иледи... для вас все кончилось бы в переулке Девичьей Головы, с юбками, подвязанными вокруг талии. Просто чудо, что на вашей дорожке не повстречался какой-нибудь пьяный хам.
     - Вы преувеличиваете, - сказала Холли, но это только подлило масла в огонь.
     Он продолжал читать ей нотацию, то поучая, то оскорбляя упоминанием о различных болезнях, которыми она могла заразиться, и о паразитах, которых могла подцепить, до тех пор, пока Холли не потеряла терпение.
     - Я слышала достаточно! - пылко воскликнула она. - Мне ясно, что я не должна принимать никаких решений, не спросив прежде разрешения у вас, что со мной нужно обращаться как с ребенком, а вы будете диктовать мне, как должно себя вести.
     Обвинение было несправедливым, и она это понимала, но слишком рассердилась, чтобы думать об этом.
     Неожиданно его ярость стихла, и он устремил на нее загадочный взгляд.
     - Вы взяли бы с собой в такое место Розу?
     - Разумеется, нет! Но ведь она маленькая девочка, а я...
     - ...моя жизнь, - спокойно продолжил он. - Вы - вся моя жизнь. Если с вами что-нибудь случится, Холли, у меня ничего не останется.
     После этих слов она вдруг показалась себе маленькой, глупой и - в полном соответствии с его упреками - безответственной. Ведь она знала, что посещение фабрики - не самая разумная вещь, иначе не стала бы держать это в тайне. Но намерения у нее были хорошими! Проглотив новые аргументы, Холли хмуро уставилась на стену.
     Она слышала, как Закери тихо выругался, и ругательство это было, таким забористым, что она вздрогнула.
     - Я не скажу больше ни слова, если вы дадите мне обещание.
     - Да? - с опаской посмотрела на него она.
     - Отныне не ходите в такие места, куда вы не могли бы взять с собой Розу. По крайней мере без меня.
     - Что ж, это требование не лишено оснований, - недовольно сказала она. - Ладно, обещаю.
     Закери кивнул, губы его были сурово сжаты. У Холли мелькнула мысль, что он впервые воспользовался своей властью мужа. Более того, он вел себя в этой ситуации совсем не так, как это сделал бы Джордж. Джордж установил бы для нее гораздо большие ограничения, хотя и в более изящной форме. Первый муж, без сомнения, попросил бы ее тут же выйти из комитета. Настоящие леди, заметил бы он, ограничиваются тем, что носят бедным корзиночки с желе и супом или выставляют на благотворительных базарах свое рукоделие. Закери, несмотря на все громы и молнии, на самом деле потребовал от нее очень немногого.
     - Я прошу прощения, - заставила она себя произнести. - Я не хотела вас беспокоить.
     Он снова кивнул.
     - Вы меня не обеспокоили, - проворчал он. - Вы меня до смерти перепугали.
     Хотя их ссора подошла к концу и атмосфера разрядилась, определенное напряжение между ними сохранялось и во время обеда, и даже после. Впервые за их совместную жизнь Закери не пришел к ней ночью. Спала она беспокойно, металась, ворочалась, часто просыпалась и убеждалась, что по-прежнему одна. Утром она встала разбитая, с покрасневшими глазами, и в довершение ко всему оказалось, что Закери уже уехал в свою лондонскую контору. Днем она с трудом обрела свою обычную живость, а мысль о еде вызывала у нее особенное отвращение. Посмотрев в зеркало и увидев свое усталое лицо, Холли тяжело вздохнула: наверное, Закери прав, мелькнула у нее мысль, и она подхватила на фабрике какую-то заразу.
     Днем она долго спала, плотно задернув занавеси на окнах, чтобы в комнату не проникал свет. Она уснула в изнеможении, а проснувшись, увидела рядом с собой мужа, сидевшего в кресле у кровати.
     - С-сколько сейчас времени? - спросила она слабым голосом, пытаясь приподняться на локтях.
     - Половина восьмого.
     Поняв, что проспала дольше, чем намеревалась, Холли виновато вздохнула.
     - Неужели я заставила всех ждать меня к ужину?.. Ах, я должна была...
     Закери тихо шикнул на нее и уложил обратно на подушку.
     - Мигрень? - негромко спросил он.
