ускулов под ее  руками,  напоминая,  что  она  сидит
верхом на нем только потому, что он это позволяет.
   - Я хочу тебя кое о чем попросить, - сказала она.
   - Давай проси.
   - Только заранее обещай мне, что не откажешь и разрешишь сделать все,
что я хочу. И постараешься спокойно меня выслушать.
   - Проси, - прорычал он с деланным нетерпением.
   Тася набрала в грудь побольше воздуха.
   - Я хочу написать матери, - без  обиняков  объявила  она.  -  Я  хочу
успокоить ее, она должна знать, что я в безопасности и счастлива.  Тогда
ни она, ни я не будем беспокоиться. Знаю, она обо мне тревожится, а  это
вредно для ее здоровья. Я каждый день  о  ней  думаю.  Я  не  напишу  ей
ничего, что бы выдало мое нынешнее положение, не  упомяну  ни  чьих-либо
имен, ни адреса, где живу. Но мне  просто  необходимо  это  сделать.  Ты
должен понять, как много это для меня значит.
   Какое-то время Люк молчал, потом невыразительно проговорил:
   - Я понимаю.
   Глаза ее засияли счастьем.
   - Значит, ты позволишь мне написать ей?
   - Нет.
   Прежде чем он успел объяснить причину, Тася спрыгнула и,  сев  рядом,
уставилась на него мрачно и решительно.
   - Я  не  просила  у  тебя  разрешения.  Я  просто  пыталась  проявить
учтивость. И вообще, не тебе решать, писать мне письмо  или  не  писать.
Это моя мать, и зависит от этого только моя безопасность.
   - А еще ты моя жена.
   - Я уже давно сама решаю, какой  риск  возможен  и  необходим.  А  ты
пытаешься отказать мне в том, что я просто должна сделать.
   - Ты помнишь, что я говорил тебе насчет контактов с твоей  семьей?  И
сама знаешь причины, почему этого нельзя делать.
   - Мы можем положиться на мою мать, она никому ничего не скажет.
   - Неужели? - холодно спросил он. - Тогда почему же ты  не  доверилась
ей и  не  рассказала,  что  твоя  смерть  инсценирована?  Почему  Кирилл
настаивал, чтобы это держалось в секрете от нее?
   Тася замолчала, только яростно сверкнула на него глазами.  Спорить  с
этими доводами она не могла, но ограничение независимости  ее  взбесило.
Ей была нужна хоть какая-то, хоть тонкая  связь  с  миром,  который  она
покинула. Временами ей казалось, что она просто не существует, она  была
полностью отрезана от всего, чем была, что знала  и  делала  в  прошлом.
Словно старое ее существование, прошлое "я" и в самом деле умерло. Никто
не мог по-настоящему понять всю ее  растерянность:  ощущения  счастья  и
потери нераздельно смешались в ее  душе.  Муж  сочувствовал  ей,  но  не
уступал.
   Его решение было окончательным.
   - Ты не можешь помешать мне поступать так, как я  решила,  -  мятежно
возразила она. - Если только не будешь держать под надзором  ежеминутно.
- Тася понимала, что ее негодование было несправедливым, но она не могла
удержаться и не хотела уступить ему. -  Я  могу  добиться  аннулирования
нашего брака!
   Внезапно он крепко схватил ее за руку и рванул к себе.
   Она оказалась прижатой к мужскому телу, напряженному от бешенства.
   - Ты дала клятву перед Богом быть моей женой, - проговорил он  сквозь
стиснутые зубы. - А это значит больше, чем все другие законы, писаные  и
неписаные. Это духовное соглашение ты не можешь так  просто  нарушить  -
это все равно что хладнокровно убить человека.
   - Если ты так думаешь, то, значит,  ты  меня  не  знаешь,  -  сверкая
глазами, объявила Тася. Она вырвала у него свою руку, причем ей пришлось
приложить все силы, чтобы он ее  отпустил.  После  этого  она  поспешила
покинуть сад и укрыться в уединении дома.
