осил:
   -  Что там произошло?
   -  Сначала возмутились жители худых улиц, бродяги и бездельники, к  ним
пристали ремесленники, потом и люди почитаемые,
   -  А что делает султан Осман?
   -  Он сел на коня и сам повел этот  сброд.  Они  поубивали  всех  наших
воинов, разграбили купцов. Они пели и плясали  от  радости,  провозглашали
славу султану Осману.
   Шах поднялся.
   -  Я развалю  этот  город  до  его  основ  и  кровью  непокорных  полью
развалины. От гнева моего содрогнется земля. Велика моя милость -  вы  это
знаете. А силу гнева еще предстоит узнать!- Он пошел  мимо  эмиров,  гордо
подняв голову. Пусть подумают над его словами все...
   По каменным плитам дворцовых  переходов  гулко  застучали  его  кованые
каблуки.

   Самарканд... Город старинных дворцов и  мечетей  с  копьями  минаретов,
горделиво поднятыми к небу; город древних, чтимых  во  всем  мусульманском
мире гробниц  потомков  пророка  и  мужей,  стяжавших  славу  святостью  и
ученостью; город, где каждый дом  увит  виноградными  лозами,  где  воздух
напоен запахом роз и жасмина; город, пронизанный голубыми  жилами  арыков,
по которым струится живительная вода Золотой реки - Зеравшана; город,  где
делают несравненные по  красоте  серебряные  ткани  симгун  и  златотканую
парчу, лучшую в мире бумагу, где умеют  чеканить  медь  и  ковать  железо;
город, куда сходятся караванные дороги четырех сторон света... Этот  город
отверг  владычество  могущественного  повелителя  и  потому  должен   быть
уничтожен.
   С вершины кургана шах смотрел на густую зелень садов, скрывающую  дома,
на сверкающие минареты и хмурился. Ему было жаль  этот  город  и  хотелось
ужаснуть всех непокорных...
   Древние стены города осели,  башни  покосились,  зубцы  выщербил  ветер
времени. Самаркандцы слишком  много  заботились  о  торговле  и  ремеслах,
наживали богатства и слишком мало думали о своей  безопасности,  полагаясь
на защиту неверных кара-киданей с их  беспутным  гурханом.  И  туда  же  -
противиться его воле...
   Рядом сидели на конях эмиры  и  хаджибы  шаха,  тихо  переговаривались,
ждали его слова.
   -  Передайте воинам: дарю им город на пять дней...
   Голоса одобрения, радости  были  ему  ответом.  Но  шах  насупился  еще
больше. Неукротима жадность его эмиров. Чтобы  снять  яблоко,  готовы,  не
раздумывая, срубить яблоню... Один  везир  не  радовался,  он  смотрел  на
эмиров с осуждением, тихо проговорил:
   -  Величайший, город будет лучшим украшением твоих владений, жемчужиной
в золотой оправе. Не очищай ее песком гнева - угасишь блеск.
   Как  ни  тихо  говорил  ал-Хереви,  его  услышали.  Напряженная  тишина
установилась  за  спиной  шаха.  И  эта  тишина  лишила  его   возможности
попятиться, отступить от своих слов.
   -  Самаркандцы получат то, чего они добивались!
   Везир вздохнул, пробормотал:
   -  Величайший, в городе много купцов из других стран...
   Настойчивость везира вызывала досаду.
   -  Ну и что?
   -  Если мы их разорим и разграбим, караванные дороги зарастут травой  и
дождь благоденствия прольется мимо твоей сокровищницы.
   Шах  угрюмо  задумался.  Правитель,  грабящий   купцов,    уподобляется
разбойнику, только грабит он - прав везир,- самого себя.
   -  Ладно... Пришлых купцов повелеваю не убивать и не разорять.
   Эмиры и хаджибы открыто зароптали, и он повернулся к ним, зло спросил:
   -  Кому мало того, что даю?
   Все промолчали. Шах  тронул  коня.  Он  удалился  в  загородный  дворец
султана, поставив во главе войска Джалал ад-Дина. Слишком велика  была  бы
честь для Османа, если бы он сам повел воинов на приступ.
