тельств!) посла срочно вызвали в шифровальное бюро на радиосвязь с
Анкарой. И посол, принеся тысячу извинений, пообещал вернуться через
минуту. Посол вернулся через двадцать пять минут. Обычно посла не
спрашивают, о чем он разговаривал с правительством своей страны. Посол в
свою очередь не спросил, как скоротали время его дорогие гости. Наверно,
разговаривали о погоде или обсуждали нравы темпераментных мадьярок. Посол
поблагодарил графа Валленберга, что тот не оставил в одиночестве его
превосходительство герра Эйхмана. Швед понял намек и удалился.

...Пожалуй, никогда еще Рауль Валленберг так тщательно не готовился к
"случайной встрече". По крупицам он воссоздал для себя психологический
портрет человека, которому поручили осуществить Окончательное Решение. И не
ошибся. Эйхман не был фанатиком, не был злодеем. Он был человек Приказа.
Если бы ему приказали вывезти евреев за пределы рейха в целости и
сохранности, он бы выполнил приказ, да еще бы отличился - вывез с
комфортом. Но ему приказали их уничтожить. Он и тут отличился: понастроил
газовые камеры, чтобы увеличить, так сказать, производительность труда,
пропускную способность лагерей смерти.

Информацию о газовых камерах Валленберг отправил в Стокгольм. Складывалось
впечатление, что ему не очень поверили...

Итак, Эйхман не был чудовищем. Хуже. Исполнительным чиновником, методичным
и пунктуальным. Вышколенным слугой своего хозяина. Однако, как и у всех
слуг, для которых главное Приказ, у Эйхмана было слабое место. Он
преклонялся перед элитой власти. И, как прирожденный слуга, кожей, нутром
чувствовал присутствие Барина.

В последние годы Эйхман привык, что его все просят. Униженно, заискивающе,
сохраняя достоинство, или как бы между прочим - но просят. Все, всюду и
всегда. Слуге, дорвавшемуся до власти, было чрезвычайно приятно выслушивать
просьбы и, еще слаще, отказывать. И он отвергал взятки потому, что тем
самым он доказывал им, предлагавшим взятки, что он, Эйхман, отныне тоже
Сеньор.

Естественно, Эйхману давно доложили о странном интересе, который проявляет
шведский аристократ к этим... ничтожным, сопливым, вшивым... и когда посол,
применив неуклюжую восточную хитрость, оставил их наедине, Эйхман ждал от
дипломата просьб, завуалированных денежных посулов или, если дипломат и
впрямь друг третьего рейха, за коего он себя выдает, внятных объяснений
своего поведения.

...В первые секунды Эйхман не понял, о чем с ним говорит граф Валленберг. А
когда понял, невольно вытянулся и начал почтительно внимать каждому слову.
Граф говорил о мистике Нордической Расы, об историко-философском аспекте
Великих Северных Легенд. Тема, на которую фюрер любил рассуждать лишь с
самыми близкими к нему людьми.

Постепенно Валленберг перешел к повседневности. Вскользь, без малейшего
педалирования, промелькнули имена: Вальтер Шелленберг, фон Риббентроп...
Эти Шелленберги, Валленберги - высокая каста, всегда у власти, подумал
Эйхман, не то что он и Борман, парвеню, выходцы из семей галантерейщиков и
мясников.

- Мне нужны подданные шведской короны, - сказал Валленберг, - я их вывезу
на родную землю. Нас очень мало, шведов.

- Граф, - позволил себе реплику Эйхман, - вы говорите, как король Швеции.

Безошибочное собачье чутье слуги его не обмануло. С Эйхманом действительно
беседовал король Швеции. Причем не нынешний осторожный Густав, а король той
Швеции, что присоединила к себе Норвегию и держала гарнизоны в Северной
Померании, - Карл Четырнадцатый. Могущественный владыка. Не беседовал, а
давал аудиенцию.

Расчет Валленберга и строился на том, что Эйхман поймет: ему соблаговолили
дать аудиенцию. Кто-то из сильных мира сего, скрывающийся под именем
шведского дипломата. И пусть потом Эйхман ломает голову, что все это
означало. А он, Валленберг, посмотрит на результат.