 
Глава 8 
 
   За ужином они не обменялись ни словом. Тася и Люк сидели в  столовой,
отделанной желтым итальянским мрамором. Потолок шестнадцатого  века  был
расписан мифологическими картинами, венецианскую мебель украшала  тонкая
резьба. Хотя все блюда, как всегда, были очень  вкусны,  Тася  с  трудом
проглотила несколько  кусочков.  Из-за  продолжающегося  молчания  нервы
натянулись, как струны.
   Обычно время ужина  было  у  нее  самым  любимым.  Люк  развлекал  ее
историями  о  местах,  где  бывал,  и  о  людях,  которых  встречал.  Он
уговаривал ее рассказать о жизни в России.
   Иногда они обсуждали  какой-нибудь  вопрос,  иногда  несли  чепуху  и
флиртовали. Однажды вечером Тася почти весь ужин  просидела  у  него  на
коленях и учила его русскому, называя на родном языке блюда, которыми по
ложечке, по кусочку кормила его.
   - Яб-ло-ко, - старательно выговаривала она, поднося ломтик к его рту.
- Гри-бы. У вас их называют "шампиньоны". А это ры-ба.  -  Она  смеялась
над его произношением и качала головой. - Вы,  англичане,  "р"  говорите
где-то в глубине рта, вот оно у вас и получается как рычание.  Произноси
его так, чтоб звук упирался в зубы, - "р-р-р".
   - Ры-ба, - послушно повторял он, вызывая очередной взрыв ее смеха.
   - Выпей вина, может, оно немножко расслабит твой язык. - Она поднесла
стакан белого вина к его губам. - Это бе-ло-е ви-но. Выговаривай слова в
передней части рта, у самых  зубов.  Чтобы  хорошо  говорить  по-русски,
представь, что ты выплевываешь свои зубы. И губы  делай  покруглее,  вот
так. - Она попыталась пальчиками придать им нужную  форму  в  то  время,
когда он произносил слова, и оба покатывались со смеху, так что она чуть
не свалилась с его коленей.
   - Скажи мне,  как  по-русски  "целоваться",  -  продолжал  он,  снова
привлекая ее к себе.
   - По-це-луй. - Она обвила его руками за шею и крепко прижалась к  его
губам.
   Как хотелось Тасе повторить сейчас один из тех вечеров!
   Уже несколько часов прошло с начатого ею спора. Она  осознавала,  что
была несправедлива к  нему.  Даже  не  могла  понять,  что  вызвало  эту
вспышку. Слова извинения трепетали на ее губах, но гордость не давала ей
произнести их вслух.
   Тем более что любящий ее муж куда-то исчез, а  вместо  него  напротив
сидел равнодушный незнакомец, холодно-безразличный и не  проронивший  ни
слова за весь вечер.
   Страдания Таси усиливались с каждой минутой. Она  выпила  три  бокала
красного вина, пытаясь хоть немного смягчить  свою  грусть,  и  наконец,
извинившись, неровной походкой  одна  направилась  в  спальню.  Отпустив
горничную, она кое-как стащила с себя одежду, бросила ее на пол и  нагая
забралась в постель. От вина в голове стоял  туман.  Она  провалилась  в
тяжелый сон и не пошевелилась, когда в середине ночи почувствовала,  как
прогнулся матрас под телом Люка.
   Сны поглотили ее, затянули в черно-красное марево.
   Она в церкви,  вокруг  горящие  свечи,  воздух  наполнен  сладковатым
запахом курящегося ладана. Она не может дышать  и,  хватаясь  за  горло,
опускается на пол.
