Диотима выпрямилась и опять стала дамой.- Знаете,  кто
меня мучит? - спросила она, стараясь найти тон  легкой  беседы.-  Ваш  друг,
генерал! Что этому человеку нужно? Зачем он приходит  сюда?  Почему  он  все
время пялит на меня глаза?
     - Он любит вас,- ответил кузен.
     Диотима нервно засмеялась. И продолжала:
     - Знаете ли вы, что я вся содрогаюсь, когда его вижу? Он напоминает мне
смерть.
     -  Необыкновенно  жизнеутверждающая  смерть,  если  взглянуть  на  него
беспристрастно!
     - Я явно не беспристрастна. Не могу это себе объяснить. Но я прихожу  в
панику, когда он заговаривает  со  мной  и  объясняет  мне,  что  я  "выдаю"
"выдающиеся" идеи по "выдающемуся" поводу.  На  меня  нападает  неописуемый,
непонятный, фантастический страх!
     - Перед ним?
     - А перед чем же еще?! Он - гиена.
     Кузен не удержался от смеха. Она продолжала ругать генерала безудержно,
как ребенок.
     - Он все подкрадывается и ждет, когда наши прекрасные  усилия  потерпят
крах и погибнут.
     - Этого-то, наверно, вы и боитесь! Великая кузина, помните ли  вы,  что
крах этот я предсказал вам давно? Он неизбежен;  вы  должны  быть  готовы  к
нему.
     Диотима величественно взглянула  на  Ульриха.  Она  помнила  прекрасно;
больше того, в эту минуту она вспомнила слова, которые сказала ему, когда он
нанес ей свой первый визит, и слова эти были  очень  способны  причинить  ей
теперь боль. Она тогда с укором сказала ему, что это  великая  привилегия  -
иметь  возможность  призвать  нацию,  по  сути  даже  мир,  не  погрязать  в
материальных интересах и обратиться к духовным. Она не хотела  тогда  ничего
истрепанного, устаревшего; и все-таки взгляд, который она бросила сейчас  на
своего кузена, скорее следовало назвать уже отрешенным от этик мечтаний, уже
вознесшимся над ними, чем еще заносчивым. Она  думала  о  годе  всего  мира,
искала какого-то взлета, какого-то культурного содержания,  которым  бы  все
увенчалось; она бывала то близка к этому, то снова очень  от  этого  далека;
она много колебалась и много страдала; последние месяцы казались  ей  долгим
плаванием,  когда  тебя  неимоверно  швыряют  вверх  и  вниз  волны,  причем
повторяются они однообразно, и поэтому она уже почти не различала, что  было
раньше, а что позже. И вот она сидела здесь, как  человек,  присевший  после
неимоверных усилий на  скамью,  которая,  слава  богу,  не  движется,  и  не
желающий сейчас ничего делать, кроме как следить  за  дымком  своей  трубки;
такое настроение овладело Диотимой настолько сильно, что  она  сама  выбрала
это сравнение, напоминающее старика на вечернем солнце.  Она  казалась  себе
человеком, прошедшим великие, полные страсти битвы. Усталым голосом  сказала
она своему кузену:
     - Я очень многое испытала; я очень изменилась.
     - Пойдет ли это на пользу мне? - спросил он.
     Диотима покачала головой и улыбнулась, не глядя на него.
     - Тогда я вам открою, что за генералом стоит Арнгейм,  не  я;  вы  ведь
всегда считали виноватым в его присутствии  только  меня!  -  сказал  Ульрих
вдруг.- Но помните,  что  я  ответил  вам,  когда  вы  потребовали  от  меня
объяснений по этому поводу?
     Диотима помнила. Держать на расстоянии, сказал кузен. Но Арнгейм -  тот
сказал, что она  должна  принимать  генерала  самым  любезным  образом!  Она
почувствовала в этот миг нечто не поддававшееся описанию; у нес  было  такое
чувство, словно она сидела в облаке,  которое  быстро  поднималось  выше  ее
глаз. Но скамеечка под ней сразу сделалась опять твердой и  прочной,  и  она
сказала:
     - Не знаю, как попал к нам этот генерал, я сама не  приглашала  его.  А
доктор Арнгейм, которого я спрашивала, тоже, разумеется, ничего об  этом  не
знает. Тут произошло какое-то недоразумение.
     Кузен сделал лишь небольшую уступку.
