я без оружия. И годы, увы,
не те. И если я попаду в такую ситуацию - передо мной не расступятся.
Разумеется, в отличие от Сани, я не буду искать приключений на свою голову.
Но особенность подобных ситуаций в том, что они сами тебя находят, причем в
неподходящий момент. (А бывает подходящий?) Дженни бесстрашно разгуливает
по своему кварталу, где муниципальные власти экономят на освещении улиц.
Неужели она не боится за себя или хотя бы за Элю? О преступности в городе
ежедневно трубят по всем каналам телевидения. Моя любимая девочка не
смотрит ящик? Нет, она просто привыкла, что с ней и Элей всегда был Джек,
профессиональный боксер. Как-нибудь отобьется. И эту привычку чувствовать
себя в безопасности рядом с мужиком автоматически перенесла на меня.

Я польщен, моя девочка. Спасибо за доверие. Такое доверие надо оправдывать.
И еще я подумал: о чем же я раньше думал? Ведь думать-то нужно!

И в очередной раз, когда Дженни собралась вечером в "Only woman", я
тихонько заткнул себе под пиджак, слева за пояс, пистолет.

...Если выбирать окружной путь к "Only woman", не пилить прямо на Вентуру,
то вечером Шерман-Окс - сказка. Вся эта ботаника, от пальм и лимонных
деревьев до цветочных клумб и подстриженных лужаек, все посаженное и
взращенное, чтобы подчеркнуть индивидуальность домов, - все это вечером
создает атмосферу таинственности и загадочности, а главное, дает то, чего
не хватает Лос-Анджелесу, - прохладу. И есть улицы (те, которые мы
выбираем), где хоть на одной стороне тротуар, и Эля может спокойно рулить
до перекрестка, не опасаясь редких машин. И машины в здешнем ботаническом
раю воспринимаются не как законные хозяева города, а как заблудившиеся
заводные жуки со светящимися глазами. Когда Эля проезжает перед домом,
защищенным сигнальным автореле, вспыхивают направленные фонари. Беззвучный
салют! Снова ныряем в темноту. Моя правая рука спускается с плеча Дженни,
ниже и ниже... Пользуюсь темнотой и безнаказанностью... Я иду с любимой
женщиной. Всего лишь. Миллионы людей на земле так гуляют. Привыкли. Для них
это обыденность, рутина. Не понимают своего счастья. Я понимаю. Люди по
природе своей - мечтатели. Как бы замечательно им ни было сегодня, они
надеются, что завтра или в обозримом будущем им станет еще лучше. Два
королевства, два миллиона, еще одна выигранная война! В моей жизни тоже
случалось хорошее, да я, как и все, не умел этого ценить. Теперь научился.
Будет ли Дженни моей женой или я буду мерить шагами тюремный дворик -
никому не известно, решается где-то в небесной канцелярии. Однако я знаю
точно, что в последний момент перед тем, как попасть на баланс небесной
канцелярии, я увижу - если не наврали, если правда, что перед смертью
вспоминают самый счастливый миг, - я увижу темные улицы Шерман-Окс и себя,
идущего в обнимку с женщиной (В обнимку? Гм...) за трехколесным велосипедом
ее ребенка, и умру в надежде продолжать прогулку в том же составе
(когда-нибудь!) по райским облачным кущам, скопированным с этого
ботанического ансамбля.

Голос доктора Фауста: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!"

Эля послушно останавливается. Велосипед почему-то не желает влезать на
тротуар. Нет пологого съезда. Мы помогаем Эле преодолеть бордюр, и она
весело катит под горку. Дженни пытается прижаться ко мне слева, но я, как
бы машинально, пропускаю ее вперед и обнимаю правой рукой. Слева ко мне
нельзя, моя девочка, иначе возникнут ненужные вопросы.

Шпионка! Поднялась в кабинет неслышно, как тень, застала меня врасплох:

- Тони, это опасно?

Проигнорировала мою слабую попытку запудрить ей мозги. Протянула ладонь.

- Дай. Не заставляй меня расстегивать твой пиджак.

То, что потом она говорила, не имело значения. Имело значение то, что меня
заподозрили в трусости. Это я прочел в ее глазах. Не прямой упрек -
сомнение, скажем так, в моих каких-то качествах...