   Как он и ожидал, самаркандцы недолго  удерживали  город.  Сам  мятежный
султан сдался  в  начале  приступа,  обезглавленное  войско  скатилось  со
стен...
   Шах сидел в саду возле круглого водоема, когда перед ним явился  Осман.
Меч в золотых ножнах висел на шее, обнаженная голова, выбритая до  синевы,
бледное лицо с короткой, будто нарисованной углем бородкой были  выпачканы
пеплом. Он стал перед шахом на колени, положил к ногам меч.
   -  Перед тобой, опора веры, тень  бога  на  земле,  величайший  владыка
вселенной, покорно склоняю голову.  Вот  меч  -  отруби  ее.  Вот  саван,-
выхватил из-за пазухи кусок ткани, бросил на меч,- укрой мое тело.
   Осман поднял голову, ловя взгляд шаха.  По  его  грязным  щекам  ползли
слезы.
   -  Ты о чем думал, сын собаки?
   -  Злые люди ввергли меня в  бездну  заблуждений  и  повели  по  дороге
непослушания. Но я раскаиваюсь и прошу: смилуйся! Пусть буду проклят, если
замыслю худое!
   Осман, как взбунтовавшийся правитель, заслужил казни, но  как  муж  его
дочери - снисхождения. Шах послал разыскать Хан-Султан.
   -  Твоя жизнь в ее руках.
   Дочь, увидев мужа, вспыхнула, в больших глазах  взметнулась  ненависть,
стиснув зубы, она пнула его в бок.
   -  Дождался, истязатель!- Голос сорвался на визг.- Кровопийца! Иблис'!
   [' И б л и с - дух зла, дьявол.]
   -  Прости меня, Хан-Султан!- Осман попытался поймать  ее  ногу.-  Рабом
твоим буду.
   Она кричала, неистово колотила его  кулаком  по  синей  голове,  пинала
ногами в лицо. Джалал ад-Дин отодвинул ее, сердито сказал:
   -  Стыдись!
   Шах велел увести Османа, строго сказал дочери:
   -  Подумай и скажи: жизни или смерти желаешь своему мужу?
   -  Он меня унижал перед неверной... Обижал... Я хочу ему смерти.
   Джалал ад-Дин отвернулся от сестры, что-то сказал Тимур-Мелику,  отошел
в сторону. Шах подумал, что сын  недоволен  сестрой,  а  возможно,  и  его
решением. Но теперь ничего изменить  было  невозможно.  Он  велел  позвать
своего главного палача Аяза. За огромный рост и нечеловеческую  силу  Аяза
прозвали богатырем мира - Джехан  Пехлеваном.  Его  огромные  ручищи  были
всегда опущены  и  чуть  согнуты  в  локтях,  готовые  любого  стиснуть  в
смертельных объятиях. Один шах знал, сколько  и  каких  людей  отправил  в
потусторонний мир Джехан Пехлеван. Но это не омрачало жизни Аяза,  у  него
была добрая улыбка и младенческий, ясный взгляд.
   -  Султан Осман - твой.
   В ту же ночь владетель  Самарканда  был  задушен.  Вместе  с  ним  были
преданы смерти его первая жена и все близкие родичи.
   Грабеж Самарканда продолжался три дня. На четвертый день к шаху  пришли
седобородые имамы  с  униженной  просьбой  остановить  кровопролитие.  Шах
смилостивился. И за три дня его воины взяли у самаркандцев все, что  можно
было взять. При малейшем сопротивлении они убивали любого. Погибло  больше
десяти тысяч. Да столько же было изувечено, искалечено.
   Шах не спешил возвращаться в  Гургандж,  в  покои  своего  дворца,  где
властвовал шепот, а не громкий голос. Он замыслил сделать Самарканд  своей
второй столицей, начал строить дворец и мечеть, каких не было ни  в  одном
городе ни одного государства.
