а  примирилась
и с нищетой, и с одиночеством. Все бы вынесла на своих  некрепких  плечах.
Схватили сына. Что злого, худого сделал Тэмуджин? Чем прогневили небо  она
и ее дети?
   Оэлун присела отдохнуть на валежину, сняла короб, растерла  натруженные
плечи. Из-под колоды выбивался говорливый  родник.  Наклонилась  над  ним.
Вода была холодной, от нее ломило зубы. Над  головой  с  криком  пролетела
суетливая сойка. Лист осины упал в воду  родника,  закачался,  прибиваемый
течением к травянистому берегу. На минуту Оэлун позабыла все свои горести.
Ей хорошо было сидеть и слушать лопотание родника, смотреть на деревья, на
зеленые блестящие листочки  и  ярко-красные  ягоды  брусники,  чувствовать
томящую усталость во всем теле. Много ли нужно человеку для счастья?  Если
бы дома был Тэмуджин, если  бы  злобный  Таргутай-Кирилтух  оставил  ее  в
покое, она бы ничего  больше  не  желала. Дети  стали  большими,  все  они
здоровые, крепкие ребята, голод им уже не угрожает - что  еще  нужно?  Так
нет, привязался этот проклятый  Таргутай-Кирилтух!  Что  он  сделал  с  ее
Тэмуджином? Ни днем, ни ночью не может она забыть о старшем  сыне.  Болит,
кровоточит материнское сердце. Может быть, Тэмуджина уже нет в живых?
   Взвалив короб на плечи, Оэлун стала  спускаться  вниз,  в  долину.  Лес
становился все реже. Наконец вдали за ветвями берез она увидела  пасущихся
лошадей, юрту. У юрты, возле коновязи, топтались  два  подседланных  коня.
Кто это? Что, если снова люди Таргутай-Кирилтуха?
   Придерживая руками заплечные ремни короба, она  почти  бежала  Ремешок,
стягивающий волосы на затылке, развязался, они рассыпались, лезли в глаза.
Прямо с коробом протиснулась в  юрту,  откинула  волосы.  У  очага  сидели
Мунлик и его сын - шаман Теб-тэнгри. Она c облегчением  перевела  дух,  но
тут же встревожилась снова: с какой вестью приехал Мунлик?
   Хоахчин помогала ей снять короб, участливо заглядывая в лицо.
   -  Устала, фуджин? Ой-е, какое у тебя лицо! Сейчас покормлю...
   По тому, как вела себя Хоахчин, она поняла, что ничего  страшного  нет.
Случись что с Тэмуджином, она бы не стала говорить о ее усталости.  И  все
же не удержалась, спросила у Мунлика:
   -  Что с моим Тэмуджином?
   -  Теб тэнгри видел его два дня назад.
   -  Как он там? - она повернулась к шаману.
   -  Ходит с кангой на шее,- сказал  Теб-тэнгри  -  Черным  рабом,  будто
пленного врага, сделал его Таргутай-Кирилтух...
   Оэлун, закрыв глаза, увидела сына, высокого, худого, с тяжелой колодкой
на тонкой шее, л закусила губу, чтобы не расплакаться. Хоахчин  подала  ей
свежего овечьего сыру и чашку кислого  молока,  но  Оэлун  не  могла есть.
Невыплаканные слезы комом застряли в горле. Бедный Тэмуджин. За какую вину
мается? Как  все  это  терпит  мать-земля,  не  разверзнется  под   ногами
мучителей, не проглотит их!..
   Она подняла голову и увидела глаза Мунлика. В них  было  сострадание  и
глухая печаль.
   -  Оэлун, я хочу съездить к кэрэитам,- сказал он.
   -  Зачем?- душевно болея за сына, спросила она.
   Мунлик осторожно потеребил узкую, длинную бороду.
   -  Надо же как-то  освобождать  Тэмуджина...  Хан  Тогорил,  думаю,  не
забыл, что он был клятвенным  братом  Есугея,  что  Есугей  возвратил  ему
отнятое ханство.
   -  Ты затеваешь войну?
