льцо, но
уйти удалось не многим.
   На рассвете воины Тэмуджина снова полезли вверх. На вершине  горы  были
подняты ханские туги, но самого Таян-хана уже не было в живых. Вечером  он
был  тяжело  ранен  и  не  дожил  до  утра.  Остатки  войска  под  началом
Хорису-беки защищались отважно. Хан Тэмуджин пообещал сохранить им  жизнь,
но они не пожелали  бросить  оружие  и  погибли,  сражаясь  до  последнего
вздоха.
   -  Смотри, хан Тэмуджин, вот это юрта!- Боорчу соскочил  с  коня  перед
юртой на колесах.
   -  Я такую видел. В такой ездили нойоны Алтан-хана.
   -  А в этой ездил  Таян-хан.  Теперь  она  твоя.-  Боорчу  поднялся  на
телегу, заглянул внутрь.- О, тут много кое-чего есть. Посмотри, хан.
   Они вошли в юрту. Тэмуджин раздвинул  шелковую  занавеску,  разделяющую
юрту на две половины. В задней половине была широкая  постель,  застланная
пушистым одеялом из  верблюжьей  шерсти.  В  ее  изголовье  стоял  столик,
накрытый красным шелком, на нем лежал тяжелый серебряный крест.
   -  Э, он, как и Ван-хан, молился богу-кресту!- удивился Боорчу.
   У противоположной от кровати стены стоял еще  один  столик,  на  нем  -
девять серебряных чаш и большое, серебряное же, корытце. Повсюду на  стене
висели ножи, сабли, мечи, саадаки, отделанные серебром, золотом, красными,
как капли крови, и синими, как небо, камнями.
   -  Богат был Таян-хан! Ух, и богат!- изумлялся Боорчу,
   -  Бери что-нибудь себе,- сказал Тэмуджин.
   Боорчу выбрал нож в золотой оправе и кривую саблю.
   За стенами юрты надрывал голос Джэлмэ:
   -  Нойоны,  слуги  и  рабы  Таян-хана!  За  гордыню,    криводушие    и
зложелательства небо покарало вашего господина. Сам он убит,  а  весь  его
улус переходит к  хану  Тэмуджину.  Повелеваем  доставить  к  юрте  шелка,
серебро и золото, оружие и доспехи, бронзу и железо...
   Боорчу нацепил на пояс. нож и саблю, оглядел себя.
   -  Ты становишься похож на Хасара, друг Боорчу. Пусти его  сюда  -  все
оружие на себя наденет, а это корытце на голову, поверх шлема, приладит.
   -  В этот раз он хорошо показал себя, хан. Тебе нужно наградить брата.
   -  Всех награжу, друг Боорчу.  Великое  дело  мы  сделали...-  Тэмуджин
вышел из юрты, сел на передок телеги.
   Найманы тащили и складывали  в  кучу  свое  добро.  Росла  гора  мечей,
саадаков, копий, рядом - медных  котлов,  бронзовых  и  железных  стремян,
удил, уздечек, седел... К Тэмуджину воины подтолкнули человека в  шелковом
халате, с кожаными мешочками, подвешенными к поясу.
   -  Прикажи отрубить ему  голову.  Он  прячет  золото.  Видели  в  руках
кругляшку золотую. Вроде бросил в кучу, а сам спрятал.
   -  Кто такой?- наклонился над ним Тэмуджин.
   -  Я уйгур. Мое имя Татунг-а.
   -  Уйгур? А почему здесь? Торговал?- заинтересовался Тэмуджин.
   -  Я служил Таян-хану.
   -  А-а...- теряя интерес, протянул хан.- Какое же ты золото прячешь?
   -  Я хранитель ханской  золотой  тамги  '  и  главноначальствующий  над
писцами.
   [' Т а м г а - печать.]
   -  Дай сюда,- Тэмуджин протянул руку.
   -  Н-не могу,- Татунг-а побледнел, попятился.- Тамгу может взять только
тот, кто унаследует улус Таян-хана.