     Она покачала головой:
     - Нет, я просто устала. Плохо спала ночью. Я хотела вас... то есть... вашего общества...
     Он тихо засмеялся. Потом выпрямился, расстегнул жилет и бросил его на пол, затем развязал галстук.
     - Мы велим принести ужин сюда. - Белое знамя его рубашки мелькнуло и исчезло. - Немного погодя, - добавил он, окончательно избавился от одежды и лег к ней.

***

     В течение следующих двух недель Холли чувствовала себя не в своей тарелке. Усталость угнездилась глубоко внутри и не уходила, сколько бы она ни спала. Ей требовались усилия, чтобы сохранять обычную бодрость, и к концу дня она становилась раздраженной и печальной. Она похудела, что поначалу ей даже понравилось, но при этом глаза ввалились, и выглядела она неважно. Послали за семейным доктором, но он никаких болезней не обнаружил.
     Закери обращался с ней необычайно бережно и терпеливо, приносил ей сладости, романы и забавные гравюры. Когда стало ясно, что у нее при всем ее желании нет сил заниматься любовью, он возмещал это нежностью и лаской. По вечерам он купал ее, втирал в ее сухую кожу ароматные кремы, баюкал и целовал ее, словно она была его любимым дитятей. Послали за другим доктором, потом за третьим, но не услышали ничего, кроме "упадка сил" - диагноз, произносимый докторами, когда они не могут определить болезнь.
     - Не понимаю, почему я такая усталая! - капризно воскликнула Холли как-то вечером. Они сидели у огня, и Закери расчесывал ее длинные волосы. В комнате было тепло, почти душно, но ее почему-то знобило. - Для упадка сил нет никаких оснований - у меня всегда было прекрасное здоровье, и раньше со мной не случалось ничего подобного.
     Осторожные движения расчески прекратились, потом снова возобновились.
     - Надеюсь, худшее уже позади, - послышался его тихий голос. - Сегодня вы выглядите намного лучше.
     Расчесывая ей волосы, он рассказывал о том, что они сделают, когда она поправится: будут путешествовать, он покажет ей всякие экзотические места. Она уснула у него на коленях, не перестав улыбаться, голова покоилась на его руке.
     На следующее утро, однако, ей стало гораздо хуже. Ее бил озноб, все тело пылало. Холли смутно слышала голоса, как сквозь сон ощущала на лбу ласковую руку Закери и осторожные пальцы Полы, прикосновение салфетки, смоченной в холодной воде. Ей казалось, что, если эти движения прекратятся, жар спалит ее. Еще она слышала собственный голос, шепчущий какие-то бессмысленные слова, потом на мгновение наступала ясность, и она понимала, что говорит:
     - Помоги мне, мама... пожалуйста, не останавливайся...
     - Дорогая Холли, - слышался знакомый добрый голос Полы, и мать Зака обтирала ее бедное тело салфеткой, старательно, без устали и без остановок.
     Как-то она услышала голос Закери, отдававшего приказания слугам и посылающего лакея за врачом, и в нем звучали какие-то новые тревожные нотки. Он напуган, подумала она... Холли попробовала позвать его, убедить, что она непременно поправится... Но он ее не услышал. Казалось, что этот страшный огонь внутри будет с ней всегда, пока не выжжет дотла и Холли не исчезнет.
     Приехал новый доктор, красивый, белокурый, на вид - ровесник Холли. Она привыкла к пожилым врачам, с седыми бакенбардами, опытным и знающим, поэтому Холли засомневалась, будет ли прок от доктора Линли. Однако во время осмотра она почувствовала, что жар немного спал, словно взошедшее солнце разогнало грозовые облака. С осторожной живостью, отчасти ее успокоившей, Линли отставил в сторону укрепляющее снадобье с бренди и послал на кухню за бульоном, чтобы она подкрепилась. Затем он вышел переговорить с Закери, ожидавшим за дверью.
     Наконец муж вошел к ней. Он осторожно взял кресло и придвинул к кровати.
     - Мне понравился этот доктор Линли, - пробормотала Холли.
     - Я так и думал, - сухо отозвался он. - Я чуть было не дал ему от ворот поворот, когда увидел, каков он из себя. И впустил его только из-за его превосходной репутации.
