За спиной в ожидании замерли нойоны. Он повернулся в  седле,  остановил
взгляд на Джарчи и Хулдаре.
   -  Со своими урутами и мангутами пойдете прямо. Бейте, чтобы  из.  глаз
искры сыпались. Пусть думают, будто тут мы и  наносим  главный  удар.  Тем
временем... Алтан, Хучар, дядя, со своими воинами сломайте их правое крыло
и по берегу реки прорывайтесь за спину  татарам.  С  остальным  войском  я
ударю на их левое крыло, сомну его и  окажусь  у  татар  сбоку.  Всем  все
понятно?
   -  А если мы не прорвемся?- спросил Даритай-отчигин.
   -  Если задуманное не удастся, без суеты  и  страха  отходите  назад  и
вставайте на то место, которое занимаете сейчас. Отсюда не сдвигайтесь  ни
на шаг. Кто побежит, тому - смерть.
   -  А если не удержимся?
   -  Дядя, если есть силы бежать, кто поверит, что их не осталось,  чтобы
драться? Запомните и другое. Если враг  побежит,  гоните  его  до  полного
истребления. Не  обольщайтесь  добычей.  Даже  если  слитки  золота  будут
блестеть под копытами коней, не смейте останавливаться. Уничтожим врагов -
все будет наше.
   От  татарского  войска  отделился  всадник  на  вороном  коне,  галопом
промчался по равнине, остановился на расстоянии  полета  стрелы,  приложил
ладонь ко рту, крикнул:
   -  Эгей, рыжий кобель, выезжай сюда! Своим мечом я сбрею  твою  красную
бороду!
   Татарин горячил  коня,  помахивал  сверкающим  мечом,  Кто-то  выпустил
стрелу, но она не долетела, воткнулась в  землю,  взбив  облачко  пыли.  К
Тэмуджину подскочил Хасар, его глаза горели, ноздри хищно раздувались.
   -  Дозволь снять ему голову!
   -  Нечего заниматься глупыми забавами.
   -  Эй,  рыжий  корсак,  боишься?-  надрывался  татарский  храбрец.-  Мы
отправили на небо твоего отца и многих  людей  твоего  рода.  Пришел  твой
черед, хан трусливых!
   -  Хулдар, Джарчи, начинайте.
   Уруты и мангуты с визгом бросились вперед. Тэмуджин поскакал  на  левое
крыло татарских войск. Его  обогнал  Джэлмэ,  оглянулся,  блеснув  ровными
белыми зубами. За ним мчались долговязый Субэдэй-багатур, маленький ловкий
Мухали, веселый болтун Хорчи...  Он  натянул  поводья,  пропустил  воинов,
поискав глазами возвышенность, поднялся на пологий  холмик.  Рядом  встали
туаджи, готовые мчаться с его повелением в  самую  гущу  битвы,  подъехали
Боорчу, Джэлмэ с его сыном Джучи и приемышем матери Шихи-Хутагом. Ребят он
впервые взял в поход. Широко раскрытыми глазами смотрели они на  битву.  И
гул ее, взлетающий к небу, заставлял их вбирать голову в плечи.
   Неустрашимые уруты и мангуты мертво вцепились в <туловище> птицы-строя,
и  оно,  тучнея,  стало  отодвигаться,  шевельнулись  <крылья>,  вкрадчиво
расправились, готовясь к охвату. Тэмуджин выжидал. Пусть враги почувствуют
вкус близкой победы, пусть возликуют. Теперь пора...
   По его сигналу на правое крыло навалились нойоны-родичи,  растребушили,
разметали татар и ринулись в тыл. Главные силы тем  временем  смяли  левое
крыло и начали теснить все татарское войско к реке.  Сейчас  нойоны-родичи
ударят в спину, и замечется татарское войско стадом овец. Но почему медлят
родичи? Куда они подевались? Он гнал к ним  своих  туаджи,  привставал  на
стременах, вглядывался, вслушивался, и тревога закрадывалась в сердце,  не
обманули ли его татары?
