-  Мы еще посмотрим, кого первым сожрут корсаки!-  с  яростью  закричал
Чиледу.
   Есугей засмеялся.
   -  У тебя, меркит, в голове как в опрокинутом котле - пусто. Смотри...
   Почти у самых ног Чиледу  вонзилась  в  землю  стрела,  выбив  кончиком
красную искру. Древко стрелы  долго  дрожало,  издавая  звук,  похожий  на
гудение шмеля.
   -  Ну?- смеялся Есугей.- Не успеешь  глазом  моргнуть,  как  три  таких
стрелы пробьют твое  горло.  Теперь  слушай  дальше.  Нам  не  нужна  твоя
никчемная жизнь. Садись на коня и  убирайся.  Девушка  вместе  с  повозкой
пусть остается.
   Оэлун поняла, что все будет так, как сказал рыжеголовый. Они не  уйдут,
не отступят. Они убьют Чиледу. Все  это  было  до  того  невероятным,  что
казалось дурным сном.  Быки,  устало  вздыхая,  хрумкали  черствую  траву,
лошадь Чиледу терлась мордой о  повозку.  Оэлун  хотелось  закричать  так,
чтобы крик ее пронесся над степью, поднял на ноги всех  честных  воинов  и
пастухов. Но она не закричала, вылезла из повозки, обняла жениха.
   -  Уезжай. Уезжай, мой добрый Чиледу!
   -  Куда уедешь?- мрачно спросил он.- Лучше умереть со стрелой в  груди,
чем в затылке.
   -  Ты должен  жить,- глухо сказала она.- Я не дам убить тебя.
   Лихорадочная отрешенность овладела ею. Она поспешно отвязала лошадь  от
повозки, подала повод Чиледу, выдернула  из  ножен,  висевших  у  него  на
поясе, нож и пошла в степь,  к  Есугею.  Она  все  делала  с  необдуманной
поспешностью; но так, словно все  ее  движения  были  заранее  выверены  и
взвешены.
   -  Эй ты, рыжий шакал! Чиледу уедет. Он не боится умереть, но я не хочу
его смерти. Слышишь, рыжеголовый грабитель? Если ты убьешь  Чиледу,  я  на
твоих глазах перережу себе горло!.. Прощай!-  Она  оглянулась.  -  Прощай,
Чиледу!
   Есугей поджидал ее, опираясь на длинное копье.  На  его  голове  тускло
поблескивал железный шлем.
   -  Я думал, ты всего лишь красавица.  А  у  тебя,  оказывается,  сердце
храброго воина.
   Она не видела его лица, скрытого сумерками, но по  голосу  чувствовала,
что Есугей усмехается, и этот насмешливый голос  был  ненавистен  ей.  Она
остановилась в двух шагах от него, прислушиваясь к звукам за своей спиной.
Скорей бы Чиледу уехал. Еще немного  -  и  она  не  выдержит  непосильного
напряжения.
   Оэлун не заметила, как Есугей поднял копье. Внезапно ударив древком  по
руке, он вышиб нож. Его сильные, с твердыми  ладонями  руки  стиснули  ее,
зажали рот. Все это он сделал так стремительно и внезапно, что Оэлун  даже
не сопротивлялась.
   Подняв ее в седло, он что-то крикнул  и  погнал  лошадь  в  степь.  Тут
только Оэлун опомнилась. Она билась в  его  руках,  царапалась,  кусалась.
Есугей, ругаясь, положил ее поперек седла, стянул ремнем руки  за  спиной.
Голова Оэлун свесилась к потному брюху лошади, волосы волочились по траве.
Беспомощная, теряя сознание, она, как о  высшей  милости,  молила  небо  и
духов-покровителей о смерти.
   Очнулась в постели. Вход в юрту открыт, в него вливается  поток  яркого
света и свежего утреннего воздуха; за порогом мятая трава,  на  ней  висят
розовые, малиновые, голубые огоньки росы. Слышны  голоса  людей,  жалобное
меканье козленка и скрип повозки. Видно, бежать ей некуда,  иначе  у  юрты
была бы стража. А может быть, стража есть...
