на
выполнять свой долг на том месте, которое ей  определила  судьба.  Она  ведь
ужасно порядочная,- продолжала Бонадея еще задумчивее.- Она уговаривает меня
быть  снисходительной  к  моему  мужу  и  утверждает,  что  женщина  высоких
достоинств находит великое счастье в том, чтобя справляться со своим браком.
Это она ставит куда выше любой измены. Да я, собственно, и сама  всегда  так
думала!
     И это действительно была правда; ибо Бонадея никогда иначе  не  думала,
она только всегда поступала иначе  и  могла  поэтому  согласиться  с  чистой
совестью. Когда Ульрих сказал ей это, он заработал еще один поцелуй - на сей
раз уже немного ниже лба.
     - Ты-то как раз и нарушаешь мое полигамное равновесие! - сказала она  с
легким вздохом в оправдание противоречия,  возникшего  между  ее  мыслями  и
действиями.
     С помощью множества дополнительных вопросов выяснилось, что она  хотела
сказать  "полигландулярное  равновесие";  это  был  физиологический  термин,
понятный тогда лишь посвященным, который можно было  перевести:  "равновесие
соков", предполагая, что стимулирующее или тормозящее действие  определенных
желез на кровь влияет на характер, и в частности на темперамент, особенно на
тот вид темперамента, избыток которого у Бонадеи в  определенных  состояниях
был просто бедой для нее.
     Ульрих с любопытством поднял брови.
     -  Значит,  что-то  с  железами,-  сказала  Бонадея.-  Это  уже  как-то
успокаивает, если знаешь, что твоей вины тут нет! - Она печально  улыбнулась
своему потерянному любовнику.- А когда быстро выходишь  из  равновесия,  как
раз и начинаются всякие неудачные сексуальные опыты!
     - Боже мой, Бонадея,- спросил удивленно Ульрих,- как ты говоришь?
     - Как научилась. Ты - неудачный сексуальный опыт, говорит твоя  кузина.
Но она  говорит  также,  что  можно  избежать  разрушительных  физических  и
психических последствий, если иметь в виду, что  никакие  наши  поступки  не
есть лишь наше личное  дело.  Она  очень  добра  ко  мне.  Насчет  меня  она
утверждает, что личная моя ошибка состоит в  том,  что  в  любви  я  слишком
сосредоточилась на одной частности, вместо того чтобы рассматривать любовь в
целом. Понимаешь, под частностью она подразумевает то,  что  называет  также
"грубым опытом". Часто бывает очень интересно взглянуть на такие вещи  в  ее
освещении. Но одно мне не нравится в ней:  ведь  хотя  она  и  говорит,  что
сильная женщина ищет дело своей жизни в моногамии и  должна  любить  ее  как
художник, у самой у нее трое,  а  с  тобой,  пожалуй,  и  четверо  мужчин  в
резерве, а у меня теперь и одного-то нет!
     Взгляд,  которым  она  окидывала  при  этом   своего   дезертировавшего
резервиста, был теплый и неуверенный. Но Ульрих не хотел замечать это.
     - Вы говорите обо мне? - осведомился он догадливо.
     - Ах, лишь от случая к случаю,- ответила Бонадея.-  Когда  твоя  кузина
ищет примера или в присутствии твоего друга, генерала.
     - Арнгейм, наверно, тоже присутствует?!
     - Он с  достоинством  внимает  беседе  благородных  дам,-  передразнила
Арнгейма Бонадея, не лишенная способности имитировать без нажима, но тут  же
серьезно прибавила: - Мне вообще не нравится, как  он  ведет  себя  с  твоей
кузиной. Он по большей части в отъезде. А когда он здесь, он  слишком  много
говорит со всеми, и когда она приводит пример с госпожой фон Штерн и этой...
     - Госпожой фон Штейн? - поправил ее вопросом Ульрих.
     - Ну, да, конечно, я имею в виду эту Штейн. Диотима ведь то  и  дело  о
ней говорит. И вот когда она говорит об отношениях между госпожой фон  Штейн
и той, другой, этой Вуль... как же ее? У нее такая полунеприличная фамилия?
     - Вульпиус.
     - Конечно. Понимаешь, я слышу там столько  иностранных  слов,  что  уже
забываю простейшие! Так вот, когда она сравнивает госпожу фон Штейн с  этой,
Арнгейм долго глядит на меня, словно рядом с его обожаемой я как раз и  могу
сойти только за такую, как ты сказал!