   Нет, не похоже. Татары, побежали. Всадники переправлялись через  речку,
уходили в степь. Иные  бросали  оружие  и  сдавались.  Тэмуджин  поехал  к
берегу. На земле с выбитой травой темнели  лужи  крови,  валялось  оружие,
шлемы, лежали трупы воинов и лошадей, стонали  раненые.  Приторно-сладкий,
отвратительный запах  смерти,  казалось,  пропитал  все  вокруг.  Тэмуджин
глянул на ребят. Джучи затравленно оглядывался. Он побелел,  стиснул  луку
седла до синевы под ногтями, будто боялся упасть с коня. Шихи-Хутаг закрыл
глаза и что-то беззвучно шептал сухими губами.
   -  Эх, воины! Птенцы куропатки...
   Татар гнали  до  ночи.  Полонили  почти  всех.  Пришло  известие  и  от
нойонов-родичей. Прорвавшись в тыл татарам, они напали на обоз, разграбили
повозки. Этого показалось мало, и, позабыв о битве, пошли  по  беззащитным
куреням, хватая добро, Тэмуджин задохнулся от ярости.
   -  Жадные волки! Мое слово для них - пустой звук! Ну, погодите...
   Утром к его походной юрте привели татарских нойонов,
   -  Зарубите всех!- приказал он.
   После казни  нойонов  собрал  большой  совет.  Надо  было  решить,  как
поступить с татарским народом.
   -  Над ними поставим нашего нойона,- сказал Хасар.- Если позволишь, тут
могу остаться я сам. У меня они будут смирными, как новорожденные ягнята.
   Тэмуджин не сдержал едкой усмешки. Чего захотел! С такими воинами,  как
татары, такой человек, как Хасар, быстро станет беспокойным соседом. А ему
не нужны никакие соседи. Главная ошибка прежних  нойонов-воителей  была  в
том,  что  они,  разгромив  племена,  нагружали  телеги  добром  (вспомнил
своевольство нойонов-родичей, стиснул зубы-ну, погодите!), уходили в  свои
курени, через несколько лет мощь разгромленного  племени  возрождалась,  и
вновь надо было воевать. Такого больше не будет. Земля, которую он попирал
копытами своего коня, должна стать его владением навсегда.
   По его молчанию нойоны поняли, что с Хасаром  он  не  согласен.  Боорчу
предложил:
   -  Растолкаем татар по своим куреням. Пусть работают на нас. У  каждого
монгола будет раб. Разве это плохо?
   И это было не по нраву Тэмуджину. Слишком много рабов,  да  еще  таких,
как татары, держать нельзя.  Когда  воины  уйдут  в  поход,  курени  могут
оказаться в их руках. Возмутившись, они побьют жен и детей, угонят табуны.
Потом бегай, лови...
   -  Вы забываете,- сказал он,- что татары били,  резали  наших  предков,
выдавали их злому Алтан-хану. Они коварно погубили моего отца, и все  беды
моей семьи начались с этого! Разве после всего содеянного  мы  можем  быть
мягкосердечны?- Он  распалился  от  своих  собственных  слов.-  Повелеваю:
татар, исконных врагов наших, лишить жизни. Всех! От немощных стариков  до
несмышленых сосунков.
   Немота изумления охватила людей. Он почувствовал, как высоко стоит  над
всеми, какой страх и трепет внушает его воля. Первым пришел в  себя  шаман
Теб-тэнгри. Не глядя на Тэмуджина, заговорил ровным голосом,  будто  начал
молитву небу:
   -  Все имеет и начало, и конец, и свою меру. Мы не ведаем, кто  положил
начало вражде наших племен. Но люди  надеются:  этой  вражде  ты  положишь
конец.- Он повернул хмурое лицо к  Тэмуджину.-  Потому-то  за  тобой  идут
сегодня отважные сыны  многих  племен.  Однако  ты  сворачиваешь  с  пути,
предопределенного небом. После  тебя  обезлюдят  степи,  станут  владением
диких зверей. Ты говоришь  о  мести  за  кровь  предков.  Но  такая  месть
превышает всякую меру, она противна душе человеческой.
