егда с удовольствием сядете на лошадь, которую хоть раз
оседлали. Совсем не очевидно, что вы с удовольствием вернетесь к женщине, с
которой переспали. А если вернетесь, то причиной тому может быть не
совпадение сексуального партнерства (термин Дженни) - нет, более
прозаически: вкусный ужин, приятная беседа (или отсутствие слов - это
скорее всего) или просто делать вам было нечего и никаких других вариантов
вы не нашли. Анализируйте, сравнивайте физиологические, эстетические,
моральные, психологические, ветеринарные факторы - вы ни к чему не придете,
ничего не поймете, совсем запутаетесь. Тот случай, где сам черт ногу
сломит.

И вдруг что-то щелкает в небесах, и вы влюблены. Отныне курносое личико,
косые глаза, родинка на губах для вас образец совершенства. Все красотки
мира в подметки не годятся вашей избраннице. Наступило чудо, о котором вот
уже две тысячи (пять тысяч?) лет пишут писатели и поэты. Написали много. Со
знанием предмета. Иногда в отчаянии спрашиваю: может, было бы лучше все это
спокойно перечитывать, а не крутиться самому, как ужаленному, в эпицентре
событий?

Вопрос теоретический. А практически я знаю, что надо как можно дольше
сохранить это дивное состояние, ибо оно недолговечно. Только бы выдержать,
не сдохнуть в круговороте.

В своей не самой короткой жизни мне всего три раза выпал небесный подарок.
Я любил трех женщин: Жозефину, Дису, Дженни. Первая и последняя любовь из
категории несчастных. Дису я любил по-королевски, то есть - хамски. Никаких
страданий молодого Вертера, сплошные удовольствия. И понял, что люблю
по-настоящему, когда увидел ее на ступеньках церкви в Тронхейме с младенцем
на руках (моей дочерью?). Понимаешь, когда теряешь. Если бы Диса знала,
сколько я про нее думал в рыбацком домике на берегу фиорда! Да, она считала
себя обиженной, униженной, недооцененной. Зимой на берегу норвежского
фиорда, заочно, сама того не ведая, она взяла реванш. Какое бы для Дисы
было счастье, если бы в Стокгольме, а не после, я ее любил так же
жертвенно, самозабвенно, мученически, как Жозефину и Дженни.

Счастье? Ставим знак вопроса. Ведь она говорила: "Я бы вас любила, король",
а не "я бы вас любила, Карлуша". Может, счастье ей принесла (если принесла)
именно королевская любовь, а не влюбленность скромного капитана Готара или
пожилого профессора Сан-Джайста? И окажись она с графом Карлом Валленбергом
в рыбацком домике, в полном уединении, в разгар полярной ночи, не взвыла бы
она с тоски через пару недель? Она же скучала даже в Тронхейме, да,
провинциальной дыре, тем не менее - столице.

Его Величество Карл Четырнадцатый собрал за своим "шведским столом",
выражаясь современным языком, первую женскую сборную Швеции и Норвегии.
Каждая красотка сама по себе была сокровищем, каждой можно было посвятить
жизнь. Ну подарки, повышение их мужей в чине, имели место, однако это
принималось как правило игры, не больше. Участницы "сборной" охотно, с
радостью прислуживали за "шведским столом", интригуя, рвались к этому
столу, отпихивая соперниц локтями. И Король это понимал и забавлялся с
дамами, не задавая себе дурацких вопросов.

Королевская любовь. Этим все сказано.

В рыбацком домике на берегу фиорда граф Карл Валленберг подкладывал в печку
дрова, часами глядел на огонь, сожалел (конечно, сожалел, признаемся
честно) о потерянной короне, мучился сомнениями, пытаясь предугадать свою
дальнейшую судьбу, но благодарил Бога за то, что ему была дарована любовь к
Дисе, ибо это чувство одно заменяло (скажем точнее - компенсировало)
утраченные почести и богатства.

Не заменяло. Не компенсировало. Все сложнее.

