воими  подопечными  принимали  на
солнце здоровый по-зимнему вид. Они играли в диаболо или бросали  снежки,  и
девочки делали большие женские глаза... Ах, думал Фишель, это как раз  такие
глаза,  которые  на  лице  взрослой  красивой  женщины  создают  то   дивное
впечатление, что глаза у нее детские. Ему было отрадно глядеть  на  играющих
девочек, в чьих глазах любовь плавала  еще  в  сказочном  пруду,  откуда  ее
позднее вытащит аист; а иногда и на  их  воспитательниц.  Зрелищем  этим  он
часто наслаждался в молодые свои годы, когда стоял еще перед витриной  жизни
и, не входя в ее лавку за неимением денег, мог только гадать о том, что  ему
позднее пошлет судьба. Вышло довольно жалко, думал он, и какое-то мгновение,
полное молодой напряженности, ему чудилось, что он снова сидит  среди  белых
крокусов и зеленой травы. Когда потом чувство реальности  возвращало  его  к
снегу и зеленому лаку, он странным образом каждый раз думал о своем  доходе;
деньги дают независимость, но теперь его жалованье целиком уходило на  нужды
семьи и на самые  необходимые  сбережения;  надо  было,  значит,-  размышлял
он,заняться, кроме службы, еще чем-нибудь, чтобы  стать  независимым,  может
быть,  использовать  приобретенное  знание  биржи,  как  то  делают  главные
директора. Такие мысли, однако, подступали к  Лео  только  тогда,  когда  он
смотрел на играющих девочек, и мысли эти он отвергал, потому что  отнюдь  не
чувствовал в себе нужного для спекуляций темперамента. Он  был  управляющим,
он только назывался директором, у него не было видов на то, чтобы  подняться
выше, и он сразу нарочно запугивал себя мыслью,  что  такая  бедная  рабочая
спина, как его, слишком уже согнулась, чтобы  свободно  выпрямиться.  Он  не
знал, что думал так только  затем,  чтобы  возвести  непреодолимую  преграду
между собой и этими красивыми детьми и их красивыми боннами, которые в такие
мгновения в садах олицетворяли для него  весь  соблазн  жизни;  ибо  даже  в
мрачном  настроении,  не  велевшем  ему  идти  домой,  он  был  неисправимым
семьянином и отдал бы все, чтобы только превратить домашний  адский  круг  в
круг ангелов, парящих вокруг бога-отца титулярного директора.
     Ульрих тоже любил эти сады и пересекал их, когда его путь это позволял;
так получилось, что в это время он снова встретился с Фишелем, и тому  сразу
вспомнилось все, что он уже претерпел из-за параллельной акции у себя  дома.
Он выразил свое неудовольствие по поводу  того,  что  его  молодой  друг  не
дорожит приглашениями старых друзей, во что он,  Фишель,  мог  поверить  тем
искреннее, что и мимолетные знакомства  становятся  со  временем  такими  же
старыми, как самые близкие.
     Старый молодой друг сказал,  что  он  действительно  очень  рад  видеть
Фишеля, и пожаловался на свою смешную деятельность, лишавшую его до сих  пор
такой возможности.
     Фишель пожаловался на плохие времена и скверные  дела.  Вообще  падение
нравов. Во всем материалистичность и опрометчивость.
     - А я-то думал, что вам можно позавидовать! - ответил  Ульрих.Профессия
коммерсанта  -  это  же  просто  санаторий  для  души!  По   крайней   мере,
единственная профессия с идеально чистой основой!
     - Это  так!  -  подтвердил  Фишель.-  Коммерсант  служит  человеческому
прогрессу и довольствуется дозволенной выгодой. При всем при том ему так  же
плохо, как любому другому! - прибавил он хмуро.
     Ульрих вызвался проводить его домой.
     Там они застали уже крайне напряженную атмосферу.
     Все друзья были в сборе, и шла большая перепалка. Эти молодые люди  еще
учились в гимназии или были студентами первых семестров, некоторые  состояли
также на службе в торговых фирмах.  Как  сложился  их  кружок,  они  уже  не
помнили. По цепочке. Одни познакомились  в  националистических  студенческих
союзах, другие -  благодаря  социалистическому  или  католическому  движению
молодежи, третьи - в туристских походах "Перелетных птиц".