     - Я знаю генерала с давних времен, но  впервые  мы  увиделись  снова  у
вас,- объяснил он.- Конечно, вполне вероятно, что он здесь  немного  шпионит
по заданию военного министерства, но он и  честно  хочет  помочь  вам.  И  я
слышал от него самого, что Арнгейм тратит на него поразительно много сил!
     - Потому что Арнгейм принимает участие во всем! - ответила Диотима.- Он
посоветовал мне не отталкивать генерала, потому что верит в его добрую  волю
и видит в  его  влиятельном  положении  возможность  принести  пользу  нашим
стараниям.
     Ульрих энергично покачал головой.
     - Послушайте это кудахтанье вокруг него! - сказал  он  так  резко,  что
стоявшие поблизости могли  это  услышать,  и  хозяйка  дома  смутилась.-  Он
терпеливо сносит это, потому что он богат. У него есть деньги,  он  признает
всех правыми и знает, что они добровольно создают рекламу ему!
     - С чего бы ему так вести себя?! - возразила Диотима неодобрительно.
     - Потому что он тщеславен! - продолжал Ульрих.- Безмерно тщеславен!  Не
знаю, как сделать понятным вам это утверждение во  всей  его  полноте.  Есть
тщеславие в библейском смысле: из пустоты делают кимвал бряцающий! Тщеславен
человек, которому кажется, что ему можно позавидовать, когда слева  от  него
восходит луна над Азией, а справа от него тускнеет Европа  в  лучах  заката;
так описал он мне однажды  путешествие  по  Мраморному  морю!  Наверно,  над
цветочным горшком влюбленной девочки луна восходит красивее, чем над Азией!
     Диотима искала места, где их бы не слышали расхаживавшие  кругом  люди.
"Вы раздражены его успехом",- тихо сказала  она,  ведя  его  через  комнаты;
умным маневром она незаметно вывела его  потом  за  дверь  в  переднюю.  Все
другие помещения были заняты гостями.
     - Почему,- начала она там снова,- вы так  враждебны  к  нему?  Этим  вы
ставите меня в трудное положение.
     - Я ставлю вас в трудное положение? - удивился Ульрих.
     - А вдруг у меня есть потребность поговорить с вами?  Но  пока  вы  так
ведете себя, я не могу вам довериться!
     Она остановилась в середине передней.
     - Спокойно доверьте мне, пожалуйста, то, что вы хотите сказать,попросил
Ульрих.- Вы влюбились друг в друга, это я знаю. Он на вас женится?
     - Он предложил мне это,-  ответила  Диотима,  не  обращая  внимания  на
ненадежность места, где они  находились.  Она  была  захвачена  собственными
чувствами и не споткнулась о непристойную прямоту своего кузена.
     - А вы? - спросил тот.
     Она покраснела, как школьница, у которой что-то выспрашивают.
     - О, это вопрос, связанный с тяжелой ответственностью! - ответила  она,
помедлив.- Любая несправедливость недопустима.  При  событиях  действительно
больших не так уж, кстати, и важно, как ты поступишь!
     Слова эти были Ульриху непонятны, потому что он не знал о ночах,  когда
Диотима преодолевала голос страсти и  достигала  неподвижной  справедливости
душ, любовь которых держится как коромысло весов при одинаковой тяжести чаш.
Поэтому ему показалось, что лучше пока сойти с очень уж прямого пути беседы,
и он сказал:
     - Я бы хотел поговорить с вами о моем отношении к Арнгейму, потому  что
при  этих  обстоятельствах  мне  жаль,  что  у  вас  создалось   впечатление
враждебности. Я думаю, что хорошо понимаю Арнгейма. Вам  должно  быть  ясно:
то, что происходит в вашем доме - назову это, по вашему желанию, синтезом, с
этим  он  имел  дело  уже  бесчисленное  множество  раз.  Выступая  в  форме
убеждений, духовное движение сразу же выступает и  в  форме  противоположных
убеждений. И, воплощаясь в  личности  так  называемого  гиганта  мысли,  оно
чувствует себя так же неуверенно, как в брошенном в воду коробке из картона,
если этой личности все добровольно не выражают своего восхищения.  Мы  -  по
крайней мере в Германии - одержимы любовью к личностям признанным, мы  ведем
себя как пьяные, которые бросаются на шею новому человеку, чтобы  вскоре  по
столь же темпым причинам сбить его с  ног.  Могу  поэтому  живо  представить
себе, что испытывает Арнгейм. Это что-то вроде морской болезни; и, вспоминая
в таком окружении, чего можно добиться богатством, если умело им пользовать-
ся, он снова чувствует под ногами твердую почву после долгого  плавания.  Он
замечает, как предложение, инициатива, желание, готовность, умение стремятся
быть  поближе  к  богатству,  и  это  есть,  безусловно,   отражение   самой
духовности. Ведь и мысли, которые  хотят  получить  власть,  прицепляются  к
мыслям, которые властью уже обладают. Не знаю, как мне это выразить; разницу
между  устремленной  вглубь  и  устремленной  к  карьере  мыслью  определить
нелегко. Но уж если эта ложная связь с великим заняла место мирской бедности
и чистоты духа, то на это место втирается, и, конечно, по праву, также и то,
что слывет великим, а в конце концов и  то,  что  слывет  великим  благодаря
рекламе и коммерческой ловкости. И вот вам Арнгейм во всей своей  невинности
и виновности!
