куцый
бюджет и она экономит на спичках? Это в Системе не считают денег, хотя,
точнее, смотря когда. А ты ищешь повода для обиды, чтоб отменить поездку.
Почему? Нервничаешь, боишься, как тебя встретят в Городе Ангелов. Твой
Ангел обещал не встречать. А вдруг она сама придет, первой, к тебе на
лекцию? Послушать. На твоих лекциях, настоящих, для студентов, она еще ни
разу не присутствовала. Козырную карту вытягиваешь. Ну, ради этого можешь
через океан и на моторной лодке.

* * *

Ее Высочество выразило желание отвезти меня в аэропорт Орли. Я был польщен,
тем более что испытывал за собой чувство вины. Прибавление семейства уже
угадывалось невооруженным глазом, а я отваливаю за тридевять земель и,
видимо, вернусь после родов. Правда, теперь всем верховодил Идеальный
Вариант, но я же все-таки не сбоку припека... Давненько мы не были с ней
наедине, поболтаем в машине. Я только настоял, чтоб она доставила меня не в
аэропорт, а на площадь Данфер-Рошро, откуда уходит в Орли скоростное метро.
И давай выедем пораньше: пятница, вечер, в городе пробки...

- Папа, с каких пор ты разбираешься в уличном движении? Я шофер, я знаю.
Домчимся до Данфер-Рошро за пятнадцать минут.

Возражений моя дочь не допускает, тон у нее прокурорский. В кого бы это?

Действительно, поехали резво, дочь рассказывала смешные милые подробности о
детях и о своей семейной жизни, от нее, от моего ребенка, исходило такое
душевное тепло, что я млел и таял, как свечка. Пятнадцать минут нирваны!
Потом мы прочно застряли на бульваре Распай. Машины бампер к бамперу, почти
не двигались. С бешеной скоростью двигалась секундная стрелка на моих
часах. Каким-то чудом, следуя за автобусом, игнорируя красные светофоры,
заезжая колесами на тротуар, моя дочь сделала рывок, и мы попали на
Данфер-Рошро. Пересечь площадь заняло бы минут сорок. Я вылез из машины,
вытащил из багажника новый огромный чемодан, подарок дочери (пустой он
весил тонну, а был набит под завязку), и в обход, по пешеходным дорожкам,
поволок его к станции "воздушки".

В Орли на мой самолет, наверно, уже объявили посадку.

В вагоне "воздушки" я смотрел на циферблат и через окно вниз, на
бесконечную реку желтых фар, медленно текущую по южной автостраде. Хороши
бы мы были, если бы отправились в аэропорт на машине...

"Воздушка" - гениальное изобретение. Когда я выскочил на Западном Орли, до
отлета оставалось двенадцать минут. Теоретически я еще успевал!

Опять бегом в вагон. Южное Орли. Широченные залы. Бегом к стойке
проклятущей авиакомпании.

- Посадка на самолет закончена!

Что ж, не судьба. Вернусь к детям, позвоню Инге, извинюсь.

- Минуточку! - Девушка подымает трубку, говорит с пилотом и... регистрирует
мой билет. Я ставлю чемодан на весы, он уплывает в багажное отделение.

- Бегите к пятому терминалу, вас ждут.

Иду быстрым шагом по длинному безлюдному коридору, похожему на резиновую
кишку. Раз багаж взяли - без меня не улетят. Нигде не записано, чтоб
пассажиры участвовали в спортивных соревнованиях. Такой кросс по
пересеченной местности согнал бы с меня семь потов, да, к счастью, я одет
не по-парижски - в Париже холодный осенний дождик, - я одет в джинсовый
костюм (подарок Дженни), предназначенный для климата Южной Калифорнии.

Не опоздал, удачно выбрал, что надеть... Слишком много счастья!

У открытого самолетного люка стоит стюардесса и... торопливо курит. Меня
пронизывает страшная догадка.

- Разве нельзя курить в самолете?

- У нас не курят.

- Даже на американских международных рейсах разрешено!

- У нас свои правила.

- Почему в агентстве не предупредили?

- А вы спрашивали?

...Билет куплен в Калифорнии и не мной. Наверно, Инга послала в агентство
кого-нибудь из студентов. Ему в голову не пришло, что уважаемый профессор
курит. Хочу разорвать билет и швырнуть его в кукольное личико стюардессы.
Какие сволочи французы! Пытаются перещеголять американцев в ихнем
идиотизме!

