ли, и платят тебе... Ты
возьмешь много больше того, что добывают твой воины. Так водится  во  всех
государствах.
   Он с подозрением посмотрел на Чу-цая.
   -  Ты хочешь, чтобы монгольский конь увяз всеми копытами в сточных ямах
ваших городов и селений? Мы, кочевники, сильнее вас, и значит, наша  жизнь
более правильная. Потому небо благосклонно к нам.
   Своим настойчивым стремлением заставить его остановить бег  монгольских
коней и начать устроение жизни покоренных народов Чу-цай  раздражал  хана.
Но он прощал ему все эти поучения и призывы за то, что Чу-цай  умел  -  не
раз  убеждался  -  неплохо  предугадывать  будущее,  был  честен,    смел,
бескорыстен, сумел наладить строгий учет всех сокровищ, текущих к нему  по
степным дорогам, заботился, чтобы великолепие его двора смущало умы послов
и чужедальних купцов, чтобы слава о его силе и могуществе распространилась
по всему свету.
   Вот и сейчас, едва он подъехал к  своей  юрте,  от  двери  до  коновязи
разостлали белый войлок. Сначала все это смешило его, но потом понял:  так
надо - и вскоре  привык  к  знакам  почтения,  они  уже  не  казались  ему
неумеренными. В одном он не изменил себе. Редко и неохотно, лишь по  самым
торжественным дням надевал богатую одежду. Летом ходил в холщовом  халате,
зимой в мерлушковой шубе. Он воин, и такая одежда ему к лицу  больше,  чем
любая другая. Но пояс носил золотой. Это отличало его, повелителя. И этого
было с него довольно. Не в этом радость, чтобы нацепить на себя как  можно
больше драгоценностей. Она совсем в другом...
   Ни на кого не глядя, он прошел в свою юрту. Следом за ним зашли Боорчу,
Шихи-Хутаг, Чу-цай, Татунг-а. Снимая верхний халат, он  обернулся  к  ним,
сказал:
   -  Делами будем заниматься завтра.
   Все они попятились к дверям, остался стоять только Боорчу.
   -  Иди и ты.
   -  Я хотел только спросить, не захочешь ли ты увидеть своего сына Джучи
и Субэдэй-багатура?
   -  Они вернулись?
   -  Да, они только что приехали. Через день-два тут будет и Мухали.  Как
ты и повелел.
   -  Останьтесь,- сказал он нойонам.- Позовите сына,  Субэдэй-багатура  и
Джэбэ. Садитесь, нойоны. Это такие дела, которыми  я  готов  заниматься  и
днем, и ночью.
   Весть о победе  над  меркитами  гонцы  принесли  давно,  ничего  нового
Субэдэй-багатур и сын, наверное, сказать не могли, а все  равно  послушать
их хотелось: разговоры о победоносных битвах всегда вливали в него  свежие
силы и бодрость, побуждали к действию;  мир  становился  таким,  каким  он
хотел его видеть.
   Пришел Джэбэ.  Этот храбрейший из его нойонов тяготился жизнью в  орду.
Для других посидеть в ханской  юрте,  подать  совет  или  просто  почесать
языком, погреться в лучах его славы - счастье. Для  Джэбэ  -  чуть  ли  не
наказание. Его дело - мчаться на врага, увлекая за собой воинов.
   -  Джэбэ, Субэдэй-багатур возвратился... Не застоялся ли твой конь?
   -  Застоялся, великий хан! Когда седлать?
   -  Сначала послушаем Субэдэй-багатура и моего сына.
   Субэдэй-багатур и Джучи не успели сменить походной одежды, Они принесли
в юрту дух степных трав, запах лошадиного пота.  Воины,  вошедшие  следом,
свалили к ногам хана подарки  -  лучшее,  что  было  захвачено  у  врагов.
Субэдэй-багатур виновато сказал:
   -  Меркиты не люди Алтан-хана, взять у них нечего.
