хотелось верить, что в одиночестве). Вечером я расскажу ей
по телефону о сегодняшнем демарше, но без подробностей.

Вот не думал, не гадал, что доживу до этого момента.

Переступить порог. Собраться с духом.

На фронтоне здания огненными буквами написано: "Оставь надежду, всяк сюда
входящий". Впрочем, из-за аберрации зрения, астигматизма и близорукости
можно было прочесть и по-другому; "Страховая пенсионная касса по старости".

Вошел. Внутри множество табличек. Спросил у вахтера, где это самое
заведение. (Вахтер рассердился: "Что вам там надо, молодой человек?" Я с
благодарностью пожал ему руку.) Вахтер вежливо указал на дверь первого
этажа. Значит, у него не возникло сомнений. Я обратился по адресу.

В зале ожидания оторвал от рулона бумажный номерок - 50. На электрическом
табло горела цифра 43. Мистика-каббалистика: 4350 - номер дома на
Диккенс-стрит. Что бы все это значило? Я уселся в кресло (удобное, мягкое)
рядом с нарядно одетыми, напомаженными, парфюмированными старушками и стал
перелистывать брошюры. Заведение предлагало своей клиентуре разнообразные
развлечения: специализированные экскурсии для паралитиков, водолечебные и
грязевые курорты, дома отдыха для "третьего возраста", пансионаты для
инвалидов и полуинвалидов (телевизор в холле), курсы кройки и шитья,
клубные вечера с танцами и хоровым пением, а также льготные страховки для
оплаты похорон.

Короткий гудок. На табло выскочила цифра 50. Меня будто смахнули с
конвейера и запихнули в бокс.

Квадратная дама за столом с рыжим перманентом поприветствовала легким
кивком, заграбастала мои бумаги и начала их потрошить.

Поверьте мне: раньше женщины в администрации не работали. Их можно было
встретить в церкви, гостинице, таверне, лавчонке, а в основном они сидели у
себя дома (или в домах терпимости). К женщинам-администраторам я привык в
своей последней жизни и изучил их повадки. Американки - деловые и
агрессивные. Советские - наглые и ленивые. Немки - деловитые и отзывчивые.
(Про шведок ничего не скажу. Со шведскими клерками в юбках не приходилось
сталкиваться. Но неужели мои бывшие подданные, такие нежные и
романтичные... Ладно. Помолчим.) А вот француженки даже на конторских
стульях в первую очередь чувствуют себя женщинами. С ними сразу возникал
контакт, причем не обязательно положительный (француженки кожей ощущают,
как вы оцениваете их женские качества), однако улыбка мужчины, его взгляд
создавали определенную атмосферу.

В боксе-отстойнике, куда я попал, пожалуй, не подействовал бы и шарм Алена
Делона. Квадратная дама меня в упор не видела. На пенсионеров не смотрит. С
какой стати? Для пенсионеров это предпоследняя станция. Следующая -
кладбище. Смотрят на номер досье и на матрикул социального страхования.

- Где квитанции о зарплате с шестьдесят пятого года? - спросили строгим
голосом.

И поразительно, я занервничал, заволновался. За два с лишним века своей
общественно-полезной (надеюсь!) деятельности я мог предъявить только
университетские fiches de paye с 1974 года. А в пенсионных бумагах, которые
мне прислали и которые я предварительно изучил, мой рабочий стаж начинался
в 1965 году. Я еще подумал: откуда его взяли и как я его докажу?

В соседнем боксе взвился возмущенный мужской баритон. Моя визави
отреагировала сардонической усмешкой: мол, кричи, кричи, голубчик, много
вас тут шастает...

Я решил не спорить и тихо уйти. Правда, тогда срывались все мои планы. И
вообще, непонятно, зачем мне пудрили мозги?

...Что-то квадратную даму заинтересовало. Не во мне. В моем досье. Она
уставилась в компьютер и нажимала на клавиши.

- Вот в чем дело! - обрадовалась милая женщина. (Не за меня обрадовалась.
За себя. Нашла ключ к загадке.) - У вас же основная пенсия - военная. С
шестьдесят пятого по девяносто второй. А вы мне говорили...

Я ничего не говорил!

- ...ваше счастье, что в армии аккуратно оформляют документацию.

Не спорю, было желание ответить: а) мое счастье в данный момент видит
десятый сон на четвертом этаже в Шерман-Оксе, б) в 1965 году Антон
Сангустов слушал в Московском университете лекции по истории СССР,
марксизму-ленинизму и понятия не имел, что прилежные французские штабисты
его уже зачислили на службу в инфантерию.