     - Ах, ну... - Холли с усилием слабо махнула рукой, прекращая разговоры о красивом эскулапе. - Наверное, он достаточно хорош собой... на вкус тех, кому нравятся золотистые Адонисы.
     Закери усмехнулся:
     - К счастью, вы предпочитаете Гадеса, бога подземного царства.
     Она издала некий звук, который должен был символизировать фырканье.
     - Именно на него вы и похожи в настоящий момент... И это не случайное сходство, - улыбнулась она, разглядывая его. Он, как всегда, был невозмутим и самоуверен, его беспокойство выдавала только мертвенная бледность лица. - Каков диагноз доктора Линли? - спросила она шепотом.
     - Тяжелый случай инфлуэнцы, - небрежно ответил Закери. - Вам нужно лежать, набраться терпения, и вы...
     - Это тиф, - прервала его Холли.
     Естественно, врач посоветовал ему скрыть от нее правду, чтобы она не волновалась. Она подняла тонкую бледную руку и показала ему маленькое розовое пятно на сгибе локтя.
     - На животе и груди у меня их еще больше. В точности как у Джорджа.
     Закери сосредоточенно смотрел на свои ботинки, засунув руки в карманы. Он казался погруженным в глубокую задумчивость. Но когда он поднял глаза, она увидела в них ужасный страх. Она похлопала рукой по кровати. Он медленно подошел, сел и опустил свою тяжелую голову к ней на грудь. Обхватив руками его сильные плечи, Холли прошептала:
     - Дорогой мой, я выздоровею.
     Он содрогнулся всем телом, а потом с пугающей быстротой овладел собой и выпрямился.
     - Конечно, - сказал он.
     - Отошлите Розу, чтобы она не заразилась. К моим родителям в деревню. И Элизабет, и вашу матушку...
     - Матушка хочет остаться и помогать ухаживать за вами.
     - Но она рискует... - запротестовала Холли. - Заставьте ее уехать, Закери.
     - Мы, Бронсоны, чертовски крепкий народ, - усмехнулся он. - Когда в трущобах начинались эпидемии, нас ничто не брало. Скарлатина, лихорадка, холера... - Он махнул рукой, словно отгоняя комара. - Мы не заразимся!
     - Еще недавно я могла бы сказать то же самое о себе. - Она улыбнулась пересохшими губами. - Раньше я никогда по-настоящему не болела. Интересно, почему же я свалилась теперь? Ведь ухаживала за Джорджем все время, пока он болел тифом, и ничего.
     При упоминании о ее покойном муже Закери побелел, насколько это еще было возможно. Он испугался, что ее ждет такой же конец, как и Джорджа.
     - Я поправлюсь, - повторила Холли. - Нужно только поспать. Разбудите меня, когда принесут бульон. Я выпью все до капли... чтобы показать вам...
     Но она забыла и о бульоне, и обо всем на свете, потому что налетели страшные сны и весь мир исчез в их лихорадочном водовороте. Она устала от них и все же не могла прекратить их поток. От нее больше ничего не зависело, и день превратился в ночь.
     Временами она чувствовала, что Закери рядом. Она припадала к его большим, ласковым рукам, слышала его успокаивающее бормотание, а тело ее в это время корчилось от боли. Он был такой сильный, такой энергичный, такой живой, и она тщетно пыталась вобрать в себя хоть немного его жизненной силы. Но он не мог передать ей свою силу, не мог защитить ее от свирепого жара. Она должна была сама бороться, и, усталая, охваченная отчаянием, она чувствовала, как ее воля к выздоровлению начинает таять. И с Джорджем было то же самое. Тиф требователен и жесток, он иссушил его, и в нем пропало желание жить. До сих пор Холли не понимала, как ему было трудно, а теперь она простила ему, что он перестал сопротивляться. Она сама была очень близка к этому. Мысль о Розе и Закери еще не утратила над ней власти, но она так устала, и боль уводила ее от них, не давая передышки.

***

     Прошло три недели с тех пор, как Холли слегла. Недели, которые навсегда останутся в памяти Закери как время непрекращающихся страданий. Хуже, чем бред, для него были периоды, когда она приходила в сознание и, нахмурив лоб, шептала заботливые слова. Он не ест и не спит как следует, говорила она. Он должен получше заботиться о себе. Скоро она пойдет на поправку, говорила она... сколько это уже продолжается?.. Ну что же, тиф бывает не дольше месяца. И как только Закери позволял себе поверить, что ей и в самом деле лучше, она снова погружалась в лихорадочный бред, а его охватывало еще большее отчаяние, чем прежде.