     Тут Ульрих стал добиваться объяснения этих перемен.
     Оказалось, что Бонадея, с тех пор как она объявила себя близким  другом
Ульриха, сделала большие успехи и в сближении с Диотимой.
     Нимфомания Бонадеи, легкомысленно выданная Ульрихом с досады, произвела
на его кузину огромное впечатление. Начав приглашать Бонадею на свои сборища
как даму, работающую каким-то  неуточняемым  образом  на  благо  людей,  она
несколько раз украдкой  наблюдала  за  новенькой,  и  эта  вторгшаяся  вдруг
женщина с глазами, как мягкая промокательная бумага, впитывавшими картину ее
дома, была для нее не просто чем-то донельзя жутким, но и вызывала у  нее  в
такой же мере, как ужас,  женское  любопытство.  Сказать  по  правде,  когда
Диотима произносила слово "сифилис", у нее были такие же  неясные  ощущения,
как когда  она  представляла  себе  поведение  своей  новой  знакомой,  и  с
неспокойной совестью ждала она от  раза  до  раза  какой-нибудь  невозможной
выходки, стыда и позора. Но Бонадее удалось  смягчить  это  недоверие  своей
честолюбивой повадкой, соответствовавшей особенно примерному поведению дурно
воспитанных  детей  в  обществе,  которое  будит  в  них  дух  нравственного
соперничества. Она за этим забыла даже о своей ревности к Диотиме,  и  та  с
удивлением заметила,  что  ее  хлопотная  подопечная  так  же  привержена  к
идеальному, как ода сама. Ибо эта "сбившаяся  с  пути  сестра",  как  о  ней
теперь думалось, стала уже подопечной,  и  вскоре  Диотима  обратила  к  ней
особенно деятельный интерес, потому что ее собственное  положение,  как  она
чувствовала, заставляло ее видеть в бесчестной тайне нимфомании своего  рода
женский дамоклов меч, который, говорила она, может повиснуть на тонкой нитке
даже над головой какой-нибудь Геновевы. "Я знаю, дитя мое,- утешающе поучала
она Бонадею, которая была почти одного с ней  возраста,-  нет  ничего  более
трагичного,  чем  обнимать  человека,  если  он  не  убедителен   для   тебя
внутренне!" - и целовала ее в ее порочный  рот,  проявляя  такую  храбрость,
какой хватило бы, чтобы прижаться губами к окровавленной  и  колючей  бороде
льва.
     Положение  же,  в  котором  находилась  тогда  Диотима,   было   просто
промежуточным между Арнгеймом и Туцци -  горизонтальным  положением,  говоря
образно, которому один придавал слишком большой, другой - слишком  небольшой
вес. Ведь по возвращении Ульрих и сам  застал  свою  кузину  с  повязкой  на
голове и с компрессами; но эти женские боли,  силу  которых  она  интуитивно
поняла как бунт ее тела против противоречивых  указаний,  получаемых  им  от
души, пробудили в Диотиме ту  благородную  решительность,  которая  была  ей
свойственна, как только она  отказывалась  быть  такой,  как  всякая  другая
женщина. Правда, сначала было неясно, приступать ли к этой задаче со стороны
души или со стороны тела, лучше ли ввиду ее изменить  отношение  к  Арнгейму
или отношение к Туцци; но тут внешний мир пришел ей на помощь, ибо если душа
с ее любовными загадками ускользала от Диотимы, как рыба, которую  пытаешься
удержать голыми руками, то  массу  практических  советов  ищущая  страдалица
нашла, к своему удивлению,  в  книгах,  написанных  в  духе  времени,  когда
впервые решилась взяться  за  свою  судьбу  с  другого,  физического  конца,
представляемого ее супругом. Она не  знала,  что  наше  время,  от  которого
понятие любовной страсти ушло, надо полагать, потому, что принадлежит скорее
религиозной сфере, чем сексуальной,-  что  наше  время  считает  ребячеством
обращать еще какое-то внимание на любовь, но зато направляет свои усилия  на
брак,  все  естественные  процессы  которого  во  всех  разновидностях   оно
исследует с энергичной доскональностью. Уже тогда появилось множество  книг,
трактовавших с чистосердечием учителя гимнастики о  "переворотах  в  половой
жизни" и стремившихся помочь людям состоять  в  браке  и  все-таки  получать
удовольствие. В этих книгах мужчина и женщина именовались только "носителями
мужских и женских клеток" или "сексуальными партнерами", а скуку между ними,
которую надлежало прогнать всяческими  умственно-физическими  развлечениями,
называли "сексуальной проблемой". Когда Диотима проникла в  эту  литературу,
лоб у нее сперва наморщился, но потом  разгладился,  ибо  тут  был  удар  по
честолюбию: от нее чуть не ускользнуло новое большое движение духа  времени;
и наконец, увлекшись, она схватилась за лоб от удивления, что при всей своей
способности наделять мир целью (хотя все еще не было ясно какой) она никогда
не подозревала,  что  и  к  изнурительным  тяготам  брака  можно  подойти  с
интеллектуальным  превосходством.  Эта   возможность   очень   отвечала   ее
склонностям и открыла ей вдруг перспективу подхода к отношениям с  мужем,  в
которых она до сих пор видела только  источник  страдания,  как  к  какой-то
науке или какому-то искусству.