Десять лет в казарме казались капитану Готару самыми черными годами его
жизни. Карл Валленберг вспоминал этот период как светлый и чистый,
наполненный смыслом, то есть любовью к Жозефине. Жена прославленного
генерала, супруга Первого консула, наконец, Императрица была абсолютно
недоступна, но никто не мог запретить капитану Готару мечтать, и там тоже
был джентльменский набор, полный сервис, только реквизит другой - ожидание
не звонка, а письма, и сердце замирало, когда подъезжавшая сзади карета
замедляла ход. Лишь выдуманная, нереальная романтическая любовь могла
заменить, компенсировать утрату, гибель революционных идеалов. И почему-то
капитан Готар был убежден, что обязательно встретит Жозефину, и она сделает
его, скажем, начальником ее императорского эскорта (заходить далее
воображение не осмеливалось), и он будет видеть ее ежедневно - предел
мечтаний! Вру. Не предел. В этом случае фантазия перехлестывала все
допустимые рамки... Предчувствия сбылись. Императрица его увидела! Чего
никак не мог предполагать капитан Готар - что женщина, перед которой в
своих розовых снах он падал ниц, публично, на глазах полкового начальства,
залепит ему пощечину, и он, Готар, утрется, ибо в его положении от погон
полковника не отказываются.

На этом любовь Готара к Жозефине кончилась. Резюме: она его
облагодетельствовала, он ее разлюбил. Мораль?

В рыбацком домике на берегу фиорда Карл Валленберг понимал, что совершил
благородный, прекрасный поступок, добровольно отказавшись от короны в
пользу человека, который ее по праву заслужил. И гордился своим поступком.
Но поступок - это жест, мгновение, а полярная ночь над фиордами бесконечна,
и не так просто привыкнуть к своей новой роли (роли, кстати сказать, пока
неопределенной), не просто после королевских покоев, привыкать к деревянным
деревенским кроватям, ко всему, что с этим связано. И только иррациональная
любовь к Дисе, уводила его от реальной действительности, помогала подняться
над нею (над действительностью, не над Дисой), воспарить, уйти в философию,
в медитацию, занятия Высокими Материями, с высоты которых земные богатства
и почести - суета сует.

И изредка наезжая в Тронхейм за пенсионом, граф Карл Валленберг старательно
избегал тех улиц, где мог увидеть Дису, ибо абстрактная любовь не должна
была сталкиваться с реальной, и несправедливо было лишать Дису иллюзий,
навеянных королевской любовью. Нельзя было мешать Дисе жить. Что не мешало
самому графу пользоваться услугами фрекен Эльзы, а потом, в Амстердаме,
услугами этой, как ее? - с пухлыми губами, румянами на щеках, еще она
предпочитала длинные шелковые платья. Увы, я забываю имена.

Есть ли тут противоречия? Граф Карл Валленберг, имея за плечами биографию
маршала Бернадота и кое-какие собственные подвиги, резонно полагал, что
быть ангелом во плоти - не его амплуа. Однако в темноте полярной ночи он
прозрел, понял, осознал, что любовь к женщине (просьба не путать с
плотскими утехами!) - это выход, скажем так, в четвертое измерение, где все
существует иначе, чем в привычном для людей трехмерном пространстве.

В скобках замечу: мне не дано знать, в каких измерениях - пятом? шестом? -
я путешествовал в перерывах между очередными жизнями. Ведь меня не
спрашивали. Били чем-то тяжелым по затылку и отправляли в беспамятстве к
новому месту назначения.

...Значит, вот какого рода соображения. И соображая в таком роде (мужском?
женском? пожалуй, в среднем), хвастаясь перед собой богатством и
оригинальностью своих размышлений (оригинальностью особенно: четвертое
измерение! красиво?), я не спешил делиться ими (за неимением богатства -
хотя бы мыслями) с Дженни. Сразу представлял себе, как у нее суживаются
глаза и свистяще-ледяным шепотом она начинает:

- Ах, мне делают снисхождение? Для тебя вылечиться - раз плюнуть? Давай
посмотрим, пробуй! А женщина для тебя не личность - объект желаний, и то
предпочтительно без гигиенических подробностей? Нечто вроде резиновой
куклы? Герр профессор, откуда у вас такое скотство, дремучее мужланство?
Почему мужики уверены, что их жалкие причиндалы, которые функционируют от
силы раз в неделю, должны привлекать...

Ой, не надо. Кажется, она меня выдрессировала и замордовала так, что я ее
боюсь.

* * *

Когда я не занудствую, то есть не бормочу о своих высоких чувствах, наши
пересечения происходят вполне приятно. Если происходят. Ибо когда она
говорит "позвоню", это не значит, что она позвонит, когда говорит "заеду",
это не значит, что она заедет - это лишь свидетельствует, что она искренне
хотела так сделать, но потом возникли непредвиденные обстоятельства. Вообще
она очень обязательная девочка во всем, что касается деловых отношений. У
нас с ней - просто отношения. Точнее, она ко мне хорошо относится, значит,
извини, не смогла, в следующий раз. Недоволен? Пиши жалобу в ООН.

