иков, в первую очередь, вернее, их ошибки, - но никогда и ни в коем
случае фанатиков! После диктатуры Робеспьера у меня от них расстройство
желудка.

И потом меня спросили, надо ли продолжать контакт с этим информированным
человеком? "Не надо, - ответил я. - Даже если у него масса достоинств, то
они перечеркнуты одним изъяном: он живет в прошлом".

* * *

Хромыга Талейран, какая паскуда! Изображает из себя целочку: "И там
случайно встретился с одним любопытным человеком". Как будто он сам не
просил организовать эту встречу! Верно разве то, что он искал не
"любопытного человека", а человека, у которого есть связи с разветвленной
сетью офицеров-бонапартистов в эмиграции. Вот ему меня и порекомендовали.
Это я упирался, ибо не понимал, какой смысл ехать в Брюгге к старой
развалине (сколько ему тогда уже было? лет 76?), не имевшей никакого
политического влияния и заседавшей в архаичной палате пэров, созданной
специально как кунсткамера огородных чучел.

Раньше мы практически не пересекались. Когда он тусовался в учредительном
собрании (Не блистал. Рядом с Мирабо и Ламетами все остальные ораторы
казались статистами), меня еще держали в пеленках. Когда я появился в
Конвенте, его отправили послом в Англию и вскоре объявили изменником.
Маршал Бернадот вернулся в Париж после Ваграма, и тут Император отобрал у
Талейрана министерство иностранных дел. Чистое совпадение. Императору
надоело, что Талейран противится его планам экспансии в Европе.
Проницательный Талейран уже тогда, в 1809 году, угадал гибельные для
империи последствия грядущих войн в Испании и России. А я это запомнил и
решил: ладно, поеду в Брюгге, пусть мой визит будет как дань уважения
автору Венского мира.

"Император в благом расположении духа мановением руки чеканил в больших
количествах "фонов", графов, баронов..." А кто дал Талейрану титул принца
Перигора? Принц Перигор - подлинный или фальшивый? Вот граф Д'Артуа, принц
Прованский - старинные аристократические титулы - и братья Луи
Шестнадцатого носили их по праву.

Все-таки интересно слушать рассуждения о подлинности родословной династии
Бурбонов от человека, первым потребовавшего казнить короля Франции! Прежде
чем сводить счеты с Талейраном, сведи их с самим собою.

Попробуем.

В Брюгге ты ожидал увидеть огородное чучело. И хотел (признайся!) ощутить
превосходство человека если не вечной молодости, то, скажем так, вечной
хорошей физической формы над своим сверстником (ну не совсем, на пятнадцать
лет он тебя был старше) и взять реванш за те годы, когда ты глотал пыль на
кавалерийском плацу и готовил новобранцев для очередной мясорубки, а
министр Талейран готовил дипломатические победы империи.

Реванша не получилось. Да, старость никого не украшает, и бывший епископ
был похож на облезлую обезьяну. (Ура! Хоть что-то урвал для своего
самолюбия) Но какой острый ум и язык! Любезным тоном, ни разу не повысив
голоса, Талейран нашинковал меня, как кочан капусты.

Выглядело примерно так. Я заводил разговор на серьезные темы (меня же за
тем и позвали!), Талейран обрывал на полуслове:

- Кто вам сказал, что причины рождают следствия, а не следствия - причины?

- Таков ход истории...

- Вы видели этот ход? Где именно он проходит? Укажите место. Любопытно
взглянуть.

- Но есть же исторические факты...

- То есть хронологический набор людских нелепостей. Это вы называете ходом?

- Допустим, что результаты не всегда соответствовали замыслам. Однако люди
старались делать как лучше.

- А я всегда приказывал своим чиновникам: "Поменьше рвения, господа".

- И все-таки почтенные мужи, с бесспорными заслугами перед обществом, пишут
воспоминания, анализируют события и тем самым восстанавливают
закономерность, логику происшедшего...

- То есть под маской псевдонаучности прячут собственные ошибки. И вы им
верите?

...Я себя чувствовал, как провинциальный актер, попавший на прием к
столичному мэтру. И убеждался в элементарной истине: европейскую политику
вершили в Париже, Вене, Лондоне, Санкт-Петербурге. А я слишком долго
просидел в захолустной деревне, называемой Стокгольмом. Для меня многие
факты были абстрагированы. Талейран знал их реальную подоплеку. Я обладал
конкретной информацией в каких-то областях. Талейран видел картину в целом.
Другой уровень мышления.