   Боорчу присел перед подарками, с пренебрежением перебрал мечи в побитых
ножнах, луки в простых саадаках, железные шлемы,  большие  чаши  из  белой
глины, покрытые прозрачной глазурью.
   -  Когда я был маленьким, моя бабушка говорила мне: <Идешь по дороге  -
подбирай все, что унести в силах, а дома и выбросить можно>.
   Хан нахмурился. Боорчу принижает вес победы  Субэдэй-багатура.  Он  был
против этого похода. Другого ждать от него не приходится. Боорчу  все  еще
водит дружбу с отстраненным от дел Джэлмэ. А. тот не образумился, стоит на
своем: война не приносит счастья.
   -  Боорчу, скажи, в чем самая высокая радость для истинного мужа?
   Боорчу задумался, а хан смотрел на него.  Они  ровесники.  Но  косы  на
висках Боорчу туги и шелковисты, как в  прежние  годы,  в  круглой  мягкой
бороде, в редких усах ни единого  седого  волоса.  Почему?  Может,  седина
признак не старости, но зрелости ума?
   -  Ну, Боорчу...- поторопил он его.
   -  По-моему, самая высокая радость - сесть на быстрого  коня,  спустить
ловчего сокола и мчаться за ним, подбирая сбитых птиц...
   -  И все? Остыло твое сердце,  Боорчу!  Это  радость  маленькая.  Самая
большая радость в другом.  Она  в  том,  чтобы  пригнуть  к  земле  врага,
захватить все, что у него есть, заставить его женщин рыдать  и  обливаться
слезами, в том, чтобы сесть на его откормленного коня и превратить  животы
его любимых жен в постель для отдыха. Вот.., Ты говоришь: добыча так худа,
что не стоило ее брать. Разве борец выходит на круг и напрягает свое  тело
только ради награды? Свалить всех, оставаясь на  ногах,  стать  сильнейшим
среди сильных - вот что движет борцом.  А  доблесть  воина  выше  доблести
борца, и радость его больше.
   По всему было видно, Боорчу не согласен. Но спорить с  ним  он  был  не
намерен, повернулся к Субэдэй-багатуру и сыну, заставил их рассказывать  о
походе. Субэдэй-багатур, как всегда, был немногословен:
   -  Ну, догнали... Разбили... Возвращаемся назад - нас догоняет  войско.
Сразились...
   Это для него было новостью.
   -  Какое войско? Рассказывай ты, Джучи.
   -  Хорезмшаха Мухаммеда. Владетеля сартаулов.
   -  Позовите сюда сартаула Махмуда. Рассказывай, Джучи.
   Он часто перебивал сына  вопросами,  Ему  хотелось  знать  о  владетеле
сартаулов как можно больше. И какой он из себя, и  как  одеты  его  воины,
какое у них оружие, как  они  сражаются.  То,  что  Джучи  сам  поехал  на
переговоры, рассердило его.
   -  Это глупость! Тебя могли убить.
   -  Убить могли и другого, отец.
   -  Но ты - мой сын. Этот Мухаммед потом бы везде хвастал, что  он  снял
голову  сыну  самого  Чингисхана.  Я  недоволен  тобой,  Джучи.  И  тобой,
Субэдэй-багатур.
   -  В любом сражении я и другие твои сыновья  рискуем  головой,-  упрямо
возразил Джучи.
   -  Пасть в сражении и отдать свою голову просто так,  даром,-  разница.
Не умничай, Джучи, а слушай, что тебе говорю я.  Кто  мнит,  что  понимает
больше старших, тот ничего не понимает.
   Сын замолчал.
   В юрту вошел Махмуд Хорезми. Этот человек, до глаз заросший бородой, со
своим караваном проникал повсюду, выведывал все, что хотел знать хан.  Под
его началом немало мусульман, и все служили хану верно. Правда, а  награда
за службу была подходящая... Махмуд, кланяясь и  оглаживая  бороду,  начал
было  сыпать  пышное  пустословие  приветствий  (до  чего  любят    всякие
сверкающие слова эти сартаулы!), но он прервал его:
   -  Ты из Хорезма?