   -  И без того у Таргутай-Кирилтуха и Тогорила нет мира Правда, и  войны
тоже нет. Набегают друг на друга А до войны дело не доходит -  побаиваются
друг друга Надо скрытно привести воинов Тогорила сюда и  ударить  прямо  в
сердце улуса тайчиутов - на курень Таргутай-Кирилтуха.
   -  Нет, Мунлик, нет - Оэлун медленно качнула  головой,  ладонями  сжала
виски - Мы пробовали драться - ну и что? Зря погибли люди. Война -  всегда
кровь. И сироты Разрушенные очаги Ограбленные юрты. Война-огонь  в  степи,
сжигает и худые, и хорошие травы.
   -  Как же вызволить Тэмуджина?
   -  Не  знаю...  Но  не  води  сюда  кэрэитов. Уж  лучше  я   поеду    к
Таргутай-Кирилтуху, паду перед ним на колени, буду слизывать  пыль  с  его
сапог. Неужели у него нет сердца? Неужели не отпустит Тэмуджина?
   Шаман улыбнулся жалостливо,  мягко,  как  улыбаются  умудренные  жизнью
взрослые, слушая неразумные речи детей, проговорил.
   -  Не отпустит. Когда  орел-хищник  когтит  ягненка,  блеяние  овцы  не
остановит его. Но и воинов Тогорила сюда вести нельзя.
   Он не оставлял матери никаких надежд Оэлун растерянно и просяще глянула
на Мунлика, будто призывая заставить замолчать шамана-сына. И Мунлик,  все
более туго накручивая на палец прядь бороды, все более  жестко  подергивая
ее, сказал Теб-тэнгри:
   -  Воинов хана вести нельзя, просить Кирилтуха не следует-как же  быть?
Что-то я тебя не пойму, сын. Ты  отдалился  от  всех  нас,  слишком  много
времени проводишь у юрты Таргутай-Кирилтуха. Твоих дум я не знаю.
   -  Конь хочет быть первым среди скакунов, мужчина - среди воинов, шаман
- среди тех, кому ведомы тайны неба,- вяло, с неохотой, как о чем то давно
известном, сказал Теб-тэнгри; заметив, что отец ничего не понял, добавил:-
Резвость коня проверяется скачкой, отвага воина - сражением, сила шамана -
умением полонить ум могущественных.
   -  Поло-онить,- протянул Мунлик.- Таргутай-Кирилтух кровный враг нашего
рода! Ты забыл, что копье его нукера прервало земной  путь  моего  отца  и
твоего деда Чарха-Эбугена? Поло-онить... Чего же ты добился?
   -  Ничего,- нехотя ответил шаман.- Таргутай-Кирилтух прогнал меня.
   -  Так тебе и надо!
   На время все замолчали, и  Оэлун  острее  прежнего  почувствовала  свое
бессилие, свою обреченность. Лоб Мунлика бороздили  трудные  думы,  но  он
молчал. А когда заговорил, в его голосе не было уверенности:
   -  Может быть, нам  помогут  твои  родичи  -  олхонуты?  Или  ваш  сват
Дэй-сэчен?
   -  Чем они нам помогут? Пока у нас один  помощник  и  заступник  -  ты,
Мунлик.
   В его лице что-то дрогнуло, казалось, он всей душой потянулся к ней,  в
печально-ласковом взгляде было много  невысказанного.  Ничего  такого  она
раньше не замечала, и это удивило,  даже  почему-то  встревожило.  Скрывая
неловкость, наклонилась над столиком, стала разламывать  кусочек  сыру,  а
когда снова подняла голову, лицо Мунлика было прежним, озабоченно-строгим.
   -  Не  ищите  помощи  у  кэрэитов  и  олхонутов,-  сказал   Теб-тэнгри,
помедлил, как будто сомневаясь, нужно  ли  говорить  об  этом,  продолжал,
переводя взгляд с отца на  Оэлун:-  Надо  искать  помощи  в  самом  курене
Таргутай-Кирилтуха. Там есть люди, которые  помнят  Есугея.  И  я  не  зря
кручусь в курене.
   -  Что люди...- вздохнула Оэлун.- Они такие же невольники, как мой сын,
только без канги на шее. А ты... Ну что можешь сделать ты, Кокэчу?