Олух Царя Небесного! Это я. И не в Брюгге, в Брюгге мне было простительно.
Но как же я умудрился только через сто семьдесят лет (округляю срок)
допереть, причем лишь случайно наткнувшись на эту сцену в "Мемуарах", что
Талейран имел непосредственное отношение к Системе! "Младенческая
прямолинейность суждений". Прав, хромыга. Когда ум хромает, это похуже
инвалидности с рождения. Ведь как я рассуждал? Дескать, Систему задумали в
полицейских ведомствах, а у Талейрана иная епархия. Не соприкасаются.
Однако без такого человека, как Талейран, Система не могла обойтись, он ее
отшлифовал, усовершенствовал. Талейран изменял Луи Шестнадцатому, Богу
(отрекся от сана епископа), Революции, Директории, Императору, королям
Реставрации - он бы изменил и Луи Филиппу Орлеанскому (если бы успел), - но
никогда он не изменял самому себе, всегда действовал согласно собственной
интуиции (не рискую приравнять интуицию к убеждениям). Так это же
краеугольный камень Системы, основа основ! У Системы нет привязанностей ни
к правительствам, ни к религии, ни к идеологиям - она верна лишь себе
самой. Теперь понятно, в Брюгге я разговаривал не с просителем, а с
начальством, мне это было неведомо, а князь Перигор веселился от души
(превосходство информации!) и смотрел на меня, как на винтик, болтик,
запасную часть в обширном хозяйстве. "Сменить, спрятать в шкаф", - приказал
Талейран (или посоветовал? не знаю, не знаю...). Короче, вот кому я обязан
передислокацией ("перебазировкой"?) в балтиморскую военную школу.

До и после Система перебрасывала меня во времени и пространстве, в
зависимости от профиля работ. Сейчас выяснилось, что в 1828 году я был
впервые в моей жизни отправлен в отставку не по своей воле.

С Дженни получился аналогичный вариант. Меня не спрашивали. Послали к
чертовой матери.

* * *

Лос-Анджелес больше не звонит. Звоню сам. Не так часто, чтобы не надоесть,
не так редко, чтобы не сложилось впечатление, будто я от нее отдаляюсь.

Интересуюсь подробностями быта, Элиным воспитанием, отношениями с японским
адмиралом Квазимодо, лабораторией доктора Хоффера. Никаких лишних вопросов,
которые бы воспринимались как вторжение в ее личную жизнь. Мы оба играем. Я
в жмурки. Дженни играет роль усталой, задерганной работой женщины. "Зря я
взяла лабораторию Хоффера, приходится вкалывать дома, ты бы посмотрел на
меня: круги под глазами, стала похожа на сову. Не сплю ночами". (Не спит
ночами с кем?) Словом, статус-кво. Ничего не произошло. Просто она с
головой нырнула в бизнес, а я застрял в парижской командировке. Бывает.

Дженни с жаром одобрила мои научные планы: "Здорово! Напиши десять томов.
Их выставят на полки в каждой университетской библиотеке. Университеты
любят многотомные сочинения. Введут тебя в учебную программу. Обретешь
мировую известность". Десять томов! Я хмыкнул. Такое пожелание в нашей
нынешней ситуации звучало двусмысленно.

Иногда в ее голосе появлялись интонации, от которых я начинал трепетать,
ожидая, что сейчас, по логике, последует... Не следовало. (Все-таки,
уважаемый принц Перигор, для следствия нужны причины. Вы меня не
переубедили. А причин, видимо, не было.) Иногда, кладя трубку, я думал, что
телефон остается единственным нашим средством общения, но в конце концов
Дженни обязательно и непременно прилетит в Париж - тут я в нее верил! На
мои похороны.

* * *

Ура! Ура! Ура! Я в работе, я начал писать. Не ведаю, на сколько томов
замахнулся, но первый в голове, конструкция готова, все встало на место. И
есть название: "Мир, который предвидел Талейран". Читая его мемуары, я
долго и зло с ним спорил, и в этой полемике выкристаллизовался сюжет. Если
бы я мог рассказать его в двух словах, то незачем было бы писать книгу.
Задача сложная, и это меня вдохновляет. На Талейране ярлык, приклеенный ему
Шатобрианом (знаменитая фраза: "Вошло Предательство в обнимку с
Преступлением" - Шатобриан о Талейране и Фуше). Кажется, принц Перигор
сделал все и даже чуть больше, чтобы заслужить столь хлесткую репутацию.