Валленбергу не суждено было узнать, какими соображениями руководствовался
Эйхман. И как тот вычислял, кто стоит за фигурой шведского графа. Возможно,
Эйхман решил, что существуют соображения высшего порядка на самом верху
третьего рейха. Эйхману намекнули, а он должен держаться в стороне. А если
что не так - сразу вмешается Шелленберг.

Что же касается результата, то Валленберг увидел, что у него руки
развязаны. Страшная машина уничтожения, заведенная Эйхманом, продолжала
действовать с немецкой пунктуальностью, однако Валленбергу исправно
выдавали людей по его спискам. Не было ограничений в количестве. "Сколько в
списке? 352? Яволь, битте". Были ограничены возможности посольства в
изготовлении шведских паспортов, возможности сбора информации, ведь данные,
записанные в паспорте конкретного человека, должны быть идентичны его
венгерским документам - педанты немцы за этим следили особенно внимательно.

Следили ли они за самим Валленбергом?

Легкость, с которой удавалось выполнять его миссию, смущала. Хотя было
ощущение, что за ним все время наблюдают. И когда он подъезжал на
автомобиле шведского посла к ратуше, и когда зимним вечером помогал
транспортировать на санках старую еврейку на снятую на чужое имя квартиру,
и когда на окраине города встречался в кафе с еврейскими активистами,
передававшими ему рукописные анкеты, - в кромешной тьме улицы
(светомаскировка!) фосфоресцировали волчьи глаза.

...Вышибала на Лубянке спросил (по шпаргалке полковника):

- Вы обладали обширной информацией, почему вы не пытались переправить ее
советской разведке, если вы с таким нетерпением ждали Красную Армию?

Как переправить?

Рождественская открытка: Валленберг бродит по Будапешту, стучится в двери и
интересуется, мол, не здесь ли живет советский разведчик?

Валленберг нарисовал словесно эту открытку и... выплюнул с кровью передние
зубы. Вышибала не понимал юмора, вернее, реагировал на него однозначно -
зуботычиной.

- Опять дурочку валяем?

Чтобы перебороть унижение и боль, Валленберг старался смотреть на
происходящее как бы отстраненно. И он подумал: "По форме - грубо, по сути
вышибала логичен. Нечего прикидываться, будто не знаешь, как ищут
контакты..."

Так вот, в Будапеште он не искал контактов с советской агентурой. Даже не
пытался. Ибо предполагал, что, как только он это сделает, - моментально
возникнут люди Шелленберга. Шелленберг уж точно не был добреньким дядюшкой
и по каким-то своим соображениям не трогал шведского дипломата, пока тот
держался в рамках. Один ложный шаг - и волчья стая вцепится.

Держаться в рамках. Не переступать пределы. И собственноручно проверять
каждый паспорт: в написании имен шведская орфография должна была строго
соответствовать венгерской фонетике. Поэтому если и случались диспуты с
немецкой администрацией, то скорее филологические.

И немцы постепенно привыкли воспринимать герра Валленберга как своего рода
начальство или (берите выше!) чудотворца. Ведь на их глазах мановением руки
он превращал стадо животных в христиан. Еще час назад этих жалких юде можно
было пнуть ногой, плюнуть им в грязные бороды, да попросту поставить к
стенке! А теперь - шведские граждане, они цепочкой уходят за герром
Валленбергом, и часовые - под козырек! Битте, яволь! И он отправит их в
страну, над которой не кружат бомбардировщики с красными звездами на
крыльях и где, говорят, нет ни карточек, ни продуктовых пайков - все есть.
Счастливчики! Везет же людям!

И когда в городе гремела канонада и герр Валленберг появился в гетто и
приказал коменданту отменить взрыв - его не посмели ослушаться.

Однако все эти чудеса стали возможны лишь после разговора в турецком
посольстве. Только после тайной встречи с Эйхманом Валленберг получил
карт-бланш. Но ни один, даже самый гениальный актер не смог бы сыграть
перед Эйхманом роль короля. Всесильный чиновник, распоряжавшийся сотнями
тысяч человеческих жизней, почувствовал бы фальшь.

Встреча, о которой никогда не узнают, а если и узнают, то не поймут ее
значения...

Где Эйхман? Убит? Сбежал? Неизвестно. Зато, со слов полковника, было ясно,
что советским доподлинно известно, где Шелленберг.