Я жутко обиделся. О'кей. Обещаю, больше такого не повторится. Я тоже
гордый. Конечно, зря ты меня обезоруживаешь. Если... Впрочем, если да кабы,
я всегда буду виноват. Так уж устроена жизнь. Придется надеяться на Бога,
что само по себе ненадежно, учитывая наши сложные с Ним (да простят мне
дерзость!) отношения, сложившиеся вопреки элементарной логике или по
логике, которую я, честно говоря, до сих пор не могу понять.

* * *

Иногда я думаю (все-таки я еще думаю, уже похвально!), что я олух царя
небесного. Сидишь дома, как старый гриб под кустом, и уверен, что молодой
женщине такой образ жизни тоже нравится. Осел и болван! Ей же нужно
общество, нужно, чтоб на нее смотрели, нужны выходы, и на выходах -
сверкать, мелькать, привлекать внимание особ мужского пола. Как Дженни
обрадовалась, когда нас пригласили на прием к Джорджу! Я принял меры
предосторожности: категорически выступил против ночной прозрачной рубашки
(чуть прикрывающей попу), которую Дженни почему-то называла модным платьем
для выходов. Вздохнув, Дженни облачилась в светло-серебристые колготки,
светло-голубой костюмчик (длина юбки совпадала с длиной пиджака), поверх
накинула белый двухметровый шелковый шарф. Простенько? Но ведь взрывчатая
смесь составляется из простых компонентов. Получилась бомба адской силы.
Гостей в доме Джорджа набилось человек сто, и моя бомбочка рванула уже в
дверях, в смысле рванула от меня (никакая цепь, золотая или якорная, ее бы
не удержала), и пошла по рукам. Здравомыслящий муж в этих случаях обязан не
возникать и не мешать молодой жене кружиться, как говорили в старину, в
вихре вальса. Пару раз мне показалось, что ее вот-вот уволокут на второй
этаж в спальни и там трахнут... Дженни сказала бы: "Ну и комплексы у
тебя..." На самом деле, конечно, мне доставляло удовольствие наблюдать за
ней и сознавать некоторую свою принадлежность к возмутительнице
спокойствия.

На приемах такого рода обычно несколько центров притяжения (кроме столов с
закуской и выпивкой). Народ крутился около Дженни, народ крутился около
пожилого джентльмена (по виду Морган Рокфеллерович или Рокфеллер
Морганович), народ ошивался возле вальяжного типа в костюме, как будто
пошитом из стодолларовых купюр (черт знает из чего пошит, однако даже для
меня, ничего в этих высоких материях не смыслящего, было ясно, что
костюмчик тянет тысяч на десять зелененьких. А всезнайка Дженни потом
сказала: "От Версаче"). Вальяжный тип стоял ко мне спиной и веселил публику
шуточками и прибауточками. Я же уединился с бокалом "Chateau "Cadet Bon" и
следил за траекторией передвижения белого шелкового шарфа. Тут меня зацепил
Джордж, хозяин дома, и не успел я опомниться, подвел к вальяжному типу,
развернул его за плечи на 180 градусов и представил меня.

- Элитарный профессор собственной персоной! - со светской небрежностью
воскликнул вальяжный тип. - Приятно удивлен встретить вас в Штатах.

Он был действительно приятно удивлен. Известный парижский прохиндей,
мифоман, ничтожество. Во Франции он бы не посмел ко мне приблизиться. Я бы
ему руки не подал. Увы, было бы некорректно портить настроение Джорджу.
Пришлось пожать вялую клешню соотечественника-гастролера, произнести:
"Чииз", и стремительно отвалить как можно дальше.

"Chateau "Cadet Bon" в моем бокале приобрело вкус уксуса. Так тебе и надо,
олух царя небесного, осел и болван! Давно пора принять аксиому, что в
Америке принимают по одежке. Я все еще живу, как во времена битников и
хиппи. Мне плевать, во что человек одет. Джордж ничего плохого не хотел, он
руководствовался американскими понятиями. К нему на прием затесались два
француза. Один, в скромном костюмчике, скучает в уголке. Другой, в
роскошной шкуре от Версаче, блистает в обществе. Долг радушного хозяина -
подвести того, кто победнее, к тому, кто пошикарнее: пусть не чувствует
себя золушкой...

Если копнуть глубже, то все дело в моей собственной гордыне. Я забываю,
какая эпоха на дворе. Император мог позволить себе оливковый сюртук. Король
Карл Четырнадцатый носил военный мундир без погон. Мишура в одежде им не
требовалась. Все и так знали, кто они. А заплутавший в истории профессор
Сан-Джайст полагает, что потертый костюм от Ив Сен-Лорана, купленный в
доисторический период, придает некий романтический орел...