     Он удивлялся, когда за завтраком ему подавали газету. Проглотив немного хлеба или фруктов, он бросал взгляд на первую страницу - не для того, чтобы читать, но для того, чтобы изумиться: в мире все идет по-прежнему! Его жизнь летела под откос, умирала любимая, и при этом в деловом, политическом мире, в свете события шли своим чередом. Правда, его испытание на выносливость не осталось незамеченным. По мере того как распространялось известие о болезни Холли, начали приходить письма.
     Все, начиная с самых верхов и кончая людьми попроще, хотели выказать сочувствие и пожелать здоровья заболевшей леди Бронсон. Аристократы, дотоле относившиеся к новобрачным разве что не с открытым презрением, теперь явно стремились проявить свое расположение. Казалось, по мере развития болезни популярность Холли возрастает и все начинают претендовать на звание ее друзей. Сколько лицемерия, угрюмо думал Закери, глядя на главный вестибюль, заполненный вазами с цветами, корзиночками с желе, блюдами с бисквитами, фруктовыми напитками и серебряными подносами, на которых громоздились кипы посланий. Случалось даже, что кто-то заходил, не боясь заразиться, и Закери испытывал дикарское наслаждение, выгоняя визитеров. В дом он впустил только одного, того, кого ожидал, - лорда Блейка, графа Рейвенхилла.
     Почему-то Закери понравилось, что тот не принес очередной бесполезной корзины с деликатесами или ненужного букета. Лорд Блейк пришел утром, он был одет скромно, и его белокурые волосы отливали золотом даже в сумрачном вестибюле. Закери никогда не смог бы стать другом этому человеку - своему сопернику, претендовавшему на руку Холли. Но он чувствовал к нему невольную благодарность: Холли передала ему слова Рейвенхилла о том, что следует слушаться сердца, а не исполнять пожелания Джорджа Тейлора. То, что Рейвенхилл поддержал Холли в момент трудного выбора, заставило Закери отнестись к нему немного лучше.
     Гость подошел к нему, пожал руку, потом внимательно вгляделся. От светлых серых глаз не укрылись налитые кровью глаза Закери и его поникшая, исхудалая фигура. Внезапно Рейвенхилл отвел глаза и потер подбородок, словно обдумывал важную проблему.
     - О Боже, - прошептал он наконец.
     Закери с легкостью прочел его мысли: если бы Холли не была серьезно больна, ее муж не выглядел бы так ужасно.
     - Можете подняться к ней, если хотите, - бросил Закери.
     Жесткая усмешка тронула аристократические губы Рейвенхилла.
     - Не знаю, - проговорил он еле слышно. - Не знаю, смогу ли выдержать это во второй раз.
     - Ну, как хотите.
     И Закери, чтобы не видеть муку, исказившую лицо собеседника, резко повернулся и вышел. Он не желал иметь с ним общее горе, воспоминания и ничего вообще. Он давно уже холодно сообщил матери, Мод, экономке и всем слугам, что если они позволят себе заплакать, то будут отправлены из дома сию же минуту. Настроение у прислуги было спокойное, тихое и, как ни странно, безмятежное.
     Не заботясь о том, куда направится Рейвенхилл, что станет делать и как найдет без посторонней помощи комнату Холли, Закери принялся бесцельно бродить по дому, пока не оказался в бальном зале Там было темно, окна закрывали тяжелые портьеры. Он отодвинул бархатную драпировку и закрепил ее, так что длинные полосы солнечного света легли на блестящий паркет и стену, обитую зеленым шелком. Уставившись в огромное зеркало в позолоченной оправе, он вспомнил давнишние уроки танцев и как Холли стояла рядом и с серьезным видом объясняла ему всякие па, а он мог думать только о том, как он ее желает, как он ее любит.
     Ее теплые карие глаза смеялись, когда она шутливо говорила: "Я бы не хотела, мистер Бронсон, чтобы вы слишком часто использовали во время уроков танцев ваш боксерский опыт. Вряд ли мне понравится вступить с вами в кулачный бой".