   Оэлун села, обвела взглядом юрту. У стены напротив входа стоит узенький
столик, на нем кожаные куклы - онгоны - с засаленными головами  -  следами
жертвенных угощений, второй стол у очага, на нем чаши и  большой  глиняный
сосуд, в очаге под черным, задымленным котлом куча угля и пепла; еще  один
столик, совсем маленький, с черной блестящей крышкой  и  резными  ножками,
стоит у ее постели на снежно-белом, расшитом строчками войлоке; ее постель
в восточной половине юрты; напротив, за очагом, еще одна постель,  но  она
пуста; ближе к выходу на стене висят  одежда,  латы  из  толстой  воловьей
кожи, старый, побитый и потертый колчан. Все вещи обычные, знакомые  ей  с
детства, только  черный  столик,  такой  блестящий,  что  в  крышку  можно
смотреться, как в зеркало, она видит впервые. Где она находится? Что с ней
будет? Вспомнила своего Чиледу и беззвучно заплакала. Его,  наверное,  уже
нет в живых. Она обещала спасти его и не спасла. Ей тоже надо умереть.
   Бесшумно вошла молодая служанка в заношенном халате, молча поклонилась,
поставила на маленький столик деревянное блюдо с сушеными пенками,  налила
в чашу молока. Оэлун, всхлипывая, знаком показала, что ей ничего не нужно.
   -  Фуджин ' должна много есть и мало плакать,- на ломаном языке сказала
служанка, грустно вздохнув, присела  возле  Оэлун.-  Слезы  испортят  твое
лицо.
   [' Ф у д ж и н - госпожа (кит.)]
   -  Мне теперь все равно.
   -  Э-э, не надо так,  не  надо!-  затрясла  головой  служанка.-  Фуджин
молодая, красивая - хорошо жить надо.
   Она ласково прикоснулась к волосам Оэлун,  принялась  выбирать  из  них
сухие колючки, нацеплявшиеся во время ночной скачки.
   -  Ты откуда? Как  тебя  зовут?-  Оэлун  перестала  плакать,  крохотная
надежда затеплилась в душе: может быть, эта женщина сумеет помочь ей.
   -  Я из Китая. Имя мое на вашем языке Хоахчин,  на  нашем  -  Хуа  Чэн.
Недавно я так же, как  ты  сейчас,  убивалась-плакала.  Теперь  не  плачу.
Привыкла. Да мне-то что, я простой человек, харачу, по-вашему.  Дома  была
прислугой, тут то же самое. Тут даже лучше. Дома хозяин был  собака  злая.
Бамбуковой палкой  по  спине  бил.  Ой-ой,  как  больно!-  Хоахчин  повела
плечами, плаксиво сморщилась, но тут же засмеялась.
   -  Как ты сюда попала?
   -  У моего хозяина был свой хозяин, сильно  большой  человек.  Его  сам
великий и светлоликий хуанди ' отправил сюда послом. Он взял с собой моего
господина, а мой господин взял меня и моего маленького брата Хо.  Большого
господина и моего господина тут зарезали...
   [' Х у а н д и - император.]
   Хоахчин зябко  поежилась, отпустила волосы Оэлун.
   За стеной юрты  послышались  легкие  быстрые  шаги.  Хоахчин  торопливо
поднялась и, кланяясь, исчезла за дверью. Почти тотчас  же  в  юрту  вошел
Есугей. Он был без оружия,  только  на  широком  поясе  висел  узкий  нож,
отделанный бронзой.  Есугей  сел  к  столику  напротив,  без  любопытства,
задумчиво посмотрел на нее, попросил:
   -  Не  сердись, Оэлун, за вчерашнее.
   У  Оэлун перехватило горло. Через силу выдавила хриплое:
   -  Где Чиледу?
   На мгновение в серых  глазах  Есугея  вспыхнули  холодные  огоньки,  он
нахмурился.
   -  Вы его убили?- прошептала Оэлун, ее взгляд упал на пояс Есугея: если
резко наклониться над столиком, можно успеть выдернуть нож.