"Ладно, - подумал я (на приеме все развлекались, а я думал), - вернешься
домой, тщательно помоешь руки и забудешь клешню от Версаче". Джордж сказал,
что у прохиндея дела в Голливуде? Очередной прохиндейский миф, крючок для
наивных американцев. Впрочем, нынче голливудская продукция на таком низком
уровне, что вполне совпадает с интеллектуальным уровнем парижского
прохиндея и ничтожества.

Что касается меня лично, то я, блюдя репутацию европейской элиты, решил
подняться на другой уровень - на несколько ступенек по лестнице! - и не с
тем, чтобы перехватить Дженни в момент, когда ее уговорят совершить
экскурсию в спальни второго этажа, а с тем, чтобы наслаждаться редким
спектаклем: моя девочка снимает сливки Лос-Анджелеса!

Все-таки иное зрелище, чем ее ординарный визит в супермаркет. Больше
выбора. Иные стимулы. Что отражается, как в зеркале, на ее лице. Тоньше
нюансы. Улыбка, пол-улыбки, четверть улыбки, улыбка краешком губ, розовеют
щеки... Какая богатая палитра! И внезапный искренний смех, захватывающий ее
собеседников...

И я загадал: если Дженни почувствует, что я на нее смотрю, если обратит на
меня внимание - значит, у нас все будет хорошо.

Чем она так увлеклась? Какие сети ей расставляет бульдожий толстяк в
богемной бабочке? "Дорогая незнакомка, у меня в кармане сто тысяч долларов.
Не соблазняет?" Дженни с легкой усмешкой сверлит его глазами, и я
представляю себе вызванный этим эффект. Толстяк на седьмом небе (с новой
бабочкой) или (мысленно) в спальне второго этажа.

Короткий приколочный взгляд в мою сторону. Проверка, удостоверилась, что я
никуда не делся. Уф!

В машине Дженни сообщила: нас пригласили на виллу в Малибу к модному
фотографу.

- Тоничка, нам нужны такие связи. И я тебе куплю новый костюм. Заметил, там
был один француз в тройке от Версаче? Ты еще к нему подошел.

(Я к нему подошел?! Вот так теперь все и будут говорить, и прохиндей - в
первую очередь. Несмываемое пятно в моей биографии.)

- Скажи, тебе трудно быть прилично одетым? Морально тяжело? Отречение от
святых принципов молодости? Ты у меня скрытый санкюлот.

- А кто такие санкюлоты?

Как я подозревал, Дженни полагала, что санкюлоты - это
революционеры-якобинцы, которые не носили штанов. В чем же они тогда
ходили, моя девочка?

Я ревностно заполнил пробел в ее образовании, хотя осталось ощущение, будто
ждали от меня не этого исторического опуса...

- Ты давно знаком с Джоржем-миллионщиком? Ну твой приятель, хозяин дома.
Процветающий тип.

В двух словах я рассказал о наших с ним отношениях. И все соответствовало
истине. Но, говоря о Джордже, я имел в виду и другого типа, ханурика от
Версаче. Так получилось, что когда-то я и ему помог (не Версаче, а
ханурику). И по инерции я смотрю на него сверху вниз. А времена меняются,
люди - правильно, что делают люди? - растут, и лишь я застыл на месте. Или,
скажем так, мир несется по фривеям на автомобильных скоростях, а я плетусь
по задворкам в карете прошлого.

* * *

За что я все-таки люблю своих соплеменников? Они выдали миру гениальную
формулу: cherchez la femme! Наверно, было так. Алхимик мучился в поисках
магического камня, залез по уши в долги, король субсидировал расходы, потом
королю надоело. Вызвал алхимика пред светлы очи. Золото на бочку или
повешу! "Ваше Величество, - завопил, как бы сейчас у нас написали,
лжеученый, - не велите казнить, велите миловать, я нашел, нашел магические
слова (король встрепенулся) - да не для золота, для руководства в
повседневной жизни. Вот они: "Ищите женщину". "Каналья, - взревел король, -
пове... впрочем, стоп, в этом что-то есть. Вы как хотите, а я пошел.
Каналью - гнать со двора. Пусть живет".

Ищите женщину! Вот волшебный ключ ко всему.