     Закери медленно опустился на пол и сел, прислонившись спиной к стене. Глаза его были полузакрыты, голова поникла. Он вспоминал. Он так устал, он не мог ни есть, ни спать, и печаль не отпускала его ни на секунду. Он приходил в себя, только когда наступала его очередь ухаживать за Холли и он мог ежеминутно убеждаться, что она еще дышит, что пульс у нее все еще бьется.
     Прошло пять минут - а может статься, и пятьдесят, - и Закери услышал, как в темном сверкающем огромном зале раздался чей-то голос:
     - Бронсон.
     Он поднял голову и увидел Рейвенхилла, стоявшего в дверях. Граф был бледен и мрачен, но самообладание его казалось сверхъестественным.
     - Я не знаю, умрет ли Холланд, - заявил он, - она совсем не кажется такой изнуренной, каким выглядел Джордж на этой стадии болезни. Но я уверен, что у нее начался кризис и необходимо послать за врачом.
     Он не успел договорить, как Закери убежал.

***

     Холли проснулась в какой-то блаженной прохладе, боль и жар отпустили, она расслабилась и ожила впервые за эти недели. Как хорошо, удивленно подумала она и жадно огляделась, намереваясь поделиться этой замечательной новостью с Закери. Ей хотелось увидеть его и Розу, объяснить им, что страдания последних дней наконец миновали. Но рядом никого не было, и она стояла одна среди прохладного, солоноватого тумана, какой бывает на берегу моря. Она колебалась, не зная, куда идти, недоумевая, как она здесь оказалась. Но тут ее поманили слабые нежные звуки. Казалось, где-то там, впереди, плещет вода, чирикают птицы, шелестит листва. Она побрела туда, ее члены наливались силой, чистый воздух наполнял грудь. Постепенно завеса тумана пала, и она оказалась между блестящей синей водой и бархатными зелеными холмами, которые покрывали роскошные экзотические цветы. Она наклонилась над одним из них с бархатистыми персиковыми лепестками, и его аромат опьянил ее. Ей захотелось смеяться от внезапно нахлынувшей радости. Ах, она уже забыла, каково это - быть совершенно счастливой, какими бывают только невинные дети.
     - Какой добрый, какой прекрасный сон! - воскликнула она.
     Ей ответил смеющийся голос:
     - Ну, это не совсем сон.
     Она в растерянности обернулась, ища, откуда донесся этот мучительно знакомый голос, и увидела, что к ней приближается какой-то человек. Он остановился и посмотрел на нее синими глазами, которые она никогда не забывала.
     - Джордж, - сказала она.

***

     Светлая свежая кожа Холли приобрела сливовый оттенок, дышала она часто и прерывисто и вся горела. Глаза были полуоткрыты и странно неподвижны. Одетая в белую сорочку, покрытая одной легкой простыней, она казалась маленькой и беззащитной, как ребенок в своей колыбели. Она умирает, в оцепенении решил Закери. О том, что будет потом, он думать не мог. Да, собственно, и не будет ничего. Не останется ни надежд, ни ожиданий, ни нежности, ни счастья, словом, его жизнь закончится тогда же, когда умрет Холли. Он молча стоял у стены, пока доктор Линли осматривал больную. Пола и Мод тоже вошли в спальню, стараясь изо всех сил не выдавать своих чувств.
     Доктор подошел к Закери и тихо сказал:
     - Мистер Бронсон, единственное, что я могу сейчас сделать для вашей жены, - это дать ей что-нибудь, что облегчит ее уход в мир иной.
     Закери не требовалось дальнейших объяснений. Линли предлагал дать Холли снадобье, от которого она спокойно уснет, миновав последнюю, самую мучительную стадию тифа. Он услышал собственное дыхание - слишком быстрое, слишком легкое, отчасти похожее на дыхание Холли. Потом понял, что она дышит как-то иначе, и взглянул на кровать: Холли дышала с трудом.
     - Агония! - прозвучал испуганный голос Мод.
     Закери почувствовал, как что-то оборвалось у него внутри. Он уклонился от внимательного взгляда Линли.
     - Уходите, - прохрипел он, едва удерживаясь, чтобы не оскалить зубы и не зарычать, как разъяренный зверь. - Оставьте меня с ней наедине. Сию минуту!
     Они подчинились