   -  Ты  верный  слуга.  Хвалю.  Но  разве  не  слышал,   что    небесным
соизволением я унаследовал и улус Таян-хана, и его золотую игрушку, и тебя
самого? Давай!
   Татунг-а оглянулся влево, вправо, будто надеясь на спасение, сжался под
взглядом Тэмуджина, обреченно вздохнул  и  откуда-то  из  широкого  рукава
халата извлек тамгу. Тэмуджин повертел ее - серебряная точеная  ручка,  на
нее насажен золотой кружок с непонятными знаками на плоской стороне.
   -  Для чего она?
   -  Прикладывать к бумагам с его повелениями.
   Два воина подтащили к юрте женщину в узком и длинном -  до  пят-пестром
халате. Она отбивалась от воинов, ругалась на непонятном языке.
   -  Великий хан, это Гурбесу,  жена  Таян-хана,-  сказал  Татунг-а.-  Не
губите ее.
   Тэмуджин не оборачиваясь сказал:
   -  Замолчи, женщина, иначе тебе заткнут  рот!  Так,  ты  говоришь,  это
прикладывают к бумагам? А разве свои повеления Таян-хан писал на бумаге?
   Он не забыл, как  исхитрялся,  чтобы  не  прикладывать  руку  к  бумаге
Алтан-хана. Знаки - следы сорок на снегу - таили в себе непонятное, потому
страшное. Но там были люди Алтан-хана, известные своим хитроумением, а тут
- Таян-хан, найманы...
   -  Все бумаги писал я и другие писцы.
   -  Ты знаешь тайну знаков?- все больше удивлялся Тэмуджин,
   -  И я, и многие другие.
   -  Зови сюда несколько  человек.  Посмотрим,  так  ли  уж  велика  сила
бумаги.-  Тэмуджин  знаком  велел  приблизить  Гурбесу  -  она  подошла  с
опущенной головой.- Ты, вижу, не рада встрече  с  нами.-  Он  взял  ее  за
подбородок, приподнял голову - ее черные глаза горели от гнева,  щеки  жег
румянец стыда.- Так это ты, тангутка, была любимой наложницей Инанча-хана?
А ты ничего...- Добродушно рассмеялся.- Из-за тебя рассорились Таян-хан  и
Буюрук?- Опустил руку.- Иди в юрту. Вечером буду у тебя, узнаю, стоило  ли
братьям ссориться. Иди.
   Гурбесу стояла. Воины подхватили  ее,  втолкнули  в  юрту  и  задернули
дверной полог. Улыбаясь своим мыслям и поглаживая бороду, Тэмуджин  указал
Татунг-а место рядом с собой.
   -  Будешь заносить на бумагу мои слова. А всех остальных писцов, воины,
отведите подальше, чтобы они нас не видели и не слышали. Готово? Татунг-а,
верно ли, что человек, знающий тайну знаков, может  повторить  мои  слова,
занесенные на бумагу, никогда их не слышав?
   -  Конечно, великий хан.
   -  Ну-ну... Заноси: <Я, хан Тэмуджин, сын Есугей-багатура, по небесному
соизволению взял в руки бразды правления над всеми  народами,  живущими  в
войлочных юртах...>
   Быстро, едва касаясь кисточкой листа бумаги, Татунг-а  наносил  цепочку
знаков,    похожих    на    прихотливый    узор.    Его    лицо       было
спокойно-сосредоточенным, ничего необычного, таинственного не было в  этом
лице; так делают любую работу -  тачают  гутулы,  плетут  уздечку,  правят
острие ножа.
   -  Пусть придет один из писцов. Боорчу, нойоны, вы запомнили мои слова?
Ну, смотри, Татунг-а...
   Подошел плешивый и подслеповатый  писец,  уткнулся  носом  в  бумагу  и
дрожащим, надтреснутым голосом начал:
   -  Я, хан Тэмуджин...
   Не пропустил ни одного слова. Будто стоял тут  же  и  псе  слышал,  все
запомнил. Это казалось  чудом,  непостижимым  умом  человеческим.  Нойоны,
воины рты поразевали от удивления, потом стали перешептываться:  эти  люди
знаются с духами. Тэмуджин посмотрел на Тутунг-а с уважением.
