нтеллигентный в солидном возрасте, но не потерявший опыта
общения с женщинами, вежливо бы извинился. Мол, как жалко, как досадно. В
котором часу ленч? Нельзя ли перенести на вечер? Ах, как обидно. Дело в
том, что именно в это время ему назначена встреча с помощником губернатора,
сенатором штата Айова, конгрессменом из Небраски, вице-президентом First
American Bank (ненужное зачеркнуть). Воскресенье вечером? Desole, сожалею,
съемки на телевидении. Неизвестно, утвердят ли программу, но отменить
невозможно. Я тебе перезвоню в понедельник. Чао-какао!

Так бы залихватски (сверкая амуницией на солнце) ответили солдаты Великой
Армии, никогда не прекращающей битвы с прекрасным полом. Что касается меня,
испуганного, замордованного животного, которого загнали в Березину, то я,
потеряв остатки разума, в панике, сам себя сталкиваю в ледяную воду... Я
радостно замычал, заблеял, захрюкал и заверил, что в субботу в назначенный
час примчусь на Диккенс-стрит впереди собственного визга.

В трубке снисходительно сказали, что мчаться, повизгивая, на Диккенс-стрит
профессору несолидно, заедут за мной сами.

Опять же тема для размышлений. Куда запропастилась свора родственников из
Сан-Диего? Как они переживут уик-энд без? Ведь они уже привыкли получать
товар с доставкой на дом. Или родственников всем скопом отправили в
служебную командировку на Восточное побережье?

Я хорошо изучил мою девочку и знаю: ради поддержания отношений с
симпатичными людьми она ни за что не пожертвует другими отношениями, для
нее более важными - дня не пропустит, не тот темперамент. Или там разрыв
отношений? Или их выяснение? Наказывают родственников в Сан-Диего, отлучают
от церкви, дескать, милый, помучайся без, а если невмоготу - заколачивай
гвозди. Конечно, могли быть обычные женские дела, и тогда надо было как-то
заполнить паузу: вспомнили о встрече с симпатичными людьми, давно
назревшей.

Одно я сразу отмел начисто - это не предлог, чтоб увидеться со мной. Я, как
маршал Ней, наблюдал со стороны закоченевшего бедолагу, закутанного поверх
шинели в рваное одеяло (победный трофей из Москвы!), спотыкающегося по льду
Березины. Вот так я выгляжу, и таким свиданку не назначают.

...Они в Лос-Анджелесе не имеют ни стыда ни совести: вторая половина
ноября, а день раскочегарили градусов под тридцать Цельсия! Дважды
переодевался и вот стою посреди двора в летних брюках и рубашке с
закатанными рукавами. Стою и думаю, мол, приезжает человек, а я уже решил
было, что никогда его не увижу Соответствующих мыслей - воз и маленькая
тележка. Специально спустился во двор, чтоб она не подумала, будто я хочу
заманить ее в свою студию с какими-то корыстными целями. Злопамятный. Ведь
в тот раз она не поднялась, махнула рукой из машины, а я тоже схватываю
намеки на лету.

С улицы выруливает темно-синяя стрела. Резко тормозит, поравнявшись со
мной. Отодвинулась бархатная штора императорской кареты. Пристальный,
непроницаемый взгляд Жозефины. Все перепуталось в моей башке - не нырнуть
бы под лед Березины, не грохнуться на асфальт...

- Тони, пойди переодень рубашку.

От такого приветствия я даже обретаю человеческий голос. Не мычу, не блею,
спрашиваю с нотками обиды:

- Почему? Твоя любимая рубашка, ты мне ее купила.

- Пятно на боку. Не отстиралось.

Пятно? Верно Ну и глазастая девка...

Симпатичные люди оказались тремя симпатичными дамами из адвокатской
конторы. Значит, отметил я, у Дженни возник интерес к каким-то юридическим
проблемам Лет тридцать тому назад дамы непременно заинтересовали бы и меня,
правда, в несколько ином качестве (и в отсутствии Дженни), а пока глава
конторы мэтр Вирджиния Джейн, с присущей юристам четкостью разрешила все
мои сомнения - расставила все точки над "I", пока официант расставлял на
столе закуски.

- Профессор Сан-Джайст, моя дочка взвыла, узнав, что я ленчую с вами в
субботу. Она сказала, что этого не может быть, вы такой гордый,
неприступный, французская знаменитость! Я сказала: "Моя клиентка, Дженни,
обещала вас привести". Она сказала: "Держу пари, что он не придет. Твоей
клиентке, кем бы она ни была, далеко до Молли Горд, Молли - чемпионка
университета по кадрежке, а я сама видела, с каким треском Сан-Джайст ее
отшил, когда она попыталась клеиться..."