Догадываетесь, свой ответ я проглотил, как сладкую слюну. И получил
указание: каких бумаг и откуда ждать, какие бумаги куда посылать. Морока
месяца на три.

* * *

Параллельная жизнь. Слежу по часам. Сейчас она в ванной, чистит зубы и
прочее. Застряла в пробке на Лорел-каньоне. Сдает Элю в детский сад.
Подсчитывает на компьютере калории. Наливает из автомата кофе в
пластмассовый стаканчик. Ее шеф, Квазимодо, вызывает к себе в кабинет. Как
его фамилия - Сикимура, Куросава? Забыл. Пусть будет Квазимодо, звучит
вполне по-японски. Отвратительный горбун, не опасен. Ленч с Кэтти или
Ларисой, новой русской девочкой, приятной во всех отношениях, которую взяла
в свой отдел. Меню: диетический салат, креветки в остром японском соусе (от
японцев никуда не деться). Снова экран компьютера. Тысячи долларов
извиваются хвостиком. Вдруг входит красавец доктор. Что ему, паскуде, там
надо? Или она была с ним на ленче? Смотрю на часы. В любом случае она уже
вернулась в контору.

Набираю Лос-Анджелес. Лариса узнает меня по голосу:

- Профессор, мы без вас скучаем. Дженни, возьми трубочку. Париж.

И наконец слышу:

- При-и-вет!

От одной лишь интонации я на седьмом небе. Парю под потолком.

Докладываю о своих подвигах. В университете, естественно, запрягли,
весенняя экзаменационная сессия. Пока я не получил свой retraite, имею
право работать. Как видишь, на боевом посту. Общаюсь с молодежью. С
молодежью женского пола? И то и другое. Плотно общаюсь? Всякое бывает.
Бывает? Честно сказать, немного устаю. Особенно, когда молодежь вдвоем
пытается сесть мне на шею. Поодиночке я их катаю на плечах по квартире, но
они норовят вскарабкаться на меня одновременно, и тут я пас.

- Тебе хорошо с детьми?

- Очень.

В трубке пауза.

Понимаю, не нужно было бы так педалировать. Да чего скрывать? Она должна
свыкнуться с мыслью, что придется изредка (и регулярно!) отпускать меня в
Париж. Я с огромным удовольствием гуляю с Аней и Лелей. Мы пьем кока-колу в
кафе. Плюс - мороженое. (Страсть к мороженому - в Ее Высочестве.) Во дворе
играем в футбол. Правда, я пользуюсь тем, что они маленькие, и безбожно
жульничаю. Заставляю их бегать (бегают они быстро), а сам распасовываю мяч.
Мне бегать врачи не советуют. Рекомендуют прогулки размеренным шагом.
По-настоящему в футбол мы играли последний раз с Сережей. Команда на
команду. Он с Лелей, я с Аней. Он прилетел откуда-то (уж не из Киева ли?),
позвонил няне, узнал, что мы во дворе, и примчался. Дети крутились вокруг
него, как бесенята... И мне до сих пор кажется, что вдруг открывается дверь
их парадного, и появляется Сережа, и дети бегут к нему...

Во время паузы родилась идея.

- Дженни, я застряну здесь как минимум до сентября. В июле меня увезут с
детьми на океан. Я обещал. А в августе - свободен. Приезжай с Элей. Устроим
праздник. Расходы беру на себя. Деньги откуда? Из подкожных запасов
верблюда. В августе Париж замечателен. Народу мало. Раздолье для туристов.
Выпроси хоть две недели у Квазимоды-Сикимуры?

В ответ довольный смешок. Чувствую, что такой прыти она от меня не ожидала.

- Я польщена. Идея завлекательная. Я подумаю.

Повесив трубку, продолжаю парить под потолком. Парить, тем более на
радужных крыльях, медицина не запрещает.

* * *

На двери треугольник с изображением черепа на скрещенных костях. Отчаянно
смелый паренек, я толкаю эту дверь. В камере пыток - мужчина и женщина в
белых халатах и марлевых масках, закрывающих нижнюю половину лица.
Раздеваюсь до пояса и ложусь на нечто вроде стола. Женщина пристегивает
меня ремнями и заводит мою левую руку под голову.

- Не двигайтесь.