   -  Ты показал силу бумаги. А какие повеления хана найманов вы заносили?
   -  Всякие. Кто сколько должен дать серебра, зерна, шерсти... Кому  куда
надлежит ехать.
   -  Это понятно. А для чего тамга?
   -  Бумагу может написать  всякий,  разумеющий  письмо.  Но  тамга  есть
только у хана. Когда приложена - бумаге вера.
   -  Х-м... Хорошо придумано. Сколько лет надо учиться, чтобы  постигнуть
тайну письма?
   -  Зависит от возраста, от памяти, от быстроты  ума  человека.  Учиться
лучше в молодые годы, еще лучше - в детские.
   Тэмуджин протянул ему печать.
   -  Возьми. Ты и все писцы будете служить у меня. Станете  заносить  мои
повеления на бумагу. Кроме того, ты будешь  учить  моих  детей,  а  другие
писцы - детей моих нойонов. Будешь учить своих детей, друг Боорчу?
   -  Если это надо...
   -  Надо. В  могуществе  своем  мы  можем  теперь  равняться  только   с
Алтан-ханом. А уж равняться - так во всем равняться!- Говорил  с  шутливой
усмешкой, но  взгляд,  устремленный  поверх  головы  Боорчу  в  полуденную
сторону, туда, где синь  неба  сливалась  с  синью  степи,  туда,  где  за
безводными гобями лежали земли Алтан-хана, был острым и жестким.
   -  Ты, видно, забыл, что от нас ушел  Кучулук,  ушли  и  меркиты,  живы
Буюрук и Джамуха,- напомнил Боорчу.
   -  До всех доберемся. Не им теперь тягаться со мною. Я нашел  то,  чего
им не дано найти. Они только теряют...

      * ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ *

   Нойон Тайр-Усун нахлестывал усталого коня. За ним без  всякого  порядка
тянулись  немногие  нукеры.  Желтовато-серая  трава,  прибитая    осенними
дождями,  спутанная  ветрами,  цеплялась  за  копыта  и  рвалась  с  сухим
шелестом.
   Из битвы у горы Нагу меркиты вышли без больших потерь.  Возвратились  в
родные курени, но не кликами радости, а молчанием встретили воинов старики
и женщины. Бесконечные неудачи и поражения разорили людей. Убавились стада
и табуны, не было новых молодых и сильных рабов, и некому  стало  высевать
просо, караваны  сартаульских  торговых  людей  начали  обходить  стороной
беспокойные, обедневшие кочевья, и негде было  выменять  ни  шелковых,  ни
холщовых тканей, ни доброго оружия, ни утвари  для  домашнего  очага.  Все
надеялись, что уж с найманами-то они добьются долгожданной победы и придут
домой, гоня перед собой толпы рабов, стада и  табуны.  Не  вышло.  И  отцы
называли сыновей трусливыми корсаками, женщины отвращали от мужей лица.
   Но это была не самая большая беда. Хан Тэмуджин  -  будь  проклято  это
имя!- управив дела в захваченном найманском  улусе,  пошел  на  меркитские
земли. Его передовые сотни уже разграбили несколько куреней.
   Все нойоны без зова собрались у Тохто-беки. Целый день, забыв о  еде  и
питье, думали, как быть. Одни говорили: надо  всем  народом  подняться  на
врага и, если так суждено, всем народом и погибнуть. Другие осторожно вели
к тому, что надо склониться перед силой. Тохто-беки бегал по юрте с навеки
склоненной к плечу головой и потому  похожий  на  токующего  тетерева,  от
бессильного  бешенства  плохо  вникал  в  то,  что  говорили,   разражался
руганью... В последние годы Тохто-беки часто становился таким остервенелым
и несправедливо обижал многих. Доставалось от него и  Тайр-Усуну.  Впервые
ругал после того, как он, Тайр-Усун, возвратился из неудачного  похода  на
хори-туматов. После этого былая их дружба быстро разладилась...  Только  к
вечеру Тохто-беки устал бегать  по  юрте  и  ругаться.  Он  ни  с  кем  не
согласился. О покорности, даже для видимости, хану Тэмуджину он и  слышать
не хотел. <Конечно,- подумал тогда Тайр-Усун,- какая для тебя  покорность:
Есугей-багатур надрубил шею, его сын - перерубит>. Не хотел  Тохто-беки  и
вести воинов на верную  гибель.  Он  решил  откочевать  в  земли  западных
народов, куда не дотянется рука Тэмуджина.