Моя отправная точка:

Талейран не предавал. Он предвидел. Он не изменял. Изменялись
обстоятельства. Альтернатива была такова, что приходилось выбирать не
лучшее решение, а меньшее из зол. И тут Талейран выбирал безошибочно,
поэтому пережил (для политиков пережить соперников - значит победить) всех.

К примеру, после отречения Императора в Фонтенбло Талейран предложил
реставрацию Бурбонов. Русский царь не осмеливался на такую инициативу!
Трудно было придумать худший вариант. Однако благодаря этому ловкому
демаршу Франция была спасена от территориального раздела (а ведь соседи не
забыли унижений и поражений, точили зубы на лакомые кусочки). Естественно,
растроганный король Луи Восемнадцатый поспешил отстранить Талейрана от
власти. Талейран и это предвидел. Он предвидел, что правление королей
Реставрации не вечно. Но в 1814 году, а уж после Ватерлоо - особенно, иной
альтернативы не было.

Правда, в угоду моей концепции придется опустить один факт. Осторожность
была главной чертой характера Талейрана. В 1829 году он пошел на поклон к
Шарлю Десятому, хотя чувствовал, что королевский трон шатается. Почему?
Талейрана одолевали сомнения, он не был уверен в будущем. А в Брюгге за год
до "коленопреклонения" князя Перигора (закончившегося фиаско) швед Карл
Валленберг твердо заявил: "Графа Д'Артуа (то есть Его Величество короля -
как трусливо поправил Талейран) прогонят с престола". Вот кто на самом деле
четко предвидел ход событий!

Увы, шведский граф по ряду причин выпал из Истории. А в респектабельной
науке не принято ссылаться на свидетельства фантомов.

* * *

Сегодня мой "родительский день". Брал Аньку из школы. К полпятому у
железных барьеров, отгораживающих двери, собралась толпа разнокалиберных
мамаш. (Справка для историков. Почему барьеры? Средство борьбы против
террористов. Когда на протяжении веков в Европе свирепствовали войны, бомбы
к школьным зданиям все же не подкладывали. Похоже, что в дальнейшем, по
мере торжества миротворческих идей на планете, у каждой школы выставят
бронетранспортер.) Дамы в основном молодые. Цветник. Но я давно заметил,
что в отличие от солдат женщины, построенные в каре, теряются, тушуются.
Женщина хороша в мужском обрамлении, а тут выделялись лишь
стопятидесятикилограммовая негритянка - гренадер, с шахматным полем на
голове (говорят, моднейшая прическа!), в ярко-зеленом пятнистом платье, и
здешняя примадонна - благодаря своей оранжево-фиолетовой копне волос.
Примадонна дымила сигаретой и раздаривала папашам, присутствующим в явном
меньшинстве, благосклонные взгляды.

Я вспоминал скромный детский садик в Лос-Анджелесе и как мы туда подъезжаем
за Элей.

Анькин класс вышел последним. К этому времени элегантный строй поредел.
Анька сразу меня увидела, обрадовалась. Я поднял девочку на руки,
поцеловал, снял с ее плеч огромный ранец, по весу предназначенный для
зелено-пятнистой гренадерши.

- Деда, ты купил конфеты?

Покупать конфеты мне было строжайше запрещено. (Угадайте - кем?) Вредно для
зубов. Согласен. А ребенок не согласен. И зачем тогда в семействе завели
деда?

И вот деда гордо шествует, держа за руку довольного ребенка (у Аньки
конфета за щекой). Так немного надо для блаженства! И еще деда думает, что
тем самым он наверстывает упущенное - ведь со своей дочерью, когда она была
в Анькином возрасте, ему гулять не пришлось. И еще деда думает, какое
немыслимое счастье испытывал бы Сережа, если бы смог сейчас оказаться на
его месте...

* * *

У меня нет прямых путей на Кэ д'Орфевр. Хотелось бы знать, насколько
продвинулось дело Дмитрия Копытина. Идут допросы, протоколы допросов
аккуратно складываются в папочку, папка запирается в сейф. Заглянуть бы в
эту папочку.

