идуум  неподвижно  прикован  к  своему  "я"  и  не
способен жить и действовать с большей широтой. Господам сочинителям,прибавил
он ревниво в попытке пошутить над пылким паломничеством  Агаты,  попытке,  в
его устах кисловатой,- которые потакают умонастроению молодых дам и  ценятся
ими за это сверх всякой меры, конечно, легче, чем мне, когда я  говорю  вам,
что брак - это  институт,  основанный  на  ответственности  человека  и  его
господстве над своими страстями! Но, прежде чем освобождать себя от  внешних
защитных   средств,   воздвигнутых   человечеством   благодаря   правильному
самопознанию  против  собственной  ненадежности,  индивидууму  следовало  бы
сказать себе, что изоляция от  высшей  совокупности  и  неповиновение  ей  -
худшие беды, нежели разочарования тела, которых мы так боимся!
     - Это звучит как боевой устав для архангелов,- сказала Агата,- но я  не
нахожу, что вы правы. Я немного провожу вас. Вы должны объяснить, как  можно
так думать. Куда вы сейчас идете?
     - Мне надо идти домой,- ответил Линднер.
     - Разве ваша жена была бы против того, чтобы я проводила вас до дому? В
городе мы могли бы взять такси. У меня еще есть время!
     - Мой сын придет из школы,- сказал Линднер с уклончивым достоинством.Мы
обедаем всегда в определенное время. Поэтому я должен быть дома.  Моя  жена,
увы, уже несколько лет назад скоропостижно умерла,-  поправил  он  ошибочное
предположение Агаты и, взглянув на часы, испуганно и раздраженно прибавил: -
Мне надо торопиться!
     - Ну, тогда вы должны объяснить мне это в другой раз, мне это важно!  -
оживленно заверила его Агата.- Если вы не хотите прийти к нам, я  могу  ведь
навестить вас.
     Линднер глотнул воздух, но это ничего не дало. Наконец он сказал:
     - Но ведь вам, женщине, нельзя приходить ко мне!
     - Можно! - заверила его Агата.- Вот увидите, в один прекрасный  день  я
явлюсь. Я еще не знаю когда. И ничего дурного тут наверняка нет!
     На этом она простилась с ним и свернула  на  дорожку,  расходившуюся  с
той, по которой пошел он.
     - У вас нет  воли!  -  сказала  она  вполголоса,  пытаясь  передразнить
Линднера, но слово "воля" оказалось во рту свежим и прохладным. С  ним  были
связаны  такие  чувства,  как  гордость,  твердость,   уверенность,   гордая
тональность сердца. Этот человек подействовал на нее благотворно.

        32
Тем временем генерал 
доставляет Ульриха и Клариссу 
в сумасшедший дом

     Когда Ульрих был один дома, военное министерство запросило по телефону,
может ли поговорить с ним  сам  господин  заведующий  отделом  воспитания  и
образования, если прибудет к нему  через  полчаса,  и  тридцать  пять  минут
спустя на маленький пандус взлетела взмыленная  служебная  упряжка  генерала
фон Штумма.
     - Хорошее дело! - приветствовал генерал  своего  друга,  который  сразу
заметил, что ординарец с хлебом духа на сей раз отсутствовал. Генерал был  в
мундире и даже при орденах.- В хорошее дело втравил ты меня! - повторил он.-
Сегодня вечером у твоей кузины будет большое  заседание.  Я  даже  не  успел
доложить об этом своему начальнику. А тут, как снег на голову, известие, что
надо ехать в сумасшедший дом. Мы должны быть там не позже, чем через час!
     - Но почему же?! - спросил Ульрих с естественным  недоумением.-  Обычно
ведь о времени договариваются особо!
     - Не задавай так много вопросов! - взмолился генерал.- Лучше немедленно
позвони своей приятельнице или кузине или кем там она доводится тебе, что мы
заедем за ней!
     Пока Ульрих звонил  лавочнику,  у  которого  делала  маленькие  покупки
Кларисса, и ждал, чтобы она подошла к телефону, он  узнал,  в  чем  состояла
беда, вызвавшая нарекания генерала.  Тот,  чтобы  исполнить  переданное  ему
Ульрихом желание Клариссы, обратился к начальнику военно-медицинской службы,
который затем связался со своим знаменитым  штатским  коллегой,  главой  той
университетской клиники, где ждал  заключения  высшей  экспертной  инстанции
Моосбругер. Но по недоразумению оба начальника условились заодно и о  дне  и
часе, и Штумм был  уведомлен  об  этом  со  множеством  извинений  только  в
последний момент  -  причем  ему  одновременно  сообщили,  что  аудиенция  у
знаменитого психиатра испрошена по ошибке для него самого, Штумма,  что  тот
будет очень рад принять его.