- Скажите вашему руководству, что тем самым вы теряете клиентов. Первый и
последний раз лечу вашей компанией.

Пожимает плечами.

Я зажигаю сигарету и лихорадочно затягиваюсь.

* * *

"Шеф отдал нам приказ лететь в Кейптаун". По приказу Системы я накрутил в
общей сложности витков десять вокруг земного шара. На всех видах
транспорта, включая почтовые дилижансы, парусники, поезда. Тихоходное
средство по сравнению с авиацией. Но там можно было созерцать пейзажи.
Впрочем, однообразие морского пространства или сыпучих песков тоже
надоедает. Основные тяготы моей бывшей профессии связаны с ожиданием.
Активные действия - употребим такой эвфемизм - это все же экзотика. А так -
ждешь. Ждешь конца путешествия, ждешь на явочной квартире, ждешь письма,
курьера, звонка, нужного человека. Сидишь в гостинице или в собачей дыре,
убиваешь время (а вы думали - кого?). Пьешь кофе, если он есть, и куришь,
куришь, куришь.

В самолете, когда летишь куда-нибудь на противоположную точку глобуса,
время останавливается. Как в тюрьме. Однако раньше самолеты ходили
полупустыми. Устаешь от чтения, от сигарет, откинешь ручки кресел, ляжешь
вдоль сидений, поспишь. В сидячем положении я спать не научился. Но тогда я
легче переносил бессонницу.

Удивительно, до чего неприхотливая публика! Или сильно тренированная? С
помощью каких инженерных генов выращивают нынешних пассажиров ночных
рейсов? Их накормили ужином, показали фильм, затем погасили свет, и они
дисциплинированно задрыхли в узких креслах, локтем к локтю, голова к
голове... Мой персональный фонарик на потолке отбрасывает блеклый кружок.
Читать трудно. Я стараюсь не смотреть на часы - и так знаю, что стрелки
смазали клеем, даже секундная ворочается неохотно, словно во сне.

Мы взлетели в восемь вечера. Сейчас по-парижски четыре утра. А всего лететь
тринадцать часов с хвостиком. Значит, в Лос-Анджелес прибудем к полуночи по
местному времени. Но мой растянувшийся по океану и материкам день, боюсь,
на этом не кончится. Инга предупредила, что к ней придут гости. Случайное
совпадение? Подозреваю, она сначала потащит меня к себе. Продемонстрировать
гостям свои особые отношения со знаменитостью. И гастролер-профессор обязан
быть в форме, улыбаться, отпускать утонченные французские шуточки... Чума.
Она забыла, сколько мне лет? Что я плохого ей сделал? Зачем она мне
прислала такой билет? Никогда ей не прощу. Эх, покурить бы.

Простишь. Инга не виновата. И всегда тебе делала только хорошее. Ты сам
жаждал, чтоб тебя принимали за молодого. Ou presque. И вот результат - будь
добр соответствовать своей репутации. Проклятье! Одну сигарету! Представляю
себе, в каком виде я выползу из самолета. Инга будет явно разочарована.
Впрочем, говорят, у нее теперь юный бой-френд. Благодари небеса (они за
стенкой, помахай им панибратски ладонью!), что тебя встречает Инга, а не
Дженни.

Извиваясь ужом, чтоб не разбудить соседей, вылезаю из кресла. Иду к
туалету. В салоне кроме моего горят еще три фонарика. Сонное царство. Даже
стюардессы где-то закемарили. Воровато оглядываюсь и закуриваю. На подносе
с пустыми пластмассовыми стаканчиками замечаю чинарик. Кто-то тоже не
выдержал. Привет тебе, мой незнакомый товарищ - великомученик.

...В моей пестрой, длинной, запутанной биографии есть страница, которую я
упорно не желаю вспоминать. Лубянка. Недаром о Лубянке я ничего не
рассказывал Дженни. Там меня избивали. В прежних своих жизнях я получал
ранения в боях, это другое дело, но меня никогда не били. На Лубянке били.
Привязывали к спинке стула и молотили в кровь. Дикое, непереносимое
унижение. Однако самой изощренной пыткой было, когда не давали папирос.

В глубине темного прохода возникает фигура. Последняя затяжка. Тушу окурок.

* * *

Выспавшиеся, повеселевшие пассажиры выстраиваются в очередь у паспортного
контроля. Для многих из них сбылась мечта - они в Америке! Моя мечта была
скромнее. Следуя за всеми по лабиринтам аэропорта, я искал курительную
комнату. Дохлый номер. Ладно, скорее бы выйти на улицу, там уж мне никто не
запретит.

