ный был бы счастлив, услышав от короля такие откровения.
Признак доверия! Поэтому барон Рапп, очень довольный и польщенный, без
умолку делился с Дисой своими впечатлениями об аудиенции - всю дорогу, пока
они возвращались в карете домой.

- Король заметно изменился, годы берут свое, - говорил барон, - тем не
менее он в курсе последних событий и хорошо информирован. Если король
предвидит волнения в Европе, значит, так и будет. Если волнения перекинутся
к нам - возрастет роль моего министерства. Понимаешь? Король - великий
труженик. Правда, он жалуется на провалы в памяти, это естественно...

И быстро добавил, чтоб баронесса не заподозрила его в каких-то намеках на
прошлое:

- Он даже забыл, как послал к нам с поручением майора Друо. Казалось бы...
Что ты хочешь, возраст...

Но Диса уже ничего не хотела. Во всяком случае, от человека, который
принимал их в королевском кабинете.

III. ПРОФЕССОР САН-ДЖАЙСТ

Я эти новейшие научные теории в гробу видел. Пусть взрослые бабы себя
уродуют, сгоняя лишние килограммы - ничего не поделаешь, мода. А ребенок
должен быть кругленьким, полненьким. Мало того, что ребенка дома травят
корнфлексами и салатами, так приводят в супермаркет, где столько
соблазнизмов - печенья, пирожных, конфет, шоколада, карамели, - и всего
этого нельзя. Возьми, Эля, орешков и сушеных фруктов, утешься. Мамаша,
глазом не моргнув, предложила бы сушеных кузнечиков, да, к счастью, их в
американских магазинах пока не продают. Какой-то там святой - Фома? Епифан?
- питался в пустыне сушеными кузнечиками и был за свои подвиги
канонизирован церковью. Я не богохульствую, однако полагаю, что Эля и
святому Фоме, и святому Епифану сто очков вперед даст, в пустыне таких
прилавков не было, одни миражи. Эля - прелесть, Эля - лапочка, самая
послушная дочка на свете уныло грызет чернослив. Мамаша-дрессировщица катит
свою тележку к овощной секции. Мы рулим к винно-водочным рядам. Мамаша
спокойна, там я ничем побаловать Элю не смогу.

- Тони, где моя булочка? - шепчет святая Эля.

Я достаю из кармана булочку с изюмом или шоколадом, купленную заранее в
библиотечном буфете. Ребенок съедает ее стремительно. Кто сказал, что у Эли
плохой аппетит? Глупо, конечно, лакомиться библиотечной булочкой, когда
вокруг кондитерское пиршество. Но магазинные булочки и пирожные - в
коробках, по нескольку штук. Мамаша у кассы непременно засечет, что коробка
вскрыта. Я и так дико рискую. Если Эля проговорится, то мне расцарапают
морду. Ведь я применяю антипедагогические методы: нарушаю режим и учу
ребенка врать. Я не учу ребенка врать. Мы коробки не берем и не вскрываем,
крошек в тележке не остается и мамаша не спрашивает: "Эля, ты съела
булочку?" Сама же Эля, на что уж любительница поболтать, на эту тему
помалкивает. Смышленый ребенок. С таким - в разведку.