     - У вас сегодня очень святой ход мыслей! - ответила Диотима язвительно.
     - Признаю, что мне до него мало дела; но то,  как  он  берет  смешанные
проявления внешнего и внутреннего величия и хочет сделать из них  образцовую
гуманность, это и правда способно довести меня до неистовой святости!
     - О, как вы ошибаетесь! - резко перебила его Диотима.- Вы представляете
себе  этакого  напыщенного  богача.  Но  для  Арнгейма   богатство   -   это
невероятная, всепроникающая ответственность. Он заботится о своем деле,  как
другой заботился бы о  человеке,  которого  оставили  на  его  попечение.  И
действовать - это для него глубокая  необходимость;  он  к  миру  приветлив,
потому что надо шевелиться, чтобы, как он говорит, шевелили  тебя!  Или  это
говорит Гете? Он однажды объяснил мне это подробно. Он стоит  на  той  точке
зрения, что делать добро можно начать только тогда, когда  ты  вообще  начал
что-то делать; признаюсь, мне и  самой  иногда  кажется,  что  он  чрезмерно
расходует себя на всех и каждого.
     Так разговаривая, они ходили взад и  вперед  по  пустой  передней,  где
висели только зеркала и одежда. Теперь Диотима остановилась и положила  руку
на рукав кузена.
     -  Этот  во  всех  отношениях  вознесенный  судьбой  человек,-  сказала
она,держится  скромного  принципа,  что  одиночка  не   сильнее   покинутого
больного! Вы, наверно, с ним согласитесь: когда человек одинок, он впадает в
тысячи преувеличений! - Она посмотрела вниз, словно искала что-то  на  полу,
чувствуя взгляд кузена на своих опущенных веках.- О, я могла  бы  сказать  о
себе самой, я была очень одинока последнее время,-  продолжала  она,-  но  я
вижу это и на вашем примере. Вы ожесточены и несчастливы. Вы не  в  ладу  со
своим окружением, это видно  по  всем  вашим  взглядам.  Человек  по  натуре
ревнивый,  вы  противопоставляете  себя  всему  на  свете.   Признаюсь   вам
откровенно, Арнгейм жаловался мне, что вы отвергаете его дружбу.
     - То есть он сказал вам, что хочет со мной дружить? Это ложь!
     Диотима подняла глаза и засмеялась.
     - Сейчас вы преувеличиваете опять! Мы оба хотим с вами  дружить.  Может
быть,  именно  потому,  что  вы  такой.  Но  объясню  по  порядку:   Арнгейм
воспользовался для этого следующими  примерами...-  Она  секунду  помедлила,
потом поправилась: - Нет, это завело  бы  слишком  далеко.  Короче,  Арнгейм
говорит, что нужно пользоваться средствами, которые предоставляет тебе  твое
время; нужно даже всегда действовать с двух позиций, не совсем  революционно
и не совсем контрреволюционно,  не  целиком  любя  и  не  целиком  ненавидя,
никогда не следуя какой-то склонности, а развивая все, что в  тебе  есть.  А
это  не  умничанье,  которое  вы  ему  приписываете,  а,  наоборот,  признак
всеохватывающей,   прорывающейся   сквозь   все   поверхностные    различия,
синтетически-простой натуры, натуры аристократической!
     - А какое отношение имеет это ко мне? - спросил Ульрих.