   Поднимает глаза к  золотому  сиянию  иконостаса.  "Боже,  пожалуйста,
пожалуйста, помоги  мне..."  Жалостливые  лики  икон  расплываются,  она
чувствует, как ее поднимают и кладут  в  узкий  ящик.  Хватаясь  за  его
бортики, она старается выбраться из него, но над ней  возникает  золотое
лицо Николая Ангеловского. Своими волчьими желтыми и пустыми глазами  он
наблюдает за ее попытками, и зубы его оскалены в злобной ухмылке.
   "Ты никогда  отсюда  не  выберешься",  -  с  издевкой  говорит  он  и
захлопывает крышку гроба. Стук молотка грохочет в ушах. Он  заколачивает
гроб  гвоздями.  Тася  рыдает,  бьется..,  и  наконец  заставляет  голос
подчиниться, закричать.
   - Люк! Люк...
   Он потряс ее за плечо, разбудил, склонился над мечущимся телом.
   - Я здесь, - повторял он снова и снова, но она,  вцепившись  в  него,
задыхалась в рыданиях. - Тася, я здесь.
   - Помоги мне...
   - Все хорошо. Ты в безопасности.
   Кошмар  медленно  покидал  ее.  Сотрясаясь  отчаянной  дрожью,   Тася
уткнулась ему в грудь залитым слезами лицом.
   Никогда она не чувствовала себя такой глупой и напуганной.
   - Николай, - с трудом выговорила она. - Он положил меня в гроб.  Я..,
я не могла выбраться.
   Люк сел на постели и, взяв ее на руки, стал укачивать, как ребенка. В
темноте она не могла ничего  толком  разглядеть,  но  его  крепкие  руки
защищали ее, его низкий голос успокаивал:
   - Это был просто сон. Николай далеко, а ты  в  безопасности,  в  моих
объятиях.
   - Он найдет меня. Он увезет меня в Россию.
   Люк продолжал медленно укачивать ее.
   - Милая моя, сладкая девочка, - шептал он. -  Никто  тебя  не  сможет
отобрать у меня.
   Тася старалась глубоко вздохнуть, чтобы остановить слезы.
   - Я... Мне очень жаль, прости меня за сегодняшнее. Я не знаю,  почему
я тебе это наговорила...
   - Ш-ш-ш... Все кончилось.
   Внезапно она разразилась истерическим хохотом вперемежку с рыданиями.
   - Я с ума сойду, если мне приснится еще раз такой  кошмар.  Но  я  не
могу помешать этому сну возвращаться. Я боюсь засыпать.
   Крепко прижав ее к себе, Люк уткнулся ей в волосы и  шептал  ласковые
слова, бессмысленные фразы, стараясь  ее  успокоить.  Его  мощное  плечо
напряглось, как камень, под ее мокрой  щекой.  Вся  содрогнувшись,  Тася
сокрушенно вздохнула, вобрав при этом в себя запах его  кожи.  Его  рука
лежала у нее на боку, большой палец касался изгиба груди.
   - Не отпускай меня, - всхлипнула она, всем телом приникая к нему. Все
ее существо, все тело жаждало его отчаянным голодом, пугавшим ее.
   - Никогда! - Он поцеловал ее, и его язык ловко проник в ее рот и стал
его обследовать. Одновременно рукой  он  накрыл  ее  бурно  вздымающуюся
грудь. Люк не дал ей ни говорить, ни думать, а,  вытянув  из  кошмарного
сна, заменил его сном, полным изысканных ласк и огненной страсти. Пальцы
его скользнули по ее груди, легко  тронули  сосок,  потянули,  покрутили
его, пока он не собрался в тугую пуговку. Накрыв ртом шелковистую грудь,
он легкими движениями языка стал водить по ней, возбуждая,  пробуждая...
Голова Таси запрокинулась, жаркие волны прокатились по телу, и  целебная
теплота страсти охватила ее.
   Он толкнул ее навзничь на постель. Тася, дрожа, повиновалась и  стала
ждать, чтобы его прикосновение, его  тепло  нахлынуло  и  обволокло  ее.