   -  Твой ничтожный раб родился там.
   -  Кто у вас владетель?
   -  Хорезмшах Мухаммед, да продлит аллах его... э-э...- Купец  запнулся,
глаза его с синеватыми белками засмеялись.- Да будет ему во всем неудача!
   -  Что это за владетель? Не вздумай принижать его, чтобы я возвысился в
своих глазах. Говори правду.
   -  Великий хан, владения хорезмшаха обширны и богаты, войско храброе  и
многочисленное.
   -  Сколько же у вас воинов?
   -  Мне трудно сказать. Но, думаю, хорезмшах может  выставить  не  менее
тридцати - сорока туменов.
   -  Ого! Не прибавляешь?
   -  Для чего? Я служу тебе, великий хан.
   -  Крепок ли, един ли его улус?
   -  Нет, великий хан.
   -  Почему?
   -  Большинство владетелей разных султанов, эмиров хорезмшах  покорил  в
последние годы...
   -  Я тоже подвел под свою руку многие  племена  и  народы  недавно.  Ты
хочешь сказать, у нас с ними все одинаковое?
   -  Может быть, в чем-то и одинаковое. Мне  судить  об  этом  трудно.  Я
давно не был на родине.
   -  Скажи, если все одинаковое, почему ты здесь?
   -  Великий хан, в твоих руках дороги для купеческих  караванов,  идущих
на восток. Чем будешь  сильнее  ты,  тем  безопаснее  дороги,  тем  больше
прибыль у купцов. Ты, великий хан, надежда всех,  кто  торгует  или  хочет
торговать в твоих куренях, в городах и селениях тангутов, китайцев...
   -  Думаю, ты говоришь правду. Ну, иди. Я позову тебя позднее.
   Он проводил взглядом купца, долго молчал. Весть о хорезмшахе меняла все
его замыслы.
   -  Видишь, Боорчу, не я врагов, а враги меня ищут... Все вы  знаете,  я
повелел возвратиться Мухали, чтобы самому еще  раз  пойти  на  Алтан-хана.
Теперь я этого не могу сделать.
   -  Ты хочешь воевать с Мухаммедом?- спросил Боорчу.
   -  Не я хочу... Джэбэ, ты отправляйся во владения Кучулука. Приведи  их
к покорности, Кучулука убей. Сделай с остатками найманов то же, что сделал
Субэдэй-багатур и мой сын с остатками меркитов. Как  только  мы  прикончим
Кучулука, пределы моего улуса придвинутся вплотную к пределам  хорезмшаха.
Два  камня,  сталкиваясь,  высекают  искры...  Я  остаюсь  тут.   Добивать
Алтан-хана придется Мухали. Он заслужил  великих  почестей.  Как  отличить
его? Ни  серебра,  ни  золота,  ни  редких  камней,  ни  жен-красавиц,  ни
проворных рабов ему не нужно. Сам все  добудет,  усердствуя  в  стремлении
исполнить мое повеление. Чу-цай, что давали прежние государи  Китая  своим
воителям, украшенным всеми доблестями?
   -  Они жаловали титулы...
   -  Джаутхури?- скривился от пренебрежения хан.
   -  Почему только джаутхури? Есть и другие почетные титулы. Ван...
   -  У нас был уже один ван, другого не надо.
   -  Ваны тоже бывают разные. Например, го-ван - князь государства.  Выше
его может быть только сам император.
   -  Го-ван... Го-ван,-  повторил  хан,  прислушиваясь.-  Может  быть,  и
подойдет. Я подумаю. А чем вознаградить тебя, мой храбрый Субэдэй-багатур,
тебя, мой сын?
   -  Сражаться под твоим тугом, водить твоих воинов  для  меня  награда,-
сказал Субэдэй-багатур.
   Сын промолчал. Он хотел что-то сказать, но, как видно, не решился.
