осы на затылке собраны в короткую косичку.

Без эмоций. Строгий контроль.

Дженни подняла голову и посмотрела в мою сторону, задержав взгляд. Она меня
видит? Невозможно. На бордовом линолеуме ступенек нет даже тени моих
ботинок. -

Спустился в гостиную, пересек ее, стараясь не скрипеть по паркету (Чушь
собачья! Я же невидим и невесом!), и устроился в кресле у телевизора так,
чтобы плечи и затылок парня не закрывали мне лицо Дженни.

Господи, счастье какое, как давно я не любовался своей девочкой!

Стоп. Без эмоций. Строгий контроль.

Они пили белое вино, говорили... Говорили какие-то глупости, не важно, я
вслушивался, чтоб удостовериться: его голос мне совершенно не знаком,
никогда не слышал его по телефону. Новый кадр? Хотелось спросить - а где
темно-зеленый костюм, по каким стенкам его размазали? Небось даже не помнит
такого... Дженни, Дженничка! Она совсем стала юной, зазывающе смеялась, в
глазах озорные искры, и казалось, для нее весь мир сошелся на этом парне,
никого и ничего больше не существует. Парень, наверно, был энциклопедией
всех мужских достоинств... Не знаю. Мне было достаточно наблюдать его
модную косичку... Дженничка. Глаза какие-то другие... Красивые? Не знаю...
И тут я понял, что должен до гроба быть благодарным своей девочке - она
меня оберегала, ведь никогда при мне она ни на кого так не смотрела. Если
бы хоть раз я зафиксировал такой взгляд, то сдох бы на месте.

Вдруг, как бы мимоходом, полуобернувшись в мою сторону, она бросила
по-русски:

- Зачем тебе это надо?

- What? - переспросил парень.

- Ерунда, - ответила Дженни по-английски, - привычка разговаривать самой с
собой вслух, чтоб не забывать русский.

Потом они унесли все со стола на кухню, парень отправился прямиком в
спальню, а Дженни аккуратно разложила бокалы, тарелки, вилки по полкам
посудомоечной машины, включила ее, и у входа в ванно-спальный отсек
квартиры не оборачиваясь сказала по-русски:

- Раз ты так решил, получай!

Дверь за собой притворила наполовину.

Как добропорядочный, воспитанный джентльмен, я должен был подняться в свой
бывший кабинет. Разумнее было там прилечь на койку и отдохнуть с дороги. Но
я не знал, сколько еще смогу продержаться в невидимом состоянии. И я не
знал... Зато Дженни отлично знала, что я буду делать, поэтому даже не
прикрыла дверь своей спальни и не потушила тлевший на тумбочке у кровати
ночник.

Я слышал громкое мужское сопение и ее стоны.

Со мной она никогда не стонала. Значит, мне предназначался наглядный урок.

"Полный контроль, никаких эмоций", - повторил я себе и переступил порог.

Это не называлось любовью, я кое-что понимаю в таких вещах. Он ее драл
грубо, сильно, и она, придерживая рукой за шею (как меня когда-то),
стонала, всхлипывала, и глаза ее были закрыты. Затем без лишних слов он ее
перевернул и поставил в позицию.

"Что они вытворяют, охламоны! - возмутился я. - Они так Элю разбудят".

Плотно прихлопнул за собой дверь их спальни. Заглянул в комнату Эли. Над
детской кроваткой парил ангел-хранитель (прислали по городской разнарядке
как бэби-ситтера?), и девочка во сне причмокивала губами. Я вспомнил, что
когда-то тут в спальне рассказывал Эле сказки и она вроде бы засыпала, а
потом обязательно выскакивала в гостиную...

Закрыв дверь Элиной комнаты, закрыл двери в ванную, вышел в гостиную,
закрыл за собой дверь (запер бы ее на замок, да замка в ней не было).
Кажется, все, что можно, закрыл, захлопнул.

Привет! Моя полосатая спутница нагло разлеглась на ковре возле телевизора,
потягивалась и сладко жмурилась.

Населенная квартирка...

Ладно, моя задача восстановить над собой полный контроль, погасить эмоции.
Чем и займемся. Примостился за столом на том месте, где обычно сидела Эля.
Теперь тишину нарушило лишь глухое бормотание посудомоечной машины. Что-то
там иногда скрежетало. А может, это был скрежет дрели, сверлившей мне
сердце.