Стояла тишина. Глаза ее открылись,  она  напряглась,  разыскивая  его  в
темноте.
   - Пожалуйста... - Она старалась вслепую  нашарить  его,  но  находила
лишь воздух.
   Затем она ощутила его губы на животе, они целовали, ласкали, медленно
прокладывая путь от одного бока к  другому.  Мышцы  ее  сжались,  и  она
простонала его имя. Однако его не поколебало ее  нетерпение.  Отводя  ее
мешающие руки,  он  наслаждался  нежным  телом,  как  гурман,  вкушающий
изысканное блюдо. Легонько провести языком  вдоль  груди,  чуть  дразня,
куснуть кожу у талии, пройтись  цепью  поцелуев  по  внутренней  стороне
бедра... Доведенная этими  ласками  до  бесстыдной  разнузданности,  она
широко раскинула ноги. Он мягко рассмеялся и скользнул пальцами в нежное
лоно. Она  ахнула,  ощутив  внутри  своего  тела  легкие  прикосновения,
поглаживание, бережную умелую ласку этого поиска ее женской сути.
   Его дыхание жгло шелковистую долинку ее лона. Он зарылся ртом и носом
в пушистые завитки, языком раздвигая душистую поросль. Ртом  и  пальцами
он довел ее до грани удовлетворения и отступил в то мгновение, когда она
уже готова была низвергнуться в пропасть наслаждения.
   Тася тоненько вскрикнула, выгибаясь в пылком стремлении к нему, и  он
взметнулся над ней и устроился между ее ног. Плавным твердым выпадом  он
проник в нее. С криком наслаждения  она  содрогнулась,  а  он,  стремясь
сохранить контроль над собой, продолжал двигаться в мерном  ритме,  кожа
его блестела от пота. Она обвила его руками, потерянная для мира, ощущая
лишь тяжкие толчки его плоти в знойных глубинах своего  тела.  Еще  одна
чувственная волна нахлынула, нарастая, и снова она напряглась  под  ним.
Жгучие слезы набухли  в  уголках  глаз,  заструились  по  щекам,  и  она
неудержимо прорыдала, уткнувшись в его шею:
   - Я люблю тебя.
   Он углубил свои выпады, они стучались в сердцевину  ее  лона,  и  она
содрогалась в  экстазе.  Тело  сжалось,  плотно  обхватывая  его,  делая
невозможным продолжение этого страстного вторжения... И  они  слились  в
едином порыве, огненным вихрем опалившем каждый нерв,  каждую  жилку  их
соединившихся тел... Они еще  долго  оставались  неразделенными,  тяжело
дыша, сплетясь в яростном нежелании оторваться друг от друга и закончить
этот миг полной близости.
   - Я люблю тебя, - снова повторила Тася, когда к ней вернулись силы  и
она смогла заговорить. Лицом она зарылась в волосы у него на груди. -  Я
боялась сказать это раньше.
   Ласково гладя ее по волосам, он выдохнул:
   - Почему? И почему говоришь сейчас?
   - Я больше не могу жить, страшась того, что у меня в сердце. И  я  не
хочу, чтобы между нами стояли какие-то тайны.
   Люк коснулся губами ее лба, и она почувствовала,  что  он  улыбается,
шепча:
   - Никаких тайн, никакой лжи и никакого страха. Никакого прошлого.
   - Если завтра все это кончится,  по  крайней  мере  у  нас  останутся
воспоминания об этих ночах. - Сон затягивал ее в свои  глубины,  томную,
полную недавним наслаждением. Я думаю, множество людей не испытало такой
любви. Этого нам может хватить и на потом.
   - Нам не хватит и целой жизни, - усмехнулся Люк, не  выпуская  ее  из
объятий, так что ее теплое дыхание щекотало ему шею и плечо.  Ее  волосы
укрыли его шелковым покровом, темными струями скользя по коже, их руки и
ноги переплелись.