     Не  совсем  ошибочно  предположение,  что  единственным,  что  всех  их
связывало, был Лео Фишель. Чтобы духовное движение держалось и продолжалось,
ему нужно тело, и таким телом была фишелевская квартира вместе с  угощениями
и  известным  контролем  над  этими  контактами   со   стороны   Клементины.
Принадлежностью этой квартиры была Герда, а  принадлежностью  Герды  -  Ганс
Зепп, а Ганс Зепп, студент с нечистым цветом лица и тем более чистой  душой,
хотя и не был вождем, потому что молодые  люди  не  признавали  вождей,  был
самым одержимым из них. Иногда они собирались в других местах, и тогда на их
встречах бывали и другие женщины, кроме Герды;  но  с  ядром  движения  дело
обстояло так, как только что сказано.
     Тем не менее истоки духа этих молодых людей столь же поразительны,  как
возникновение новой болезни или несколько подряд выигрышей в азартной  игре.
Когда начало гаснуть солнце  старого  европейского  идеализма  и  белый  дух
потемнел, из рук в руки стали передавать факелы,- бог весть  где  украденные
или изобретенные факелы идей!  -  и  повсюду  затрепыхались  огненные  озера
маленьких духовных общин. Вот почему в последние годы,  прежде  чем  великая
война сделала из этого выводы, в среде молодых людей было много разговоров о
любви и общности, и особенно  молодые  антисемиты  в  доме  директора  банка
Фишеля  пребывали  под  знаком  всеобъемлющей  любви  и  общности.  Истинная
общность есть действие некоего внутреннего закона, и самый  глубокий,  самый
простой, самый совершенный и самый первый закон - это закон любви.  Как  уже
было замечено, не любви в  низменном,  чувственном  смысле;  ибо  физическое
обладание есть изобретение мамоны и действует лишь разлучающе и  разлагающе.
И, конечно, каждого  человека  любить  нельзя.  Но  можно  уважать  характер
каждого, если он подлинно человечен в своих  стремлениях  и  несет  за  себя
строжайшую ответственность. Так спорили они вместе обо всем во имя любви.
     Но в тот день образовался некий фронт против Клементины, которая  очень
рада была еще раз почувствовать себя молодой и, внутренне признавая,  что  в
супружеской  любви  действительно  много  общего  с  выплатой  процентов  на
капитал, упорно не позволяла все-таки осуждать  параллельную  акцию  на  том
основании, что арийцы способны будто бы создавать символы лишь тогда,  когда
они находятся в чисто арийском  обществе.  Клементина  с  трудом  сдерживала
себя, а у Герды горели щеки от гнева на мать,  которую  никак  не  удавалось
выпроводить из комнаты. Когда  Лео  Фишель  с  Ульрихом  вошли  в  квартиру,
девушка стала тайком делать знаки Гансу Зеппу,  прося  его  прекратить  этот
разговор, и Ганс миролюбиво сказал: "Людям нашего времени вообще не  удается
создать ничего великого!"- полагая, что этим свел дело к безличной  формуле,
к которой уже привыкли.
     Но в этот момент в разговор вмешался, на беду, Ульрих, который  не  без
ехидства по адресу Фишеля спросил Ганса, неужели тот совершенно не  верит  в
прогресс.
     - Прогресс? - ответил Ганс Зепп свысока.- Сравните только,  какие  люди
были сто лет назад, пока  дело  не  дошло  до  прогресса,-  Бетховен!  Гете!
Наполеон! Геббель!
     - Гм,- сказал Ульрих,- последний сто лет  назад  был  как  раз  грудным
младенцем.
     - Точность в цифрах эти  молодые  люди  презирают!  -  с  удовольствием
объяснил директор Фишель. Ульрих не поддержал этой темы; он знал,  что  Ганс
Зепп  ревниво  презирает  его,  но  ему  самому  были  довольно   симпатичны
диковинные друзья Герды. Поэтому он сел в их круг и продолжал:
     - В отдельных областях человеческого умения мы,  бесспорно,  добиваемся
такого прогресса, что прямо-таки чувствуем  свою  неспособность  поспеть  за
ним; не отсюда ли, может быть, возникает и чувство, что никакого прогресса у
нас нет? В конце концов, прогресс -  это  общий  результат  всех  усилий,  и
можно, собственно, сказать  наперед,  что  реальный  прогресс  всегда  будет
именно тем, чего никто не хотел.
     Темный чуб Ганса Зеппа повернулся к нему как дрожащий рог.