     - Мне нехорошо! - заявил он. Это была  старая,  укоренившаяся  формула,
означавшая, что ему хочется выпить рюмочку.
     Когда он выпил ее, нервы его успокоились.
     - Какое мне дело до сумасшедшего дома?  Только  из-за  тебя  приходится
ехать туда! - жаловался он.- Что я вообще скажу этому дурацкому  профессору,
если он спросит меня, зачем я приехал с вами?
     В этот момент на другом конце провода раздался ликующий военный клич.
     - Прекрасно! - сказал генерал с досадой.- Но, кроме того, мне во что бы
то ни стало надо поговорить с тобой о сегодняшнем вечере.  А  я  еще  должен
доложить об этом его превосходительству. А он в четыре уходит!
     Он поглядел на часы и не поднялся со стула от безнадежности.
     - Ну, я готов! - заявил Ульрих.
     - А твоя сударыня не поедет? - удивленно спросил Штумм.
     - Сестры дома нет.
     - Жаль!  -  посетовал  генерал.-  Твоя  сестра  -  самая  замечательная
женщина, какую я когда-либо видел!
     - Я думал, это Диотима,- заметил Ульрих.
     - Тоже,- возразил Штумм.- Она тоже замечательная. Но с тех пор, как она
увлеклась половым просвещением, я кажусь себе мальчишкой. Я  охотно  признаю
ее превосходство. Ведь война, боже мой,- это, как я всегда  говорю,  ремесло
простое и грубое. Но половой вопрос - это как раз та область, где офицерская
честь не позволяет, так сказать, чтобы с тобой обращались как с профаном!
     Тем временем, однако, они сели в коляску и поехали быстрой рысью.
     -  Твоя  приятельница  по  крайней  мере  хороша  собой?-   осведомился
недоверчиво Штумм.
     - Оригинальна, во всяком случае, сам увидишь,- ответил Ульрих.
     - Значит, сегодня вечером,- вздохнул генерал,- что-то начнется.  Я  жду
настоящего события.
     - Ты говорил это каждый раз, когда бывал у меня,-  с  улыбкой  возразил
Ульрих.
     - Возможно,  и  все-таки  это  правда.  А  сегодня  вечером  ты  будешь
свидетелем встречи твоей кузины с  профессоршей  Докукер.  Ты,  надеюсь,  не
забыл всего, что я уже тебе об этом рассказывал? Так вот, Докукерша  -  так,
понимаешь, мы называем ее, твоя кузина и я,- Докукерша долго докучала  твоей
кузине, прежде чем дело дошло до этого. Она на всех наседала, и сегодня  они
наконец объяснятся. Мы ждали только  Арнгейма,  чтобы  и  он  составил  себе
мнение.
     - Вот как?
     Ульрих не знал, что Арнгейм, которого он давно не видел, вернулся.
     - Ну конечно. На несколько дней,- пояснил Штумм.- Вот  нам  и  пришлось
взяться за  дело...-  Вдруг  он  прервал  себя  и  с  неожиданной  для  него
стремительностью  рванулся  с  качавшихся  подушек  к  козлам.-  Дурак,-   с
достоинством прорычал он в ухо переодетому извозчиком ординарцу,  правившему
департаментскими лошадьми, и от беспомощности перед тряской вцепился в спину
обруганного.- Вы же делаете крюк!
     Солдат в штатском  держал  спину  неподвижно,  как  доску,  не  обращая
внимания на внеслужебные попытки генерала спастись с ее помощью, и, повернув
голову ровно на девяносто градусов, отчего не мог видеть ни своего генерала,
ни своих лошадей, гордо доложил уходившей в пустоту вертикали, что  на  этом
участке прямой путь закрыт из-за дорожных работ, но вскоре они снова  выедут
на него.
     - Ну, вот, значит,  я  все-таки  прав!  -  воскликнул,  откидываясь  на
сиденье, Штумм, чтобы  отчасти  перед  ординарцем,  отчасти  перед  Ульрихом
оправдать напрасный взрыв своего нетерпения.-  Надо  же,  чтобы  этот  малый
давал  крюку,  когда  я  должен  еще  сегодня  явиться  с  докладом  к   его
превосходительству, своему начальнику, который  хочет  уйти  в  четыре  часа
домой и сам еще должен до этого явиться с докладом к  министру!..  Ведь  его
превосходительство министр обещал побывать лично у Туцци сегодня вечером!  -
прибавил он тише, исключительно для ушей Ульриха.