Я не двигался. Полосатая спутница на ковре тоже утихомирилась. Ну-с, что
предпримем далее? Подождем. Подождем, пока машина отработает, разложим
посуду по буфету и ящикам (хоть что-то приятное сделаем Дженни!), далее
возьму за шиворот полосатую стервь, погашу верхний свет, и уйдем мы с ней
на Вентура-бульвар дышать свежим воздухом, ведь последние трое суток мне
было как-то не до прогулок.

Дженни появилась в знакомом мне синем махровом халате. Пояс завязан.
Причесана. Щеки раскрасневшиеся. Взгляд победительницы.

- Где ты? Не прячься. Он после секса спит как мертвый. Ну, доволен? Я бы
могла тебе такой спектакль устроить... - Она обращалась к креслу у
телевизора: - Ты знаешь, как я ненавижу твои шпионские штучки. Я не терплю,
когда без разрешения приходят в мой дом. Однажды ты уже нарвался. Ну вот,
убедился, я сплю с другим, и мне это нравится. Возбуждающее зрелище? - Она
шарила глазами по гостиной. Голос ее дрогнул: - Тони, хватит играть в
прятки. Между прочим, ты слышал, я не произносила наших волшебных слов. Как
и обещала.

Я вдруг понял, что я сволочь, пакостник и негодяй. Я не знаю, почему она
меня сразу увидела, когда я прошел сквозь дверь, и почему не видит сейчас.
Сейчас она меня не видит, это точно, и ей как-то не по себе. Она же
насмотрелась разных голливудских гадостей про вампиров, привидения и
сексуальных маньяков-убийц. Ну да, это ее профессор, но однажды она была
свидетельницей моего - как бы это сказать? - иного состояния, в котором я
ничего не помнил и ее не узнавал. Всадник. Тем не менее моя отчаянно
храбрая девочка пытается сама разобраться в том, что происходит, не звонит
в полицию, не будит хахаля, а я затаился и вредничаю.

- Тони, не надо ревновать. Это же чистый секс...

Не надо ее пугать!

- Он не первый и не последний, - ответил я как можно миролюбивее из своего
угла, - сколько еще таких будет. Все равно я тебя люблю.

- Вон ты где! - Она повернулась в мою сторону, явно обрадовавшись моему
голосу: - Тони, давай возникай! Иначе опять уйду в спальню и ты такое
услышишь...

Кошка подняла усатую морду. Вероятно, на секунду потерял контроль над
собой. Секунды достаточно. Я увидел на столе свои руки.

Лицо Дженни исказилось болезненной гримасой. Ее лицо ("Тони, перестань меня
с кем-то путать. Я Дженни, не Жозефина!") всегда было для меня открытой
книгой. И теперь я прочел на нем ужас и страдание. Впрочем, я ведь ни разу
не наблюдал, как человек материализуется из пустоты, может, это очень
страшно, может, я бы сам точно так же реагировал.

Все было не так, как я предполагал. Я же мечтал, что если когда-нибудь
увижу свою девочку, то просто, без слов, обниму ее колени. Да мало ли о чем
мечтал! И вот явился не вовремя, а главное, напугал. Не знаю, что будет,
если я к ней прикоснусь. Надо говорить. Она же привыкла к моему голосу.
Послушает, послушает и успокоится.

- Не поверишь, еще вчера был в Москве. Какое вчера? По вашим часам -
сегодня. Дай воды. Это безобидная отрава. В Москве я беседовал с крупным
чином из военной разведки, так он такие таблетки ест горстями, хрумкает,
как сахар. Коньяк? Какая ты умница! У меня было три перелета: Схевенинг -
Москва, Москва - Париж, Париж - Лос-Анджелес. Какой компанией? Авиакомпания
"Сан-Джайст Эруэйз". Быстро, но утомительно. И врачи после таких
путешествий очень рекомендуют коньячок.

Она принесла бутылку, рюмку, села напротив. Геометрическая перестановка за
столом показалась мне обнадеживающей. Час назад Дженни смотрела в другую
сторону и на другого. Наши линии, моя и ее парня, не совпали, а
пересеклись. С кем только в жизни я не пересекался!

Я выпил, повторил, пытаясь заглушить сверлильные работы, которые московские
стахановцы, передовики производства, вели в моей груди. И совершенно
машинально, зная, что в ее квартире этого никак нельзя, достал пачку
сигарет.

- Хочешь курить?

- Да я выйду на балкон.

- Сиди отдыхай. Вот блюдце вместо пепельницы.

Чем объяснить такой фавор? Вероятно, она поняла, что со "спектаклем" в
спальне несколько переборщила, вот компенсация. Я оценил.