     Этот вопрос возымел то действие, что он развеял воспоминание  об  одном
разговоре насчет схоластики, церкви, Гете и  Наполеона,  а  заодно  и  туман
образованности, сгустившийся было вокруг головы Диотимы, и она  вдруг  очень
ясно увидела себя сидящей рядом с кузеном на продолговатом ящике для  обуви,
на  который  она,  увлекшись,  потянула  его;  спина  его  упрямо   избегала
прикосновения к висевшим сзади чужим пальто, а ее волосы запутались в них, и
ей понадобилось поправить прическу. Поправляя ее, она ответила:
     - Вы же прямая противоположность этому! Вы хотите пересотворить мир  по
своему подобию! Вы всегда  оказываете  какое-то  пассивное  сопротивление  -
пользуясь этим ужасным выражением! - Она была очень довольна, что сумела так
пространно высказать ему свое мнение. Но больше им нельзя было  там  сидеть,
где они сидели, соображала она одновременно, ибо в любую минуту гости  могли
отправиться по домам или войти в переднюю по каким-либо другим причинам.- Вы
полны критицизма, я не помню, чтобы вы что-нибудь нашли хорошим,- продолжала
она.- Из чувства противоречия вы хвалите все, что сегодня  невыносимо.  Если
среди мертвой пустыни нашего  лишенного  божеств  времени  захочешь  сберечь
немножко чувства и  интуиции,  то  можно  не  сомневаться,  что  вы  станете
фанатично защищать специализацию, беспорядок, негативное бытие!
     Она, улыбаясь, встала и дала ему понять, что они должны поискать другое
место. Они могли либо вернуться в  комнаты,  либо,  если  хотели  продолжать
разговор, спрятаться от других, спальни  супругов  Туцци  можно  было  через
потайную дверь достичь и отсюда,  но  Диотиме  показалось  все-таки  слишком
интимным пустить кузена туда,  тем  более  что  при  уборке  квартиры  перед
приемом комнату эту каждый раз загромождали самым беспорядочным  образом,  и
единственным прибежищем оставались потому лишь  обе  каморки  для  прислуги.
Мысль, что это будет веселой смесью беспечности и долга хозяйки - неожиданно
осмотреть комнату Рахили, в которую она вообще никогда  не  входила,  решила
дело. На ходу, извинившись за  свое  предложение,  и  затем  в  каморке  она
продолжала спорить с Ульрихом:
     - Создается такое впечатление, что  вы  готовы  насолить  Арнгейму  при
малейшей возможности. Ваша строптивость огорчает его. Он  -  великий  пример
нынешнего  человека.  Поэтому  у  него  есть  и  ему  требуется  контакт   с
реальностью. Вы же, напротив, всегда делаете прыжок в невозможное. Он - само
утверждение и вполне уравновешен; вы, в сущности, асоциальны. Он стремится к
единству  и  весь  до  кончиков  пальцев  озабочен  поисками   решения;   вы
противопоставляете этому аморфные взгляды. У него есть вкус к тому, что  уже
прошло процесс становления; а у вас? Что делаете вы? Вы делаете  вид,  будто
мир начнет существовать лишь завтра. Так ведь вы  говорите?!  С  первого  же
дня, как только я сказала вам, что нам  представляется  возможность  сделать
что-то великое, вы так держались. И когда на эту возможность смотрят как  на
судьбу и, сойдясь вместе в решающий момент,  ждут,  так  сказать,  ответа  с
немым вопросом в глазах, вы ведете себя как злой  мальчишка,  который  хочет
все испортить!
     Ей хотелось заглушить неловкость их пребывания в  этой  каморке  умными
словами, и, несколько преувеличенно браня кузена,  она  обретала  храбрость,
чтобы оставаться в ней.
     - А если я такой, то какая вам от меня польза?  -  спросил  Ульрих.  Он
сидел на маленькой железной кровати Рахили, маленькой горничной,  а  Диотима
сидела на маленьком  соломенном  стуле,  на  расстоянии  вытянутой  руки  от
Ульриха. И тут он получил от Диотимы поразительный ответ.
     - Если бы я,- сказала она без видимой связи,- повела бы  себя  при  вас
совсем пошло и скверно, вы были бы наверняка чудесны, как архангел!
     Она сама испугалась  сказанного.  Она  хотела  только  подчеркнуть  его
строптивость и пошутить, что из чувства противоречия он был бы  добр  и  мил
тогда, когда этого не заслуживают; но при этом в  уме  бессознательно  забил
какой-то ключ и вынес наружу слова, которые, когда она произнесла их,  сразу
же показались ей  немного  бессмысленными  и  все  же  удивительным  образом
связанными с ней и с ее отношением к кузену.