Совершив противозаконный акт, Эля верхом устраивается в тележке, как кучер
на облучке кареты, и теперь мы не прячемся за стеллажами, а наоборот,
прокладываем свой маршрут так, чтоб держать мамашу в поле зрения. Для
мамаши день без магазинов - потерянный день. Только супермаркет для нее -
сущее наказание. Она предпочитает заведения, где можно проводить часы в
примерочных кабинках, а какой мне смысл туда ходить, если я ее не вижу? Вот
в супермаркете я ловлю кайф. Самая красивая девочка на свете разгуливает
между стеллажей, как топ-модель по подиуму, и я с удобной мне дистанции
наблюдаю это чудо. Нас разделяет фруктовый прилавок. Мамаша в банановой
кофточке, в зелено-яблочном платье, в апельсиновом пеньюаре... Россыпь
черешни опять меняет цвет ее одежды, совпадая с тоном губной помады. Она
набирает совком ягоды в пакет, в глазах сосредоточенность - какие мировые
проблемы нас волнуют? В моей голове словно фотоаппарат отщелкивает кадр за
кадром. Любой кадр украсил бы обложку популярных журналов. Твое счастье,
что фотокорреспонденты дежурят у ворот виллы какой-нибудь Памелы Андерсон.
Что Памела, я против нее ничего не имею, пусть живет... Как делают
голливудских див? Присматривают загорелую задницу с длинными ногами и, если
рожа задницу не портит, шпаклюют рожу макияжем, разрисовывают косметикой,
приклеивают ресницы - готово, очередная звезда сходит с конвейера,
открывает пасть: "Я согласилась на эту роль потому, что героиня фильма, как
и я, темпераментна, следует своему инстинкту вопреки рассудку..." Но
профессионалы журнальных джунглей помнят, какой основополагающий элемент у
киноактрисы, и стараются ее снимать через задницу Так вот, повторяю,
радуйся тому, что фотокоры игнорируют супермаркет. Хоть специфический
ракурс приносит им заработок, однако осталась у них изначальная тяга к
прекрасному, ведь учили их ремеслу не в женской бане, знакома им, хотя бы
по репродукциям, итальянская и французская классическая живопись... и
увидят они ангельский лик с картин Рафаэля и Боттичелли в рамке лимонов и
ананасов, вздрогнут, перекрестятся, протрут свои зенки и сообразят
запечатлеть на пленку. "Наконец-то нашли! - воскликнет умный просвещенный
редактор (такие существуют? а вдруг?). - Куда же вы раньше смотрели? (куда?
все туда же, через то же самое)" Тиснут портрет на глянцевой обложке в
миллионах экземпляров. Закрутится маховик рекламной индустрии. И улетит
твоя девочка, зазнается.

Пока не поздно, увези ее в Иран или Саудовскую Аравию, где женщины в
общественных местах носят паранджу. Есть и в мракобесии здравая идея...

Приближается контрольная проверка. Пальцы с лиловым маникюром извлекают со
дна тележки мои слабые попытки экономии семейного бюджета. Инквизиторский
взгляд. Крупный план.

- Я же выбрасываю эту гадость из холодильника! Она тухнет на следующее
утро.

Можно вас поцеловать? Можно обхватить ваши колени?

Публика была бы в шоке? Нет, Подумали бы, что снимается кино, репетируют
сцену.

Дисциплинированный и вышколенный профессор смущенно бормочет, что, дескать,
уценка товара не влияет на качество, дескать, это правило маркетинга,
уловка для привлечения клиентов.

Мне отвешивают фунт презрения. Бесплатно. А в глазах пляшут искры. Ей
нравится быть повелительницей.

И платить в кассе мне не разрешается. Ты же дал мне деньги!

...Когда, сколько веков с тех пор минуло?

- Ладно, блок "Малборо" отдельно. Отраву покупай себе сам.

* * *

Я читаю одну за другой книги о гражданской войне в Соединенных Штатах. Я
выписываю на листки подробности, которые никому, кроме меня, не интересны:
цвет пуговиц на мундирах северян, калибр орудий у южан. Я безмолвно
участвую в споре историков, людей чрезвычайно эрудированных, знающих,
понимающих. Меня увлекает аргументированность логики то одной, то другой
стороны. Гражданская война изучена до малейших деталей. И сколько
остроумных концепций! Американские специалисты давно поделили между собой
время и пространство, и нет плацдарма, на который я мог бы высадиться и
откуда сунуть нос в почтенный академический мир.

Есть.

Но кто меня туда пустит? Кто позволит мне об этом вякать? Я не верю, что
прозорливые ученые мужи не замечают одной очевидной вещи. Значит, своего
рода национальная смычка, патриотический сговор. Заминированная территория.
Посторонним вход воспрещен.

Суть моей теории? Пожалуйста. И южане, и северяне были отважными солдатами,
меткими стрелками, лихо держались в седле. Немаловажную роль играл фактор
человеческой выносливости (дети первопроходцев и пионеров),
самопожертвования. Офицеры и генералы - инициативны, решительны То есть по
кадровому составу - прекрасная армия. (Дисциплина хромала - с этим все
согласны.)

Беда заключалась в том, что ни северяне, ни южане абсолютно не умели
воевать Тактика - на уровне боев с индейскими племенами и архаичными
мексиканскими подразделениями. Стратегия? Такого понятия вообще не было
Взаимодействие войск - за семью печатями, как китайская грамота. В этом
смысле любой наполеоновский полковник мог посадить американских
главнокомандующих, генералов, Гранта и Ли, за школьную парту.