Скорее не получается. По одному нас пропускают к регистрационным стойкам.
Сначала работали четыре таможенника, потом двое. Понятно. В Лос-Анджелесе
полночь, и, наверно, больше с неба никто не свалится.

Неожиданно выплескивается толпа мексиканцев. Прибыл запоздавший рейс.
Как-то все перемешивается, и я оказываюсь в хвосте. А на таможне остался
лишь седой негр. Он не торопится.

К едреной фене! Спрошу у полицейского, где тут место для прокаженных,
выкурю там пачку, затем поменяю билет на первый же самолет в Европу (если
не поменяют - куплю), и в гробу я видел вашу Калифорнию!

Так и скажу: не хочу, передумал! Первым же рейсом - в Париж.

Но Инга простояла час у выхода. Как я смогу ее предупредить?

Таможенник рассматривает мой билет:

- Вы возвращаетесь 30 ноября?

Объясняю, что должен задержаться, что у меня лекции в университете до июня.
А сам злорадствую: "Сейчас он потребует доказательств. Откуда я их возьму?
Пусть штампует вылет из Америки 30 ноября. Инга напортачила, ей и
расхлебывать кашу. Почему только мне головная боль?"

Таможенник берет мой паспорт. В нем, еще со старых времен, постоянная
американская виза.

- Сэр, - вежливо предлагает таможенник, - я перепишу дату отъезда на 31
мая. Вас устраивает?

Какой любезный папаша. Я ему желаю good night.

И вот, волоча чемодан на колесиках, поднимаюсь в вестибюль, где
мексиканские семьи в полном составе, с грудными младенцами, встречают своих
дорогих родственников. Встречают радостными воплями, будто на арену
выбегает бык. А за спинами этой буйной корриды я замечаю Дженни, которая
вытягивает вверх руку, чтобы привлечь мое внимание.

Я подхожу, обнимаю ее, церемонно целую в щеку (как дочку) и матерюсь:

- Та-та-та! Зачем ты приехала? Ты же устала! Второй час ночи.

- Завтра суббота. Инга попросила, у нее гости.

- Это ее проблемы. Пусть выкручивается.

- Да я сама захотела. У меня для тебя хорошая новость.

- Потом расскажешь. Умираю. Пятнадцать часов не курил.

В паркинге зажигаю сигарету. Какое блаженство! Чувствую прилив бодрости.
Моя девочка рядом. Мой взгляд скользит по ее ногам, она без колготок, я
различаю шрам на левой коленке, сувенир из Риги (бег на восемьдесят метров
с барьерами). Моя девочка, моя! Я знаю наизусть каждое пятнышко на ее коже.
С сигаретой совсем иная жизнь. Как будто и не было бессонной ночи. Какой
теплый вечер в Лос-Анджелесе! Вечер, ночь? Теперь мне без разницы, я ощущаю
каждый мускул своего тела, включая... Поразительно! Словно ключ повернули,
я ожил, и мне двадцать лет.

Мы садимся в синий "понтиак". В кабине все привычно и знакомо. Не было и
дня разлуки. Париж мне просто приснился. Дженни за рулем, а я - справа от
нее, на своем законном месте. Юбка у Дженни чуть задрана... Бесстыдница.
Хочу дать волю рукам. Не надо, успокойся... Выруливаем на фривей. Дженни
сосредоточенно смотрит вперед, а губы расплываются в улыбке, ибо знает, что
я обычно не слежу за дорогой. Я смотрю на нее.

- Тоничка, все в порядке.

- Даже не верится.

- Я получила бумаги. За твое лечение в госпитале заплатило министерство
здравоохранения.

Вон она о чем... Однако новость ошеломляющая. Впрочем, я же говорил себе:
не дергайся, не лезь на стену, все образуется. Странно только, что
министерство, а не Сошел Секьюрити Южной Калифорнии.

- Какая там формулировка?

- Подожди, вспомню... "Учитывая, что до этого мистер Сан-Джайст выполнял
поручения Федерального правительства в Атланте и Мейконе и тем самым как бы
находился на государственной службе, министерство считает возможным..."
Честно говоря, я не поняла. Когда ты был в штате Джорджия?

У меня приступ хохота. Нервная разрядка.