И вот чудо произошло, мы пересеклись в кафе, она, раскрасневшаяся,
оживленная, совсем не агрессивная, увлеченно что-то рассказывает. Какого
хрена тебе еще нужно?

...- Кто-то заходит ко мне в кабинет. Я не оборачиваюсь, смотрю на экран
компьютера. Представляется: новый доктор. Я поднимаю глаза и балдею.
Красавец, веселый, молодой, энергичный, обаятельная улыбка - мой стиль. В
одну секунду я влюбилась в него и от неожиданности не могла ничего скрыть.
Думаю, он это понял. Он ушел, а у меня пальцы дрожат, не на те клавиши
попадаю. Сижу, волнуюсь, как пионерка, переживаю. Классическая любовь с
первого взгляда! Потом звоню Манчестеру, осторожно навожу справки. Обычно
всех докторов в наш госпиталь принимают по рекомендации Вилли Манчестера.
Ну, знаток детективов, угадываешь развязку? Конечно, доктор оказался
"голубым". Такая вот история случилась со мной сегодня.

Она смотрит на меня (точнее - в мою сторону) вся еще в своих мыслях и
напевает мелодию без слов. Я не знаю этой песни, но когда-то, перемывая
посуду или приготавливая ужин герру профессору, она мурлыкала себе под нос
и слова песни. Я запомнил одну строчку: "Гуд бай, мой мальчик! Гуд бай, мой
милый, ведь, как всегда, девчонка виновата..."

Мальчик. Молодой доктор. Красивый, веселый, энергичный. С курчавой копной
темных волос и белозубой улыбкой. Бегает десять километров каждое утро.
Играет в теннис, очень сильная подача. На пляже выпрыгивает над
волейбольной сеткой и забивает "кол". С дикой скоростью, выписывая
элегантные пируэты, мчится на горных лыжах. Без устали танцует в дискотеке.
Всю ночь занимается любовью. На улице, вызывая зависть у одиноких дам,
может взять на руки и посадить к себе на плечи. Водит спортивный
"мерседес". Поднимается на четвертый этаж по лестнице, перешагивая через
две ступеньки. И ни секунды не задумывается над тем, что:

а) подскочит давление;

6) начнется сердцебиение;

в) забыл принять лекарство;

г) заболит живот, голова;

д) неловкое движение - и заноет плечо, рука, нога.

(Заноет душа. За что меня приговорили к старости? Мы так недоговаривались!)

"Гуд бай, мой мальчик. Гуд бай, мой милый". Мальчик. Истинное богатство,
настоящее счастье для девчонки. Ни в чем и никогда девчонка не виновата.
Перепутали что-то наверху, неправильно развели стрелки, поезда разошлись во
времени. Вместо молодого доктора - красивого, веселого, энергичного -
подсунули пожилую полуразвалину, полуподружку, которая (который? которое?)
сидит напротив за столиком и сочувственно вздыхает:

- Да, моя девочка, действительно не повезло. Однако я в тебя верю.
Закадришь не этого, так другого. На твой век мальчиков хватит.

Что ж, сам согласился на роль подружки. Причем долго этого добивался. В
таком случае - получай. И соответствуй.

* * *

Бедный, бедный! Я имею в виду темно-зеленый костюм. В воскресенье (почему
отпало Сан-Диего?) меня пригласили (куда запропастились дорогие дядя Сэм и
тетя Клара?) сопровождать святое семейство на самую фешенебельную торговую
улицу Беверли-Хиллз. Повод: хозяин, адмирал Якимото, сделал в магазине
оптики оптовые закупки и получил бон на сто долларов, который презентовал
Дженни, а Дженни решила эту дармовую сумму немедленно реализовать. В
результате она истратила шестьсот долларов, из них триста на солнечные
мужские очки (300 долларов за пластмассовую хреновину со стеклами без
диоптрий? Грабеж среди бела дня!), но ведь Дженни получает удовольствие от
процесса. Правда, из уважения к моим сединам меня не заставляли торчать все
это время в магазине, а отпустили с Элей в кафе, где мы нашли детский
уголок. Значит, пока Дженни получала удовольствие у прилавка, а Эля
получала удовольствие, раскачиваясь на хрюшках, зверюшках, самолетах и
пожарных автомобилях (Квотер за штуку. Монашеский аскетизм по сравнению с
мамашей-кутилой), я получал удовольствие от иллюзии, что все, хоть на пару
часов, как прежде. И потом мы все вместе прошвырнулись взад-вперед по
тротуарам. Так вот, я заметил, что на этой знаменитой Большой Грабиловке,
где публика глядит только на витрины, отдельные представители мужского пола
оборачивались вслед Дженни. Чтоб в Городе Ангелов кто-то обращал внимание
на женщину? И я ощущал, что от нее исходят флюиды уверенности, силы, она
чувствует себя в состоянии закадрить, охмурить и поломать любого мужика, и
мужской пол невольно реагировал на такой феномен.