   -  Я подумаю, как вознаградить вас. Теперь ступайте отдыхать.
   Джучи спросил:
   -  Отец, ты будешь сегодня у нашей матери?
   Идти к Борте, постаревшей, ворчливой (для  нее  он  все  еще  оставался
Тэмуджином), хан не собирался. Но что-то мешало ему прямо сказать об этом.
Может быть, ждущие, просящие глаза Джучи, может быть, что-то другое.
   В  юрту  впорхнула  Хулан.  Веселая,  румяная,  приветливая,    сверкая
украшениями,  позванивая  браслетами,  прошла  к  нему,  села  рядом.  Она
обладала властью над ним, какой не было ни у одной из жен, и он  с  охотой
сносил эту необременительную, порой даже приятную власть.
   -  Наш Кулкан не видел тебя уже несколько дней... Подари вечер нам.
   Все-таки она умела приходить на помощь, когда это было  необходимо.  Он
улыбнулся Джучи, развел руками-сам понимаешь,  ты  же  мужчина...  Сын  не
принял его дружеской доверительности. Поклонился  ему  не  как  отцу,  как
повелителю.
   -  Могу ли я попросить о милости?
   Помедлив, он с холодком сказал:
   -  Проси.
   -  Прошу милости не для себя. Мы  взяли  в  плен  младшего  из  сыновей
Тохто-беки. Он  такой  стрелок  из  лука,  каких  я  не  видел.  Спроси  у
Субэдэй-багатура. И молод.
   -  Это так,- подтвердил Субэдэй-багатур и  неожиданно  разговорился:-Он
поистине не знает, что такое промах. Где нам не попасть в корову,  попадет
в коровий глаз.
   Хан вспомнил, как гнался за хуланом, метал стрелу за  стрелой -  и  все
мимо... Они радуются силе  и  твердости  руки,  зоркости  глаза  какого-то
недобитого врага, когда... Но об этом никому не скажешь.  Досада  росла  в
нем.
   -  Что же ты хочешь для этого... как его?
   -  Для Хултугана. Сохрани ему жизнь, отец. Такие люди рождаются редко.
   Досада переросла в неясную обиду. Хулан это почувствовала.  Наклонилась
к Джучи.
   -  Не взваливал бы на плечи отца все несущие, лишние заботы.
   -  Стыдись, он твой соплеменник, меркит,- укорил ее Джучи.
   На висках Хулан качнулись подвески с крупными рубинами. Вспыхнули  уши,
стали ярче рубинов, но сдержанность не оставила ее.
   -  Тебе ли, Джучи, напоминать об этом?
   -  Тебе ли, женщина, встревать в разговор мужчин?
   -  Женщина создана для того, чтобы оберегать мужчин.
   -  И путаться под ногами, когда они того не желают.
   Они говорили вполголоса, и со стороны все можно было принять за  шутку.
Но хан видел, как ширится, углубляется непримиримость сына и Хулан. Гневно
приказал:
   -  Хватит!- Глянул на  нойонов  -  они  стояли,  потупив  взоры,  будто
стыдились того, что слышали,- быстро-быстро пересчитал пальцы.- Джучи, для
вас, моих сыновей, я завоевал столько земель,  покорил  столько  племен  и
народов... И ты просишь... Не можешь  обойтись  без  какого-то  Хултугана,
сына врага нашего рода! Не будет милости! Самое лучшее место для врага - в
земле.
   -  Смилуйся, отец, ради меня!
   -  Ради тебя, ради всех моих сыновей и внуков я не знаю покоя,  не  даю
себе отдыха. Я думаю о том, как уничтожить врагов, ты, мой  сын,-  о  том,
как сохранить им жизнь. Это негодное дело. Подумай о своем  имени.  Доброе
имя ищи - не найдешь, дурную славу скобли - не соскоблишь... Боорчу, скажи
кешиктенам, пусть они отправят Хултугана к его отцу и старшим братьям.
   -  Великий хан...