Конечно, у американцев. Или у англичан. Для проформы его держат в тюрьме,
но эта тюрьма отличается от Лубянки, как гостиница "Виктория" от дешевой
ночлежки.

Конечно, его допрашивают. Бьют? Да ни один волос не упадет с его головы.
"Коньячку не желаете? Гаванской сигары?" (Воображение Рауля Валленберга
особенно будоражили сигары. Ведь он, Валленберг, сдохнет в лубянской
камере, так и не отведав хорошего табачку, который мог бы облегчить его
страдания.) Да разве это допрос? Вежливая, приятная беседа, ибо начальник
внешней разведки - не дурак (много было сведений о Шелленберге нелестных,
противоречивых, но вот за дурака никто его не принимал), раньше всех в
Германии осознал неизбежность разгрома третьего рейха и постарался войти в
контакт с американскими и английскими спецслужбами. И сейчас небось они
скрупулезно подсчитывают, что Шелленберг сделал для союзников.

"...А еще я вам помог вывезти венгерских евреев в Швецию и не допустил
взрыва гетто в Будапеште. Или вы полагаете, что ваш пентюх дипломат все это
организовал без моей протекции?"

Никак опытные разведчики не могли такого предполагать и рассуждали точно
так же, как советский полковник. Ну, для контроля вопрос:

- По нашим сведениям, Валленберг арестован Советами. Зачем он им
понадобился?

- А может, они его раньше завербовали, а теперь прячут? Он что-то знает,
зачем им огласка?

И опять логично. Итак, джентльмены, ваше мнение? Делать из Шелленберга
спасителя евреев? Боже упаси! Шелленберг свое получит на суде (вернее, не
получит). Что же касается Валленберга, то он весьма сомнительная фигура. По
всему получается, что работал в тесной связи с Шелленбергом. Либо ему
здорово помогала советская агентура. Либо то и другое. Советы его спрятали?
Мудрое решение. Уж точно не будем подымать из-за него шума.

...И, прокручивая все это десятки раз в своей голове, Валленберг улавливал
скрытую иронию во фразе полковника: "История - штука капризная, ее
переписывают". Не о нем, Валленберге, будут сочинять книги и слагать песни.
Кому-то он мешал в Швеции. В тревожное для страны время порешили услать из
Стокгольма возможного соперника династии Бернадотов. Мало ли чего? И
поручили ему заведомо невыполнимую миссию. Не справится? Тем лучше.
Справится? Значит, себя скомпрометирует. А в герои возведут более
подходящую кандидатуру, с незапятнанной репутацией.

Несправедливо. Что именно? Ведь вся его заслуга - по большому счету - лишь
в том, что он смог нейтрализовать Эйхмана. Для этого Валленбергу пришлось
вернуться в свое прошлое, перевоплотиться. Такое с ним случалось в его
предыдущих жизнях, предыдущих миссиях, которые были и потруднее. Правда, он
заметил, что после таких путешествий в прошлое почему-то вскоре его жизнь
обрывалась. Как правило, весьма жестоким образом: удар по затылку, падение
за борт в море, какое-то лекарство, оказавшееся ядом... Жизнь обрывалась
мгновенно. А сейчас он умирал медленно, в мучениях, элементарная физиология
не функционировала (что вызывало насмешливый оскал лубянских надзирателей,
а Валленберг испытывал дополнительное унижение), и вот это было
несправедливо, не по правилам.

Странно, конечно, взывать к справедливости и говорить о правилах человеку,
которому будет дарована другая жизнь. Но он никогда не знал, начнется ли
она или это все, final. К тому же понимание, кто он, отчетливые картины
прошлых жизней приходили к нему перед брутальным концом. До этого он жил
как нормальный человек, ou presque... Скажем, как нормальный человек,
которого посещают ненормальные видения, хочешь - им верь, хочешь - нет...

Так вот, перед тем как перевоплотиться в короля Карла Четырнадцатого,
Валленберг подумал, что, наверно, довольно быстро с ним, Валленбергом,
произойдет нечто трагическое.

Предчувствие.

Однако (и тут он готов поклясться всем богам!) он ни секунды не сомневался,
что он должен это сделать. Поиски правильных решений были его профессией,
собственно, за это его и держали в Системе. А поступок - не подвиг,
поступок! - он совершил, когда принял это решение без колебаний.