   Тэмуджин хотел было прервать шамана,  но  одумался.  Не  натягивай  лук
сверх меры - переломится, и не грозное оружие окажется в  твоих  руках,  а
никуда не годные обломки. Сказал с натугой:
   -  Мудра твоя речь, Теб-тэнгри. Только глупый упрямец станет  отвергать
то, что разумно. Детей, не достигших ростом до тележной  оси,  оставьте  в
живых.
   -  А женщин?- спросил Хасар.- Тут есть такие красавицы...
   -  До красавиц ты, известно, охоч. Успел присмотреть?
   Кто-то засмеялся.
   -  Ну  что  смеетесь?-  обиделся  Хасар.-  Я  вам  покажу,  какие   тут
красавицы. Неужели не жалко губить?
   Он проворно вскочил, вскоре вернулся, втянул в юрту девушку  в  красном
шелковом халате. Она не знала,  куда  девать  свои  руки.  На  щеках  рдел
румянец  смущения, в  глазах  поблескивали  слезы.  Была  в  ней  какая-то
особенная чистота, свежесть - саранка-цветок, омытый росой.
   -  Как тебя зовут?- спросил Тэмуджин.
   -  Есуген.
   -  Хочешь быть моей женой, Есуген?
   Девушка кротко взглянула на него, и все ее юное тело напряглось - дикая
коза, увидевшая  перед  собой  разинутую  пасть  волка.  Казалось,  сейчас
отпрянет назад и умчится, исчезнет бесследно. В своем испуге она стала еще
более прекрасной. А почему бы и в самом деле не взять ее в жены? Он - хан.
От  пределов  государства  Алтан-хана  до  земель  найманов   и   кэрэитов
простирается теперь его улус. Много дней надо быть в пути, чтобы  объехать
его из края в край. Не приличествует ему иметь  одну  жену,  как  простому
воину.
   -  Что же ты молчишь, Есуген?
   -  Я в твоей воле, повелитель чужого племени. Но  более  меня  достойна
моя старшая сестра Есуй.
   -  Твоя сестра красивее тебя?
   -  Красивее.
   -  И ты уступишь ей свое место?
   -  Уступлю, повелитель. Она была недавно  просватана.  Но  вряд  ли  ее
жених остался в живых.
   Посмеиваясь, он велел разыскать сестру девушки. Есуй была года  на  два
постарше Есуген. И тоже очень красива. Но  по-другому.  Это  была  красота
зрелой женщины, жаждущей материнства. У Есуй он не стал спрашивать,  хочет
ли она быть его женой.
   -  Беру вас обеих. Отныне моя ханская юрта - ваш дом.
   Хасар завистливо посматривал то на сестер, то на старшего брата.
   А нойоны молчали. И в этом молчании было осуждение. Обычай не  дозволял
воину брать жену, покуда поход не завершен. Они молчали,  но  ни  один  не
смел ему перечить. Тишина была тяжкой, как в предгрозовую ночь. И  в  этой
тишине не к месту  громко  прозвучал  разговор  за  порогом  юрты.  Кто-то
спросил Бэлгутэя, где Есуген и Есуй.
   -  Тебе что за дело?- надменно ответил Бэлгутэй.
   -  Они мои дочери.
   -  Тогда радуйся. Они станут женами моего брата, хана Тэмуджина.
   -  Осчастливили! А что будет со всеми нами?
   -  Готовься вознестись на небо. Под корень изведем все ваше злое племя.
   Тэмуджин расправил плечи, презрительным взглядом обвел нойонов. Как они
смеют даже молча противиться его желанию, они, которых он привел  к  этому
великому мигу торжества над некогда могущественным врагом.
   -  Теб-тэнгри, сегодня же  совершим  обряд  возведения  этих  достойных
женщин в мои супруги. А весь татарский народ  распределите  и  уничтожьте,
как было уговорено.