   -  Молчи, Боорчу, и делай что ведено!
   -  Отец, это жестоко... Ты  жесток,  отец!-  Кровь  отхлынула  от  лица
Джучи, страдальческие глаза стали большими - будто его самого  приговорили
к казни.
   В душе хана шевельнулось  смутное  сомнение  в  своей  правоте,  но  он
отмахнулся от него: сомнение - удел людей слабых.
   -  Да, сын, я жесток. Но жестокость к врагу-милосердие к ближним.
   Сын молча вышел из юрты.

     VII

   За городской стеной Хотана  на  просторной  равнине  шло  торжественное
пятничное богослужение. Правоверные молились, обратив благочестивые лица в
ту сторону, где за горами, реками, пустынями была священная родина пророка
- благословенная Мекка. Над правоверными возвышался деревянный  мимбар  ',
на нем стоял Алай ад-Дин.
   [' М и м б а р - кафедра для проповедей, амвон.]
   Кучулук осадил коня перед мимбаром. Пыль  из-под  копыт  серым  облаком
покатилась на правоверных. За спиной  Кучулука  сопели  кони  его  воинов.
Имам, лизнув палец, перевернул страницу Корана, метнул на Кучулука  и  его
воинов настороженно-враждебный взгляд. Уничтожением посевов вокруг  Хотана
и Кашгара Кучулук принудил мусульман к покорности. Но  они  тайно  и  явно
уповали на хорезмшаха Мухаммеда... Несколько дней назад Кучулук потребовал
от Алай ад-Дина включить в  хутбу  свое  имя.  Старый  гурхан  вознесся  в
райские  сады,  слушать  песнопение  ангелов,  и  теперь    Кучулук    был
единственным правителем остатков его владения, наследником его титула.
   Имам отложил Коран, поднял к лицу сухие руки.
   -  О боже!- Слово вырвалось, как вздох.- Сделай вечными основы  царства
и веры, подними знамена  ислама  и  укрепи  столпы  неоспоримого  шариата,
сохраняя державную власть великого, справедливого,  великодушного  владыки
народов,  господина  султанов,  распространителя  устоев  спокойствия    и
безопасности, дарителя благодеяний - того кто дает помощь рабам,  больным,
того, кому дана  помощь  от  неба,  кому  дана  победа  над  врагами,  кто
поддерживает правду, земной мир и веру - халифа Насира,- да сделает аллах,
которому слава, вечным его царство в халифате над землей и да увеличит его
доброту и благодеяния.
   К концу чтения хутбы голос  имама  набрал  силу,  он  раскатывался  над
правоверными не смиренной просьбой, а грозным предостережением.
   -  Я не слышал своего имени,- сказал Кучулук,- Может быть, ты  произнес
его слишком тихо?
   -  Твоего имени я не произносил.
   -  Почему, достойный?
   -  Законным государем и правителем может быть только  тот,  чью  власть
освятил своим соизволением наместник пророка - халиф.
   Имам говорил с ним как с учеником медресе, ровным голосом, но  из  глаз
не уходила враждебная настороженность.
   -  Ваш халиф далеко. Ты, имам, узаконишь мою власть над правоверными.
   -  Я этого не сделаю.
   -  Найду другого имама.
   -  Другой тоже не сделает. Это право принадлежит халифу. Никому более.
   -  Тогда ты поедешь в Багдад и возвратишься с соизволением халифа.
   -  Я не поеду в Багдад. И халиф не даст тебе своего соизволения.
   -  Зачем, достойный, упрямишься? Ты видишь, я терпелив. И ты знаешь:  я
настойчив.
   -  Мы напрасно тратим время. Правоверными не может править неверный. Ты
надел на нас ярмо покорности, но наши  души  тебе  не  облачить  в  одежды
лицемерия.
   -  Я хорошо понял тебя, имам.  Правоверные  не  могут  быть  подданными
неверного. Тогда мне остается одно: обратить подданных  в  свою  веру  или
веру моей жены, дочери гурхана.