* * *

После последнего допроса его не трогали. И морфий кололи регулярно.
Полковник замолвил словечко? И Валленберг надеялся, что раз уже все сказано
и выяснено, его оставят в покое, то есть отпустят на вечный покой. В конце
концов, с него хватит.

Но когда вдруг вокруг него засуетились, помыли, постригли, побрили,
переодели, напичкали таблетками, а в машине вкололи двойную дозу,
Валленберг понял, что его везут на главный разговор.

...Круглые настенные часы над бюро секретаря показывали десять. Десять
вечера. Секретарь, издалека похожий на сороку, в черном костюме и белой
рубашке, созерцал какие-то бумаги. Ничто не нарушило тишины огромной
приемной. Два офицера, сопровождавшие Валленберга, сидели неподвижно, не
прислоняясь к спинке стула. Валленберг смотрел на массивную, обитую черной
кожей дверь, около которой примостилось секретарское бюро, и думал, что в
стране, где допрашивают по ночам, естественно, и работают до позднего
вечера, и сейчас там, за черной массивной дверью, вершатся дела
государственной важности.

Черная дверь приоткрылась, обнажая за собой вторую дверь, из светлого
дерева. Выплыла высокая блондинка в ярко-рыжей лисьей накидке и красной
юбке в обтяжку до колен. Настоящая русская красавица с полными ногами и
широким задом. Гордо откинув голову и не удостоив взглядом ни секретаря, ни
офицеров, почтительно привставших, она процокала каблучками по паркету
через всю приемную в коридор, и дверь за ней бесшумно затворилась. Но в
воздухе повис дразнящий аромат духов, напомнивший Валленбергу, что
существует иная жизнь, увы, ему недоступная.

Секретарь поднял телефонную трубку, сказал: "Так точно" - и жестом
пригласил их в кабинет. В кабинете, большем, чем приемная, офицеры
подкатили Валленберга к длинному столу и осторожно пересадили с кресла на
стул. Длинный стол, покрытый зеленым сукном, перпендикулярно примыкал к
столу из темного полированного дерева, образуя с ним букву Т, и на вершине
буквы Т, под портретом Сталина, восседал другой живой портрет - хозяина
кабинета, лысый, в пенсне. Повинуясь знакам хозяина (ни слова не было
произнесено!), офицеры, пятясь, выскользнули из кабинета. Двойные двери
закрылись. Лысый в пенсне, в двубортном штатском костюме, обошел свой стол
и сел напротив Валленберга. Валленберга поразило, что в глазах под пенсне
плясали веселые чертики.

- Ну, узнали? - заговорщицким тоном спросил Берия.

- Вас? Конечно, Лаврентий Павлович.

Стекла пенсне блеснули холодом.

- Откуда вам известно мое имя-отчество?

- Я учил имена всех членов советского Политбюро.

- Проверим - Молотов?

- Вячеслав Михайлович.

- Маленков?

- Георгий Максимильянович.

- Ворошилов?

- Климентий Ефремович.

- Ошибочка, - обрадовался Берия. - Не Климентий, Климент. Произношение
неплохое. Вот как надо шпионов готовить. А докладывали, у вас нелады с
русским языком. Но я о другом. Ее узнали? Ну как же, самая знаменитая наша
киноактриса?

Он назвал фамилию, которая Валленбергу ничего не говорила.

По тонким губам Берии промелькнула гримаса, как будто он обиделся:

- Конечно, нашим фильмам вы предпочитали французские комедии и венские
оперетты. Советское искусство в Европе считают второсортным. - И опять
глаза под пенсне вспыхнули. - Но знаете, граф, когда еще десять минут назад
она стояла раком вон на том диване, это, поверьте мне, было ослепительное
зрелище.

Берия мечтательно вздохнул, а потом, буквально в две секунды, приобрел
портретный облик: холодного, умного, волевого человека.

- Небось спрашиваете себя, с чего бы член Политбюро так разоткровенничался
перед иностранным зеком? В отличие от вас, граф, нам, советским людям,
жизнь дается один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно
больно за бесцельно прожитые годы. Вы понимаете, к чему я веду?

Валленберг не понимал. Пока не понимал. Но уже мелькнула догадка. А Берия
продолжал неторопливо, словно читал речь, явно подражая портрету, висящему
в кабинете.