   -  Не убили,- с досадой отозвался Есугей.- Ты не хотела его  смерти,  и
он живет. Но если будешь напоминать о нем, я привезу тебе его голову.
   Он замолчал. Молчала и Оэлун. В дымовое  отверстие  влетел  овод,  стал
кружиться по юрте с назойливым  жужжанием.  Оэлун  слушала  это  жужжание,
смотрела на чашу с молоком; в голове, в сердце была немая пустота.
   -  Оэлун.- Голос Есугея прозвучал как бы издалека, она не подняла глаз,
не пошевелилась.- Я не сделаю тебе зла. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Только смерть заставит меня отказаться от тебя. Запомни  это,  Оэлун.-  Он
помолчал.- Мы идем на войну. Если меня  убьют,  значит,  небо  не  хотело,
чтобы я стал отцом твоих детей. В случае моей смерти тебя  отвезут  домой.
Но если я вернусь... Оэлун, ты хочешь, чтобы я вернулся живым? Молчишь?
   Есугей поднялся, стал ходить по юрте. Его лицо  становилось  все  более
хмурым и озабоченным. Он был совсем не таким, как вчера. Ни  едких  шуток,
ни насмешливой дерзости. Он ходил по юрте,  казалось,  совсем  позабыв  об
Оэлун. Внезапно остановился, тихо, словно жалуясь, проговорил:
   -  Они все-таки убили его. И как убили!
   -  Кого... убили?- У  Оэлун  мелькнула  мысль,  что  Есугей  говорит  о
Чиледу, что до этого он ее подло обманывал.
   -  Они убили Амбахай-хана... Да, ты же не знаешь...
   Оэлун с облегчением вздохнула. Что ей смерть хана!
   -  ...Ты не знаешь, кем был для меня Амбахай-хан. Я  его  любил  больше
родного отца. Его мудрость была силой нашего  племени.  Проклятые  татары!
Они схватили Амбахай-хана и выдали Алтан-хану китайскому. Алтан-хан  велел
пригвоздить его к деревянному  ослу.  Толпа  зевак  ходила  смотреть,  как
умирает багатур и мудрец. Багатур Хутула, сын славного Хабул-хана, поведет
нас, воинов-мстителей. Мы воздадим всем за все!
   То, о чем говорил Есугей, было далеко от Оэлун, но  против  своей  воли
она прислушивалась к звучанию  его  голоса.  В  нем  было  столько  буйной
ярости, что ей стало не по себе.

     IV

   С низовьев Селенги дул ветер, и мутные волны накатывались  на  песчаную
отмель. Чиледу сполз с лошади, пошатываясь от усталости, подошел  к  воде,
лег на песок. Волна, набежав, окатила  его  голову  и  плечи,  и  он  сел,
фыркая, растер ладонями огрубевшую кожу лица. Лошадь следом за ним, волоча
повод, подошла к воде, долго пила, поводя впалыми боками.
   Чиледу смотрел на другой берег  реки.  Там  на  пологой  сопке  высился
полосатый шатер, охваченный полукольцом юрт - белых,  черных,  серых.  Над
шатром трепыхался туг - хвост яка - на длинном шесте. Вот он и дома. Разве
он думал, что возвращение будет таким?
  Волны, накатываясь на отмель, рассыпались, вода с  шипением  скатывалась
назад,  оставляя  на  песке  извилистую  полоску  пены.  Голенастый  кулик
суетливо бегал по отмели, что-то выискивал длинным клювом в пене, опасливо
косил круглый глаз на Чиледу. Лошадь, роняя с  мокрой  морды  капли  воды,
вышла на берег. Чиледу не спешил переправляться. Всю дорогу он со  страхом
думал о встрече с соплеменниками, Его ждут с молодой женой, а он... Как он
посмотрит в глаза своего отца и в глаза нойона Тайр-Усуна, одолжившего ему
повозку и волов? Лучше бы его убили, чем так бессовестно ограбить.  Оэлун,
где ты сейчас, Оэлун?.. Зачем она спасала его жизнь? Что ему  жизнь,  если
Оэлун не будет с ним? Может быть,  ему  не  нужно  показываться  в  родном
курене, уйти вниз по Селенге, в Баргуджин-Токум, в  земли  хори-туматов  -
его кровных родичей?