   Снаружи донеслись крики. Они становились все  сильнее.  Казалось,  весь
стан пришел в движение. Уж не напали ли  враги?  Но  кто?  Откуда?  Нойоны
вскочили с мест, толкаясь, повалили в  двери.  Он  вышел  следом.  Пленные
татарские воины, до этого спокойно ожидавшие решения своей  участи,  вдруг
возмутились, смяли немногочисленную охрану, и теперь толпой прорывались  к
юрте. Караул пятился. К Тэмуджину со  всех  сторон  бежали  воины,  рубили
татар мечами, кололи копьями, но они, зверея от  крови,  лезли  вперед  по
грудам трупов, голыми руками хватались за мечи, истекая кровью, падали  на
землю  вместе  с  его  воинами,  следующие  подхватывали  оружие,  и  сеча
становилась все более  яростной.  Татар  окружили  и,  туго  сжав  кольцо,
посекли. Стаи оказался завален трупами, истоптанная трава, колеса, оглобли
повозок забрызганы кровью.
   К Тэмуджину подбежал Джучи. Он был бледен, губы тряслись,  с  языка  не
могло сойти ни единого слова. Тэмуджин положил руку на его плечо.
   -  Ну что ты, глупый?..
   -  Кровь... Кровь...- выдавил из себя Джучи.
   -  Ничего, привыкнешь,- строго сказал он.
   В это время к юрте подъехали нойоны-родичи. Все трое -  дядя,  Алтан  и
Хучар - были в новых шелковых халатах с серебряными застежками. Отобрали у
татар...
   -  Что тут случилось?- спросил дядя.
   Тэмуджин  не  удостоил  его  ни  взглядом,  ни  ответом.  Велел  Боорчу
подсчитать, сколько воинов  пало  в  этой  неожиданной  битве  с  пленными
татарами. И когда ему назвали число, вспыхнул от  гнева,  отыскал  глазами
Бэлгутэя, поманил его пальцем, размахнулся копьем, ударил брата по  голове
- древко переломилось надвое. Бэлгутэй выпучил глаза, схватился за  голову
обеими руками.
   -  Болтливый дурак! Отныне и навсегда лишаю тебя права сидеть  в  юрте,
когда мы держим совет. Будешь ведать караулом. И  если  еще  раз  случится
что-то  подобное,  оторву  твою  глупую  голову,  как  пуговицу!-    Круто
повернулся к нойонам-родичам:- Ну, много добра захватили?
   -  Тут есть что брать,- спокойно, как  ни  в  чем  не  бывало,  ответил
Алтан.- Богато жили несносные!
   -  Всех троих, тебя, дядя, тебя, Алтан, и тебя,  Хучар,  я  тоже  лишаю
права сидеть на совете. Джэлмэ,  забери  у  них  добычу  всю  до  рва  кой
уздечки. Не забудь снять и эти шелковые халаты.
   Дядя хихикнул, будто ему стало очень весело, но в  прижмуренных  глазах
вспыхнула ненависть.