     - Зачем устремляться вдаль, если хорошее так близко? - сказала Бонадея,
подтверждая это свойственным ей пристрастием к цитатам и общим  местам.  Ибо
потом вышло так, что готовая опекать Диотима вскоре смотрела на нее  как  на
свою ученицу в таких вопросах  и  обращалась  с  ней  как  с  ученицей.  Это
происходило по педагогическому принципу "учиться, уча" и, с  одной  стороны,
помогало Диотиме извлекать из пока еще довольно сумбурных и неясных ей самой
впечатлений от ее нового чтения что-то, в  чем  она  была  твердо  убеждена,
благодаря той счастливой тайне "интуиции",  что  попадаешь  в  самую  точку,
когда говоришь наобум; с другой стороны, это было и к  выгоде  Бонадеи,  ибо
давало ей возможность оказывать то обратное  влияние,  без  которого  ученик
остается бесплоден и для самого лучшего педагога:  ее  богатые  практические
знания, хотя делилась ими она весьма осторожно,  служили  теоретику  Диотиме
боязливо изучаемым источником опыта, с тех пор как супруга начальника отдела
Туцци принялась с помощью книг поправлять течение своего брака.
     - Подумай, я ведь наверняка далеко не так  умна,  как  она,-  объясняла
Бонадея,- но порой в ее книгах встречаются вещи, о которых даже я понятия не
имею, и это иногда приводит ее в такое отчаяние, что она с грустью  говорит:
"То-то и оно, что это нельзя решить, не выходя,  так  сказать,  из  кабинета
супружеской спальни, для этого нужны, к сожалению, большой сексуальный опыт,
большая сексуальная практика на живом материале!"
     - Но господи,- воскликнул Ульрих,  которого  уже  при  мысли,  что  его
целомудренная кузина ударилась в "сексуальную науку", одолевал  смех,-  чего
же она, собственно, хочет?
     Бонадея собрала  свои  воспоминания  о  счастливом  соединении  научных
интересов эпохи с бездумной манерой выражаться.
     - Речь идет о наилучшем развитии ее  полового  инстинкта  и  управлении
им,- ответила она затем в духе своей учительницы.- И она держится убеждения,
что путь к  захватывающей  и  гармоничной  эротике  идет  через  жесточайшее
самовоспитание.
     - Вы воспитываете себя обдуманно? И  притом  жесточайше?!  Ты  говоришь
просто великолепно! - воскликнул Ульрих снова.- Но будь добра, объясни  мне,
зачем Диотима воспитывает себя?
     - В первую очередь она воспитывает, конечно, своего мужа!  -  поправила
его Бонадея.
     "Бедняга!" - невольно подумал Ульрих.
     - Ну, тогда мне хотелось бы знать,- сказал он,-  как  она  это  делает.
Почему ты вдруг замкнулась?
     Действительно, при этих расспросах Бонадею  сковывало  честолюбие,  как
первого ученика на экзамене.