- К вопросу о мучениях и болях. Вам выбили зубы? Виновный наказан.
Следователь нарушил рамки социалистической законности. Вам надо было писать
жалобу министру. Товарищ Абакумов очень отзывчивый человек. Просто он не
сразу разобрался, кто вы. Накладка. С кем не бывает? Ведь вставили новые?
Улыбнитесь. Граф, быстро улыбнуться! Какая красотища! Фарфоровые? Прослужат
долго. У нас замечательные врачи.

Абзац. В речах Вождя, которые печатали советские газеты, после каждого
абзаца следовала ремарка: бурные продолжительные аплодисменты. Берия как
будто удивился отсутствию энтузиазма. Вздохнул. Вытащил из кармана
сложенный вчетверо листок. Развернул его, положил на стол.

- К вопросу о врачах. Смотрите. Медицинское заключение о вашей смерти.
Подписи, печати, все оформлено чин чинарем. Вы умерли сегодня в пять часов
пополудни от воспаления легких. Когда-нибудь эту справку историки раскопают
в архивах. А вот до вашей могилы никто не докопается. Вас похоронят завтра.
Где? Увольте, государственная тайна. Умереть от чахотки для вас - дело
плевое. Если я правильно понял, главное, чтоб вас не расстреляли и не
рубили голову? Я правильно понял?

Абзац. От публики требовалось встать и аплодировать. И Валленберг
почувствовал, как торжествует этот сильный и здоровый человек, демонстрируя
немощному собеседнику полноту своей власти во всех ее проявлениях, свой
звездный час. И еще Валленберг почувствовал, что сам попал в его силовое
поле, и тот держит его, как магнит держит гвоздь. Припомнилось: однажды
было нечто подобное, такое же ощущение силового поля, когда Император
принимал полковника Готара в немецком замке.

- У меня на вас подробное досье, - продолжал Берия. - Чекистам, граф, все
известно. У нас длинные руки и длинные уши. Итак, граф, шведского дипломата
Валленберга больше не существует. Его больше нет в природе, понимаете? Но
кем вы станете через несколько лет, я не знаю. Сейчас не знаю. Потом мы вас
обязательно найдем. Будете под колпаком.

Он перегнулся через стол, максимально приблизился к Валленбергу и посмотрел
ему в глаза не мигая:

- Я вам приоткрыл ваше будущее. Можете ли вы предсказать мое? Постарайтесь,
ну, хоть один раз!

"Вот в чем разница между правителем и временщиком, - подумал Валленберг. -
Император никогда бы не позволил себе такой слабины".

Блеснуло пенсне, Берия откинулся на спинку стула, пренебрежительно заметив:

- Ничего вы не знаете. Ни про себя, ни про других.

Абзац. Берия начал читать следующую страницу.

- Товарищ Сталин ознакомился с вашим досье. Товарищ Сталин сказал, что
высоко ценит героев Французской революции. Вы не обладали марксистской
теорией, поэтому и проиграли. Но мы, сказал товарищ Сталин, многому
научились у якобинцев, и в первую очередь беспощадности к врагам революции.
К сожалению, из-за чрезвычайной занятости генералиссимус Сталин не смог вас
принять...

"То есть в таком виде Берия не решился меня показать Сталину, поэтому
предпочел объявить о моей смерти", - подумал Валленберг. Но силовое поле
собеседника на него еще действовало. И слабый запас его собственных сил
таял. Лишь по инерции он вымолвил:

- Во французских тюрьмах людей не пытали. И зубы им не выбивали.

- Ого-го! - оживился Берия. - А кто топил баржи с арестантами в Роне и
Луаре?

- Фуше. Потом он оказался предателем.

Берия хищно перегнулся через стол:

- Кто еще?

"Ну что он пристал? - разозлился Валленберг, и злость неожиданно вернула
ему силы..."

- Прикажите вашим полковникам прочесть учебник истории. Там все имена
названы.

Берия тут же уловил эту перемену:

- Потрясающе! Вы же только что были при смерти... Зачем злиться, дорогой?
Разве я вас хоть пальцем тронул? Уж и спросить нельзя... Мы сейчас чайку
попьем. Настоящего, грузинского. И покурим. "Герцеговину Флор". Сам
прислал.

Берия кивнул в сторону портрета. В другом конце кабинета открылась дверь.
Принесли ст