Коротко рассказал о своей московской авантюре. Дженни внимательно слушала
(иронически хмыкнула лишь тогда, когда я удивился, дескать, почему толстый
майор проявил неожиданную бдительность), и в ее потемневших глазах уже не
было ни вызова, ни страха. Правда, ее взгляд скользил по касательной, мимо
меня. И голубоватый дымок сигареты плавал между нами.

- Я потратил на это дело больше двух лет. И не жалею. Я бы не мог поступить
иначе. Я примчался к тебе... Извини за вторжение. Я ничего не видел, я
ничего не слышал, я был здесь, за столом, и кушал таблетки. Я примчался к
тебе, как мальчишка, охваченный нетерпением, чтобы сказать: отныне
принадлежу только тебе. Хочешь, гони в шею. Хочешь, расстели как коврик на
ступеньках и вытирай ноги... Да, с юмором у меня нынче плохо.

- Успокойся, Тони, - (это она меня успокаивала!), - пей, кури. Подумай,
куда тебя отвезти. В аэропорт? В гостиницу? В своих путешествиях ты
забываешь про деньги, я куплю тебе билет. Я сниму тебе номер. Как скажешь.

Еще рюмка. Еще сигарета. Я почувствовал себя бодрее, а в моей груди
передовики производства вкалывали с меньшим энтузиазмом.

- Дженни, спасибо за заботу. И за то, что позволила мне вот так посидеть и
посмотреть на Самую Умную, Самую Красивую и Самую Любимую девочку на свете.
Для меня, ты знаешь, это главное. Я не буду мешать твоей личной жизни.
Исчезну. Пережду. Аэропорт предпочтительнее, но там проблемы с визой. Я
доберусь до Мексики и въеду в Америку на законных правах. Залягу где-нибудь
на дно. Почищу перышки, наведу лоск. В следующий раз, - естественно, если
позовешь, - появлюсь в парадной форме.

И, продолжая разглагольствовать в таком духе, я заметил новое выражение ее
лица. Она как бы надела маску примерной школьницы-отличницы (знакомую мне,
проходили и это, когда в разгар выяснений наших отношений она словно
говорила себе:

"Держи себя в руках, не злись, пусть выскажется, ему так легче"),
школьницы-отличницы, которая делает вид, будто прилежно внимает скучной
речи учительницы.

И еще я заметил, что полосатая стервь, гибрид кошки с догом, стоит на
прямых лапах и не сводит с меня немигающих глаз.

Хрен с ней. Изыди, Сатана!

Я витийствовал, строил подробные планы на будущее, а про себя молил:
"Дженни, девочка моя! Я знаю, ты устала, тебе пора спать, завтра рано в
госпиталь... Но не гони меня, потерпи немножко, я еще чуть-чуть погляжу на
тебя, ну совсем немножко..."

Наконец случайно я поймал ее взгляд и что-то угадал.

- Я сильно изменился после путешествий? Опять постарел?

Зверь зашипел? Нет, это тихий голос Дженни:

- Постарел? Три "ха-ха". Кэтти, впервые тебя увидев, сказала: "Ты закадрила
английского лорда. Шикарный мужик, отдаться мало". И вот минуло всего два
года. Что ты с собой сделал? Зачем? Тони... - Сдерживаемая ярость
выплеснулась в крик: - Что ты мелешь? Какой следующий раз? Посмотри на себя
в зеркало. Тебе же сто лет!

Кошка прыгнула, опрокинув меня на пол. Стервь! Сейчас возьму ее за
шиворот... Высоко в небе, наполовину закрываемом столом, расплывалась
радуга. Скомандовали: "Огонь!". Тысячи молний прожгли мне грудь.

* * *

Коридор загибался дугой, следуя конфигурации наружных стен замка. Министр
чуть-чуть ушел вперед. Спасительный инстинкт подсказал Сен-Жюсту: "Резко
сворачивай в эту дверь". Свернул, так и не поравнявшись со средневековым
рыцарем, застывшим в нише. Двигался в темноте, на ощупь. Потайной зал или
коридор? Для зала слишком много пространства. Если коридор, то куда он
ведет? Сен-Жюст знал, что в старых фортификациях имелись подземные ходы. И
действительно, под ногами заскрипел мокрый песок. "Умница Готар давно бы
распивал вино в кабинете министра, - подумал Сен-Жюст, - а я куда-то
поперся и вот-вот завязну в каком-нибудь чертовом болоте". Подумал и
поразился своим мыслям. За долгие годы он настолько привык быть Жеромом
Готаром - и вдруг подумал о нем отстраненно. Коридор сужался. Сен-Жюст,
задевая плечами стены, упрямо продолжал свой путь. Ткнулся носом в паутину.
Под сапогом что-то пискнуло. И тут услышал, что где-то совсем рядом скулит
щенок. Здесь. Сбоку. Протянул руку. Пустота. Шагнул. И оказался на
ступеньках, спускавшихся от двери в большую комнату.