   Она  назвала  его  прежним,  детским  именем.  Для  нее  он  и  не  был
Теб-тэнгри, шаманом, чье имя известно во многих куренях.
   -  Будет на то воля неба, я сделаю все,  что  нужно,-  сказал  шаман  и
вышел из юрты.
   Они с Мунликом остались вдвоем.  Сидели,  разделенные  столиком.  Оэлун
разламывала сыр на крошки, складывала их горкой. Две  слезы  скатились  по
щекам и упали на крышку стола.

     Х

   Ночью выпал снег, и все юрты куреня были белыми. В стылом воздухе пахло
дымом и жареным мясом. Тэмуджин постоял, втягивая ноздрями запахи  сытости
и благополучия, взял пешню, положил на плечо - железо глухо  стукнулось  о
колодку. Свежий, неулежавшийся снег тихо поскрипывал под разбитыми  унтами
с вылезающими из дыр травяными стельками. На тропе,  бегущей  к  реке,  не
было ни одного следа, и она резко выделялась чистой белизной.
   Только что рассвело. Зимнее небо было неприветливым, серым. С  низовьев
реки тянул ветерок, и Тэмуджину  в  его  дырявой  короткой  шубейке  стало
холодно. Он, согреваясь, сбежал на реку, прокатился  по  льду,  распахивая
унтами мягкий снег. Возле ледяного  корыта  для  водопоя  животных  из-под
снега чернели кучи конского и коровьего  навоза,  на  голубоватом  осколке
льда трепыхался примерзший клок овечьей шерсти.  Дальше  стлалось  ровное,
запорошенное снегом поле льда. Тэмуджин вспомнил игру в бабки на Ононе,  и
тоска тупо толкнулась в сердце. Какое счастливое было  время!  Где  сейчас
Джамуха-анда? Знает ли он о злой  доле  своего  побратима?  Недавно  видел
здесь  Хучара.  Вместе  с  дядей  Даритай-отчигином  они    приезжали    к
Таргутай-Кирилтуху.  Встретился  с  ними  случайно.  Шел  с  ведром  воды,
остановился, увидев незнакомых всадников. Оба  в  теплых  шубах  и  лисьих
малахаях на сытых лошадях ехали навстречу. Его напряженный взгляд заставил
их остановиться.
   -  Тэмуджин?- Хучар резко натянул поводья.
   -  Племянничек!- завопил Даритай-отчигин.-  Да  за  что  же  тебя  так?
Почему ты не дал мне знать?
   Они наговорили кучу хороших слов, пообещали выручить.  Но  он  напрасно
ждал. Не дождался ни освобождения, ни дяди с двоюродным братом.  Не  могли
ничего сделать? Может быть, и так. Но хотя бы заехали, сказали, как и что,
хотя бы дали кое-какой одежды. Вот тебе и родичи, вот тебе  и  люди  одной
крови. Каждый печется лишь о себе, о других подумать некому. Такими  стали
потомки Хабул-хана.
   Тэмуджин ударил пешней о лед, и ломкий звук удара  покатился  по  реке.
Из-под  острия  пешни  вылетали  ледяные  брызги,  секли  лицо.  Раздолбив
прорубь, он очистил, углубил  корыто  и  кожаным  оледенелым  ведром  стал
черпать воду.
   К водопою потянулся скот. Лошади в серебре  инея  подходили  к  корыту,
шумно втягивали воду  и  резво,  играя  селезенкой,  бежали  на  пастбище.
Степенно, лениво спускались к воде быки и коровы,  теснясь,  дробно  стуча
копытами, сбегали овцы, толстые в своих теплых шубах.
   Тэмуджин черпал и черпал воду. Брызги, падая на унты, на кожаные штаны,
на полы шубенки, застывали, и скоро  одежда,  унты  залубенели,  перестали
гнуться.
   Напоив скотину, он обколотил палкой лед с  одежды  и  пошел  в  курень.
Тайчу-Кури уже, наверное, запряг быков и ждет его. Надо  ехать  в  лес  за
дровами. Возвратятся из лесу, будут возить воду к юртам нойонов, а вечером
нужно снова поить скотину. После водопоя он должен зайти  к  Аучу-багатуру
или Улдаю, рассказать, что сделал за день. Это самое трудное.