     - Вы же сами говорите: чего никто не хотел!  Много  шума  и  треска,  и
никакого движенья вперед; сто путей - и ни одного пути! Мысли, значит, но не
душа! И никакого характера! Фраза выскакивает из страницы, слово выскакивает
из фразы, целое уже не целое больше, сказал уже Ницше; отвлекаясь  от  того,
что эгоизм Ницше - это тоже пример малоценности бытия! Назовите мне хотя  бы
одну какую-нибудь прочную, последнюю  ценность,  на  которую  вы,  например,
ориентировались бы в своей жизни!
     - Так-таки сразу! - запротестовал директор Фишель;  но  Ульрих  спросил
Ганса:
     - Вы действительно не в состоянии жить без последней ценности?
     - Нет,- сказал  Ганс.-  Но  признаю,  что  поэтому  мне  не  дано  быть
счастливым.
     - Черт вас побери! - засмеялся Ульрих.- Все, что мы умеем, основано  на
том, чтобы не  быть  слишком  строгими  и  не  ждать  высочайшего  познания;
средневековье ждало и осталось невежественным.
     - Это еще вопрос,- ответил Ганс Зепп.- Я утверждаю,  что  невежественны
мы.
     - Но вы должны признать, что наше невежество - явно очень счастливое  и
разнообразное.
     Чей-то тягучий голос проворчал в глубине комнаты:
     - Разнообразие! Знание! Относительный прогресс! Это понятия,  созданные
механистическим мышлением  испорченной  капитализмом  эпохи!  Больше  я  Вам
ничего не скажу...
     Лео Фишель тоже ворчал про себя; судя по всему, он находил, что  Ульрих
уделяет  слишком  много  внимания  этим  непочтительным  мальчишкам;  Фишель
спрятался за газетой, которую извлек из кармана.
     Но Ульриху это почему-то доставляло удовольствие.
     - Если взять современный буржуазный  дом  с  шестикомнатной  квартирой,
ванной для слуг, пылесосом и так далее и сравнить его со старыми домами, где
высокие комнаты, толстые стены и красивые своды, то это прогресс или нет?  -
спросил он.
     - Нет! - крикнул Ганс Зепп.
     - Аэроплан - это прогресс по сравнению с почтовой каретой?!
     - Да! - крикнул директор Фишель.
     - Машина по сравнению с ручным трудом?
     - Ручной труд! - крикнул Ганс; - Машина! - Лео.
     - Я думаю,- сказал Ульрих,-  что  всякий  прогресс  -  это  и  регресс.
Прогресс  существует  всегда  только  в  каком-то  определенном  смысле.   А
поскольку наша жизнь в  целом  лишена  смысла,  то  в  целом  в  ней  нет  и
прогресса.
     Лео Фишель опустил газету:
     - Что, по-вашему, лучше - пересекать Атлантический океан за шесть  дней
или чтобы на это требовалось шесть недель?!
     - Я бы, пожалуй, сказал, что безусловный прогресс - это уметь делать  и
то, и другое. Однако наши молодые христиане оспаривают и это.
     Кружок оставался неподвижен,  как  натянутый  лук.  Ульрих  парализовал
разговор, но не наступательный дух. Он спокойно продолжал:
     - Но можно сказать и обратное: если  в  нашей  жизни  есть  прогресс  в
отдельных областях, то и смысл у нее в  отдельных  областях  есть.  Но  если
некогда имело смысл, например, приносить людей в жертву богам,  или  сжигать
ведьм, или пудрить волосы, то это остается одним из осмысленных чувств жизни
и тогда, когда прогресс состоит в более гигиеничных  обычаях  и  гуманности.
Ошибка заключается в том, что прогресс  всегда  хочет  покончить  со  старым
смыслом.
     - Вы, может быть, хотите сказать,- спросил Фишель,- что нам снова нужно
вернуться к человеческим жертвоприношениям,  после  того  как  мы  счастливо
преодолели их отвратительный мрак?!
     -  Насчет  мрака  -  это  еще  вопрос!  -  ответил  Ганс  Зепп   вместо
Ульриха.Если вы подтираете ни в чем не повинного зайца, это мрачно; но  если
каннибал, совершая религиозный обряд, благоговейно съедает  человека  чужого
племени, то мы просто не знаем, что в этом людоеде происходит!