     - Ее сексуальная атмосфера отравлена,- начала она осторожно.- И,  чтобы
спасти эту атмосферу, необходимо, чтобы Туцци и  она  как  можно  тщательнее
пересмотрели свое поведение. Общих правил тут нет. Надо стараться наблюдать,
как реагирует на  жизнь  другой.  А  чтобы  -как  следует  наблюдать,  нужно
известное проникновение в половую жизнь. Надо уметь сравнивать  практический
опыт с результатами теоретическою исследования, говорит Диотима. В том-то  и
дело,  что  сегодня  женщина  подходит  к  сексуальной  проблеме  по-новому,
по-другому: она требует от мужчины не только чтобы он  действовал,  а  чтобы
действовал с верным знанием женского естества! - И,  чтобы  отвлечь  Ульриха
или потому, что это забавляло ее самое, весело прибавила: -  Представь  себе
только, как должно подействовать  это  на  ее  мужа,  который  не  имеет  ни
малейшего понятия  об  этих  вещах  и  узнает  о  них  главным  образом  при
раздевании в спальне, когда Диотима, скажем, ищет шпильки в  полураспущенных
волосах, зажав коленями юбки, и вдруг начинает говорить об этом. Я проверила
это на своем муже, его чуть удар не хватил. Одно,  значит,  можно  признать:
если  уж  должен  быть  "постоянный  брак",  то  у  него  есть  хотя  бы  то
преимущество, что он извлекает из партнера все его  эротическое  содержание.
Это-то Диотима и старается сделать с Туцци, который чуточку грубоват.
     - Тяжелые времена настали для ваших мужей! - поддразнил ее Ульрих.
     Бонадея засмеялась, и по ее смеху он понял, как рада была бы  она  уйти
иногда от гнетущей серьезности своей школы любви.
     Но исследовательский пыл Ульриха не унимался; он почувствовал, что  его
изменившаяся подруга умалчивает о  чем-то,  о  чем  она,  в  сущности,  куда
охотней поговорила бы. Он фамильярно возразил, что,  по  слухам,  недостаток
обоих вовлеченных в беду супругов состоял  ведь  скорее  в  слишком  большом
"эротическом содержании".
     - Ах, ты всегда только об этом и  думаешь!  -  упрекнула  его  Бонадея,
сопроводив свои слова взглядом, длинное острие которого  кончалось  крючком,
что вполне можно было истолковать как  сожаление  по  поводу  обретенной  ею
невинности.-  Ты  ведь  тоже  злоупотребляешь   физиологическим   слабоумием
женщины!
     - Чем я злоупотребляю?  Да  ты  же  нашла  великолепное  выражение  для
истории нашей любви!
     Бонадея дала ему легкую пощечину и стала поправлять перед зеркалом свои
волосы нервными пальцами. Глядя на него из зеркала, она сказала:
     - Это из одной книги!
     - Конечно. Из очень известной.
     - Но Диотима считает, что это не так. Она нашла что-то в другой  книге,
которая называется  "Физиологическая  неполноценность  мужчины".  Эту  книгу
написала женщина. По-твоему, это действительно играет такую большую роль?
     - Я не знаю, о чем идет речь, и ничего не могу ответить!
     - Ну, так слушай! Диотима исходит из  открытия,  которое  она  называет
"постоянной готовностью  женщины  к  сексуальному  наслаждению".  Ты  можешь
представить себе под этим что-нибудь?
     - В случае Диотимы - нет!
     - Не будь таким грубым! - укорила  Ульриха  его  подруга.-  Эта  теория
очень деликатна, и я должна постараться объяснить ее тебе так, чтобы  ты  не
сделал неправильных выводов из того обстоятельства, что при этом я  нахожусь
наедине с тобой в твоем доме. Ну, так вот, эта теория основана на  том,  что
женщину можно любить даже тогда, когда она не хочет. Понял теперь?
     - Да.
     - К сожалению, отрицать это нельзя. Мужчина же, по этой  теории,  очень
часто не может любить, даже если и хочет. Диотима говорит,  что  это  научно
доказано. Ты в это веришь?
     - Говорят, так бывает.
     - Не знаю,- усомнилась Бонадея.- Но Диотима говорит, что если взглянуть
на это научно, то тут все само собой разумеется.  В  то  время  как  женщина
постоянно готова к сексуальным  наслаждениям,  мужчина,  ну,  словом,  самая
мужская часть мужчины, очень легко дает себя запугать.
     Ее лицо было бронзовым, когда она теперь отвернула его от зеркала.
     - Мне удивительно слышать это о Туцци,- сказал Ульрих, пытаясь  отвлечь
ее.
     - Я тоже не думаю, что так оно было и раньше,-  сказала  Бонадея.-  Так
вышло потом, для  дополнительного  подтверждения  этой  теории,  потому  что
Диотима твердит ему ее изо дня в день. Она  называет  ее  теорией  "фиаско".