Дженни озабоченно притормаживает. Делаю ей знак - продолжай и,
успокоившись, расшифровываю загадку. Конечно, заплатила Система, провела,
как положено, через министерство. Умники из Системы по каким-то своим
соображениям не хотели упоминать о совещании в Вашингтоне, искали хитрую
формулировку, поэтому так долго и тянули. В Атланте и Мейконе я
действительно был, тут все верно, не придерешься. Я прошел через эти города
с армией генерала Шермана, то есть находясь на государственной службе. Ну а
даты решили не уточнять.

Дженни смеется:

- Бюрократы! Виртуозы!

Мелькает панно: "До Шерман-Окс 3,5 мили". Но мы плавно сворачиваем с
фривея. На стрелке обозначен Вествуд.

Я кричу. Я безобразно жутко кричу... без звука. Потом закрываю глаза.

Мы не едем на Диккенс-стрит. Дженни везет меня к Инге.

* * *

Загулявшие у Инги остатки гостей, остатки ужина, остатки выпивки (я плохо
различал, кто есть что и что есть кто) встретили с энтузиазмом останки
профессора Сан-Джайста. Оле!!! Начавшаяся в аэропорту мексиканская коррида
возобновилась. Останки профессора Сан-Джайста влили в себя стакан коньяку.
- Оле!!! - поклевали с тарелки и говорили нечто бессвязное,
воспринимавшееся публикой как высшее проявление остроумия. Распахнули
настежь окна, чтоб останки профессора могли дымить (сигарета за сигаретой)
- невероятная поблажка в американском доме для тех, кто понимает. С кем-то
я целовался - Инга? Голое плечо? Носатая брюнетка? Блюдо с креветками? - не
с Дженни. Дженни присутствовала слева от меня. Под занавес Инга произнесла
тост за мужчин старой школы, которые - ого-го! - дадут сто очков форы нам,
молодым.

Гм... Явные счеты с Ларри, ее бой-френдом. Вечно меня впутывают...

Затем я услышал:

- Дженни, все-таки профессор устал. Разумнее ему остаться у нас, комната
готова. Утром мы с Ларри перевезем его в студию, это неподалеку. Не
возражаешь?

Злодейка не возражала.

Я вышел ее проводить в кромешную - как мне казалось - тьму южной ночи. Но
сработало автоматическое реле, над дверью зажегся фонарь.

Тот, кто воевал, знает, что одна из самых страшных ран, это когда штыком
или саблей распарывают живот. Несколько мгновений человек еще на ногах, он
бросает оружие и руками инстинктивно придерживает вываливающиеся
внутренности (простите за подробности), а в глазах...

- Тоничка, не смотри на меня так, - прошептала Дженни, - будет тебе кофе и
какао. Позвони.

Села в свою черную в темноте стрелу, сделала полукруг, укатила.

Я должен был сдохнуть, откинуть копыта, сыграть в ящик, дать дуба,
приказать долго жить. Я должен был тихо окочуриться, не вызывая "скорую
помощь", чтоб не тревожить моих гостеприимных (слишком) хозяев. Инга и
Ларри нашли бы мой хладный труп на краю кровати и записку на столе:
"Прощай, Дженни, будь счастлива!" Врачи бы констатировали смерть от
перепоя, от перекура, от тропической малярии, заворота кишок, инсульта,
желтой лихорадки или просто от разрыва сердца, которое не выдержало
женского коварства.

Не повезло. Я проснулся с мерзким ощущением симптомов всех
вышеперечисленных напастей. Настенные часы показывали шесть утра, мои - три
часа пополудни. В Париже я никогда не спал в это время и глупо было
стараться.

Я выпил на кухне горячего сладкого чая, съел таблетку аспирина, принял
ванну, побрился, оделся, поставил на защелку замок входной двери, совершил
прогулку по незнакомым окрестностям (где уже бегали спортивного покроя
студенты, вызывая у меня жгучую зависть), вернулся, опять разогрел чайник.

Инга в халате заглянула на кухню, охнула:

- Я морду не успела накрасить. А ты как огурчик.

"Внешнее впечатление всегда обманчиво". Пятый постулат разведки.

Звонить? Рано. Эля, конечно, будильник, но если Эля у Гали и Матвея
Абрамыча, то в кои веки у моей девочки есть возможность выспаться, а я
будильником работать не собираюсь.

Ларри отвез меня в мою берлогу. Интересный дом. Я его заприметил еще утром.
Опоясан двухэтажной палубой балконов. Балконы перегорожены решетками из
деревянных прутиков, соломенными циновками, синтетическими ковриками. В
доме только студии, и у каждой свой кусок палубы, туалет, душ. В углу,
около стеклянной балконной двери (надо бы повесить занавесочку), -
электрическая плита, холодильник. Под потолком большой вентилятор с
пластмассовыми лопастями. Проверил, вертится. Ну, мне-то жара не угрожает.
Я уеду раньше курортно-душегубного сезона, хотя в Лос-Анджелесе погода
сумасшедшая (как и его население).