   И вот Тайр-Усун гонит коня в родовые кочевья  поднимать  людей.  Взгляд
скользит по круглым  макушкам  серых  сопок,  по  уходящей  вправо  долине
Селенги с багряными кустами черемухи и желтеющими тальниками  на  берегах.
Надо бросить все это...  Надо  кинуть  половину  юрт,  телег...  Голодной,
оборванной оравой привалят они в земли чужих народов - кому нужны будут?
   От реки наперерез им мчался всадник. Белый  жеребец  легко  перемахивал
через  кустики.  Всадник  пригибался  к  шее,  длинная  грива,    взлетая,
полоскалась на его плечах. Придержав своего коня,  Тайр-Усун  вгляделся  и
узнал младшую  дочь  Хулан.  Подскакав,  она  осадила  жеребца,  блеснула,
улыбаясь,  белыми  ровными  зубами.  Разгоряченный  жеребец  рвал   повод,
всхрапывал, шел боком. Хулан потрепала его по круто выгнутой шее.
   -  Что тут делаешь?- строго спросил Тайр-Усун.
   -  Объезжаю...
   -  Не твое это дело, Хулан. Коней объезжать - дело мужчин.
   -  Когда найдется конь, который вышибет меня из седла,- не буду.
   У нее были чуть выпуклые - его - глаза, вздернутый нос; маленькие  руки
крепко натягивали поводья, в  седле  она  держалась  с  броской  лихостью;
ничего от робкой девушки - статный удалец. Пора бы и  замуж  отдавать,  но
Тайр-Усун  отказывал  женихам:  любил  свою  дочь  и  не   хотел   с   ней
расставаться.
   -  Ну, я поеду. Скажу, что ты возвращаешься.
   -  Да, скачи. Скажи: пусть люди немедля собираются в дорогу.
   Дочь было отпустила повод, но тут же натянула.  Жеребец  закрутился  на
месте, закусывая удила.
   -  А почему? Что случилось, отец?
   -  Враги, дочь. Скачи.
   -  Убегать будем?- В ее голосе были недоверие и обида.
   -  Убегать,-  безжалостно  подтвердил  он.-    Понесемся    по    степи
перекати-полем. Скачи, у нас нет времени.
   Она гикнула и скрылась за сопками.
   Почти два дня ушло на сборы.  Вначале  он  хотел  уйти  налегке,  взять
только воинов, свою семью и семью ближних нукеров, но  в  курене  поднялся
такой вой и ропот, что на все махнул рукой.  Пусть  идут  все,  кто  может
идти.  Чувствовал,  что  время  упущено,  надежда  ускользнуть  от  воинов
Тэмуджина уменьшалась с каждым часом. Не к Тохто-беки, в сторону заката, а
вниз по Селенге надо бы идти. Но  там  хори-туматы.  Они  не  простят  ему
убийства Дайдухул-Сохора. И Чиледу там...
   Потащились вверх по Селенге. Воины, как и он, понимали, что значит  для
них время, озлобленно щелкали плетями,  погоняя  волов,  коней,  людей.  С
мычанием коров, блеянием овец, скрипом телег смешивались  стоны,  вопли  и
проклятия.
   Чтобы не слышать ничего этого, Тайр-Усун уезжал вперед, бросал  поводья
на луку седла,  пускал  лошадь  трусцой.  Перегруженной  телегой  катились
тяжелые думы.  Меркитам  и  раньше  приходилось  оставлять  свои  кочевья,
откатываться в Баргуджин-Токум, но все то - другое. И враг совсем иной.