Конечно, опыт приходил. На войне набираются опыта быстрее, чем где-нибудь.
Вопрос: какой ценой?

Но я готовился не к дискуссиям в Генштабе, я готовился к лекциям. Теперь,
представьте себе, я рассказываю студентам:

- Прорыв генерала Шермана на узком фронте и глубокое вторжение в тыл южан,
перерезавшее их коммуникации, изменили ход войны. Это вам известно если не
по учебникам, то по фильму "Унесенные ветром" - помните пожар в Атланте,
колонну янки на мосту и голос за кадром: "Шел генерал Шерман". Менее
известно, что поначалу Шермана встретили в штыки не южане, а его
непосредственное начальство, генерал Грант и лично сам президент Линкольн.
Главное командование северян было в ужасе от плана Шермана: армия не
обеспечена прикрытием с флангов, ее окружат и уничтожат! Шерман, как и его
коллеги, тоже привык действовать методом силового давления, стенка на
стенку. Но в штабе у него служил шведский полковник Валленберг. Жуткий
педант и зануда, который умолил, упросил, буквально заставил Шермана
пролистать книгу Клаузевица: "Мой генерал, если я для вас не авторитет, что
естественно, то посмотрите, как немец анализирует двадцатилетние войны в
Европе". Из уважения к своим немецким предкам и чтоб Валленберг от него
отстал, Шерман раскрыл наугад книгу, прочел пару страниц, заинтересовался,
прочел от корки до корки. Задумался. Умный был генерал. Если вы решите, что
я намекаю на роль личности в истории, - ошибаетесь. И я вовсе не призываю
прекратить глазеть телевизионные клипы. Моя мысль до безобразия примитивна:
как бы странно это ни звучало, но чтение книг иногда приносит практическую
пользу.

Хорошо, разговор о пользе книг возражений не вызовет. Однако поймут, что за
этим вырисовывается. Войну Севера и Юга выиграл покойный немецкий генерал
Карл фон Клаузевиц!

И не дрогнуло звездное знамя?

Такой курс на ура прошел бы в Сорбонне, моих соотечественников хлебом не
корми, дай только поехидничать над супердержавой. Гордые галлы до сих пор
не простили штатникам, что те их освободили от немецкой оккупации в 1944
году. Кровная обида. Либеральные американские профессора, конечно, выше
национальных предрассудков, слово "патриотизм" не выговаривают, фу, стыдно,
поэтому на ученом совете мне вежливо похлопают:

- Замечательно, уважаемый коллега, мы ничего подобного не слышали. Укажите,
пожалуйста, ваши источники. На кого ссылаетесь? Все-таки история - точная
наука.

Вот с источниками сложнее. И, соответственно, с перспективой получить место
в здешних университетах. Но я в себя верю. Что-нибудь да придумаю И Дженни
в меня верит. А главное, мне самому интересно вернуться в то время.
Когда-то я все это проходил. И натурально позабыл к чертовой матери, как
забывает после экзамена студент вызубренный накануне учебник.

...Над ночной Филадельфией полыхала гроза. Шквальный ливень обрушился на
площадь. Молнии резали небо сверху вниз и поперек. Гром грохотал, как будто
к городу подтянулась вся артиллерия южан.

- Дьявольская погода, - проворчал генерал Шерман, наливая виски в два
стакана, - циклон с океана надолго Мы завязнем в грязи и потеряем
преимущество внезапной атаки. Скажите, полковник, в Европе тоже воюют под
дождем?

- В Европе бельгийский дождик, мой генерал. Есть такое выражение. Меня
учили, что в армии не существует плохой или хорошей погоды. Впрочем, по
опыту знаю: погода всегда плохая...

- Минуточку, профессор, - прерывают меня голоса с кафедры, - мы привыкли к
игре вашей фантазии, она оживляет лекцию, но все-таки откуда у вас такие
сведения?

Откуда? Не помню.

...Но сколько было бравады! Капитан Гопкинс ведет свой батальон развернутым
строем. Приказ не стрелять, пока не сблизимся на тридцать шагов. Покажем
этим задрипанным янки, как дерутся настоящие мужчины!

Капитан Чемберлен выстроил своих солдат в два ряда и прет навстречу. Парад.
Не хватает лишь полкового оркестра, под который Гопкинс и Чемберлен
маршировали в балтиморской военной школе. Самый тупой прусский офицеришка,
чтящий устав, давно бы скомандовал остановиться, сгруппироваться и открыть
прицельный огонь по движущимся мишеням. А капитан Чемберлен не может себе
такого позволить, иначе сопливые плантаторы-аристократы подумают, что мы их
боимся.