   Из куреня с шумной ватагой нукеров выезжал на  охоту Таргутай-Кирилтух.
Промерзшие за ночь кони нетерпеливо перебирали ногами, уминая рыхлый снег.
Тэмуджин свернул  с  дороги,  остановился,  пропуская  всадников.  К  нему
подлетел Аучу-багатур, зло крикнул:
   -  Ослеп? Не видишь своего господина? Кланяйся!
   Тэмуджин смотрел мимо него, молчал. Он теперь всегда молчал, когда  они
ругали его или издевались  над  ним.  Кланяться  Таргутай-Кирилтуху?  Нет!
Выделывать  овчины,  рубить  и  возить  дрова,  собирать  сухой  навоз   -
пожалуйста. Но  головы  своей  перед  ними  он,  сын  Есугея-багатура,  не
склонит. Он никогда не будет таким, как дядя или Хучар, не  унизит  своего
рода.
   -  Я кому говорю?!
   Конь Аучу-багатура, оскалив  широкие  зубы,  храпя  и  обдавая  горячим
дыханием, теснил Тэмуджина в сугроб. Он попятился, упал,  и  тут  же  удар
плети ослепил его.
   -  Оставь!- сказал Таргутай-Кирилтух.
   Тэмуджин сел, вытер снегом лицо. Рубец, оставленный плетью,  горел,  из
глаз бежали слезы.
   Увидев его, Булган охнула.
   -  Это кто же тебя так? Они?
   -  Они,- глухо подтвердил Тэмуджин.- Злобный пес Аучу.
   В юрту вошел Тайчу-Кури. От его  задубевшей  на  морозе  шубы  струился
дымок. Он протянул руки к огню, потер ладони, крякнул.
   -  Холодно как сегодня.- Поднял глаза на Тэмуджина.- Ой, что это?
   -  Оса укусила,- Тэмуджин гладил пальцами ноющий рубец.
   -  Ос зимой не бывает.
   -  Молодец, Тайчу-Кури, все знаешь! Не оса - дурная  муха.  На  них  ни
зимой, ни летом погибели нету.
   -  Верно, дурные мухи!- подхватила Булган.- На кого взгляд упал, того и
жалят.- Она понизила голос:- В  народе  ходят  слухи  -  недолго  осталось
властвовать  Таргутай-Кирилтуху.  Шаману  Теб-тэнгри  открылось   будущее.
Владеть  улусом  станет  человек  с  рыжими  косами  и  серыми,  как  яйца
жаворонка, глазами. У тебя,  Тэмуджин,  голова  рыжая.  Вот  глаза....  Не
всегда серые. Бывают зелеными, как молодая трава, темными, как ночью вода.
Но я все равно думаю: не ты ли будешь нашим повелителем?
   -  Зачем такие разговоры, мама?- с укором  сказал  Тайчу-Кури.-  Дойдет
болтовня до ушей Таргутай-Кирилтуха - не жить Тэмуджину.
   -  Это не болтовня. Сорган-Шира сам говорил с шаманом.
   -  Добро бы так, но лучше об этом,  мама,  помалкивать.  Ты,  Тэмуджин,
оставайся дома. В лес я поеду без тебя.
   -  Один не нарубишь столько дров.
   -  Я нарублю.
   Тэмуджина всегда удивляла  готовность  Тайчу-Кури  взваливать  на  себя
чужую  работу.  В  душе  он  даже  презирал  парня  за  это,  считая   его
услужливость свойством природного раба. Но сейчас был ему благодарен.  Что
станет с лицом, если целый день пробыть на морозе?
   Он лег в постель, прикладывал  к  рубцу  клочья  шерсти,  намоченные  в
холодной воде, думал о словах Булган. Если бы слухи были правдой! А почему
бы им  не  быть  правдой?  Самим  небом  его  род,  род  Кият-Борджигинов,
предназначен повелевать другими. Так говорил ему еще  отец.  и  Дэй-сэчен,
его будущий тесть, говорил то же самое.