   К нему нередко подъезжала Хулан, скакала рядом, оглядывалась.
   -  Почему твои воины бьют людей?
   -  Лучше быть битым, чем убитым.
   -  Легче бить своих, чем убивать врагов!- дерзила она.
   Никому другому он такой дерзости не спустил бы, но  это  -  Хулан.  Она
всегда и со всеми прямодушна. К тому же она, кажется, угадала - своих бить
легче. Вот и они, меркиты, кого только не били, с кем не  воевали.  И  все
так: враждовали, грабили, кровь пускали, а враг настоящий под  шум  свалки
набирался сил, расправлял плечи  -  замечать  не  хотели.  Спохватились  -
поздно. Горой возвысился над всеми, и степные племена ни  по  отдельности,
ни все вместе уже ничего с ним не сделают.
   Так же они ехали и в этот раз. Вдали показались всадники.
   -  Мы догнали Тохто-беки!- крикнула Хулан и помчалась вперед.
   -  Остановись!
   Она не слышала или не хотела  остановиться.  Тайр-Усун  приподнялся  на
стременах. В этих местах Тохто-беки  не  должно  быть.  Почему  он  здесь?
Догадка заставила хлестнуть коня. Но дочь была уже далеко. Ее  белый  конь
стлался в легком, как полет, беге. О небо, она погубила себя!
   Всадники остановились,  поджидая  ее.  Хулан  подскакала  к  ним  почти
вплотную и тогда  только  заметила  что-то  неладное.  Развернула  коня  и
полетела обратно. За ней бросилась погоня. Тайр-Усун остановился. Он знал,
что сейчас будет с Хулан, с ним, со  всеми  его  людьми.  И,  думал  не  о
спасении, а о том, чтобы как-то отдалить неизбежное, выдернул меч, насадил
на конец шапку и поднял над головой.
   -  Что ты делаешь, отец? Это враги!
   Хулан остановилась возле  него.  Воины  монгольского  хана,  подскакав,
нацелили на них копья. Не давая им опомниться, громко,  голосом  человека,
привыкшего повелевать, сказал:
   -  Стойте! Я нойон Тайр-Усун. Я иду к хану Тэмуджину.
   -  Ах, лживая меркитская собака! К хану Тэмуджину идешь!..
   Наконечник копья, как голова змеи с острым глазом,  нацелился  прямо  в
переносицу, стал медленно  приближаться,  заставляя  Тайр-Усуна  отклонять
голову. Хулан ударила по копью плетью.
   -  Не смей прикасаться к отцу, грязный харачу!
   Это рассмешило воинов. К  ним  подъехал  нойон  в  тангутском  шлеме  с
гребнем, в железных латах, и воины раздвинулись перед ним.
   -  Ная, нам попался меркитский Тайр-Усун.
   -  Не попался! Я сам, своей волей, иду к хану Тэмуджину.
   Ная с любопытством оглядел его, задержал взгляд на  пылающем  от  гнева
лице Хулан, недоверчиво присвистнул:
   -  Сам? Хочешь оставить меня без добычи? Это твоя жена?
   -  Она моя дочь. Вы не можете ничего трогать!.. Мы не обнажали  оружия!
Мы идем к вашему хану.
   Теперь Тайр-Усун  хотел  отодвинуть  не  только  гибель.  Если  они  не
прикончили его сразу, можно,  наверное,  спастись  самому  и  спасти  свое
владение. Лишь бы не подвела горделивая Хулан. Она только  сейчас  поняла,
что он говорит. Повернулась к нему. В глазах-осуждение, почти презрение.
   Ная хитровато усмехнулся.
   -  Для чего ты идешь к хану Тэмуджину?
   Этот простой вопрос заставил мысли Тайр-Усуна  заметаться,  как  белку,
угодившую в силок. Покорился он или нет, для них сейчас все равно.  Не  он
им нужен, а его владение. Ная и воины  жадными  глазами  ощупывают  Хулан,
поглядывают туда, где тащатся его телеги. Вскинут его на копье, а дочь...