   -  Твоя вера и вера твоей жены есть заблуждение ума человеческого.
   -  Ты лжешь, имам!- Кучулук привстал на стременах.- Эй, вы,  поклонники
пророка  Мухаммеда!  Слушайте  меня,  вашего  правителя  и  повелителя.  Я
утверждаю: ваша вера - обман. За сотни лет до вашего Мухаммеда бог  послал
на землю Христа. Разве не так? Разве об этом  не  сказано  в  чтимой  вами
книге? Подтверди, имам, если ты честный человек.
   Имам молчал, прижимая к груди Коран с потрепанными, побитыми углами.
   -  Молчишь? Да и что ты можешь сказать! Бог один, и  ему  не  для  чего
отправлять людям одного за другим своих посланцев. Ваш Мухаммед  сам  себя
возвел в пророки. Я спрашиваю вас: если ваш пророк обманщик - кто вы,  его
последователи? Вы не правоверные,  вы  легковерные.  Пусть  любой  из  вас
подойдет и докажет мне, что я говорю неправду.
   Мусульмане смотрели на Кучулука с гневом и страхом.  Нижняя  челюсть  у
имама отвисла, в сивой бороде темнел провал рта. Такого  богохульства  он,
неверное, в жизни не слышал.
   -  Сказано: люди - или ученые,  или  ученики,  остальные  -  невежды  и
варвары. Да простит тебе аллах твое неведение.
   -  Вы не хотите спорить? Тем хуже для вас. Вашу лживую веру я запрещаю.
Отныне никто не посмеет напяливать на голову чалму, возносить  молитвы  по
Корану. Молитесь, как молятся почитающие Будду или  Христа.  Замеченный  в
нарушении моего повеления будет наказан: в дом поселю воинов -  кормите  и
одевайте.
   Крики возмущения заглушили его слова. Кучулук  выхватил  из  рук  имама
Коран, разорвал его, бросил на землю.
   -  Будь ты проклят! Пусть прах засыплет  твой  поганый  язык!-  крикнул
имам.
   Воины накинулись на толпу. Засвистели плети.  Кони  сбивали  и  топтали
людей.
   Разогнав верующих, Кучулук  велел  распять  имама  на  дверях  медресе.
Крутость устрашила  мусульман,  но  не  прибавила,  скорее  убавила  число
сторонников Кучулука. И когда к его владениям подошел  Джэбэ  с  двадцатью
тысячами воинов, мусульмане не подумали защищать свои  города  и  селения,
хуже того - они начали нападать на воинов Кучулука. О сражении с монголами
нечего было и думать. Он отступал, и его войско таяло, как снег под жарким
солнцем. С ним остались только найманы, но их было слишком мало...
   ...Усталые кони медленно поднимались в гору. На безоблачном небе  гасли
звезды, разгоралась яркая, кроваво-красная заря. Рядом с Кучулуком дремала
в седле Тафгач-хатун. Ее маленькие руки вцепились в переднюю  луку  седла,
голова клонилась на грудь. Кучулук потряс ее за плечо.
   -  Упадешь.
   Она встряхнулась, потерла ладонью припухшие глаза, виновато улыбнулась.
   -  Не могу больше.
   -  Сейчас остановимся. Наши кони устали больше, чем мы.- Он  оглянулся.
Воины тащились за ним без всякого порядка, многие дремали.- Нам,  кажется,
не уйти.
   Тафгач-хатун испуганно глянула на него.
   -  Настигнут?
   -  Да. Скорей всего - сегодня.
   -  Может быть, нам покориться?
   -  Покориться?- Кучулук горько усмехнулся.- Этим мы не  спасем  ничего.
Даже свою жизнь. Я всегда знал, что монголы придут  за  моей  головой.  На
месте Чингисхана я сделал бы то же  самое.  Когда  меня  убьют,  хорезмшах
порадуется. А ему плакать надо.
   -  Тебя.