   Он ощущал одновременно ее хрупкость и ее выносливость и, хотя не  был
религиозным,  вознес  безмолвную  молитву:  "Благодарю  тебя.   Господи!
Благодарю за то, что ты послал мне ее..." Чем он заслужил этот дар -  ее
присутствие в своей жизни? На этот вопрос ответа не было, и  лучше  было
не думать: он не станет испытывать судьбу пустыми размышлениями.
 
*** 
 
   За месяц, который они не виделись, Эмма,  казалось,  еще  вытянулась.
Разметав рыжие кудри,  она  ворвалась  в  лондонский  дом  и,  заливаясь
радостным смехом, кинулась к Тасе:
   - Белль-мер! Я так скучала, я так хотела увидеть вас и папу!
   - Я тоже скучала по тебе. - Тася крепко обняла  ее.  -  Как  поживает
Самсон?
   - Нам пришлось оставить его в деревне. -  Эмма  отступила  на  шаг  и
сморщилась. - Он ужасно плакал.  Понадобились  двое  лакеев,  чтобы  его
удержать: он хотел бежать за нашей каретой и выл так душераздирающе... -
Она воспроизвела горестный собачий вой, заставив Тасю  расхохотаться.  -
Но я объяснила ему, что скоро мы все вернемся.
   - Ты продолжала уроки?
   - Нет. Бабушка не заставляет меня учиться, только  иногда  она  велит
мне "пойти и почитать какую-нибудь большую  книжку".  А  дедушка  всегда
занят - он ездит в гости к своим друзьям или слоняется по углам, пытаясь
ущипнуть горничных.
   - О Боже! - Удрученная этими словами Эммы,  но  продолжая  улыбаться,
Тася прошла с ней в  холл,  где  задержалась  герцогиня,  чтобы  сказать
несколько слов Люку.
   Ее  светлость  герцогиня  Кингенстонская  была   высокой,   стройной,
импозантной  женщиной  с  волосами,  сверкающими  серебром,  и   темными
пронзительными глазами.  Она  была  одета  в  жемчужно-серое  с  лиловым
шелковое платье и необыкновенную высокую шляпку из соломки, называемую в
просторечии цветочным горшком. На приспущенных полях шляпки  красовались
два птичьих чучела.
   - Она сама их убила, - с каменным  лицом  объявила  Эмма  и  радостно
хихикнула, когда Тася, поверив ей, широко открыла глаза.
   Люк стоял рядом с матерью и внимательно слушал ее подробный  отчет  о
поведении Эммы.
   -  Ей  больше  подходит  жить  в  лесу  с  дикими  зверями,  а  не  в
цивилизованном доме, - заключила герцогиня. - К счастью, я  оказываю  на
Эмму умиротворяющее действие. Ей всегда идет на пользу мое  влияние.  Ты
сам убедишься, что ее манеры резко улучшились с того времени, как ты  ее
видел.
   - Это очень мило, - произнес Люк и подмигнул  приближающейся  к  нему
дочери. - А где отец?
   Герцогиня нахмурилась:
   - Уехал в связи с какой-то своей  интрижкой.  Он  ловит  этих  глупых
молодых девчонок, как старый котище птенчиков. Тебя должно радовать  его
отсутствие. В противном случае он бы бродил по  дому  за  твоей  молодой
женой и строил ей глазки.
   Люк усмехнулся и поцеловал мать в морщинистую щеку.
   - С ним ничего не поделаешь. Разве только привязать  его  к  тяжелому
стулу.
   - Тебе надо было много лет назад предложить это  средство,  -  кислым
тоном  проговорила  герцогиня,  по-видимому,  приберегая  эту  идею  для
дальнейшего размышления. Она повернулась к тактично ожидавшим в сторонке
Тасе и Эмме и заговорила громче:
   - Я приехала посмотреть, что за женщина сумела привести моего сына  к
алтарю. Мне казалось, что это уже невозможно.