   -  К хану Тэмуджину я везу свою дочь,- само собой вырвалось у него.
   -  Думаешь, она ему очень нужна?
   Ная все еще усмехался, но что-то в этой  усмешке  изменилось,  он  уже,
кажется, не мнил себя человеком всемогущим, вольным  казнить  и  миловать.
Тайр-Усун не замедлил обернуть это себе на пользу. Сказал надменно:
   -  Что нужно хану, он знает сам! Если ты знаешь больше, чем он,-  делай
с нами, что хочешь.
   -  А кто тебе сказал, что я собираюсь  с  вами  что-то  делать?  Воины,
охраняйте его людей. А тебя, нойон, и твою  дочь  я  приглашаю  к  себе  в
гости.
   На берегу речушки воины поставили походную  юрту,  забили  барана.  Ная
говорил с Тайр-Усуном с настороженной почтительностью и все крутился возле
Хулан, ласково посмеивался, норовил потрепать по плечу, ущипнуть  за  бок.
Хулан вначале уворачивалась, потом стукнула кулаком по его руке.
   -  Отойди. Еще раз тронешь - глаза выдеру!
   Отца она сторонилась, смотрела как на чужого. Тайр-Усун чувствовал себя
приниженным, хмуро оглядывался по сторонам,  пытался  считать  воинов,  но
скоро увидел, что надежда  уйти  напрасна.  Воинов  у  Ная  много,  и  они
недреманно следят за его людьми, за ним самим. Едва  выбрал  время,  чтобы
без соглядатаев переброситься несколькими словами с дочерью.
   -  Хулан, не омрачай обидой сердце,- попросил  он.-  Ты  должна  спасти
нас... всех. Одна надежда - ты.
   -  Отец, что стоит племя, если его надежда не отвага воинов,  а  слабая
девушка? Ты отдаешь меня, чтобы спасти свою жизнь...
   Ему, наверное, было бы легче, если бы Хулан плюнула в лицо.
   -  Ты хочешь... чтобы я... все мы умерли? Так я готов. Готов!- повторил
он тверже, почувствовав, что и в самом деле ему лучше умереть.
   -  Я не хочу ничьей смерти,- отворачиваясь, сказала дочь.- Я  до  конца
пройду путь, определенный тобою.
   Ная задержал их у себя на три дня, потом вместе с ними поскакал в  орду
хана. Дорогой он сказал Хулан:
   -  Если хан Тэмуджин откажется, я возьму тебя в свою юрту,
   -  Откажется?- удивилась она.- Почему?
   -  У него много жен. Все красивые.
   -  Красивее меня?- Она окатила его холодным  взглядом.-  Ну,  говори  -
красивее?
   Ная смешком прикрыл  свою  растерянность.  Попробуй  скажи,  что  ханши
красивее! Но и попробуй скажи, что она красивее жен Тэмуджина...
   Хана встретили в дороге. Следом за  Ная  подскакали  к  толпе  нойонов.
Впереди пылило огромное войско, следом за  нойонами  в  ровном  строю,  на
одинаковых саврасых меринах шли кешиктены,  за  ними  тянулись,  насколько
хватало глаз, телеги, кибитки, юрты на колесах. Подавляя в себе  невольную
робость, с тревогой думая о том, что ему скажет хан, Тайр-Усун разглядывал
нойонов, стараясь угадать, кто же из них Тэмуджин. На  всех  были  хорошие
воинские доспехи, дорогое оружие, лошади позванивали уздечками,  убранными
серебром, увитыми шелковыми лентами,- добрались до найманского  богатства,
разбойники! Ная подъехал к грузному человеку в халате из  толстого  сукна.
На нем не было ни шлема, ни панциря, ни оружия. На мягком  шелковом  поясе
висел только нож, Ная  что-то  тихо  сказал.  Человек  повернулся.  Из-под
снежно-белой, отороченной голубым шнуром войлочной шапочки, надвинутой  на
короткие брови, глянули серо-зеленые глаза, суровые,  чем-то  недовольные.
Понемногу недовольство растаяло, короткие, ц