Разобрал чемодан и сумку с постельным бельем, заботливо предоставленную
Ингой. Если Дженни пожелает поменять на свое... Из чистого суеверия не надо
на это надеяться.

Поднял телефонную трубку. Молчание. Да, Ларри предупредил, телефон включат
в понедельник.

Поперся к Инге. Есть деловой повод: обговорить мой курс лекций.

Инга предложила съездить в супермаркет. Превосходная идея. Можно позвонить?
Ради Бога!

Моя птичка улетела. На автоответчике - волшебный голос. Оставил мессидж, то
бишь сообщение. Или, если хотите, послание. Так странно и дико ходить по
американскому супермаркету без Дженни и Эли.

Противоестественно.

Набираю в тележку бутылки, банки, картошку, овощи, чтоб потом не волочить
на себе тяжести. Когда еще подвернется машина? Здесь не Париж, другие
расстояния.

На обратном пути милые ребята помогают выгрузить мою добычу в студию. Инга
подмигивает: "Действительно, профессор, нужна занавесочка. Обеспечу".

Дома Инга прокручивает автоответчик. Ей послания относительно завтрашнего
вечера в университете. И вдруг я слышу волшебный голос по-русски:

"Тони, мы с Элей в городе. Масса дел. Если попадем в твой район,
обязательно заедем к Инге".

- Кстати, профессор, - говорит Инга. - Я пригласила Дженни на завтра в
университет. Не помнишь? Она сказала, что пойдет с тобой, а ты сказал, что
она любит представительствовать.

Разве такое было? Ни хрена не помню. Хорошо бы выяснить, что я вообще
напозволял себе сегодня ночью... Неудобно спрашивать. Ладно, в любом случае
мне как-то становится легче на душе. Принимаю ужасно озабоченный вид и
излагаю по пунктам мою программу. Инга вносит коррективы. Все разумно.

По американской манере, даже когда хозяева дома, включен автоответчик. В
зависимости от того, кто звонит, Инга делает знак Ларри брать или не брать
трубку. Ларри отбивает телефонные атаки, чтоб нам не мешали работать. Тем
не менее у меня ушки на макушке. Отмечаю, что Инга очень популярная женщина
в Городе Ангелов. Ей звонят из Большого Лос-Анджелеса, из Калифорнии, из
других штатов, из Нью-Йорка (тут Инга подходит к телефону), из Канады и
вроде бы из соседней Галактики. Все интересуются завтрашним вечером.
Понимаю, что для университета это важное мероприятие. Только куда-то пропал
волшебный голос. Не прорезается.

Пора бы и совесть знать, и избавить хозяев от моего присутствия. Не
допекать Ингу своей дотошностью (объясняется сие элементарно: жду
волшебного голоса. Догадывается ли об этом Инга?), дать ребятам отдых.
Ухилять в каюту - так я называю студию в двухпалубном доме, - отоспаться.
Разумное и логичное решение. Я собираюсь откланиваться, но появляется
кто-то из вчерашних (сегодняшних?) гостей, которые горят желанием общаться
с французским профессором и которым я что-то обещал (что?), извлекается на
свет божий пиво и вино, количество гостей увеличивается в арифметической
прогрессии (прыгают с потолка? лезут через окно?), начинается вакханалия,
неразумная и нелогичная, в духе богемы нашей университетской молодости, и
все почему-то этому рады, и я в том числе.

В девять вечера по местному времени звоню. Говорю бодрым, парижским тоном:

- Может, приедешь? Здесь весело.

Волшебный голос устало отвечает, что они замотались в городе, а теперь она
моет Элю в ванной, и что сложно искать бэби-ситтера в субботу, сам знаешь,
отложим до завтра. Завтра, перед мероприятием, я за тобой заеду.

Спешу заявить, что всегда одобрял здравые, осмысленные поступки. Своим
бодрым тоном пытаюсь смазать впечатление от ночного отвратительного зрелища
- человека с распоротым брюхом. Хотя женщины такие вещи отлично
запоминают...

А я из дальнейшего сумбура запомнил:

Сижу в каюте. Не в своей, а на первом этаже. Видимо, мое намерение увести
публику от Инги и Ларри все же о