Я покосился на Дженни. Дженни - правильно, угадали! - невозмутимо ковыряла
вилкой салат.

Далее мэтр сказала, что ей сказала дочка по поводу, а я, как человек
воспитанный, сказал, что, по моему мнению, Сарра Джейн - очень умная
девочка, то есть произошел обмен комплиментами. И мне бы, конечно,
хотелось, чтоб Змея Подколодная не пропустила славословия в мой адрес мимо
ушей, однако Змеюка посчитала, что с меня достаточно, я свою роль отыграл,
пора бы мне заткнуться. Она сдернула с плеч шарфик, осталась в платье на
бретельках и перевела беседу на нужную ей тему.

Больше в умные разговоры я не встревал. Не отрывая глаз от такого
роскошества, я урчал, пускал слюни, чавкал, старался с хрустом отгрызать по
кусочкам - словом, делал вид, будто имею на ее плечи какие-то права, а она,
Змея Подколодная, делала вид, что это соответствует действительности.

Ложь, которая всех устраивала. Ложь, которая доказывала простую истину,
столь милую симпатичным дамам: неприступных мужчин не бывает, бывают
мужчины неоприходованные.

...Финита комедия. Я прошу остановить машину Небо чуть заволокло, потянуло
свежачком, самое время мне прогуляться.

Актеры снимают маски, смывают грим. Она сказала, что очень мне благодарна,
а я сказал, что был счастлив, она сказала, мол, была потрясена тем фактом,
что я пил и ел за ленчем, а я сказал, что, дескать, старался вжиться в
роль. И она сказала (сказала еще в дороге), что вечером идет на прием в
адмиралтейство к обормоту Якимото (японский праздник у хозяина), будут
сплошные американцы, форма одежды - парадная.

Короче, все было сказано. Нет, не все. Мягкой кошачьей лапой, вобрав когти,
она погладила мою ладонь.

- Тони, не надо думать обо мне плохо. Обещаешь?

- Обещаю. Ты самая любимая девочка на свете.

"Синяя стрела" развернулась и укатила, а я пошел накручивать свой
километраж и размышлять о пользе невинного вранья. Не скрою, мне было
приятно услышать эти слова, но я знал - прежний опыт подсказывал, - что
такие слова женщина говорит своему старому мужу тогда, когда убегает на
свидание к любовнику, причем любовнику не случайному, а проверенному, с
которым заранее известно, что будем исполнять и каким способом.

Тем не менее я сдержал свое обещание. И в полдесятого вечера, несколько
расслабившись доступными мне (в холодильнике) средствами, решил ей
позвонить. Поблагодарить за прекрасный день, за то, что она умница, и за
то, что сегодня впервые за долгий период я даже не вспомнил про игрушечку в
чемодане. (Впрочем, про игрушку желательно промолчать. Промолчим.) Я смело
набрал ее номер. Она точно уже вернулась с приема (конечно, прием у
Якимото, никаких сомнений!), ведь время укладывать Элю, петь ей в постели
песенку.

Увы, моя диспозиция была ошибочной. Я-то держал свое обещание, но и
родственники из Сан-Диего держали круговую оборону на Диккенс-стрит.
Молодой мужской голос неприязненно, с раздражением ответил, что Дженни еще
нет и неизвестно, когда будет. Я понял, что говорю с темно-зеленым
костюмом. Думаю, и темно-зеленый костюм понял, с кем он говорит. С моим
появлением в Городе Ангелов Дженни стала отлучаться из дома гораздо чаще,
чем раньше. (В будни все ее передвижения контролировались по телефону из
Сан-Диего? Безусловно.) И вероятно, свои вечерние выходы она мотивировала
светскими мероприятиями, связанными со мной. "Обязаловка, дорогуша. Ты же
заезжал на юбилей в университете, сам видел, какая тоска. Что же касается
профессора, он трогателен, но посмотрел бы на него - песок сыплется". Не
ручаюсь, что именно так она говорила зеленому костюму (совсем не ручаюсь,
что ее дорогуша постоянно в темно-зеленом костюме - отнюдь), но если
говорила, то что-нибудь в таком духе - невинная ложь, которая устраивала
всех. Однако у зеленого костюма имелись явно свои идеи по поводу ее скучных
светских мероприятий, и он не знал, служу ли я ширмой или... Во всяком
случае, в его голосе я услышал не только раздражение, я услышал боль.
Похоже, что в Сан-Диего меня еще принимали всерьез.