     - Да что ты?!
     Ульрих показал, что он поражен этой новостью.
     - Я уже давно твержу тебе: в воздухе что-то носится.
     Теперь Ульрих пожелал узнать, что же все-таки носится в воздухе.
     - Ну, так скажи уж, чего хочет министр?! - потребовал он.
     - Этого он ведь и сам не  знает,-  благодушно  ответил  Штумм.-  У  его
превосходительства есть чувство: теперь пора. У старика Лейнсдорфа тоже есть
чувство: теперь пора. У начальника генерального  штаба  тоже  есть  чувство:
теперь пора. Когда такое чувство  у  многих,  в  этом  может  быть  какая-то
правда.
     - Но пора - что делать? - продолжал допытываться Ульрих.
     - Это  вовсе  не  обязательно  знать!  -  вразумил  его  генерал.-  Это
впечатления, так сказать,  абсолютные!  Сколько  нас,  между  прочим,  будет
сегодня? - спросил теперь он, то ли рассеянно, то ли задумчиво.
     - Как можно спрашивать об этом меня? - удивленно ответил Ульрих.
     - Я имел в виду,- объяснил Штумм,- сколько человек поедет в сумасшедший
дом. Прости! Смешно, правда,  такое  недоразумение?  Бывают  дни,  когда  на
человека наваливается все сразу! Так сколько же нас будет?
     - Не знаю, кто еще поедет. В зависимости от  этого  от  трех  до  шести
человек.
     - Я хотел сказать,- озабоченно сказал  генерал,-  что  если  нас  будет
больше трех человек, придется взять еще извозчика. Поскольку я в форме,  сам
понимаешь.
     - Да, конечно,- успокоил его Ульрих.
     - Мне нельзя ездить в битком набитой коляске.
     -  Разумеется.  Но  скажи,  откуда  у  тебя  взялись   эти   абсолютные
впечатления?
     - Но найдем ли мы там извозчика? - размышлял Штумм.- Это же у черта  на
куличках!
     - Возьмем по пути,- ответил Ульрих решительно.- А сейчас  объясни  мне,
пожалуйста, откуда у вас это абсолютное впечатление, что  настала  пора  для
чего-то?
     - Тут нечего объяснять,- возразил Штумм.- Если я о чем-то  говорю,  что
оно абсолютно такое, а не другое, то это ведь и значит, что я не могу  этого
объяснить!  Можно  разве  лишь  прибавить,  что  Докукерша  вроде   как   бы
пацифистка,  вероятно,  по  той  причине,  что  Фейермауль,   которому   она
протежирует, пишет стихи о том, что человек добр. В это теперь многие верят.
     Ульрих не нашел это убедительным.
     - Ты же совсем недавно рассказывал  мне  прямо  противоположное  -  что
акция стоит теперь за действие, за сильную руку и тому подобное!
     - За это тоже,- признал генерал.- А вот влиятельные круги  поддерживают
Докукершу. Ей в этих делах пальца в рот не  клади.  От  отечественной  акции
требуют акта человеческой доброты.
     - Вот как? - говорит Ульрих.
     - Да. Ты себе и в ус не дуешь! А  других  людей  это  заботит.  Напомню
тебе, например, что германская братоубийственная  война  шестьдесят  шестого
года <Имеется в виду австро-прусская война окончившаяся поражением Австрии.>
началась из-за того, что во франкфуртском парламенте все немцы объявили себя
братьями. Конечно, я  вовсе  не  хочу  сказать,  что  это  заботит  военного
министра или начальника генерального штаба. Это был бы вздор. Но ведь так уж
ведется, что одно влечет за собой другое! Понимаешь меня?
     Это было неясно, но правильно. И к этому генерал  прибавил  одно  очень
мудрое замечание.
     - Послушай, ты всегда требуешь ясности,-  сказал  он  с  укором  своему
спутнику.-  Я  восхищаюсь  тобой  поэтому,  но  поразмысли-ка   хоть   разок
исторически: как могут непосредственные участники  того  или  иного  события
заранее знать, будет ли оно великим? Они могут разве только воображать,  что
оно великое! Так вот, если позволителен такой парадокс,  я  сказал  бы,  что
мировая история пишется  раньше,  чем  она  происходит.  Она  сперва  всегда
предстает этакой болтовней. И энергичные люди оказываются  тут  перед  очень
трудной задачей.