Генерал Бонапарт легко и играючи провел свою итальянскую кампанию. Ни один
полководец за всю историю человечества не одерживал в такой короткий срок
на ограниченной территории стольких блистательных побед. И никогда больше
Наполеон не смог повторить своего шедевра. А почему? Австрийцы
подставлялись? Мечтали, чтоб их побили? Такого не бывает. Австрийцы искали
тактику и стратегию, как отразить сумасшедший натиск французских войск. А
генерал Бонапарт искал женщину, искал свою Жозефину. Где Жозефина? Почему
не приезжает в Италию? Приехала? С кем? Неужто правда у нее роман с этим
жалким интендантом? Где они прячутся? Бонапарт и на Аркольский мост поперся
под убийственный огонь, ибо ему было плевать, кто и из чего стреляет, он
искал Жозефину. Австрийцы оторопели. Их учили, что генералы должны
командовать с высотки, позади батальонов, а не бежать впереди солдат со
знаменем. Грубейшее нарушение всех военных заповедей! Немудрено, что у
австрийцев ружья опустились...

Ну ладно, меня опять занесло в Историю.

Моя история понеслась галопом в день рождения Эли, в русский ресторан,
когда с 2.35 пополудни (засек время) все приглашенные - милые приличные
люди (я же их знал ранее) и, между прочим, в солидном возрасте - начали
пить водку и коньяк, уплетать селедку, ветчину, копченые и вареные колбасы,
салаты "оливье" и с крабами, красную рыбу и красную икру, соленые огурцы и
квашеную капусту, котлеты по-киевски, шашлыки по-карски... И это в городе,
жители которого падают в обморок от каждой лишней калории! Выпьют, закусят,
попляшут. Попляшут, выпьют, споют. Поедят, попляшут, выпьют. Галоп. Я
взирал на разудалое русское пиршество и уже ничему не удивлялся. Не
удивился и тогда, когда меня подхватила накрашенная дамочка с глазами - я
знаю эти глаза, точнее, не глаза, а на что способны обладательницы таких
глаз: это гусары в юбках, они атакуют мужчин сломя голову! Дамочка
прижалась ко мне и оглушила литературной цитатой. Повторяю, я решил ничему
не удивляться, но тут было явное смещение жанров. Дорогая, или
демонстрируете свои телеса, или образованность - одно из двух. Я попробовал
взять некоторую дистанцию, перейти с галопа на рысь. Как вас... ах, да...

- Зина, я, наверно, разучился танцевать. Отсутствие тренировки. Извините.
Вернемся к столу?

- Профессор, вы шикарно танцуете. С вами так приятно. Вот неделю назад в
ресторане "Арбат"... Не бывали? Клевое заведение. Дженни вас держит
взаперти, а я готова служить гидом... Так вот. Последний раз я танцевала в
"Арбате" с Димкой Кабановым, есть такой жуткий приставала, так это был
стыд. Он еле ноги волочил. Может, сильно выпил?

"Там-та-ра-та-та, там-та-та!" - взвыло с русским акцентом аргентинское
танго. Я спешно вытащил из заначки самый свой обвораживающий взгляд (если
только он подействует, если не истек срок годности) и крепко прижал к себе
Зину. Дурак! Столько времени потратил попусту. Cherchez la femme!

Наконец-то я нашел нужную мне женщину.

* * *

Я рассказал Сане о своей неслыханной удаче. И пока он меня вез от дома до
библиотеки (тоже сложился ритуал), мы обсудили разные варианты. Сане надо
было бы работать не в гараже, а в прокуратуре. Он не ведал сомнений.
Конечно, Кабан, кто же еще? Он подвесит Кабана за... и тот, визжа и вереща,
выложит все. И вообще, он всегда относился подозрительно к партнерству
Сережи с Кабановым, считая, что Кабанов пользуется щедростью Сережи и
обманывает его. Кабанов пытался переманить Саню к себе, обещая большие
башли. Саня ответил, что на первый раз он прощает Кабана, при повторном
предложении - переломает ему ребра. Поэтому, как только Саня окажется с
Кабаном в закрытом помещении, Кабан сам тут же расколется и сообщит все,
что знает, и все, что не знает - на всякий случай. А потом Саня все равно
подвесит Кабана за... Кабан этого заслуживает.

- Саня, есть такой термин, как презумпция невиновности, - возражал я. -
Доказательства нельзя выбивать угрозами или физической расправой. Мы
проверяем одну из версий. Если господин Кабанов станет юлить и врать, я это
пойму. И сделаю соответствующие выводы. Включая...

- ...подвесить Кабана за...!