   По небу, гонимые  ветром,  быстро  проносились  взлохмаченные  тучи,  и
редкие капли дождя падали на землю. Кажется, начиналось  ненастье.  Чиледу
вздохнул. Не поедет он к хори-туматам. И не потому, что там  вряд  ли  кто
помнит его деда, захваченного в плен меркитами еще  ребенком,  не  потому,
что страшится дальней дороги, нет, он останется здесь,  снося  насмешки  и
презрительные улыбки, попросит у Тохто-беки  воинов,  вернется  в  кочевья
тайчиутов и отобьет Оэлун. Он сегодня же пойдет к Тохто-беки.
   Решив так, Чиледу быстро разделся, связал одежду в узел и приторочил  к
седлу, придерживаясь за стремя, вместе с лошадью спустился в воду.
   На другом берегу он оделся, постоял, отыскивая тоскливым взглядом  юрту
отца. Дождь усиливался, уже не отдельные капли, а струи падали  на  землю,
секли  по  лицу.  В  стойбище  не  было  заметно  никакого  движения,  все
попрятались в юрты. Хорошо, что его никто не видит...
   Пока дошел до своей юрты и расседлал лошадь, промок  насквозь.  Откинув
полог юрты, нерешительно переступил порог. Из дымового отверстия вместе  с
дождевыми  струями  падал  скупой  сумрачный  свет.  И  глаза  Чиледу,  не
привыкшие к слабому свету, в первое время ничего не различали.
   -  Это ты,  сынок?-  слабым,  почти  неузнаваемым  голосом  спросил  из
сумрака отец.
   Чиледу пошел на голос, опустился перед постелью отца. С  мокрой  головы
вода поползла на шею, холодок пробежал по спине.
   -  Как хорошо, что ты приехал!
   Теперь Чиледу видел отца. Он лежал,  укрытый  овчинным  одеялом,  седые
волосы редкими прядями разметались вокруг сморщенного  лица  с  запавшими,
тусклыми глазами.
   -  Мне совсем худо стало, сынок. Предки зовут  к  себе.  Думал,  уж  не
увижу ни тебя, ни твоей молодой жены. Небо услышало мои молитвы.
   -  Отец...
   -  Подожди, сынок. Разожги огонь. Там  есть  немного  архи ' и сушеного
мяса - приготовил для встречи... И покажи мне твою жену.
   [' А р х и - молочная водка.]
   Сейчас Чиледу больше, чем когда-либо, презирал себя за то, что  остался
жив.
   -  Отец, я вернулся один...
   Отец приподнялся, сел. Халат на нем был  расстегнут,  морщинистая  кожа
дряблыми складками висела на выпирающих ключицах,  худые  руки  с  темными
ногтями беспокойно двигались по одеялу, будто что-то  искали  и  не  могли
найти.
   -  Это я виноват,- еле слышно произнес он.- Нельзя было ехать сейчас. Я
боялся не дожить до свадьбы и торопил тебя.
   -  Я верну Оэлун, отец!
   Старик медленно покачал головой.
   Чиледу стукнул кулаком по колену.
   -  Верну!- Он даже  думать  не  мог,  что  Оэлун  навсегда  осталась  в
кочевьях ненавистных тайчиутов.
   -  Эх, Чиледу...- Отец снова лег.- Ты кто  -  знатный  нойон?  Или  сын
могущественного хана? У тебя есть отважные нукеры? Эх,  Чиледу,  Чиледу...
Ты всего лишь пастух Тайр-Усуна. Харачу.
   -  Верну! Верну!- как заклятье, твердил Чиледу. Мокрая одежда  липла  к
телу, его бил озноб.
   -  Разведи огонь и выпей архи. Отдохни,- со вздохом сказал отец.
   -  Нет. Я пойду к Тохто-беки.
   Он почти бегом пересек курень. У входа в шатер под навесом стоял  нукер
с коротким копьем.
   -  Куда разогнался?- остановил он Чиледу.- Тебя приглашали?