Я положил трубку. Как ни странно, весьма успокоенный. Может, чуть-чуть со
злорадством. Скорее, с сочувствием. И пусть ему, зеленому костюму, спать
этой ночью с Дженни, - и не только этой, через неделю тоже, по расписанию -
да ведь кончится тем, что она размажет его по стенке. Круче и жестче, чем
меня. Товарищ по несчастью... Пора, пора организовывать нам с ним
Товарищество по Несчастью, акционерное общество с уставным капиталом -
впрочем, тут я профан, устав напишет Дженни, она у нас специалист по
финансам.

Звоню ей в понедельник в госпиталь. Просто так, проверка интонации.
Разговаривают крайне любезно.

И во вторник. И в среду. Город Ангелов.

В четверг спрашивают: а ты чего, собственно, звонишь? И так как вопрос
задан не волшебным, но почти ангельским голосом, покорно объясняю. Домашняя
заготовка: дескать, ты была, как всегда, права, в моем возрасте преобладают
корыстные интересы, а интересы у меня какие? Сохранить здоровье! И я
заметил, что общение с тобой, даже по телефону, благотворно действует на
мое моральное и физическое состояние.

Тогда говорят, пожалуйста, тогда говорят, ради Бога. Только звони мне лучше
домой, сам знаешь, какое время для меня удобно.

Чужой опыт никого не учит? Собственный опыт ничему не учит!

Ведь зарекался не затрагивать скользкой темы, а тут вякнул, мол, звонил в
субботу, в удобное время, да нарвался.

Разительное изменение голоса. Интонации немецкого генералитета. Фельдмаршал
Роммель, генерал-полковник Гудериан. Дранг нах Остен!

- С каким парнем ты разговаривал? С американцем? Молодой голос? Этого быть
не может! Во сколько это было? Полдесятого вечера? Я вернулась домой в час
ночи, прием у шефа затянулся до безобразия. А с Элей дежурил Матвей
Абрамович, старичок, муж Гали, помнишь? Он по-английски не чирикает. Ты
просто ошибся номером. Американец назвал мое имя? В Лос-Анджелесе сто тысяч
Дженни. Совпадение. Надо было перезвонить.

И почти убедила. Я тут же дал задний ход, и она смилостивилась, сбавила
напор:

- Ты, наверно, сам не замечаешь, что разговариваешь со мной, как
жена-домохозяйка с загульным муженьком. Таким же тоном. Попреки и упреки.
Не загоняй меня в угол. Ты мне сразу напоминаешь Джека, будишь во мне очень
плохие ассоциации. Я от этого зверею и могу ответить очень грубо. Не
подставляйся.

Урок зарубил на носу. Звоню в полдесятого вечера. Говорю лишь на
дозволенные темы, утвержденные военной цензурой. Мне устраивают мелкие
провокации. Не поддаюсь. Иду прямо по обозначенной трассе. Я знаю повадки
советского конвоя. Там шаг в сторону считается побегом. Стреляют на
поражение. Постепенно ее голос опять обретает ангельские интонации. Мне
обстоятельно сообщают, как прошел день, что сказала Кэтти, что сказала
Лариса, что сказала Кэтти про Ларису, что сказала Лариса про Кэтти, что
сказал адмирал Якимото, он же Якимура, вчера на приеме и что он сказал
сегодня про вчерашнее - не правда ли, смешно?

Конечно, смешно, моя девочка. Смешно и грустно, ибо я вспоминаю то
блаженное время, когда звонил в госпиталь из Парижа и получал такие же
подробные доклады, кто что кому сказал, но разговор со мной для нее был
разрядкой, отдыхом, а не обязанностью.