- Саня, ты был бы незаменим в Революционном трибунале!

- Это где и когда?

- Это во Франции и далеко в Истории.

- И там подвешивали за...

- Тогда рубили головы.

- Крутые ребята! - восхитился Саня.

Я не сказал Сане, что не хочу его впутывать ни в какие истории. Он бы не
понял и обиделся. Память о Сереже ему была так же дорога, как и мне. Я лишь
туманно намекнул, что благодаря старьм связям у меня есть возможность выйти
сухим из воды, а Саня загремит. И накроется его бизнес. И пропадут даром
все его усилия наладить в Америке новую жизнь. И Сережа, который
содействовал Сане в получении эмиграционной визы в США, - Сережа, будь он
жив - этого бы не одобрил.

- К тому же, - добавил я, - Мы еще не оказались с Кабаном в закрытом
помещении. Вот это надо организовать, организовать через Зину. А с Зиной
дело тонкое и щекотливое.

- Подумаешь, - фыркнул Саня. - Эту тонкость могли бы поручить мне. Вы,
Антон Валентинович, разучились общаться с дамочками. Я ничего не хочу
сказать про вас плохого. Вы просто забыли, что бывает с бабой, когда она
получает седьмую палку в ночь. Наутро в назначенное место она мне
приволочет черта лысого. Как уж исхитрится и изловчится - ее проблема. Но
приведет. Помню, в Афгане попал в санчасть. Медсестра ко мне льнет.
Взводный оценил обстановку. "Саня, ребята на тебя надеются. Отдери девочку
так, чтоб отоварила нас спиртом". Антон Валентинович, я не хвастун. Спирт в
Афгане был дороже валюты. Но я обеспечил спиртом мой взвод.

Признаться, такая аргументация была для меня неожиданной. И не в конкретном
случае, а, скажем так, в плане философском или общежитейском.
Действительно, какая-то область отношений между мужчиной и женщиной, вернее
- нюансы отношений, вернее - количество нюансов - увы, мне уже недоступны.
Недоступны мне. Что же касается Дженни... Если когда-то кто-то ее коснется,
получит доступ, если даже рассматривать гипотезу Сани теоретически,
гипотезу "седьмой палки" (...извините...), то... Мне лучше зажмурить глаза
и "то" не рассматривать.

* * *

- Я забегу на полчаса к русской маникюрше. Ты погуляешь или зайдешь со
мной?

Когда так ставят вопрос, значит, надо зайти.

Полутемная квартира с мрачными низкими потолками. Русская
маникюрша-надомница (между прочим, чистопородная еврейка) зажгла лампы над
столиком, разложила режущие и пилящие слесарные инструменты. Я сел рядом с
ней. Маникюрша занялась руками Дженни, а я занялся созерцанием светлого
лика моей визави. Иногда светлый лик прикусывал губу, и я шипел: "Зачем вы
ей делаете больно?" "Я зачищаю", - хладнокровно отвечала
слесарь-инструментальщица. Дженни делала вид, будто не обращает на меня ни
малейшего внимания и обсуждала со своей мучительницей какие-то глупости. Из
углов безмолвно вылезали домашние. Тоже полюбоваться божественной красотой?
Боюсь, что это меня демонстрировали публике. Когда публики скопилось
достаточно, Дженни, не отрывая глаз от своих пальчиков, бросила небрежную
фразу: "Вот возьму и уеду в Париж"...

Раздался голос доктора Фауста.

И еще я помню дождь. Настоящий дождь (Калифорния когда хочет, то может!), с
потоками воды на мостовой, с водяными пузырями, прыгающими по лужам. Мы с
Дженни вышли на балкон и слушали музыку низвергающихся струй и вдыхали
пьяняще-свежий запах ливня.

"Остановись, мгновенье!" - опять взывал доктор Фауст. Честное слово, я
понимал, что мгновение прекрасно, но остановить его не мог.

К тому времени, повторяю, события понеслись галопом, я их подстегивал
(продолжая интригу с Зиной), я носился за ними на "рейнж-ровере" Сани, и
вот эта нечаянная радость мгновений, приоткрывающих смысл жизни, мне
казалась всего-то лирическим отступлением от основного сюжета.

* * *

С Саней мои отношения были простые и ясные. Тогда, на Беверли-Хиллз, сев в
его "рейнж-ровер", я сказал: "Саня, если бы ты был в Париже в те дни,
ничего бы с Сережей не случилось". Я сказал эт