     XV

   Одно видение наплывало на  другое.  То  возникало  сытое,  с  девически
нежной кожей лицо  князя  Юнь-цзы,  то  он  видел  своего  отца,  славного
багатура  Мэгуджина  Сэулту,-  в  дорогих  воинских  доспехах,  в  золотом
искрящемся шлеме, то  самого  себя,  пахнущего  дымом,  степными  травами,
босоногого и оттого легкого, как молодой дзерен, но чаще всего  перед  ним
возникала его невеста Есуй. Она бежала к нему по зеленой луговой траве, но
почему-то не приближалась, а  отдалялась,  в  отчаянии  протягивала  руки,
звала: <Тамча! Тамча-а!> Он кидался ей навстречу,  но  не  мог  сделать  и
шага, чернота затягивала его с головой. И все  исчезало.  Потом  наплывала
новая  череда  видений,  и  каждый  раз  все  заканчивалось  вязкой,   как
солончаковая грязь, чернотой. Он собрал все свои силы, дернулся, и  что-то
как будто свалилось с него, легче стало  дышать.  Липкая,  холодная  грязь
стекала по лицу, по рукам. Тамча открыл глаза. Прямо перед  лицом  торчали
чьи-то босые ноги с грязными ступнями и потрескавшимися  пятками,  на  них
навалилась голая шерстистая грудь. И Тамча  сразу  же  все  вспомнил.  Ему
стало страшно и тоскливо, что он не умер. Попробовал пошевелиться.  Руками
ощутил липкую и холодную - чужую - кровь. Во всем теле  боль  и  слабость,
внутри сухой жар. Мертвые крепко притиснули его к земле, не отпускали.  Он
хотел крикнуть, позвать на помощь, но вспомнил о врагах  и  стиснул  зубы,
прислушался. Было тихо - ни голосов людей, ни  ржания  коней.  Превозмогая
боль и слабость, уперся локтями в землю, попытался  вытащить  ноги  из-под
трупов. Ноги слегка подались, но усилие вызвало в  затылке  такую  острую,
режущую боль, что он долго лежал  без  всякого  движения,  опасаясь  вновь
впасть в забытье. Отдохнув, начал выбираться, соразмеряя с  силами  каждое
движение. Выполз и долго  лежал  с  закрытыми  глазами.  Гулко  колотилось
сердце, от внутреннего жара спеклись губы, высох язык. Осторожно  повернул
голову, ощупал затылок. Пальцы коснулись волос, ссохшихся от  крови:  чуть
нажал,  и  боль  пронзила  до  пяток.  Подождав,  когда    она    утихнет,
медленно-медленно приподнялся,  сел.  Воронье  и  черные  грифы  с  голыми
змеиными шеями захлопали крыльями, закричали, поднялись невысоко  и  стали
кружиться. Их тени прыгали по  мертвецам,  раскиданным  в  побитой  траве,
наваленным кучами. Давно ли эти люди укрощали скакунов, ходили за стадами,
пели песни, смеялись, ссорились... Теперь никому ничего не надо. А  солнце
светит все так же, неощутимое дуновение ветра несет полынную горечь.
   Тамча встал на ноги. К его удивлению, стоять было  не  так  уж  трудно,
можно было даже идти, если не делать резких шагов. И он  пошел,  осторожно
ставя ноги на ржавую от крови землю, часто останавливался,  прислушивался,
всматривался в лица убитых,- может быть, есть еще живые?  Но  вокруг  были
только мертвые? Многие были раздеты донага. Он  посмотрел  на  себя.  Полы
халата  из  толстого  узорчатого  шелка  пропитались  кровью,  засохли   и
коробились, шуршали, будто были из плохо выделанной  кожи.  Поверх  халата
был надет боевой куяк, выложенный железными  пластинками.  Куяк  он  снял,
бросил на землю. Железо сухо звякнуло. Повел плечами, чувствуя облегчение.
На поясе висели ножны без меча и нож. Сдаваясь в  плен,  он  поверх  своей
одежды натянул рваный халат и укрыл под ним меч, нож, куяк.  Потом,  когда
отец Есуген и Есуй  принес  им  страшную  весть,  он  первым  бросился  на
караульных. Меч, наверное, лежит под мертвецами... Его надо бы достать, но
на это не хватит сил.
   Потеряв надежду отыскать кого-то из живых,  он  поднял  обломок  копья,
пошел в ту сторону, где должна была бежать река. Ему казалось,  что  стоит
напиться воды, и возвратятся силы, уймется боль, голова  станет  свежей  и
легкой. Он шел, все так же медленно переставляя  ноги,  жажда  становилась
все более нестерпимой, ни о чем другом он уже не  мог  думать.  Попробовал
жевать траву, но она была сухой и жесткой, как лошадиная грива.  В  лощине
увидел маленькое озеро, прибавил шагу.