Хватит. Забудем. Теперь наше дело маленькое - поддакивать. Уезжаете на
уик-энд в Сан-Диего? Да-да-да! Полезно сменить обстановку. Элю ждут с
нетерпением тетя Клара и дядя Сэм? Они так любят Элю? Ни секунды не
сомневаюсь, особенно по поводу нетерпения и любви. Ты про кого? Я про Элю,
тетю Клару и дядю Сэма, а ты про что подумала? Да-да-да, в Сан-Диего совсем
другой воздух, дуют океанские бризы, а в Лос-Анджелесе бензиновый смрад и
смог, не продышаться ребенку. (Действительно, откуда в Лос-Анджелесе
взяться океанским бризам? Он же в тысяче миль от моря, огорожен
Кордильерами и Альпами! - ироническая фраза, естественно, проглатывается.)
Йес, яволь, да-да-да! Знаю ли я, что Эля учинила сегодня в детском саду?
Нет. Продолжай. Про Элю мне всегда интересно. А про кого не интересно? Про
президента республики Сальвадор. Постой, разве я что-нибудь про него
сказала? Нет, поэтому и неинтересно. А если бы сказала? Тогда не пропустил
бы ни слова.

И вот, в том же ряду, как бы между прочим:

- ...Но вообще я ужасная врушка. Вру с вдохновением даже тогда, когда этого
не требуется. Мне в детстве читали тысячи сказок. Привычка фантазировать
вошла в кровь. И Эля вся в меня, хотя ей я прочла сказки три, не больше.
Она рассказывает в детском саду такие басни, их там принимают за чистую
монету. Например, оказывается, ее мама была стюардессой и прыгала с
самолета на парашюте. Рассказывает, нисколько не смущаясь моим
присутствием. Я слушаю, смеюсь и вижу, что ничего нельзя поделать. Гены.

Позже, в процессе жевания своей стряпни, я тщательно пережевываю
услышанное. Что означает ее откровенность? Признак доверия? Очередная
провокация? Или все сказанное мне не имеет для нее никакого значения,
просто сотрясение воздуха (отравленного бензиновыми парами и не
продуваемого океанскими бризами)?

В любом случае должен ей сказать спасибо, ибо получил занятную тему для
размышлений, которые отвлекают от дурных намерений, а значит, способствуют
здоровью, моральному и физическому.

В конце концов, que demande le peuple? Что хочет народ?

* * *

Каждое ее слово, каждую ее фразу я анализирую, пробую на зуб, просматриваю
на свет. Однако за последний месяц я ей тоже умудрился кое-что наговорить.
Экскурсы в историю и беседы на бытовые темы отбросим. Поищем перлы. Обычно
бормочут: не помню, мол, в состоянии аффекта. Нет, помнят. Надо помнить.
Вот несколько перлов для искателей жемчуга:

1) Я теперь понимаю, какую власть может заиметь женщина. Скажешь: убей.
Пойду, убью.

2) Под твоим взглядом я себя чувствую как раздавленная лягушка.

3) Я умираю при звуках твоего голоса.

4) ...................

(Язык не поворачивается произнести. Но ведь повернулся!)

19) ....................

20) Я тебя и прокаженной приму. И так же буду любить.

Последнее, по-моему, шедевр. Прямо как генерал Бонапарт в Египте посещает
чумной лазарет! Самое удивительное не то, что я это говорил, а то, что она
это слушала. Слушала, правда, без всякого удовольствия, но не принимала
никаких мер. Например: привезти меня в свой госпиталь и запереть в палату
для буйнопомешанных. Значит, реакция не самая страшная, не та, которой я
больше всего боюсь. А боюсь я простой вежливой фразы типа:

- Дорогой, достопочтенный, многоуважаемый профессор, ну, пожалуйста,
фак-аут.

* * *

Появился Доул. Буднично. Позвонил, приехал. Признаться, когда он позвонил,
я малость закипел, но к тому времени, когда он приехал, весь пар из меня
вышел. Глупо, тупо и нелепо выяснять с ним отношения, мол, зачем ты ей
сказал про меня то-то и то-то. Ведь с тех пор я сам успел наговорить такое,
что злейший мой враг не придумает. И вообще, сейчас все это всхлипывания о
прошлогоднем снеге.

Без лишних слов (то есть без восклицаний типа: "Вчера только узнал, что ты
вернулся в Лос-Анджелес", "Встретил N, и он мне сообщил твой телефон",
"Покупал в киоске журналы, и мне случайно всучили, я же по-французски не
читаю...") Доул протянул мне свежий номер журнала "Paris Match", раскрытый
на странице с заголовком "Русская мафия". В журнале уже такая постоянная
рубрика. Чем же порадовал читателя "Pans Match" на этот раз?

"Свободен! После трех с половиной месяцев заключения в тюрьме Санте Дмитрий
Копытин освобожден под залог без права выезда из Франции".