   Люк с гордостью наблюдал,  как  выступила  вперед  Тася,  приветствуя
герцогиню.
   - Ваша  светлость,  -  мягко  произнесла  она  и  присела  в  изящном
реверансе.
   Герцогиня посмотрела на Люка, не пытаясь скрыть изумления.  Она  явно
не  ожидала,  что  встретит  простую  гувернантку  с  такой  царственной
осанкой.
   В этот день Тася выглядела особенно красивой. Ее темные  волосы  были
высоко зачесаны в шиньон и заколоты  шпильками  с  бриллиантами,  сквозь
бледно-голубой газовый шарф светилась  белоснежная  шея.  Прямое  платье
облегало тонкую талию и бедра. Юбка, изящно присборенная сзади в турнюр,
переходила в небольшой шлейф.  На  ней  почти  не  было  драгоценностей,
только шпильки, скромное обручальное кольцо и крестик на золотой  шейной
цепочке.
   Люк попытался посмотреть на жену глазами матери.  Тася  держалась  со
скромным достоинством и самообладанием, которые были обычно  свойственны
воспитанницам монастыря. Глаза ее смотрели на мир с  милой  серьезностью
ребенка, произносящего вечернюю молитву. Для Люка оставалось тайной, как
может она сохранять этот невинный взгляд при его  развращающем  влиянии.
Но  мать  должна  ее  одобрить,  хотя   считала   Тасю   просто   бедной
гувернанткой.
   - Добро пожаловать в семью, - обратилась герцогиня  к  Тасе.  -  Хотя
следует заметить, вы вошли в нее при весьма любопытных обстоятельствах.
   - Ваша светлость? - вопросительно произнесла Тася,  притворяясь,  что
не поняла ее намека.
   Герцогиня нетерпеливо нахмурилась:
   - Во всех уголках Англии  сейчас  сплетничают  о  вашем  таинственном
появлении и поспешном браке с моим сыном.
   Таком поспешном, что мы с герцогом не были приглашены.
   Люк торопливо прервал ее:
   - Мы решили ограничиться церемонией в узком кругу, мама.
   - Похоже на то, - ледяным тоном заметила герцогиня.
   Тася слегка качнула головой, вспомнив свой короткий разговор с Люком,
когда они обсуждали, нужно  ли  приглашать  его  родителей.  Люк  сказал
решительное "нет", опасаясь, что они будут вмешиваться во все и задавать
при венчании ненужные вопросы. Ее легкое движение  заставило  закачаться
крестик на длинной цепочке, и он привлек внимание старой женщины.
   - Какой необычный! - сказала герцогиня. - Могу  я  посмотреть?  -  И,
когда Тася разрешила, узловатыми пальцами поднесла филигранный крестик к
глазам.
   Это был русский православный крестик из золотой скани  -  кружева  из
золотой проволочки с золотыми же капельками. В центре его  уютно  сидели
несколько кроваво-красных рубинов и маленький бриллиант чистой воды.
   - Никогда не видела  такой  работы,  -  сказала  герцогиня,  отпуская
крестик.
   - Он принадлежал моей бабушке, - ответила Тася. - Она носила  его  на
шее с крещения  и  до  смерти.  Она  его  очень  берегла.  -  Поддавшись
внезапному порыву, она сняла через голову цепочку и, взяв  всю  в  синих
жилках руку герцогини в свою нежную мягкую руку, вложила в нее  крестик.
- Мне хотелось бы, ваша светлость, чтобы он был у вас.
   Герцогиня была ошеломлена этим жестом.
   - Дитя мое, не хочу отнимать у вас памятные вещи.
   - Прошу вас, - очень серьезно сказала Тася. - Вы  сделали  мне  самый
драгоценный на свете подарок - вашего  сына.  Я  хотела  дать  вам  хоть
что-то взамен.
   Герцогиня перевела взгляд с золотого крестика в руке на Люка, как  бы
прикидывая