Солнечные очки предназначены не темно-зеленому костюму. Я немножечко знаю
мою девочку, подарки она покупает в присутствии объекта. В данном случае
это наживка для более крупной рыбины.

Впервые я понял, что Дженни разительно изменилась, на университетском
вечере. При скоплении народа это было особенно заметно. Совсем не та
домашняя девочка, заботливая жена, к которой я привык. Правда, и тогда
наблюдались некоторые взбрыкивания, что казалось вполне естественным в ее
возрасте. Да она мне честно рассказала про свои "качели". Как она назвала
период нашей совместной жизни - стояние со свечкой в церкви, раздача
милостыни нищим? Хлесткие сравнения, в том смысле, что попутно и меня
отхлестали. Не помню, как она охарактеризовала свой теперешний период -
пляски на столе? Неправильно. Она себя не видит со стороны, а я ее вижу. Я
бы сказал так: пантера вышла на охоту, мягко пружинит лапами, но горе тому,
кто в эти лапы попадается - переломит хребет. Я-то давно лежу трупом в
кустах. Она пробежит мимо, на секунду остановится, понюхает и - отвернется.
Неаппетитно, тухлятиной несет. Ей сейчас интересно рвать когтями и
потрошить темно-зеленый костюм - свежая, молодая кровь.

И кто-то еще на очереди.

* * *

В этом городе меня, безусловно, любит один человек. И как водится у занятых
людей, любовь проявляется вечером. Когда вечером я захожу к Инге буквально
на десять минут спросить, уточнить какую-нибудь канцелярскую скукотищу,
глаза Ларри радостно вспыхивают.

- Инга, профессорское время. Накрывай на стол.

- Ребята, я же на десять минут, не надо...

- Инга, не слушай. Профессорское время.

И в глазах - такая мольба, столько эмоций! Отказаться - значит наплевать
человеку в душу...

Накрывать на стол означает вытаскивать из заначки бутылки, а на закуску -
что Бог пошлет (что Инга наскребет в холодильнике). Подозреваю, у Инги есть
основания припрятывать бутылки, а не держать их в баре, как в лучших домах
Филадельфии. Впрочем, может, Инга идет в ногу с модой, то есть блюдет
режим, когда нет особых поводов. Но тут повод такой роскошный, привычки
французского профессора в этой американской семье очень уважают, а Инге
хватает такта не следить за тем, сколько Ларри себе наливает, иначе
получится дискриминация.

- Как мудро ты придумал: оттягиваться на ночь глядя за стаканчиком! -
блаженствует Ларри. - Что я буду делать, когда ты уедешь?

Изменить порядок слов - и будет копия моей канючки перед Дженни.
Неразделенная любовь.

Сочувственно киваю головой (в отличие от других людей, которые кивают
задницей): да, действительно, уеду. Про предложение от фонда мистера
Литвинова я ребят не информировал. И не почему-нибудь, а из чистого
суеверия.

Возвращаюсь в свою каюту тепленьким. Автоответчик подмигивает красным
огоньком. Я бы, конечно, сразу прокрутил кассету, если бы сегодня уже не
говорил с Дженни.

Дважды в день она со мной не разговаривает, мол, нечего баловать. Остальные
подождут до утра. Я подтруниваю над Ларри, а с кем еще так посидишь, без
напряга? Чувствую, что засну мгновенно. И все-таки кому я так поздно
понадобился? От кого мессидж? Ганс? К черту! Молли? Ха-ха! Впрочем, туда
же. Билл Гейтс? Баюшки-баю. Доул? На него похоже. Нажимаю на кнопку. Слышу
женский голос, который в первый момент не узнаю: "Антон, позвони в Париж по
телефону..." Дает номер. Отбой.