     - В этом ты прав,- похвалил его Ульрих.- А теперь расскажи мне все!
     Но хотя говорить об  этом  генерал  и  сам  был  готов  сейчас,  в  эти
перегруженные мгновения, когда копыта лошадей затопали уже по мягкой дороге,
им снова вдруг овладели другие заботы.
     - Я ведь уже, как елка, вырядился для министра на случай, если он  меня
вызовет! - воскликнул он и подчеркнул это, указав на свой голубой  мундир  и
нацепленные на  него  ордена.-  Не  думаешь  ли  ты,  что  могут  возникнуть
какие-нибудь неприятные инциденты, если я покажусь идиотам в форме? Как  мне
быть, например, если кто-нибудь оскорбит мой мундир?  Не  могу  же  я  тогда
вынуть саблю, а промолчать тоже очень опасно!
     Ульрих успокоил своего друга, сказав, что тот  наденет  поверх  мундира
белый  медицинский  халат;  но  прежде  чем  Штумм   успел   выразить   свое
удовлетворение этим решением, их встретила наряженная  по-летнему  Кларисса,
которая в сопровождении Зигмунда нетерпеливо шла им  навстречу  по  проезжей
части улицы. Она сказала Ульриху, что Вальтер и Мейнгаст отказались  идти  с
ней. И после того как был найден второй извозчик,  генерал  довольно  сказал
Клариссе:
     - Вы, сударыня, выглядели ни дать ни взять  ангелочком,  когда  шли  по
дороге!
     Но когда он вылезал из коляски у ворот клиники, Штумм фон  Бордвер  был
красен и казался немного растерянным.

        33
Сумасшедшие приветствуют Клариссу

     Кларисса мяла перчатки в руках, глядела вверх на окна и ни  секунды  не
стояла спокойно, пока Ульрих расплачивался с извозчиком. Штумм  фон  Бордвер
не позволял Ульриху сделать это,  и  кучер,  польщенно  улыбаясь,  сидел  на
козлах и  ждал  окончания  вежливого  спора  господ.  Зигмунд,  как  обычно,
смахивал  кончиками  пальцев  пылинки  с  пиджака  или  смотрел  в   пустоту
невидящими глазами. Генерал тихо сказал Ульриху:
     - Странная женщина твоя приятельница. Она объясняла мне по дороге,  что
такое воля. Я не понял ни слова.
     - Она такая,- сказал Ульрих.
     - Красивая,- прошептал генерал.- Как четырнадцатилетняя  балеринка.  Но
почему она говорит, что мы приехали сюда, чтобы предаться своим  "иллюзиям"?
Мир  слишком  "свободен  от  иллюзий",  говорит  она?  Ты  знаешь  об   этом
что-нибудь? Было так неприятно, у меня просто не нашлось ни слова в ответ.
     Генерал явно задерживал расчет с извозчиком только  потому,  что  хотел
задать эти вопросы; но прежде чем Ульрих сумел ответить,  его  освободил  от
этого посланец, который приветствовал прибывших от имени главного  врача  и,
передав  генералу  фон  Штумму  извинения  своего  начальника  за  маленькую
задержку  из-за  срочного  дела,  провел  всю  компанию  наверх,  в  комнату
ожидания. Глаза Клариссы не пропустили ни  одного  камня  на  лестнице  и  в
коридорах, да и в маленькой приемной, напоминавшей своими потертыми, обитыми
зеленым бархатом стульями старомодные вокзальные залы первого класса, взгляд
ее почти все время находился в медленном движении.  Когда  посланец  покинул
их, все они так и сидели, не говоря  ни  слова,  пока  Ульрих  намеренно  не
нарушил молчания, поддразнив Клариссу вопросом, не страшно ли ей встретиться
с Моосбругером лицом к лицу.
     - Ах! - сказала  Кларисса  свысока.-  Он  же  знал  только  суррогатных
женщин. Вот и должно было так выйти!
     Генерал попытался восстановить свою честь, потому что ему с  опозданием
кое-что пришло в голову.
     - Воля теперь в большой моде,- сказал он.-  В  связи  о  патриотической
акцией мы тоже много занимаемся этой проблемой.
     Кларисса улыбнулась ему и вытянула руки, чтобы снять с них напряжение.
     - Когда приходится так ждать,  чувствуешь  предстоящее  каждой  жилкой,
словно ты смотришь в подзорную трубу,- ответила она.
     Штумм фон Бордвер подумал, он не хотел снова ударить лицом в грязь.