Я не двигаюсь. С урчанием, медленно-медленно движется массивная плита,
похожая на крышку гроба, и почти утыкается мне в нос. От неудобной позы
ноет, болит левое плечо. Голос женщины:

- Не двигайтесь, иначе смажется вся картина.

Садистка! А плита, распластав меня на столе, явно вознамерилась
передохнуть. Начинаю считать. До ста. До двухсот. Сколько еще выдержу?
Плита поехала обратно в ноги...

Женщина снимает ремни и замечает мою перекошенную рожу.

- Что с вами?

- Был ранен в плечо. Не совсем зажило.

- Всего-то?

Женщина проводит ладонью по плечу. Легкое касание. Потом сильнее и сильнее.
Через минуту боль утихает.

Мужчина по-прежнему в глубине комнаты за пультом. Женщина усаживает меня на
бесколесный велосипед, приклеивает на грудь и спину пластинки с проводами.

- Думаете, буду пропускать через вас электрический ток?

Я так не думаю. Делать мне массаж не входило в ее обязанности. Да и
прикосновения бывают разные. Я немного в этом разбираюсь. Женщинам идет
нижняя полумаска. Видны только глаза, и когда в глазах красноречивый
блеск...

- Крутите педали. Если появятся какие-то неприятные ощущения - тут же
останавливаетесь.

Кручу. Женщина смотрит на датчики приборов. Но я помню про периферийное
зрение, коим обладает слабый пол. Кручу.

- Переключаю на вторую скорость. На третью.

Кручу.

- Вам не тяжело?

- Нормально. Замечательное упражнение для ног. Надо бы мне научиться
кататься на велосипеде.

- Я катаюсь каждое воскресенье в Булонском лесу.

Приглашение?

- Все. Вы свободны. Я пошлю результаты вашему кардиологу. Если вы мне
дадите время их обработать, я вам сообщу свое мнение. Подождете минут
сорок?

Сижу час. Наблюдаю за контингентом, который, как и я, ждет своей, своего,
своих. Спрашивается, что еще ждать, раз уж попали в отделение ядерной
медицины? Априори тут ничего не должны сказать хорошего, если вообще
что-нибудь скажут. Ну да, каждый убежден, что такое случается со всеми,
кроме него самого. И ругаюсь последними словами. Ибо теперь понимаю, как
нелепо и смешно выглядел в глазах этой бабы. Не хуже и не лучше, чем моя
одутловатая соседка справа или седой очкарик слева, с индюшачьей шеей. А
баба - садистка (первое впечатление всегда правильное), ей просто было
забавно смотреть, как я изображал из себя молодца-удальца! Она уже
привыкла, что все старики чокнутые и рассчитывают завести шуры-муры с
красивой врачихой... Наш бывший декан, умный мужик, выйдя на пенсию, стал
рассказывать, что в вагоне метро обязательно какая-нибудь мадемуазель ему
строит куры... М-да, у меня в этом смысле тяжелая наследственность Бывали
периоды, когда женщины начинали проявлять ко мне повышенный интерес.
Например, в Гонконге. В отеле буквально скреблись в дверь Романтическая
цветочница Недотрога стандартистка с невинными глазками, вдруг готовая на
приключения... Я, правда, быстро догадался, что меня элементарно
"засветили", и пытался вычислить, какая разведка подсовывает очередную юную
китаяночку.

- Профессор Сан-Джайст?

Я не сразу ее узнаю. В темном платье, без марлевой повязки, она потеряла
половину своей элегантности. Обтянутые щеки и заостренный носик выдают
возраст: за тридцать и далее - везде. Почему она называет меня профессором?

- Я была вашей студенткой, профессор. Конечно, вы меня не помните...

...Однако короткий проверочный взгляд. Вдруг? Нет, не помню.

- ...на третьем курсе решила, что исторический факультет плодит
безработных, и перешла на медицинский В досье, - она протянула мне широкий
плоский заклеенный конверт, - телефон вашего лечащего врача. Я только что с
ним говорила.

- Мадам, может, спустимся в вестибюль, выпьем кофе?

- Профессор, наше госпитальное бистро мне осточертело. Одни и те же
физиономии. Сделайте милость, пригласите вашу поклонницу хотя бы в кафе
напротив госпитальных ворот.