Стенка на стенку. Они сойдутся у ручейка, где ничего не подозревающие
коровы и теленок мирно щиплют траву. Самолюбивые отчаянные мальчишки, цвет
американской нации. Через несколько часов их подберут санитарные фуры...
Уцелеют ли корова и теленок - неизвестно...

Неотвратимый ход судьбы нарушает вестник из госпиталя. Стреловидный синий
"понтиак" на огромной скорости влетает в пока еще свободное пространство, с
визгом притормаживает. Улучшенная и омоложенная копия Жозефины Богарне
демонстрирует воинству полные колени и то, что выше, обтянутое
"Вальпургиевой ночью".

- Профессор, пойдем пить кофе.

Раз так - стоп, ребята. Перекур. Хорош виргинский табачок. А собственно
говоря, чего мы тут столпились? Задрать бы этой девчонке юбку...

- У тебя, профессор, одно на уме.

- У меня? Я не решаюсь до вас дотронуться, госпожа моя. Созерцать, как
произведение искусства. Радуюсь, что бесплатно.

- Созерцай, созерцай. Сахар не подсовывай. Возьми мне плюшку. Ну и что там
было дальше?

- Дальше? Война прекратилась. Два батальона южан и северян окружили
нежданную гостью плотным кольцом. Она им давала...

- Давала двум батальонам? Бесстыдник!

- Она им давала заработок. Ведь началось паломничество со всех штатов. С
посетителей брали по два доллара, большие деньги по тем временам. Но всем
хотелось посмотреть...

- На корову и теленка?

- Повторяю, куда подевались корова и теленок - не знаю. Пегие такие, в
черных яблоках. Может, их и съели. На войне как на войне. А все хотели
посмотреть на это чудо. Иногда, по настроению, девочка чуть-чуть
приоткрывала колени, еще на три сантиметра. Приезжал генерал Ли. Приехал
даже генерал Грант.

- Им со скидкой?

- Нет, в Америке равенство, два доллара с носа, независимо от чинов.

Она прихлебывает кофе мелкими глотками. В глазах веселые искры. Я люблю,
когда у нее такие глаза. Невероятно, немыслимо, не могу поверить, что я с
ней сплю каждую ночь.

* * *

Когда это все случилось в Париже, я был в Бордо на университетской
конференции. Мне кажется, если бы я не уехал в Бордо, я бы в тот вечер
позвонил ему: "Не выходи на улицу, не пускай никого в квартиру, не подходи
к двери". У меня должно было сработать шестое чувство, называемое
предчувствием, сигнал беды. Послушался бы он меня? Последнее время мы
виделись не часто и редко перезванивались... Разверзлась земля, и его
унесло в черную бездну. Иногда во сне я вижу эту пропасть, от ужаса
кружится голова, я подползаю к краю и кричу в клубящуюся тьму:

- Сережа! Не выходи на улицу, не пускай никого в квартиру, не подходи к
двери!

* * *

Ей, правда, объяснили, что папа тяжело болен, и она не спрашивала, почему
он вдруг исчез, почему не приходит, не говорит с ней по телефону, однако в
ее взгляде, во взгляде пятилетнего ребенка, появилось взрослое выражение
тревоги. По обыкновению, мы с ней гуляли, пели, читали, дурачились, но она
следила за мной глазами затравленного зверька и, казалось, ждала: вот-вот я
ей что-то скажу. Потом был день рождения Лели. Мама постаралась его
отпраздновать торжественно и шумно. Пригласили всех знакомых детей.
Накупили дорогие подарки. Словом, все, как при Сереже. И Анька носилась с
подружками по комнате, бесилась, танцевала и на детском концерте спела
песенку про жаворонка.

После десяти вечера за столом осталось лишь несколько гостей и шестилетняя
Диана, за которой ее мама должна была приехать через час. Маленький Леля
давно спал, а Анька ворочалась в своей постели, раскидывала подушки,
пыталась чуть ли не встать на голову. Я понимал, что девочка
перевозбудилась, и сидел рядом, рассказывал сказку. Глаза у Аньки
слипались.

- Деда, позови Диану, я хочу с ней попрощаться.

Диана, несмотря на обилие сладкого, с аппетитом уплетала кружочки копченой
колбасы. Тут же пошла за мной в Анькину комнату.