     - Наверно, в преодоленных нами эпохах что-то такое действительно было,-
присоединился к нему Ульрих,- иначе ведь столько славных людей не было бы  с
ними когда-то в ладу. Нельзя ли зам воспользоваться этим, не принося больших
жертв? И может быть, сегодня мы  именно  потому  и  жертвуем  еще  столькими
людьми, что никогда ясно не ставили перед собой проблемы верного преодоления
прежних затей человечества? Отношения между всеми  этими  вещами  темные,  и
выразить их трудно.
     - Но для вашего мышления  желанной  целью  все  равно  всегда  остается
только сумма или итог! - выпалил тут, обращаясь к Ульриху,  Ганс  Зепп.-  Вы
точно так же верите в буржуазный прогресс, как директор  Фишель,  только  вы
выражаете это как можно  сложнее  и  заковыристей,  чтобы  вас  нельзя  было
раскусить!
     Ганс высказал мнение своих друзей. Ульрих искал лицо  Герды.  Он  хотел
еще раз небрежно подхватить нить своих мыслей, не обращая  внимания  на  то,
что Фишель и молодые люди были одинаково готовы броситься на него и друг  на
друга.
     - Но ведь вы стремитесь к какой-то цели, Ганс? - спросил он снова.
     - Что-то стремится. Во мне. Через меня,- ответил Ганс Зепп скупо.
     - И оно достигнет ее? - Лео Фишель не удержался от  этого  насмешливого
вопроса, став тем самым, как то поняли все, кроме него  самого,  на  сторону
Ульриха.
     - Этого я не знаю! - мрачно ответил Ганс.
     - Сдали бы вы свои экзамены, вот и был бы прогресс!  -  Лео  Фишель  не
отказал себе и в этом замечании, настолько он был раздражен; но своим другом
не меньше, чем этими молокососами.
     В это мгновение произошел взрыв. Клементина метнула на  своего  супруга
заклинающий взгляд; Герда пыталась опередить Ганса, а Ганс  судорожно  искал
слов, которые в конце концов обрушились на Ульриха.
     - Можете быть уверены,- крикнул он ему,- и у вас тоже нет, в  сущности,
ни одной мысли, которая не могла бы прийти в голову директору Фишелю!
     С  этими  словами  он  выбежал  из  комнаты,  а  его   друзья,   гневно
откланявшись, бросились за ним. Попираемый  взглядами  Клементины,  директор
Фишель сделал вид, будто с опозданием  вспомнил  о  долге  хозяина  дома,  и
недовольно вышел в переднюю, чтобы сказать молодым людям какое-нибудь доброе
слово. В  комнате  остались  только  Герда,  Ульрих  и  Клементина,  которая
несколько раз облегченно вздохнула, потому что атмосфера теперь разрядилась.
Затем она поднялась,  и  Ульрих,  к  своему  удивлению,  оказался  с  Гердой
наедине.

        103
Соблазн

     Герда была заметно взволнована, когда они остались  одни.  Он  взял  ее
пальцы; вся рука ее до самого плеча задрожала, и Герда высвободилась.
     - Вы не знаете,- сказала она,- что это значит  для  Ганса  -  цель!  Вы
потешаетесь над этим. Это, конечно, дешево. Думаю, что ваши мысли стали  еще
непристойнее! - Она искала как можно более  сильного  слова  и  теперь  сама
испугалась его. Ульрих попытался снова поймать ее руку;  она  прижала  ее  к
себе.- Вот это-то нам и ни к чему! - воскликнула она; воскликнула с  сильным
презрением, но тело ее колебалось.
     - Я знаю,- глумился Ульрих,- все, что  происходит  между  вами,  должно
отвечать высочайшим требованиям.  Это-то  и  подбивает  меня  на  поведение,
которое вы так любезно определили. И вы не представляете себе, как  любил  я
раньше говорить с вами по-другому!
     - Вы никогда не были другим! - ответила Герда быстро.
     - Я всегда был в колебании,- сказал  Ульрих  просто  и  заглянул  ей  в
лицо.- Доставит ли вам удовольствие, если я немного расскажу вам о том,  что
происходит у моей кузины?
     В глазах Герды показалось что-то  явно  отличное  от  неуверенности,  в
которую ее повергала близость Ульриха:  она  горела  желанием  услышать  его
рассказ, чтобы все передать Гансу, и старалась это  скрыть.  Ульрих  не  без
удовлетворения заметил это и, подобно животному, которое, почуяв  опасность,
запутывает след, начал с другого.