* * *

Неважно, как ее звали. Не имеет значения. Мы очень мило провели полтора
часа в кафе, и она даже позволила себе стакан бордо. "Смену сдала, могу
расслабиться". Я старался быть занимательным, обаятельным, стряхнул пыль с
ушей, кувыркался на ковре. Она ни разу не улыбнулась. Ее глаза меня
буравили, но было ощущение, что я беседую с рентгеновским аппаратом. Без
малейших эмоций давала понять: все мои ужимки и прыжки на нее не действуют.
Не возникло контакта, не проскочила искра? Просто с самого начала мне
сказали, что когда-то поджидали профессора Сан-Джайста в университетских
коридорах, а профессор не обращал внимания. Затем - неудачная семейная
жизнь. А вы, профессор, сейчас выглядите отвратительно, недостойно вашего
возраста. Я вижу, что не возбуждаю вас как женщина (рентгеновские лучи!),
но, может, женщина вам и не нужна. На первых порах вам требуется медсестра,
сиделка, кухарка, служанка. Вы чего-то испугались. Надо снять испуг, все
остальное восстановится.

Было излишне спрашивать, где найти эту самаритянку

Не скрою, такая прямая постановка вопроса впечатлила. Я осторожно заюлил,
стал рассказывать про детей, то есть, простите, про внуков, как мне хорошо
с ними...

- Не надо разжевывать, профессор. Намеки я схватываю на лету.

Выйдя из кафе, мы направились в разные стороны.

Она не дала даже номер своего домашнего телефона. Зачем? Знала, если
приспичит - припрусь в ядерную медицину...

Ни разу не улыбнулась Интересно, у нее такое же каменное лицо, когда ей
задирают юбку? Интересно, что в этом гиблом, неинтересном месте сидит баба,
которая, сделав строгие глаза, сумела тебя заинтересовать. Как говорит
Дженни, у каждого свой метод кадрежки. Сколько же может быть неожиданных
соблазнов у Дженни, которая посещает более интересные места? Вот о чем ты
должен помнить. А имя бабы забыть. Запасный аэродром тебе не нужен.

Имело значение то, что она сказала по поводу всех моих анализов: "У вас
ничего нет. Ничегошеньки. Начальная стадия стенокардии? Ерундистика. По
общему состоянию здоровья (не знаю, как зрение и слух, тут я некомпетентна)
вы пригодны для службы в десантных войсках. Тем не менее не волнуйтесь, с
годами все это придет. Никуда не денетесь.

Никуда не денусь от чего или от кого?

* * *

Я доложил особам королевской крови о своих успехах на медицинском фронте.
Естественно, имелись в виду результаты анализов.

Ее Величество выразило надежду, что ей с Элей удастся прилететь в Париж на
две недели августа.

Ее Высочество безапелляционно заявило, что теперь мне ничего не мешает
пробыть с детьми на пляже в Круазике до сентября.

Я залепетал о своих американских планах. Естественно, университетских. И,
дескать, в августе я обещал показать Париж профессору из Стенфорда.
Необходимо поддерживать связи. Дочь пришла в восторг:

- Папа, это прекрасно! Устроишься в Калифорнии, и потом мы все к тебе
переедем.

Я пришел в тихий ужас. И не потому, что идея меня не привлекала. Собрать
всех под одной крышей в огромной вилле с садом в полтора гектара (виллу
перегородить, два отдельных входа, особам королевской крови лучше лишний
раз не мозолить друг другу глаза) - голубая мечта идиота, которым я
являюсь. Для идиота упоительно размышлять о бытовых подробностях. Значит,
виллу перегородить, два разных телефона, а дети пусть играют в саду, с Элей
они подружатся. Все реально, если найти парочку миллионов долларов в
огороде, который я успел нагородить в своем воображении. Но дело в том, что
жизнь Ее Высочества, а значит, и детей, уже определилась... Я человек
суеверный, поэтому предпочитаю помалкивать. Она была счастлива с Сережей,
потом их брак превратился в бой боксеров-тяжеловесов. "Папа, не вмешивайся
в наши отношения!" Я вмешивался? Забился в темный угол на rue Lourmel и
тихо скулил, наблюдая, как они калечат друг друга. И вот... Молчу. И вот
когда, кажется, возник идеальный для нее вариант... Молчу. Суеверие. Но
какого дьявола она опять хочет срываться с места, когда у нее здесь все
наладилось? Легкомыслие или страсть к переменам? Я совсем не уверен, что
идеальному варианту будет комфортабельно в Америке, то есть уверен в
обратном. Идеальный вариант прочно стоит на ногах в своей родной Франции,
заграница ему противопоказана. Ну что взять с молодых женщин? У них восемь
пятниц на неделе.