- Анна, спокойной ночи!

Анька капризным сонным голосом пробормотала:

- Диана, а где твой папа?

- Ты же видела, он уехал по делам.

- Дина, - Анька попыталась в очередной раз встать на голову, - а где твоя
мама?

- У мамы спектакль в театре.

Анька села, повернулась лицом к Диане и совсем другим тоном быстро
спросила:

- А ты не знаешь, случайно, где мой папа?

* * *

Было, наверно, так...

Они подъехали к полуночи, остались в машине и с противоположной стороны
улицы наблюдали, как на освещенном крыльце респектабельного буржуазного
дома появилась группа веселых мужчин и женщин. Женщины громко смеялись,
кто-то кого-то обнимал, договаривали то, что недоговорили на вечеринке.
Потом подвыпившая компания спустилась в маленький дворик и через калитку в
железном заборе, увенчанном острыми пиками, высыпала на тротуар. Прощание,
ритуальные поцелуйчики. "Безлошадные" пары сели в "БМВ" Жан-Поля и
"ситроен-ХМ" Филиппа. Укатили. Обратил ли кто-нибудь внимание на... Не
могли. На этом необычно широком для Парижа авеню стоянка в шесть рядов. И
улица, хоть и в центре, полутемная - ни кафе, ни ресторанов. Так поздно ни
одна собака по ней не шастает, а если и вылезла с хозяином по своим
собачьим надобностям, то им, хозяину и собаке, абсолютно нет дела до двух
(трех?) хорошо одетых месье, изучающих в машине план города или занятых
оживленной беседой.

В 0.25 машину покинул мужчина в плаще и шляпе, со скрипичным футляром в
руке. Насвистывая, пересек авеню, подошел к забору, уверенно набрал код,
распахнул калитку, поднялся на крыльцо, ключом открыл парадное. Свет в
подъезде музыкант зажигать не стал, лифтом не воспользовался, потопал вверх
по лестнице. Физкультурник.

Через три минуты спутник музыканта проделал тот же маршрут, поднялся на
крыльцо и нажал кнопку интерфона.

Сережа решил, что это вернулся кто-то из гостей (забыли что-нибудь или
недопили?), и отправился к экрану монитора посмотреть, кто именно.
Телекамера над подъездом показала ему незнакомое лицо (или знакомое? Это бы
важно знать, да никто теперь не узнает). Телемонитор в салоне сломался еще
утром, второй был оборудован у двери в квартиру. Солидная дубовая дверь, а
в середине - овал из небьющегося матового стекла (в половину человеческого
роста), укрепленный стальными узорчатыми разводами. Мода была такая в
Париже в начале двадцатых годов... И вот в светлом овале возник силуэт
Сережи. Тем временем музыкант-физкультурник уже стоял на площадке шестого
этажа перед дверью, уже расчехлил скрипичный футляр и вытащил оттуда
автомат с глушителем.

Очередь. Промахнуться невозможно. Бронебойные пули прошили матовое стекло,
как тонкую материю.

Никто ничего не слышал. Соседи по лестничной площадке отдыхали в Ницце.

Музыкант-физкультурник отбросил ногой ненужный скрипичный футляр, на пятом
этаже аккуратно положил автомат у лифта и неторопливо продолжил спускаться.
Респектабельный буржуазный дом спал.

Когда полицейские сирены разорвали ночную тишину, машина с субъектами
(двумя? тремя?) уносилась из города. Вряд ли к аэропорту. Требовалось всего
два часа, чтоб домчаться до Бельгии. Думаю, они (он?) свернули с автострады
и пересекли границу по какому-нибудь пустому деревенскому шоссе.

Выводы. Они (музыкант и подручные) обладали прекрасной информацией. Узнать
код - дело плевое, Сережкина квартира была проходным двором для так
называемой парижской светской шелупени. Но они (музыкант и подручные)
знали, что охранник Сережи ночует у себя дома, что заказана бронированная
дверь, которую вот-вот должны поставить, что в это утро сломался (сломали?)
телемонитор в салоне, что гости уйдут к полуночи, что Сережа с дамой,
значит, сразу спать не ляжет. Никакое самое квалифицированное "наружное
наблюдение" такой информации дать не может. Сережу продал кто-то из его
ближайшего окружения.

Кто?

* * *

- Сережа, умоляю, сегодня вечером не выходи из дома. Не пускай никого