     - Помните историю о луне, что я вам рассказывал? - спросил он ее.- Хочу
вам сперва поведать нечто похожее.
     - Вы опять наврете мне! - отрезала Горда.
     - По мере возможности - нет! Вы, наверно, помните  из  лекций,  которые
слушали, как поступают, когда хотят узнать, является ли что-то  законом  или
нет? Либо заранее есть причины считать это законом, как, например, в  физике
или в химии, и даже если наблюдения никогда не дают  искомого  значения,  то
все же они определенным образом подводят к нему,  и  отсюда  его  вычисляют.
Либо причин этих нет, как столь часто в жизни, и ты стоишь перед явлением, о
котором толком не знаешь, закономерность это или случайность,  и  вот  тогда
дело становится интересным по-человечески. Из кучи наблюдений  тогда  прежде
всего делают кучу цифр; их разбивают на разделы -  посмотреть,  какие  числа
лежат между этим и тем, следующим и последующим значениями, и так далее -  и
образуют таким путем распределительные  ряды;  теперь  выясняется,  есть  ли
систематическое возрастание или убывание частоты данного  явления;  получают
постоянный ряд или  распределительную  функцию,  вычисляют  меру  колебаний,
среднее  отклонение,  меру  отклонения   от   любого-значения,   центральное
значение, нормальное значение, среднее значение, дисперсность и так далее  и
с помощью всех этих понятий исследуют изучаемое явление.
     Ульрих рассказывал это  тоном  спокойного  объяснения,  и  трудно  было
различить,  хотел  ли  он  собраться  с  мыслями  сам  или  ему   доставляло
удовольствие гипнотизировать Герду наукой. Горда отдалилась от него; она си-
дела в кресле наклонившись вперед и глядела в пол, напряженно  нахмурившись.
Когда говорили так деловито и обращались к честолюбию ее разума,  ее  дурное
настроение проходило; она чувствовала,  как  исчезает  простая  уверенность,
которую оно ей давало. Она прошла реальную гимназию и несколько семестров  в
университете; она прикоснулась к уйме нового знания, которое не укладывалось
в старые  рамки  классических  и  гуманистических  представлений;  у  многих
молодых  людей  такое  образование  оставляет  сегодня  чувство,   что   оно
совершенно беспомощно, а новое время лежит перед ними как новый  мир,  землю
которого старыми орудиями обрабатывать нельзя. Она не знала, куда ведет  то,
что говорил Ульрих; она верила ему, потому что любила его, и не верила  ему,
потому что была на десять лет моложе и  принадлежала  к  другому  поколению,
которое казалось себе полным сил, и  оба  эти  отношения  к  нему  сливались
весьма неопределенным образом, а он рассказывал дальше.
     - И вот,- продолжал он,- есть наблюдения,  выглядящие  в  точности  как
закон природы, хотя в основе их не лежит ничего, что  мы  могли  бы  считать
таковым. Правильность статистических числовых рядов порой столь  ню  велика,
как правильность законов. Вам наверняка известны эти примеры из какой-нибудь
лекции по социологии. Скажем, статистика разводов в Америке. Или соотношение
между новорожденными мужского и женского пола,  являющееся  одной  из  самых
постоянных пропорций. И еще вы знаете, что каждый год примерно одно и то  же
число военнообязанных пытается уклониться от  военной  службы,  нанося  себе
увечья. Или что каждый год приблизительно один и тот  же  процент  населения
Европы совершает самоубийство. Кражи, изнасилования  и,  насколько  я  знаю,
банкротства тоже повторяются ежегодно примерно с одной и той же частотой...
     Тут сопротивление Герды сделало попытку прорыва.
     - Уж не пытаетесь ли вы объяснить мне  прогресс?!  -  воскликнула  она,
постаравшись вложить в эту догадку побольше презрения.
     - Ну конечно пытаюсь! - ответил Ульрих, не давая  прервать  себя.-  Это
несколько туманно называют законом больших чисел, означающим, грубо  говоря,
что один кончает с собой по этой причине, другой -  по  той,  но  при  очень
большой численности самоубийств случайный  и  личный  характер  этих  причин
перестает иметь значение, и остается... да, что же остается?  Вот  это  я  и
хочу у вас спросить. Ведь остается, как вы видите, то, что каждый из нас, не
будучи специалистом, преспокойно называет средней  цифрой  и  о  ч