   Вечером Аучу-багатур прислал за ним нукера. Аучу  ужинал.  На  столе  в
деревянном блюде высилась гора мяса, стоял котелок с подогретой архи. Аучу
пил вино прямо из котелка, кряхтел,  смачно  обсасывал  косточки  молодого
барашка. Блестели крепкие белые зубы, лоснилось потное лицо, ярко  лиловел
шрам на покатом лбу. Тэмуджин стоял у порога, чуть склонив  голову,  чтобы
колодка не давила на горло.
   -  Надо было тебя побить как следует, но наелся, вставать не  хочется.-
Аучу вытер руки о штаны, всмотрелся  в  распухшее,  обезображенное  рубцом
лицо Тэмуджина, и его губы сложились в ухмылку.- Хорошо я тебя дернул?
   -  Хорошо,- подтвердил Тэмуджин.
   Страха перед Аучу-багатуром  не  было,  Тэмуджин  смотрел  на  него  со
спокойной ненавистью.
   -  Ты хочешь есть?- неожиданно спросил Аучу.
   -  Нет, я не хочу есть.
   -  А выпить?
   -  Не хочу и пить.
   -  Видишь, как хорошо тебе живется. И сыт, и от выпивки  отказываешься,
и в лес сегодня не ездил. Дурак Тайчу-Кури работает за тебя.
   -  За меня никто не работает. Я не нанимался к вам работать.
   -  Ты сегодня разговорчивый. Может быть, до тебя дошли кое-какие слухи?
А? Не радуйся Мы вырвем шаману его лживый язык, и слухов не будет. А  тебе
надо понять вот что. Случается, богатый  в  один  день  становится  нищим,
сильный - немощным. Наоборот, запомни, никогда не бывает. Господин нередко
становится рабом, но раб господином - никогда. Не поймешь этого, до  конца
своей жизни не снимешь колодку.
   -  А если сниму? Ты, Аучу-багатур, слуга моего отца, не задумывался над
тем, что будет с тобой тогда?
   Отхлебнув архи, Аучу зубами оторвал от кости  кусок  мяса,  прожевывая,
трудно ворочал лоснящимися челюстями, говорил невнятно:
   -  Я   твоему   отцу   служил   честно.   Его   не   стало   -    служу
Таргутай-Кирилтуху. Хуже или лучше он твоего отца - не мое  дело.  Я  знаю
одно: его благополучие - это и мое  благополучие.  И  таких,  как  я,  тут
много. Вот почему ты никогда не снимешь кангу!
   Аучу-багатур был почти благодушен, не кричал, как обычно, не издевался,
и от этого его слова звучали для Тэмуджина с  особой  силой.  В  них  была
страшная для него правда.
   -  Из уважения к памяти твоего отца дам один совет:  смирись  со  своей
участью, тем облегчишь судьбу. Может быть, я сумею чем-то помочь тебе.
   Тэмуджин повел плечами. Невыносимо давила колодка.  Рубец  стянул  кожу
лица, слезился  запухший  глаз,  дразнил  запах  мяса.  Почувствовал  себя
маленьким, растоптанным и, боясь своей слабости, сказал с вызовом:
   -  Мне не нужны ни твои советы, ни твоя помощь.
   -  Как хочешь... В юрту к дураку Тайчу-Кури больше не вернешься. Будешь
работать у кузнеца Джарчиудая. Помашешь молотом - умнее станешь.
   Нукер привел Тэмуджина в маленькую  юрту,  тускло  освещенную  гаснущим
очагом. Кузнец Джарчиудай, пожилой человек с клочковатыми бровями,  угрюмо
вгляделся в обезображенное лицо Тэмуджина, проворчал скрипуче.
   -  У-у, рожа то какая! Я просил  подручного,  а  вы  даете  разбойника.
Веди его обратно.
   -  Я ничего не знаю,- сказал нукер.- Говори с Аучу-багатуром.
   -  И поговорю! Неужели не нашлось порядочного  человека?- нудно скрипел
кузнец.
   Нукер, посмеиваясь, ушел.
   Кузнец подбросил в очаг сухих лучин. Пламя вспыхнуло,  осветив  юрту  с
черными  от  копоти  решетками  стен.  За  очагом  на  постели,  вытаращив
любопытные глаза, сидели мальчик лет десяти и подросток.
