимо, так.

- А как вы смотрите на это?

(В английском you равнозначно "ты" и "вы". Получалось, что я запрашиваю
мнение Доула персонально. М-да.)

- А мы, - подчеркнул Доул, - мы смотрим на это очень положительно. Мы тебя
и рекомендовали.

* * *

Азбучная истина: когда в безнадежную личную ситуацию вмешиваются внешние
обстоятельства - это помогает. Правда, это не меняет безнадеги, помогает
лишь продержаться на плаву. Представьте себе картину.

Баба скинула мужика в воду, а сама сидит в лодке и созерцает, как он
барахтается. Иногда советы дает, мол, я бы на твоем месте плыла к берегу.
Впрочем, как хочешь, и не смей цепляться за лодку, заеду веслом по кумполу,
надоел, старый хрыч. И вдруг в женской сумочке тренькает портативный
телефон. Звонят из банка, требуют ейного мужика. "Что-нибудь ему передать?"
- "Нет, мы желаем говорить лично с ним". Что делает злодейка? Злодейка
милостиво разрешает хрычу подержаться рукой за борт и вручает ему телефон.
Ведь ей любопытно знать, зачем позвонили из банка. Может, перевели на счет
пару миллиончиков? То есть мужику передышка. Да откуда миллионы? Банк
выяснял, почему он выписывал чеки без покрытия. Ну, раз так, бабец отбирает
телефон, отталкивает хрыча веслом - иди на дно, дорогуша.

...По ее тону научился определять, что у нее происходит с темно-зеленым
костюмом. Какие-то нелады. Раскачивают лодку, кто-то кого-то сталкивает за
борт, кому-то заехали веслом по кумполу. Короче, жизнь кипит, и ей явно не
до меня.

- Профессор, - голос пока холодно-вежливый, - нарушаете конвенцию. Мы
условились о беседах по телефону, а ты придумываешь повод, чтобы вытянуть
меня на свиданку.

Проглотил фразу, рвалась с языка: "Если я для тебя, как орангутанг, если
тебе противно со мной встречаться..." Или она меня вымуштровала, или
испугался идти на обострение. Но мотивировал сие не страхом, а заботой о
человеке, дескать, это ей плохо, это у нее обострение - дома, в лодке... не
будем уточнять. И потом, на руках козырь, - внешнее обстоятельство! - глупо
упускать такую возможность.

И рассказываю подробности. Чувствую, заинтересовало. Спрашивает:

- А твое мнение?

- Тот самый случай, когда у меня нет мнения. Надо сперва послушать и
посмотреть. Мне показалось, что тебе будет интересно взглянуть глазом
профессионала.

- Подожди. Дай сообразить. - Голос в трубке теплеет. - Четверг? День
напряженный, сплошные митинги. Вечер - еще хуже. Но попробую выкрутиться.

Между прочим, "митинг" на ее лексиконе - это совещание. Прямой перевод с
английского. Я ее не поправляю, мне так нравится. Пусть митингует. Весь
вопрос - с кем?

Похоже, что к темно-зеленому костюму я уже не ревную. Как к законному мужу.
"А вечером - еще хуже". От кого она собирается выкручиваться? Фиг она
скажет. Ведь честно предупредила: "Я ужасная врушка".

А мужики - ужасные лгуны. Врут, как дышат. И я первый. Сказал с самой
искренней интонацией: "У меня нет мнения". Конечно есть. Предложение Доула
я обдумал со всех сторон. Прибавил к нему происшествие на мостике и мой
пистолет, привязанный к ручке балконной двери. Знаки. Каждый знак отдельно
ничего не означает, надо разгадывать в совокупности. Как ребус. Да, важная
деталь: Доул ничего не предлагает, предлагают через Доула, зная, что
американцы за это схватятся, что им выгодно заиметь своего человека в
лавке. Так вот, мне усиленно намекают, советуют, рекомендуют прекратить
погоню за призраками. Соорудили даже, если верить Доулу, своего рода
золотую клетку. Мышеловку. Но в отличие от мышеловки гарантируют
безопасность. Сиди там, наслаждайся жизнью (наслаждение, правда, не
гарантируют, Дженни им неподвластна), зарабатывай денежку и, главное, не
рыпайся.

Впрочем, не настаиваю, что все именно так. Одна из версий, имеющая право на
существование.