Далее то, что на полицейском жаргоне называется "салат с майонезом". Якобы
Дмитрий Копытин (публикуется московская цветная фотография с какой-то
бабой) должен был убить крупного русского бизнесмена Дмитрия Кабанова,
проживающего ныне в Бруклине (цветная фотография Кабанова у подъезда своего
дома), для чего и летел в Нью-Йорк, но был арестован Интерполом при посадке
на рейс Люфтганзы в аэропорту Франкфурта. "Расследование ни к чему не
привело, - заявил адвокат Копытина мэтр Жан Дидье, - одни лишь подозрения
не доказывают вины". В свою очередь Дмитрий Кабанов подозревался в том, что
был как-то связан с нашумевшим и до сих пор не раскрытым убийством
голден-боя русского происхождения, Прекрасного Сержа, в квартире этого
Сержа в центре Парижа. Журналист напоминает подробности дела, причем не
высасывает из пальца (это ему невкусно), не пересказывает слитую полицией
информацию, а смело дает полет своей буйной фантазии:

"В Париже Сергея... все звали не иначе как Прекрасный Серж, и ему были
открыты двери ночных клубов, особенно тех, где в моде кокаин"

"В своей шикарной двухэтажной квартире в Восьмом районе устраивал шумные
пирушки, приглашал даже цыганский хор с медведем".

"Его любовница, венгерская манекенщица, во время стрельбы спряталась под
кровать и ничего не видела".

Ну заглянул бы, сволочь, в старое "Фигаро", где черным по белому написано,
что в Сережу стреляли через стеклянную дверь из автомата с глушителем и его
подружка сидела на втором этаже, смотрела телевизор и ничего слышать не
могла!

Бросилось в глаза: насколько журналист вольно жонглирует фактами и
собственными домыслами, настолько он осторожно и точно цитирует мэтра Жана
Дидье. А Жан Дидье очень сдержан в своих высказываниях. К адвокату не
придерешься. Он ни в чем Сережу не обвиняет. Моральный облик Прекрасного
Сержа он оставляет за скобками. Он лишь полагает, что ни Дмитрий Копытин,
ни Дмитрий Кабанов к убийству в Париже не причастны. Да, Прекрасный Серж
хорошо заработал на французском контракте с Москвой, но дальше у него
крупных контрактов не было, были крупные расходы. Вполне вероятно, что он
пытался урвать крупный кусок в других делах и с другими партнерами, которые
следствию пока неизвестны. Увы, нравы русской мафии таковы, что вместо
разборки с помощью адвокатов предпочитают разборки с помощью автоматов.

Я оценил, что мэтр Жан Дидье умолчал о загадочной русской душе.

И еще деталь: журналист перечислял кого угодно, включая корсиканских
бандитов и нигерийских торговцев оружием, однако ни словом не упомянул
Сережиных детей...

Час назад я приготовился разговаривать с Доулом сквозь зубы. Но теперь он
был для меня лучшим другом, ведь это единственный человек из Системы, с
которым я мог еще общаться. И, естественно, он в курсе всего.

Я обрушил на него весь свой запал эмоций. Пойми, говорил я Доулу, отныне
информация в прессу будет поступать из уст этого адвоката. Французской
полиции нечего сказать, французы никого не поймали или поймали не то, что
хотели, похоже, они умывают руки. А адвокату потеть и потеть, он должен
отмазать своих клиентов, отмыть черного кобеля. Он не рискует сам катить
бочку на Сережу, зная, что его могут привлечь за клевету. Кто? Не важно.
Опытный профессионал, он не желает подставляться. Ловко и тонко адвокат
(или те, кто за ним стоит) запускает свои инсинуации в прессу, а пресса уже
закусила удила, для нее это лакомый кусок, это товар, который хорошо идет.
Не удивлюсь, если в следующих газетных статьях Сережа предстанет как
содержатель притонов, или как глава какой-нибудь челябинской мафии, или как
резидент в Европе колумбийских баронов наркобизнеса. Пресса почуяла, что за
Сережу никто не заступится, на него можно вешать всех собак. А я вынужден
молчать в тряпочку, я не имею права раскрыть рот, ведь моя дочь мне
приказала не высовываться. И ее тоже можно понять. Французы выполнили свое
обещание: все забыли о Сережиной семье, о детях, следствие ушло далеко в
сторону. Если вопреки запрету (то есть испортив отношения с дочерью) я
высунусь, то сразу привлеку внимание (или его искусственно привлекут) к
детям, к новой семье, где ждут третьего ребенка. Один этот