   -  Мне  нужен Тохто-беки.
   -  Тебе нужен Тохто-беки? Но нужен ли ты ему?..- Нукеру  скучно  стоять
на страже в такую погоду, и он был рад возможности поболтать.
   -  Пропусти. Я по важному делу.
   -  У тебя важное дело?!- изумился нукер,- Ты скажи... Э-э, постой,  ты
же поехал за  невестой,  так?  Уж  не  на  свадьбу  ли  хочешь  пригласить
Тохто-беки? А меня? Меня почему не приглашаешь?
   Чиледу отвел копье, шагнул в шатер. Нукер схватил его за руку,  потянул
обратно, зло прохрипел:
   -  Я тебе сейчас покажу!..
   Шум, видимо, услышали, из шатра вышел Тайр-Усун.  Молодой  нойон,  друг
Тохто-беки, высокий, поджарый, с круглыми, выпуклыми глазами, уставился на
Чиледу, чуть двинул бровями.
   -  Ты?
   -  Самовольно в шатер лезет!- торопливо говорил за спиной Чиледу нукер.
   Тайр-Усун слегка двинул  рукой,  и  нукер  замолчал.  Чиледу  встал  на
колени,  опустил  голову.  Перед  собой  он  видел  гутулы ' Тайр-Усуна  с
загнутыми носками. Широко расставленные, твердо, всей подошвой, притиснули
они к земле мягкую зелень травы.
   [' Г у т у л ы - род обуви.]
   -  Что случилось?
   -  Меня ограбили тайчиуты. Не привез я невесту.
   -  А повозка?
   -  И быки, и повозка...
   Один гутул поднялся, загнутый носок, будто клюв хищной птицы, нацелился
в лицо Чиледу, и он сжался в ожидании удара. Но гутул медленно приблизился
к лицу, носок поддел подбородок, поднял голову Чиледу.
   -  Иди за мной.
   Свет, проникая в шатер сквозь красные и  оранжевые  полосы  ткани,  все
окрашивал в ярко-огненный цвет, словно отблески жаркого пламени лежали  на
лицах людей, на их одежде. В шатре было много народу, нойоны  и  уважаемые
старейшины племени, три жены Тохто-беки сидели полукругом, поджав под себя
ноги, в центре,  на  возвышении  из  войлоков,  полулежал  Тохто-беки.  На
короткой шее Тохто-беки темнела повязка, круглую голову он  держал  набок,
будто все время к чему-то прислушивался. Его  узкие,  острые,  как  лезвие
ножа, глаза скользнули по Чиледу, вопросительно остановились на Тайр-Усуне.
   -  Явился наш храбрый воин,- сказал Тайр-Усун.-  Поехал  за  шерстью  -
вернулся остриженным.
   -  Рассказывай,- приказал  Тохто-беки  Чиледу  и,  выслушав,  спросил:-
Почему ты не дрался? Почему никого не убил?
   Чиледу  смешался.  Как  им  объяснить,  почему  он  не  мог  драться  с
грабителями? Побоялся, что  в  схватке  может  быть  убита  Оэлун,  потому
опустил оружие. Но это оправдание и самому сейчас казалось невесомым,  как
дымок жертвенного светильника.
   -  Ему было не до драки,- сказал Тайр-Усун.- Он бежал, как  дикая  коза
от рыси. Еще и сейчас с перепугу слова сказать не может.
   -  Я не трус!- торопливо проговорил Чиледу.- Дайте мне десять  нукеров,
и я верну свою невесту.
   -  Нет, смотрите, какой храбрец! Всего десять нукеров  -  и  он  вернет
свою невесту, моих быков, мою повозку. А  не  прихватишь  ли  ты,  Чиледу,
заодно и грабителей? Ты запомнил их? Не  спутаешь  с  другими?  -  Круглые
глаза Тайр-Усуна стали злыми.
   Обида тупой иглой вошла в сердце Чиледу. Нойона бесит  потеря  быков  и
повозки - это такая малость по  сравнению  с  тем,  что  потерял  он.  Ища
сочувствия, обвел взглядом лица людей, но ничего, кроме  любопытства,  эти
лица не выражали, и, не замечая злой язвительности Тайр-Усуна, он ответил:
   -  Ничего  я не спутаю. Рыжего  Есугея запомнил на всю  жизнь.