Опыт подсказывает, что ничего интересного я в ней не обнаружу. Пока Копытин
с адвокатом выстраивали свою линию Мажино. Все, что я вычитал во
"France-Soir" - косвенные улики. С ними эшелонированную оборону не
взломаешь. Но даже если имеются веские аргументы (если имеются!), о которых
не сообщили широкой публике, умный следователь не бросится сразу во
фронтальную атаку. Зачем торопиться? Время работает на следствие. Время
раздвоилось. Для чинов на Кэ д'Орфевр оно проносится стремительно, масса
других забот. А в тюрьме время остановилось. И эта остановка наводит
господина Копытина на грустные размышления. Чудодейственных заступников не
видно. Обещали? Почему же тогда к воротам Санте не подъезжает
дипломатический лимузин с российским флагом? С каждым днем все меньше
надежды, зато пропорционально растет уверенность, что бедолагу элементарно
подставили, кинули и умыли руки. И тогда возникает вопрос: что лучше -
сидеть в Бутырке или в сравнительно комфортабельной парижской камере с
цветным телевизором? На телевизор, конечно, можно наплевать, да в Бутырке
могут втихаря придушить. А у французов все-таки законность и порядок. И
Копытин начинает бить копытами, понимая, что в Германии он несколько
погорячился, когда требовал вернуть его в родные пенаты. По совету адвоката
Копытин меняет тактику. Теперь он готов кое-что рассказать, если
следователь даст ему гарантию...

Заглянуть в папочку? У меня нет ни прямых, ни окольных путей на Кэ
д'Орфевр. Вернее, есть один. Самый кратчайший. В былые времена, когда у
меня не было проблем со Временем, я им иногда пользовался. И ночью в
кабинете следователя мог спокойно полистать документы. Но в этом случае
придется ставить крест на моих отношениях с Дженни. Я помню слова
Глубоководной Рыбы про шагреневую кожу. Я убедился в их справедливости -
достаточно посмотреть на себя в зеркало.

Пожалуй, пока рановато.

* * *

Я в гостях у Дженни и... Джека. И еще там какие-то люди. Джек приветлив и
даже смотрит на меня несколько виновато. Я понимаю, что возобновилась их
семейная жизнь. А потом Дженни говорит, мол, ей надо куда-то идти. Я
предлагаю: давай тебя провожу. Нет, не надо. Ну хоть немного. Не надо.
Дженни исчезает. Я ловлю сочувственный взгляд Джека. Мы с ним о чем-то
болтаем, он хороший парень, Джек. И почему-то Канада. Чистый, ухоженный
кленовый лес, без всяких кустарников. Я вижу удаляющуюся пару - Дженни и
Джека...

Такой вот сон. Или то, что удалось из него запомнить. И я проснулся с
ощущением не душевной, а настоящей физической боли в сердце. Давно этого не
было.

Позвонил в Лос-Анджелес. Незнакомый женский голос начал по-английски,
перешел на русский:

- Не узнаешь, Энтони? Инга Родней.

- Инга! Быть тебе богатой.

- Думаю, тебе быть богатым. Две тысячи в месяц тебя устроят? Клянусь,
больше не наскребу. Зато студию около университетского кампуса предоставляю
бесплатно. Чтоб тебе не таскаться по утрам через весь город. Впрочем,
полагаю, тут будешь решать не ты, а Дженни.

- Инга, держи студию за мной. Дженни на другой конец города не поедет. И я
не хочу эксплуатировать детский труд.

В трубке смешок:

- Благородная ты личность, Энтони. С таким бы крутить роман.

- Ты меня приглашаешь на роман? Я старая зануда, Инга. Намеков не
схватываю. Растолкуй, что происходит.

Значит, так. Разбился на фривее преподаватель. Перелом основания черепа. (Я
заохал. Инга повздыхала.) Есть надежда, что выживет. Нет надежд, что
вернется в университет в этом учебном году. Повис курс новейшей европейской
истории. Был на кафедре еще один специалист, но в связи с сокращениями
уехал в Сиэтл. Университету выгоднее нанять временного лектора, без
контракта. Когда я могу прибыть в Лос-Анджелес? Инга вышлет билет на
самолет.

- Инга, я подумаю.

- Энтони, на первый раз я тебя прощаю. Ты действительно отстал от века. В
Америке нынче так не делают. В Америке сначала говорят "да", а потом
думают. Таким образом отсекают других претендентов.