Яркий светильник, свисавший с потолка, ослепил. Сен-Жюст, прищурившись,
оглянулся. Ничего общего с кабинетом Императора, где час тому назад он
удостоился аудиенции. Голые желтые стены, странная угловатая мебель. Черный
ящик неизвестного назначения с квадратным выпуклым белым стеклом. В дальнем
углу слева, за столом, спиной к Сен-Жюсту, сидела женщина в синем халате,
вернее, полулежала на столе, спрятав лицо в ладони, и всхлипывала. Этот
звук Сен-Жюст и принял за вой собачонки.

Сен-Жюст подумал, что по воле Провидения он вторгся в чью-то чужую жизнь, в
тяжелый момент прощания, хотя непонятно было, с кем женщина прощалась. На
другом конце стола - бутылка, пустая рюмка, блюдце с окурками. На полу -
опрокинутый стул.

Что ж, надо уважать чужое горе. Сен-Жюст подождет, пока женщина успокоится,
и спросит дорогу.

Дорогу куда?

Сен-Жюст провел рукой по своему парадному синему мундиру с красными
эполетами, перехваченному белой широкой лентой. Каким-то чудом, блуждая в
подземелье, он умудрился не порвать и не испачкать мундир. Правда, исчезла
нашивка полковника. "Бедного Готара понизили в чине, - усмехнулся Сен-Жюст,
- он опять капитан". (Готара понизили, не меня!)

Женщина приподняла голову и запричитала вслух. Сен-Жюст не знал этого
языка, не понимал слов, но благодаря своей прекрасной памяти уловил
звуковой ряд:

"Зачто? Нучемявиновата! Врываютсябезразрешенияпосрединочи, потом - здрасьте
- берут и умирают. Нусовестьнадоиметь? Всегдатолькоосебедумал.
Чтомнетеперьснимделать? Зватьполицию? Како6ъяснитьегопоявление?"

Судя по интонации звукового ряда - плач отчаяния и скорби.

Женщина достала из кармана платок, вытерла лицо, встала, обошла стол,
охнула, быстро заглянула под стол, выпрямилась. И тут их взгляды
встретились.

Взмахом ладони Сен-Жюст отбросил прядь длинных волос, упавших на лоб, и,
как положено приветствовать в армии Его Императорское Величество, щелкнул
каблуками. В ножнах на левом боку звякнула сабля.

Медленно, пошатываясь, женщина приближалась к нему, и теперь Сен-Жюст мог
лучше ее разглядеть. Молодая, полноватая, пожалуй, красивая, на кого-то
очень похожа... На кого? Наверно, капитан Готар вспомнил бы, это его дела,
да Сен-Жюста они не касаются.

Женщина опять произнесла звуковой ряд на непонятном языке.

- Тони! Тонитыначнешьновуюжизнь? Тыменяобманывал, Тоничка?

Неожиданно Сен-Жюст почувствовал боль в груди, как будто заныла старая
рана. Он должен был что-то ответить. Он должен был быть галантен и вежлив с
женщиной. Он хотел ее о чем-то спросить.

Что ответить? О чем спросить?

Слова пришли сами.

- Pardonnez moi, Madame, - сказал Сен-Жюст, - je dois repartir, Maintenant,
c'est vraiment fini. Я возвращаюсь в свое время. Сожалею, если причинил вам
беспокойство. Adieu!

Понимала ли женщина французскую речь - уже не имело значения.

Он отдал честь и, круто повернувшись, шагнул за порог. Вниз вела освещенная
лестница, но Сен-Жюст направился в темный коридор, открывшийся в стене. В
гулкой тишине он слышал отзвук собственных шагов, и моментально забылось
недавно виденное, и темнота постепенно превратилась в белесый туман, в
котором Сен-Жюст четко угадывал дорогу. Однако перед глазами еще мелькали
неясные тени, призрачные картины: человек с властным взглядом в треугольной
шляпе; заиндевевшие окна королевского дворца и конная статуя посреди
сугробов; нордическая красотка с младенцем на руках: "Я бы вас любила,
король!" - и гордо отворачивается; грозовые раскаты грома и дикий ливень на
площади; тюремная камера; огромный кабинет, полированный стол, злое лицо в
пенсне; механическая карета, несущаяся меж зеленых холмов, он сидит рядом с
молодой женщиной, ее рука в его руке, нет, его рука ниже, на ее колене,
молодая женщина, похожая... На кого? Не помнит; девочка кувыркается в
детской кроватке: "Где мой папа?.." Шквал, налетевший внезапно, сорвал с
плеч Сен-Жюста эполеты, с пояса - саблю, последнее, что его связывало с
капитаном Готаром, и наваждение кончилось.