     Тот почувствовал это; он молча поглядел на нее и  после  паузы  ответил
вопросом:
     - Вы очень, вы безмерно влюблены в него?
     Диотима опустила взгляд.
     - Какие неподходящие слова вы употребляете! Я  же  не  девчонка,  чтобы
втюриться!
     Но кузен стоял на своем.
     - Я спрашиваю по причине, которую могу более или менее точно назвать: я
хочу знать, знакомо ли уже вам желание, испытываемое всеми людьми - я  думаю
при этом и о гнуснейших страшилищах, что  находятся  сейчас  рядом  в  вашей
комнате,- раздеться догола, обнять друг друга за плечи и начать петь, вместо
того чтобы говорить; но тогда вам следовало бы обойти всех  и  по-сестрински
поцеловать каждого в губы. Если вы находите это слишком неприличным,  я  уж,
так и быть, позволю надеть ночные рубашки.
     Диотима ответила на всякий случай:
     - Милые у вас мысли, ничего не скажешь!
     - Но мне, видите ли, знакомо это желание, хотя дело  было  давно!  Ведь
даже очень уважаемые люди утверждали, что так оно, в сущности, и должно быть
на свете!
     - Тогда вы сами  виноваты,  если  этого  не  делаете!  -  перебила  его
Диотима.- Кроме того, не нужно выставлять это в таком смешном виде!
     Она вспомнила, что ее приключение с  Арнгеймом  неопределимо  и  будило
желание такой жизни, где социальные различия исчезнут и деятельность,  душа,
ум и мечта сольются воедино.
     Ульрих ничего не ответил. Он предложил кузине папиросу. Она  взяла  ее.
Когда пахучие облака наполнили "скромную  каморку",  Диотима  подумала,  что
вообразит Рахиль, застав выдохшиеся следы этого  нашестия.  Проветрить?  Или
дать девочке объяснение на следующее утро? Удивительно, что именно  мысль  о
Рахили побуждала ее остаться; она уже была близка  к  тому,  чтобы  положить
конец их странному уединению,  но  привилегии  умственного  превосходства  и
необъяснимый для ее горничной табачный аромат таинственного визита  каким-то
образом отождествились, что доставило ей удовольствие.
     Кузен смотрел на нее. Его удивляло, что он говорил с  нею  так,  но  он
продолжал; он тосковал по обществу.
     - Скажу вам,- заговорил он опять,- при каких условиях я был бы способен
на такое ангельское поведение; ведь "ангельское" - это, пожалуй, не  слишком
громкое слово, если хочешь выразить, что выносишь своего ближнего не  только
физически, но и можешь без содрогания  прикоснуться  к  нему  под  его,  так
сказать, психологической набедренной повязкой.
     - Только если этот ближний не женщина! - вставила Диотима,  вспомнив  о
плохой репутации, которой пользовался кузен в семье.
     - Нет, он может быть и женщиной!
     - Вы правы! То, что я называю "любить в женщине человека",  встречается
невероятно редко!
     По мнению Диотимы, Ульрих с некоторых пор обладал  тем  свойством,  что
его взгляды были близки ее взглядам, но то, что он говорил,  оставалось  все
же каждый раз неточным и не вполне достаточным.
     -  Я  опишу  вам  это  как  следует,-  сказал  он  упрямо.  Он   сидел,
наклонившись вперед, опершись руками на мускулистые бедра, и мрачно глядел в
пол.- Сегодня мы еще говорим: "я люблю  эту  женщину"  и  "я  ненавижу  того
человека", вместо того чтобы сказать: "они меня притягивают" или  "они  меня
отталкивают". И для большей точности надо бы добавить, что это я  вызываю  в
них способность притягивать или отталкивать меня. А для еще большей точности
надо бы добавить еще, что они выпячивают во мне нужные для этого свойства. И
так далее; нельзя сказать,  где  делается  первый  шаг,  ибо  это  взаимная,
функциональная зависимость, как между двумя  эластичными  шарами  или  двумя
электрическими цепями.  И  мы,  конечно,  давно  знаем,  что  и  чувствовать
следовало бы нам так же, но мы все еще куда как предпочитаем быть причиной и
первопричиной в силовых полях чувства, нас окружающих; даже  если  наш  брат
призн