     -  Верно!  -  сказал  он.-  Это  связано,  может  быть,  с  современной
физической культурой. Ею мы тоже занимаемся!
     Тут нагрянул надворный советник со свитой ассистентов и учениц, он  был
очень любезен, особенно со Штуммом, сказал что-то о каком-то неотложном деле
и выразил сожаление по поводу того, что должен,  вопреки  своему  намерению,
ограничиться  этим  приветствием  и  не  проведет  их  по  клинике  сам.  Он
представил им доктора Фриденталя, который сделает это  вместо  него.  Доктор
Фриденталь  был  высокого  роста,  строен,  чуть  рыхловат,  обладал  пышной
шевелюрой,  и  когда  его  представляли,  улыбался,  как  акробат,   который
взбирается по стремянке, чтобы исполнить смертельный прыжок. Шеф удалился, и
принесли халаты.
     - Чтобы не тревожить пациентов,- объяснил доктор Фриденталь.
     Кларисса  почувствовала,  надевая  халат,  необыкновенный  прилив  сил.
Маленький врач - вот на кого  она  была  похожа.  Она  казалась  себе  очень
мужественной и очень белой.
     Генерал поискал зеркала. Трудно было найти халат, который подошел бы  к
его соотношению между ростом и шириной; когда наконец удалось  закутать  его
полностью, он стал похож на ребенка в слишком длинной ночной рубашке.
     - Не думаете ли вы, что мне следовало бы  снять  шпоры?  -  спросил  он
доктора Фриденталя.
     - Военные врачи тоже носят шпоры! - не согласился Ульрих.
     Штумм сделал еще одно беспомощное и сложное усилие, чтобы увидеть  себя
сзади, где врачебная мантия падала на шпоры  мощными  складками;  затем  все
двинулись. Доктор Фриденталь попросил не терять самообладания, с чем бы  они
ни столкнулись.
     - Пока все шло сносно! - шепнул Штумм своему другу.-  Но  меня  это,  в
сущности, нисколько не интересует. Я вполне мог бы использовать  это  время,
чтобы поговорить с тобой о сегодняшнем вечере.  Так  слушай  же,  ты  хотел,
чтобы я  рассказал  тебе  все  откровенно.  Это  проще  простого.  Весь  мир
вооружается. У русских совершенно  новая  легкая  артиллерия.  Ты  слушаешь?
Французы  использовали  двухлетний  срок  службы  для  того,  чтобы   сильно
расширить свою армию. Итальянцы...
     Они снова спустились по той  же  царственно-старомодной  лестнице,  что
привела их наверх, повернули куда-то  в  сторону  и  оказались  в  лабиринте
маленьких комнат и коленчатых коридоров с выступающими на. потолках белеными
балками. Проходили они большей частью  через  хозяйственные  и  канцелярские
помещения, в которых, однако, из-за недостатка места в  старом  здании  было
что-то неестественное и мрачное. Они были заполнены жутковатыми людьми как в
больничной, так и  в  неказенной  одежде.  На  одной  двери  было  написано:
"Приемный покой", на другой - "Мужская". У генерала слова застряли в  горле.
Он предчувствовал, что в любой миг может случиться что-нибудь  из  ряда  вон
выходящее и потому требующее великого  присутствия  духа.  Против  воли  его
занимал также вопрос, как ему вести себя, если неодолимая нужда заставит его
уединиться и он без  компетентного  эскорта,  один  на  один,  встретится  с
душевнобольным в том месте, где все люди равны. Кларисса, напротив, шла  все
время на полшага впереди  доктора  Фриденталя.  Его  указание  надеть  белые
халаты, чтобы не  пугать  больных,  держало  ее  в  потоке  впечатлений  как
спасательный  жилет.  Ее  занимали  любимые  мысли.  Ницше:  "Существует  ли
пессимизм силы? Умственная предрасположенность к жестокой,  страшной,  злой,
проблематичной стороне жизни? Потребность в ужасном как в достойном враге?/А
что, если безумие необходимо как симптом вырождения?" Она не думала об  этом
словами, а вспоминала в целом; ее мысли спрессовали это в маленький  пакетик
и чудесным образом свели к наименьшему объему, как инструмент взломщика. Для
нее этот путь был наполовину философией, наполовину прелюбодеянием.
     Доктор Фриденталь остановился у железной  двери  и  вынул  из  брючного
кармана плоский ключ. Когда он  открыл  дверь,  экскурсантов  ослепил  яркий
свет, они вышли из защищавшего их здания, и в тот же миг  Кларисса  услышала
ужасный,