Это Н.К., это ее манера. Бывало, она дозванивалась мне в деканат: "Антон,
нам нужны деньги". И вешала трубку. "Антон, приезжай на бульвар Сульт.
Купишь нам продукты. Мы больны". И вешала трубку. И никогда ни
"здравствуй", ни "до свидания". Но с чего бы ей звонить в Америку? Номер
мне абсолютно не знаком.

И вдруг я холодею от ужаса. Меня трясет. Тихо подвывая, набираю номер.
Занят. Набираю еще. Занят, проклятый. Ага, что-то соображаю, звоню дочери
домой. Длинные унылые гудки. Длинные унылые гудки. Набираю проклятый номер.
Занят. Набираю номер. Занят. Закуриваю. Может, конечно, врачи правы, курить
вредно, но я бы сейчас сдох без сигареты. Набираю номер.

- Папочка? Где я? В госпитале. У меня персональный телефон в палате. Ну,
можешь меня поздравить. Три восемьсот. Зовут Александром. Хочешь с ним
поговорить? Шурик, поговори. с дедом. Папа, он спит. Наелся и спит. Дома
никто не отвечает, потому что все едут ко мне в госпиталь. Тебе лететь в
Париж? Папа, я замужняя дама. Все, что надо, делается и даже больше.
Официальную свадьбу мы сыграем осенью. К осени ты приедешь?

* * *

Знаю прекрасно, что утром у нее самая запарка, что ее могут вообще не
позвать к телефону - митинг, клиент, уехала на рандеву - или она будет
говорить сквозь зубы, выискивая в компьютере недостающие, как всегда,
полмиллиона.

Но как удержаться? Собираюсь с духом, звоню.

Некоторое удивление:

- Ты?

Сообщаю новость.

- Ой!

Волшебный голос. Требует доложить подробно и обстоятельно. Что ни скажу,
все время смеется (снег, звенит колокольчик, серебряный счастливый смех
Дисы! Если бы я знал, что со мной будут так разговаривать, сам бы рожал
каждый день...). Рассказываю, какой ужас я пережил. Почему она (то есть
Н.К.) так сделала? Видимо, хотела мне преподнести сюрприз. Ты обрадовался?
Ревел в трубку, как бурый медведь. Правда, сначала сгоряча чуть было не
сорвался, не заорал: "Твою мать, извини, надо повесить на березовом суку!"
Надеюсь, прикусил язык? Странно, что иногда у тебя хватает ума. Жалеешь,
что не в Париже?

- Откровенно говоря, чувствую себя дезертиром с трудового фронта.

- Уж кто-кто, а твоя дочь не может пожаловаться на отсутствие внимания с
твоей стороны.

* * *

...Позже я подумал, что если меня еще к кому-то ревнуют, то только к моему
ребенку.

"Странно, что тебе иногда хватает ума". Значит, в остальных случаях я
произвожу впечатление умалишенного? Таким она меня видит? М-да, себе я
кажусь мудрым, как змий. Мне кажется, что я научился с ней разговаривать, и
точно знаю, какие темы нельзя затрагивать. Например, нельзя вспоминать свои
успехи у женщин даже стопятидесятилетней давности. Мимикой лица мне дают
понять, как тоскливо и противно про это слушать. Восхищаясь ее теперешней
силой и уверенностью в себе, нельзя даже теоретически предположить, что в
этом есть и какая-то моя заслуга, что моя любовь сделала ее такой. Она
стервенеет прямо на глазах.

Опять не хватило ума. Невинная фраза по телефону: "У меня к тебе серьезный
разговор" - ее, Дженни, насторожила, и она, Дженни, исчезла с горизонта.
Ширпотребовский набор:

митинги, рандеву, встречи с клиентом, лаборатория, уик-энд в Сан-Диего,
конференции... Как будто ни одна конференция в Городе Ангелов не может
состояться без ее участия.

Что ж, пришлось затаиться, и когда она несколько ослабила бдительность,
выклянчил свиданку в баре.

Опоздала на час двадцать шесть минут, что даже для нее слишком. Сняла
куртку. Верхние пуговицы на блузке расстегнуты, юбка мятая... Я понял, что
небрежность в одежде специальный знак, дескать, для тебя и не стараемся. Но
настроение хорошее, и, главное, она сознает за собой вину за опоздание
(все-таки девочка совестливая), поэтому готов