* * *

В одной из присланных мне пенсионных бумаг я обнаружил, что мое воинское
звание - капитан. Дослужился за двести лет! Однако координационный центр
сообщил о причитающихся мне небольших суммах в других кассах и также о
поступлениях из Германии и Швеции. Я увлекся занимательной арифметикой,
считал и пересчитывал на калькуляторе. Вместе с университетской моя годовая
пенсия вырастала до приличных размеров. Приличных для пожилого профессора в
отставке, коротающего свои дни за чтением книг и газет, походами в кафе с
детьми и покупками продуктов в магазинах, где бывают распродажи - soldes. Я
мог транжирить деньги на сникерсы, батманы, киндер-сюрпризы, карамбер,
клейки, поги и прочие детские сокровища, изобретенные предприимчивыми
жуликами, чтобы вытаскивать монеты из карманов родителей. Более того,
приличные размеры (я про пенсию, а вы о чем подумали?), видимо, позволяли -
если я в эйфории не напутал в расчетах - иногда приглашать приличную даму в
приличный ресторан. Таким образом, успокаивал я себя, двести лет не пропали
даром и, по сравнению с капитаном Готаром, меня не душит жесткий бюджет. Но
всех моих богатств (начиная с сентября) катастрофически не хватало для
возмещения задолженности американскому госпиталю. Дамоклов меч висел над
головой Дженни. Сошел Секьюрити и штатные конторы Лос-Анджелеса не мычали и
не телились. "Забудь, - повторяла Дженни по телефону, - я выкручусь". Как?
Крупный специалист в этом вопросе и по совместительству классик французской
литературы Оноре Бальзак утверждал, что самая бездонная пропасть в мире -
финансовая.

...Ленивый июньский вечер лиловыми лапами цепляется за верхние этажи. Я
редко гуляю в районе Вандомской площади, а тут прилип к витринам ювелирных
лавок. Двухъярусное брильянтовое колье со слезинками изумрудов и сапфиров
на минуту привлекло мое внимание. Не скрою, красиво. Но когда-то я держал в
руках и получше. А вообще все это ширпотреб для арабских шейхов.
Работяге-французу такие цены недоступны. Я выбираю и мысленно примериваю на
пальцы Дженни кольцо с рубином. Конечно, вон то, незатейливое, красивый
цветок, обрамленный мелкими камешками. Чего? Тридцать шесть тысяч франков?
Озверели! С моей приличной пенсией сюда соваться неприлично. Между прочим,
в Париже я ни разу не переступал порог ювелирного магазина. Даже соблазна
не было. Или свободного времени не нашел за свою короткую жизнь. Иной мир,
иная планета.

Зато равнодушно дефилирую мимо отеля "Риц", "Интерконтинентал", под арками
улицы Риволи подгребаю к "Крийону". Вот уж чем меня не удивить, так это
пятизвездочными гостиницами. В последние двадцать пять лет в служебных
командировках Система рекомендовала квартироваться не ниже чем на уровне
"Хилтона". Однажды я возмутился: "А подешевле нельзя?" Забеспокоились: "По
каким соображениям?" - "По соображениям экономии". - "Сан-Джайст,
выполняйте вашу работу, а в нашу бухгалтерию, пожалуйста, не лезьте". Но
если устраивать настоящий праздник для Дженни, то ее надо бы поселить в
"Крийоне". В конуре на улице Лурмель им с Элей будет тесно. В "Крийоне"
высокие потолки, ванная комната в половину моей студии, махровые халаты,
инкрустированная мебель... Впрочем, точно не знаю. Никогда не жил во
французских дорогих отелях, никогда туда даже в бар не заходил. Ну зайди
сейчас, из любопытства, закажи стаканчик, ведь не разоришься... Ботинки
прилипли к тротуару. Не могу. Стаканчик в баре "Крийона" мальчишество,
пижонство, стыдно, профессор! Из дверей отеля вываливает шумная компашка -
толстые месье, расфуфыренные дамы. Громкий говор, нарочитый смех...
Конечно, раз они в "Крийоне", все должны видеть, как им весело.

На площади Согласия зажглись ромбовые фонари. Подделки под старину. Машины
огибают выхваченный из темноты прожекторами Луксорский обелиск.
Гигантомания Наполеона. Египетский сувенирчик он прихватил, а армию во
главе с Клебером оставил