   -  Джэлмэ, бездельник, ты чего сидишь? Принеси аргала.
   Подросток сунул ноги в  большие  гутулы,  вышел.  Кузнец  повернулся  к
Тэмуджину:
   -  А ты почему стоишь, будто столб коновязи? Пришел - раздевайся.
   Сняв шубенку, Тэмуджин положил ее  у  порога.  Кузнец  скосил  на  него
угрюмые глаза, приказал мальчику:
   -  Чаурхан-Субэдэй, повесь шубу. Нойон даже в колодке любит,  чтобы  за
ним ухаживали.
   Если до этого Тэмуджин думал, что  кузнец  принимает  его  за  обычного
колодника и потому так ворчит, то теперь стало ясно: он хорошо знает,  кто
перед ним. Тоже, видать, верная собака Таргутай-Кирилтуха.
   Мальчик поднял шубенку, но не  смог  дотянуться  до  вешалки.  Тэмуджин
отстранил его, повесил сам, сел к очагу.
   Джэлмэ принес и аргала, и дров, бросил в огонь смолистое полено,  пламя
сразу поднялось почти до самого дымохода. В юрте стало тепло, даже  жарко.
Джарчиудай  разогрел  на  огне  суп  -  остатки  ужина,  поставил    перед
Тэмуджином, коротко приказал:
   -  Ешь!
   В котелке плавали желтые блестки жира и темные крошки приправы - дикого
лука - мангира. Тэмуджин проглотил слюну. Надо  было  бы,  как  и  в  юрте
Аучу-багатура, отказаться от угощения. Но очень уж хотелось есть. Презирая
себя, стал хлебать суп. Джэлмэ подсел к  нему.  потрогал  руками  колодку,
спросил.
   -  Тяжелая?
   -  Вот наденут на тебя - узнаешь.
   Джэлмэ не смутился. Сел еще ближе, шепнул:
   -  Ты нашего отца не бойся Он сердитый, но хороший.
   -  Тому, кто упал в воду, бояться дождя нечего,- хмуро ответил Тэмуджин.
   Утром пошли работать. Кузница была в соседней юрте. У маленького  горна
с кожаным мехом на  обожженной  чурке  стояла  наковальня,  возле  нее  на
крючках висели клещи, молоточки, у дверей  кучей  лежали  ржавые  железные
обломки. Джарчиудай заставил Тэмуджина разжигать горн, сам гремел  железом
у наковальни, искоса смотрел за  его  работой  Тэмуджин  надавил  рукоятку
меха, воздух с шумом ворвался в горн, пламя загудело, охватывая  угли.  Он
надавил на рукоятку сильнее, и горячие угольки брызнули  во  все  стороны.
Кузнец шагнул к нему, плечом отодвинул от меха, стал качать сам. Воздух из
меха пошел ровной, беспрерывной струей.
   -  Вот так и качай! Ничего не умеешь!
   Здесь, на работе, кузнец был совсем невыносим. Ругался без конца Джэлмэ
приносил в кузницу  угли,  воду,  железо,  подмигивал  Тэмуджину,  как  бы
спрашивая: <Достается тебе?>
   Тэмуджину долго не удавалось правильно  бить  молотом  по  раскаленному
куску железа. Удары получались либо слишком слабые, либо слишком  сильные,
либо не очень точные. Кузнец выходил из себя, выхватывал из его рук молот,
кидал на землю, топал ногами.
   -  Прогоню!  Заставлю  Аучу  избить  тебя  палками!  Из  сынка   нойона
подручный как из осла скакун.
   -  Нойон должен быть воином, не кузнецом!- запальчиво возразил Тэмуджин.
   -  А  кто  воину  кует  меч,  наконечник  копья  и  стрелы?-   Лохматые
подпаленные  брови  тучей  нависли  над  суровыми  глазами,-А  кто  делает
стремена для седла, удила для узды? Все эти вот руки?- Он  ткнул  под  нос
Тэмуджину руку с черной, задубелой кожей и кривыми, обломанными  ногтями.-
Что даете нам вы, нойоны? Оружие, которое мы  куем  на  врагов,  подымаете
друг н