   При упоминании имени Есугея Тохто-беки резко сел и  весь  скривился  от
боли. К нему подскочили жены,  попытались  уложить,  но  он  отстранил  их
властным жестом.
   -  Это  Есугей отобрал твою невесту?
   -  Да,  этим именем он назвал себя.
   -  Почему ты не убил его? За эту услугу  я  наградил  бы  тебя  табуном
коней и дал в жены пять лучших красавиц. Не будет мне жизни на земле, пока
не вырву его печень! Нойоны и старейшины, мои раны подживают, скоро  смогу
держаться в седле. Готовьте коней и оружие.
   Никто не отозвался. Чиледу, ободренный словами Тохто-беки,  с  надеждой
ждал, что скажут лучшие люди племени. Время шло, молчание затягивалось,  и
Чиледу обостренным чутьем уловил в  этом  молчании  скрытое  сопротивление
порыву Тохто-беки.
   -  Вы  снова  молчите?-  Горестные  складки  легли  возле  полных   губ
Тохто-беки.- Едва я начинаю этот разговор, вы втягиваете язык  в  гортань.
Разве кровь моего отца и вашего повелителя Тудур-билге не взывает о мести?
Разве боль моих ран не  стала  вашей  болью?  Или  вы,  как  старая  крыса
Амбахай-хан, считаете, что мои раны лишили меня мужества? Так знайте:  жар
из ран переселился в мое сердце. Он  сжигает  меня.  Только  вражья  кровь
угасит этот огонь!
   Шаман Турчи, сухонький  старик  с  темным,  словно  обугленным,  лицом,
поднял на Тохто-беки красные, воспаленные глаза.
   -  Кто усомнится в твоей храбрости и решимости победить врагов? Но  над
всеми нами воля вечного неба. Я семь  дней  не  принимал  пищи,  не  видел
дневного света. Я просил духов открыть мне тайну будущего. И духи услышали
мой голос. По воле вечного неба ты будешь знаменит и славен, наше племя  -
богато и многолюдно, лесные и степные народы будут покорны  твоему  слову.
Но... Духи хотят, чтобы ты был  терпелив  и  осторожен.  Ожидание  -  твое
лучшее оружие.
   -  Скажи мне, премудрый Турчи, чего я должен  ждать?-  вежливо  спросил
Тохто-беки.
   -  Этого я не знаю.- Турчи стянул на лбу  мелкие  морщины,  зажмурился,
забормотал невнятно:- темную ночь сменяет светлый день,  гнилое  дерево  -
молодой росток. Во мраке ночи не вденешь нить в ушко иглы,  из  трухлявого
ствола  березы  не  сделаешь  тележную  ось.-  Шаман  открыл  глаза.-  Жди
рассвета. Жди, когда молодой росток станет стройным деревом.
   Чиледу видел: слова шамана не по душе Тохто-беки, но он не осмеливается
вступать с ним в спор, покусывает  губы,  сердито  дергает  угол  толстого
войлока. Его голова скособочилась еще больше, почти легла на плечо. Жены о
чем-то шепчутся и скорбно вздыхают.  Выпуклые  глаза  Тайр-Усуна  спокойно
смотрят на Тохто-беки, на его жен, на шамана. И Чиледу начинает  казаться,
что не Тохто-беки, а нойон Тайр-Усун здесь главный.
   -  Можно сказать мне?- спросил Тайр-Усун.
   -  Говори.
   -  Я думаю, премудрый Турчи внятно передал нам  все,  что  открыли  ему
духи. И нам, если мы не хотим навлечь на себя гнев  неба,  не  следует  до
поры обнажать меч. Но и ждать бездельно тоже не следует. Надо искать  себе
сильных друзей.
   -  Не направить ли нам послов к государю найманов?-  несмело  предложил
нойон Кудун-Орчан. И, поскольку ему никто не возразил, продолжал уже более
уверенно:- С ним считают