* * *

До четверга мы несколько раз созванивались с Доулом. Доул был явно в тесном
контакте с мистером Литвиновым и сообщал мне новости. Два крупных нефтяных
промышленника из Техаса обещали фонду финансовую поддержку. Бостонский
симфонический оркестр дает для фонда благотворительный концерт. Приедет на
гастроли Большой драматический театр (БДТ) Санкт-Петербурга. Иегуди
Менухин, Питер Устинов, Михаил Шемякин (все выходцы из России!) согласились
вести семинары. Для семинаров по науке привлекают нобелевских лауреатов.
Проект фонда вызвал восторг у губернатора Калифорнии. Фонд будет утвержден
как культурная, некоммерческая организация. Никакой финансовой прибыли быть
не должно. Выручка за концерты, плата за обучение, всякого рода
пожертвования пойдут на покрытие административных и хозяйственных расходов
(в том числе и на вашу ставку директора, месье!). Телевидение (компания
NBC) готовит репортаж, посвященный фонду.

Через Доула я спросил: почему бы не объединиться с фондом Сороса?

Передай своему профессору, ответил мистер Литвинов, что деньги Сороса, пока
доходят до России, разворовываются почем зря. Сорос своим фондом не
занимается, ему некогда, к фонду Сороса присосалась масса жуликов. Из
каждой тысячи долларов, посланной российским ученым, девятьсот оседают в
карманах так называемых посредников в Нью-Йорке и Москве. Поэтому мы,
калифорнийский фонд, ни цента переводить в Россию не будем. Будем оттуда
приглашать студентов и преподавателей в Лос-Анджелес, студентов
(малоимущих) обеспечим стипендией, преподавателей - зарплатой.

- Это так? - спросил я Доула, имея в виду фонд Сороса

- Хуже. А Сорос человек амбициозный и критику своего фонда считает
происками злопыхателей.

И тогда я подумал, что дело затевается действительно серьезное и полезное.
А вот у меня амбиции Зайца из немецкой сказки. Заяц решил, что битву под
Аустерлицем устроили специально для того, чтобы выгнать его, Зайца, из
норы.

- Передай дословно своему мистеру Литвинову: идея, овладевшая массами,
становится материальной силой. Только это сказал не я, а один известный
идеолог.

- Кто? - полюбопытствовал Доул.

- Мистер Литвинов знает. Изучал его труды в советском вузе.

* * *

В назначенный час мы с Дженни подъехали к гостинице Доула, и Дженни
оставила свою темно-синюю красавицу "стрелу" в паркинге, ибо мистер
Литвинов прислал за нами немножечко "роллс-ройса", немножечко с шофером. В
Лос-Анджелесе "роллс-ройсами" никого не удивишь, но мне показалось, что это
немножечко перебор. Далее мои опасения подтвердились. Когда открылись
ворота феодального поместья (не ранчо, не виллы - поместья!), я увидел на
лужайке немножечко скульптуры Боттеро - массивного чугунного кота, которого
хорошо запомнил по экспозиции на Елисейских полях. Из окна третьего этажа
(феодалы оторвали себе немножечко земли на вершине холма за Голливудом,
никогда не был в этом районе) обозревалась красочная панорама вечерних
огней Города Ангелов.

Ополоумели! Благотворительный фонд, а сняли усадьбу, которая и миллионеру
немножечко не по зубам. Русский купеческий размах!

Ну да, Дженни предупредила: не выступай, помалкивай, отвечай лишь на
вопросы, ты в бизнесе ничего не смыслишь. И я вспомнил, что еще Сережа мне
объяснял, как важен адрес, когда снял контору на бульваре Осман. Но Сережа
снял свой офис, буквально заложив последние штаны, а здесь что заложили, с
кого и что сняли?

- Зовите меня просто Васей, - сказал мистер Литвинов по-английски.

В меру подтянут, в меру спортивен, в меру в возрасте, интеллект на уровне,
улыбка "чииз", одет с витрины - стопроцентное попадание, такой будет брать
американцев голыми руками. С Доулом у него вась-вась, Ван Доул для него
Ваня, они начали толкать друг друга локтями, как школьники на перемене. И
Дженни произвела впечатление на мистера Литвинова своей строгостью и
линиями. Вот кто не произвел, так это ваш покорный слуга. Это как на
смотринах приводят невесту, и жених тут же решает: "Такую кривоногую? Да
никогда в жизни!", но продолжает улыбаться, ведь пригласили гостей,
родственников, старинный обряд, уважать надо. И невеста, если не дура, тоже
чувствует, что тут ей не обломится. То есть мы с мистером Литвиновым оба
сразу поняли: потерянный вечер.

И даже в мелочах раздражающее несовпадение.