   Лег грудью на грязный, в крестиках птичьих следов берег, окунул лицо  в
воду. Она  оказалась  горько-соленой.  Корчась  от  горечи,  плюнул.  Пить
захотелось еще больше. Поднялся. Сильно закружилась голова, Не будь у него
обломка копья, он бы упал в эту никому не нужную воду. Кое-как справился с
собой и пошел дальше. Один за  другим  вставали  перед  ним  серые  увалы,
щетинясь халганой - ковылем.  И  самый  малый  подъем  давался  с  великим
трудом. Ноги скользили по траве, он все чаще падал и все дольше  лежал  на
горячей  земле.  Закатилось  солнце,  из  лощин  потекли  сумерки.   Тамча
споткнулся о камень, упал лицом вниз. Подняться не  смог.  <Прощай,  Есуй.
Умираю>.
   Ночная прохлада вернула его к жизни. В  траве  шуршал  ветер.  Недалеко
пролаял корсак, хлопнула крыльями, крякнула  утка...  Он  нащупал  обломок
копья, поднялся, побрел на ее крик. Прошел совсем немного и увидел  речку.
На ряби волн прыгали звезды. Он  ползком  спустился  с  берега.  Пил  воду
большими, жадными глотками. Потом растянулся на мокром песке и почти сразу
же заснул.
   Утром проснулся от озноба. Едва  поднялся.  Кружилась  голова,  дрожали
руки и ноги. Нет, как видно, от смерти не уйдешь. Лучше бы уж умереть там,
рядом с товарищами. Но, думая так, он выбрался на  берег,  пошел  вниз  по
течению. Куда? Зачем? Этого он не знал. Обогнул тальниковые заросли, вышел
на тропинку, пробитую вдоль берега скотиной, и остановился. На земле  были
видны свежие следы коней. Где кони, там люди. И он пошел  по  следу.  Даже
сил как будто прибавилось...
   За увалом на узкой луговине увидел пять коней.  Они  пощипывали  сочную
траву возле берега. Но людей возле них не было. Видимо, кони  отбились  от
табуна. Он снял пояс, направился к ним. Кони подняли головы, посмотрели на
него и не спеша пошли прочь. Он плелся за ними, пока не  выбился  из  сил.
Полежал,  отдохнул,  пошел  снова.  Понемногу  лошади.  привыкли  к  нему,
подпускали все ближе, но в руки не давались. Наконец  старый,  изъезженный
мерин с глубокими ямками над глазницами, разбитыми, в  трещинах,  копытами
как будто сжалился над ним, дал накинуть на шею пояс.
   Тамча надрал из тальника лыка, сплел уздечку, взобрался на продавленную
спину мерина. Уж  теперь-то  он  не  умрет.  Он  поедет  следом  за  рыжим
мангусом, вырвет из его окровавленных рук Есуй.

   Вол, привязанный к колесу повозки, мотал  круторогой  головой,  хлестал
себя по бокам хвостом. Над ним  с  гудением  кружились  оводы,  Тайчу-Кури
веткой харганы почесал волу спину, посочувствовал:
   -  Худо тебе... Нам с сыном тоже худо. Жарко. Но ничего. Сейчас приедем
домой, ты залезешь в воду, а мы в юрту. И все будет хорошо, Судуй, хватит!
   Из кустов харганы с  пучком  палок  вылез  сын.  Лицо  распаренное,  на
маленьком носу блестят капельки пота. Хороший сын, красивый сын, весь  как
он сам. И как Каймиш. Взял из его рук палки, придирчиво осмотрел - годятся.
   -  Запрягай вола, сынок.
   Самому лень было шевелиться. Очень  уж  жарко.  Сел  на  повозку,  снял
чаруки, расстегнул халат. Хотел  прилечь,  но  увидел  бредущую  из  степи
лошадь. Всмотрелся. На лошади всадник. Но не сидит, лежит на  гриве.  Архи
набрался, что ли?.. Пить в такую жарищу архи - тьфу.  Другое  дело  кислый
дуг, а еще лучше - кумыс. Холодная вода тоже ничего, но где в такую жарищу
возьмешь холодной воды?..
   -  Судуй, подождем этого глупца. Свалитс