- Yes, my darling!

- О'кей! Don't play games with me. Подтверди завтра звонком. Иначе пеняй на
себя.

* * *

Сутки на размышления. Могла бы дать и неделю. На самом деле решение обычно
принимают быстро, остальное время уходит на его обоснование. В общем, через
двадцать минут я твердо знал, что лечу в Лос-Анджелес. Надо было лишь
выработать линию поведения.

Меньше всего меня смущал курс лекций. Инга сообщила программу, и я сказал,
что полмесяца мне достаточно для сбора материалов.

Проблема, как легко догадаться, заключалась в другом. Жить в одном городе с
Дженни и не жить с ней. Сохранять непринужденные отношения, не надоедать,
не приставать, не намекать. Возможно, Дженни пожелает меня познакомить с...
С кем? Лично я в этом щекотливом вопросе никакого рвения проявлять не буду.
Однако (кто знает?), Дженни захочет намеренно поставить точки на "i". И это
тоже придется выдержать.

Спрашивается, зачем я обрекаю себя на казнь египетскую? До сих пор за мной
не наблюдалось мазохистских наклонностей. По причине финансов? Глупости.
То, что мне наскребла Инга (спасибо, голубка!), не только не заполнит
наволочку, которую в розовых мечтах я торжественно вручал Дженни, но даже
не покроет госпитальный долг. То есть, если реально смотреть на вещи,
поездка в Л.-А. - абсолютная бессмыслица. Все так. Я не строил иллюзий. С
другой стороны, это последняя возможность увидеть мою девочку. Посидеть с
ней в кафе. Полюбоваться на нее. (И на злые сполохи в глазах? Ко всему надо
быть готовым.) Нельзя упустить уникальный шанс, чтобы попробовать
переломить ситуацию. Вдруг? И потом Дженни привыкла появляться со мной на
официальных мероприятиях, ведь я престижный партнер... Генерал Бонапарт в
итальянской кампании никогда не уклонялся от боевых действий, поступал по
принципу: ввяжемся, а там посмотрим. Бонапарт в Италии был, несомненно,
моложе меня. Благоразумнее, конечно, не рыпаться из Парижа. Ждать у моря
погоды? Но время работает против меня. Через год Дженни попросту забудет о
моем существовании...

* * *

Вечером я набрал номер Лос-Анджелеса. Дженни на совещании.

Часам к одиннадцати Лариса откуда-то ее выудила.

- При-и-вет, - пропел волшебный голос.

Я рассказал о предложении Инги, о том, что, наверно, его приму. Поспешил,
пока не перебила, добавить, что буду жить в кампусе и стараться не
высовывать носа за пределы университета. Естественно, о своих планах
переломить ситуацию я умолчал, но намекнул, что если соблаговолят выпить со
мной чашку кофе в любом заведении, то с великим удовольствием порассуждаю о
международном положении.

- Здорово! - сказал волшебный голос. - Приеду в аэропорт встречать.

- Дженни, прошу тебя не приезжать в аэропорт. - Я говорил как можно строже.
- Прошу это запомнить. Какое бы каменное лицо ты ни сделала, я до последней
минуты буду надеяться, что ты привезешь меня не к Инге, а на Диккенс-стрит.
Увы, человек слаб. И вот, представь себе, я стою около дома Инги, а твоя
машина разворачивается, тормозит... Фигу ты затормозишь! - уедешь, послав
мне на прощание дьявольскую улыбку. Все это я уже проходил, но тогда у нас
были иные отношения. Конечно, если у тебя прорезалась страсть заниматься
вивисекцией - воля ваша, барыня-государыня. Всегда рад хоть чем-то вас
развлечь.

* * *

В солидном конверте американского "Федерального экспресса" принесли домой
билет в Лос-Анджелес. Дата вылета - 29 октября. Дата возвращения - 30
ноября. Странно. Звоню Инге. "На какой срок ты меня приглашаешь?" - "Как и
договорились". "Но в билете..." - "А ты не вникай. Это маленькая
французская компания, у нас с ней блат, здесь на месте за 50 долларов они
тебе проставят любое число. Наша обычная практика. Все равно получается
значительно дешевле, чем на "Дельте" или "TWA".

Ага, подумал я, мне прислали билет как бедному студенту. Чартерный рейс,
самолет переполнен. Обидеться на Ингу? За что? За то, что у нее