Поскольку носитель мужских  клеток  так  предрасположен  к  этому  "фиаско",
сексуально уверенным он чувствует себя только там, где ему нечего  опасаться
какого бы то ни было духовного  превосходства  женщины,  и  поэтому  мужчины
почти никогда не отваживаются иметь дело с женщиной,  по-человечески  равной
им. Во всяком случае они сразу пытаются подавить ее.  Диотима  говорит,  что
лейтмотив всей мужской эротики, а  особенно  мужской  заносчивости,-  страх.
Большие люди показывают его - тут  она  имеет  в  виду  Арнгейма.  Маленькие
прячут его за грубым физическим натиском  и  глумятся  над  духовной  жизнью
женщины - тут я имею в виду тебя!  А  она  -  своего  Туцци.  Это  известное
"Сейчас или никогда!", которым вы так часто приводите нас  к  падению,  есть
лишь вид сверхкомп...
     Она хотела сказать "компресса". "Компенсации",- помог ей Ульрих.
     - Да. Этим вы избавляетесь от мысли о своей физической неполноценности!
     - Что же вы решили сделать? - спросил Ульрих кротко.
     - Надо стараться быть любезными с мужчинами! Поэтому я к тебе и пришла.
Посмотрим, как ты это воспримешь?!
     - А Диотима?
     - Господи, какое тебе дело до Диотимы! У Арнгейма глаза на  лоб  лезут,
когда она ему говорит, что, к сожалению, мужчины высокого ума находят полное
удовлетворение, кажется, только у неполноценных женщин, а у женщин одного  с
ними духовного уровня терпят неудачу, что  научно  доказано  благодаря  этой
госпоже фон Штейн и этой Вульпиус (видишь, теперь ее фамилия уже не вызывает
у  меня  затруднений.  А  что  она  была  известной  сексуальной  партнершей
стареющего олимпийца, это я, конечно, всегда знала!).
     Ульрих еще раз попытался перевести разговор на Туцци, чтобы отвлечь его
от  себя.  Бонадея  засмеялась;  она  понимала  плачевное  положение   этого
дипломата, который ей нравился как  мужчина,  и,  чувствуя  себя  сообщницей
Диотимы, злорадствовала по поводу того, что  ему  приходилось  страдать  под
розгами души. Она рассказала, что в  обращении  со  своим  супругом  Диотима
исходит из того, что должна  освободить  его  от  страха  перед  ней  и  что
благодаря этому она немного примирилась и  с  его  "сексуальной  грубостью".
Она, продолжала Бонадея, признает, что видит великую свою ошибку в том,  что
ее собственное значение оказалось слишком большим для наивной потребности  в
превосходстве, свойственной как мужчине ее партнеру по  браку,  и  старается
смягчить   это,   скрывая   теперь   свое    духовное    превосходство    за
приспособленчеством эротического кокетства.
     Ульрих с живым интересом спросил, что она подразумевает под этим.
     Бонадея впилась в его лицо серьезным взглядом.
     -  Например,  она  говорит  ему:  "Нам  до  сих   пор   портило   жизнь
соперничество, мы не можем решить, кто из нас важнее". А потом соглашается с
ним, что отравляющее действие мужского самоутверждения сказывается и на всей
общественной жизни...
     - Но тут ведь нет ни кокетства, ни эротики?! - возразил Ульрих.
     - Нет, есть! Ведь  ты  должен  иметь  в  виду,  что  мужчина,  если  он
действительно страстный, обращается с женщиной  как  палач  с  жертвой.  Это
входит в самоутверждение, как это теперь называют. А с другой стороны, ты не
станешь отрицать, что и для женщины половой инстинкт важен?!
     - Конечно, не стану]
     - Хорошо. Но чтобы половая близость была приятна, необходимо равенство.
Если  хочешь  извлечь  из  партнера  успешное  объятие,  надо  признать  его
равноправным, а не смотреть на него только как на безвольный придаток к себе
самому,- продолжала она, сбившись на язык своей  наставницы,  подобно  тому,
как на скользкой поверхности невольно  и  со  страхом  подчиняешься  инерции
собственного движения.- Ведь если уж никакие другие  человеческие  отношения
не терпят постоянного угнетения и угнетенности, то половые и вовсе!..
     - Ого! - возразил Ульрих.
     Бонадея сжала его  предплечье,  и  глаза  ее  сверкнули,  как  падающая
звезда.
     - Молчи! - выпалила она.- Вам всем не хватает  самостоятельно  добытого
знания женской пс