Потянул ровный ледяной ветер. Сен-Жюст закутался в свой зимний плащ.

Он по-прежнему шел в густом тумане, но теперь он шел не один. К эху его
шагов присоединились десятки, сотни других. Совсем близко забил барабан.
Барабанная дробь слилась со строевым маршем колонн, и в первых лучах
утреннего солнца Сен-Жюст увидел тысячи солдат в синих шинелях, с ружьями
наперевес.

- Сен-Жюст с нами! - прокатилось по рядам. - Vive la France! Vive la
Revolution!

Впереди вырисовывались розовые редуты Виссембурга. Там вспыхивали огни,
сопровождаемые дымком, и ядра со свистом шлепались то слева, то справа.
Генерал Лазарь Гош, назначенный вчера Сен-Жюстом командующим рейнской
армией, обнажил саблю. Генерал Пишегрю поднял древко с трехцветным
знаменем.

Строго говоря, не генеральское это было занятие подставлять себя под пули
неприятеля. Лазарь Гош понимал, что если полки остановятся, попятятся, то
он в толпе не сможет организовать никакого разумного маневра, и будет
постыдное бегство. И генерал Пишегрю, обиженный тем, что его обошли с
назначением, полагал, что генерал должен командовать, а не лезть на рожон.
В каждой атаке есть мистика. Атака может захлебнуться и под слабым огнем.
Атака будет неотразимой под любым огнем, если наступление полков наберет
скорость, то есть появится инерция движения. Огневой заслон Виссембурга был
серьезным, тут и там, спотыкаясь, падали синие шинели. Но в первом ряду шел
комиссар Конвента, шел, засунув руки в карманы плаща, не кланяясь ни пулям,
ни ядрам, и это его презрение к смерти передалось войскам. Штурмовые
колонны ускорили шаг, солдаты обгоняли Сен-Жюста и генералов, и наконец
грянуло:

- Allons, enfants de la Patrie...

Везунок Гош, подумал многоопытный Пишегрю, теперь они войдут в Виссембург.

Сен-Жюст ни секунды не сомневался, что они войдут в Виссембург. У него не
было презрения к смерти, был момент прозрения. Он опять оказался в своем
времени, и какое это счастье быть в своем времени! Хотя, конечно, жалко вот
этого сержанта, который, обливаясь кровью, оседал на землю. Судьба. Ее не
исправить, не изменить. И не надо ничего менять. Он знал свою судьбу. Ни
пуля, ни штык его не тронут. К вечеру рейнская армия прогонит пруссаков из
Виссембурга. Завтра освободят Ландо, последний оплот интервентов в Эльзасе.
И будут еще у Сен-Жюста светлые и трудные дни, будет большая победа. А
через семь месяцев в Париже гильотина отрубит ему голову на площади
Революции.

Эпилог первый

Он с трудом втиснулся в маленький кабинет, протянул полицейский
знак-удостоверение и представился:

- Лейтенант криминальной полиции Чарлз Мервайл[3]. Молодая женщина,
сидевшая боком к двери, покосилась на него, смерила взглядом и опять
уткнулась в экран компьютера.

- Господи, какой вы огромный! Все такие в криминальной полиции? Садитесь в
кресло, а то вы продырявите башкой потолок.

И пока лейтенант устраивался в кресле, что было не просто (ну никак он не
мог сложить ноги вчетверо!), молодая женщина продолжала свой монолог,
перебирая пальцами клавиши и не отрывая глаз от экрана:

- В баскетбол играли? Я тоже в юности занималась спортом. Бег на 80 метров
с барьерами. Идиот! Какой ИДИОТ! Не вы, лейтенант, один наш доктор - надо
же так напортачить! Я вас предупредила по телефону: у меня аврал. Я учу
своих девок вкалывать каждый день, а они лишь делают вид, что работают,
откладывая основное на конец полугодия. Если я не разгребу эти завалы
дерьма, госпиталь вылетит в трубу и нечем будет платить зарплату персоналу.
Увеличится число безработных, а это подпортит статистику графства
Лос-Анджелес, в чем вы, как государственный служащий, не заинтересованы.
Так что терпите. Кажется, я ответила на все ваши вопросы. Неужели есть
другие?