- Ваня, тебе виски? Лед из Гренландии, биологически чистый. Прочтем, учтем,
посмотрим. Дженни, мартини? С долькой лимончика? Исполню, золотко. Прочтем,
учтем, посмотрим. Профессору коньячок фирменный, французский, естественно?
Простите, не расслышал... Томатный сок? Конечно, извольте.

- Пепельницу? Нижайшая просьба: курите на балконе. Я свой персонал
вымуштровал - не курить в помещении. Нам с американцами работать.

...А персонал присутствовал. Подходил получать от мистера Литвинова ценные
указания. На какие деньги он содержит столько народу? Не твоя забота, тебе
с ним не работать.

Провел он нас по коридорам, по классным комнатам, где мировые знаменитости
будут преподавать студентам всех возрастов и национальностей, никакой
дискриминации, господа, кто в состоянии платить за обучение - милости
просим. А стены увешаны картинами русских художников-модернистов, запрещены
они тогда были, понимаете? Дашь художнику пятьсот рублей, он не верит
собственному счастью, а сейчас все это стоит - ого-го! Посмотрите,
профессор, какой зверь этот Зверев.

- Мистер Литвинов, я не специалист в живописи. - И чтоб все было ясно, чтоб
подчеркнуть полную нестыковку: - Боттеро, которого я увидел в саду, вы
приобрели тоже по дешевке?

Дипломат. Настоящий дипломат. Сделал вид, что не заметил шпильки. Пошел
подробный рассказ про Южную Америку. Ах, какие страны! Там, извините,
Дженни, молодые женщины лифчик не носят. Нет надобности. Груди стоят, как
литые. А Боттеро не всегда был знаменитым Боттеро, и когда-то ему льстило,
служило рекламой, что первый секретарь советского посольства приезжает в
его мастерскую. Кот, вернее, одна из трех авторских копий кота, считайте -
мне персональный презент. Ах, какое было славное время в Латинской Америке.
Вот только была накладка, выслали из Бразилии. Господа, посмотрите на меня,
ну какой я шпион, разве похож на шпиона? Небось, Ваня, это твоя работа. ЦРУ
требовало отчетности, ты ткнул пальцем наугад в список советских
дипломатов...

Шутник, балагур мистер Литвинов - Вася распорядился, чтоб накрывали ужин.

- Тони, тебе надо высунуться, - шепнула Дженни.

Я пожал плечами и демонстративно ушел на балкон курить. Курил долго.
Возвращаюсь. Стол в главной зале накрыт. И мистер Литвинов - Вася глядит на
меня, как на невесту, которая хоть и кривонога, но за ней в приданое
обещают огород, корову, козу и виноградник. Заколебался мужичок.

- Профессор, ваша девушка мне такое про вас насплетничала. Оказывается, вы
известный во всем мире историк! Лишь по характеру бука. Родом из России?
Верно, Доул мне говорил. Я бы с удовольствием побалакал на родной фене, но
Ванюша не поймет, невежливо будет.

Я подумал, что если уж Дженни за меня вступилась, то надо самому что-то
сделать, иначе она больше никогда никуда со мной не поедет.

- Если я правильно понял, это будет нечто вроде Луизианы?

- В Луизиане нет русской эмиграции, и такого фонда быть не может, -
вмешался Доул. - Профессор, очевидно, имел в виду сравнение с парижским
центром Помпиду.

Доул видел, что мои смотрины проваливаются с треском, и желал тоже мне
как-то помочь.

- Доул, - сказал я как можно мягче, - я имел в виду не штат Луизиана, я
имею в виду музей Луизиана под Копенгагеном. Там постоянная экспозиция
картин и скульптур, плюс это международный культурный центр, где проводятся
конференции, симпозиумы.

Давно-давно, пожалуй, полтора века тому назад, я наблюдал, как
разворачивается линейный парусный корабль, выставив навстречу
неприятельской эскадре свой борт, ощетинившийся тремя палубами пушек.
Подобный маневр совершал теперь мистер Литвинов.

- Да, вы правы. Луизиана. Частный музей, принадлежащий...

- Датскому миллионеру, интеллигентному старикану. Как его имя-то?

- Я тоже фамилии не помню... И вы там часто бывали, профессор?

- Однажды на одном семинаре.

Я назвал дату. Доулу эта дата ничего не говорила, он тогда (со служебной
точки зрения) под стол пешком ходил. А вот мистер Литвинов - Вася, если я
его правильно вычислил, должен был знать, какая публика и на каком уровне
собралась тогда в Луизиане поглазеть на художественные экспонаты.

- Мне сказали, что вы в это время не ужинаете? - Голос у мистера Литвинова
был поникшим.

- Почему, с удовольствием съем шампин