   Отсюда же он намеревался пойти  на  хана  Кучулука.  Ему  донесли,  что
Кучулук бросился было на выручку Османа, но опоздал и  с  дороги  повернул
назад, ушел в свои владения. От него прибыл посол  с  письмом.  Хан  пугал
шаха монгольским владыкой, желал перед лицом грядущей грозы забыть  старые
распри, объединить силы... На глазах посла  шах  разорвал  письмо.  Он  не
боялся неведомого владыки степей,  чье  могущество  скорее  всего  выдумка
Кучулука.
   Однако неожиданно слова хана  как  будто  подтвердились.  В  кыпчакских
степях появилось  неведомое  племя - меркиты.  Они  вроде  бы  уходили  от
преследователей - монголов. Во всяком случае, шах оставил Кучулука в покое
к двинулся в кыпчакские степи.

     IV

   Пара журавлей медленно тянула над серой весенней степью.  Судуй  достал
из саадака лук и стрелу.
   -  Джучи, ты бери того, что слева, а я...
   -  Не надо,- Джучи отвел его лук.
   -  Боишься, что не попадем?
   -  Птицы летят к своим гнездовьям. Видишь, как они устали.
   Судуй проводил  взглядом  журавлей.  Они  медленно,  трудно  взмахивали
крыльями. Куда летят? Что их гонит через степи и пустыни?
   -  Мы как эти птицы...- сказал Судуй.
   -  Усталые?
   -  Не знаю... Но мне так не хотелось уезжать от своей Уки, от матери  и
отца...
   -  Мне тоже...
   -  Э, ты мог и остаться. Сказал бы отцу.
   -  Моему отцу не все можно сказать... Да и скажешь...- Лицо Джучи стало
задумчивым...
   -  Вот когда ты станешь ханом...
   -  Молчи об этом!
   -  Почему? Ты старший сын. Кому, как не тебе, быть на месте отца?
   Джучи наклонился, подхватил стебель щавеля, ошелушил в ладонь неопавшие
семена, стал их разглядывать.
   -  Ты замечал когда-нибудь, что у каждого растения свое, на  другое  не
похожее семя?
   -  Кто же об этом не знает, Джучи?
   -  Из семени щавеля вырастает щавель, из семени полыни  -  полынь.  Так
сказал мне однажды мой брат Чагадай.
   Далеко впереди, то исчезая в лощинах, то возникая  на  пологих  увалах,
двигались дозоры, сзади, отстав от Джучи и Судуя на  пять-шесть  выстрелов
из лука, шло войско. Весеннее солнце только  что  растопило  снега,  степь
была неприветливо-серой, в низинах скопились лужи талой воды, желтой,  как
китайский чай.
   Раскрыв ладонь, Джучи подул на бурые плиточки семян,  они  полетели  на
землю. Джучи наклонился, будто хотел разглядеть их в спутанной траве.
   -  Если земля примет эти  семена,  тут  подымутся  новые  растения.  Ты
замечал, Судуй, самые разные травы растут рядом. То же в лесу.  Дерево  не
губит дерево. Земля  принадлежит  всем...  Травам  и  деревьям,  птицам  и
зверям. И людям. Но люди ужиться друг с другом не могут.
   -  Травинке не много места надо, с  ноготь.  Дереву  побольше.  Лошади,
чтобы насытиться,- еще больше. О человеке и говорить нечего.  Ему  простор
нужен. Потому люди и не уживаются.
   -  Нет, Судуй, не потому. Мы  уже  скоро  месяц,  как  идем  следом  за
меркитами. А много ли встретили людей? Почему мы гонимся за меркитами?
   -  Они наши враги.
   -  Но почему враги?
   -  Кто же их знает! Горе они принесли многим. Моя мать до  сих  пор  не
может спокойно вспоминать, как была у них в плену. Если бы не Чиледу...
   -  А мы несем людям радость?- Джучи строго посмотрел на него.
   -  Ну что ты меня пытаешь, Джучи! Не моего ума это дело. Будь моя воля,
я бы сидел в своей юрте, выстругивал стрелы,  приглядывал  за  стадом  или
ковал железо.
   Судуй не любил таких  разговоров.  Джучи  тревожили  какие-то  неясные,
беспокойные думы. А как ни думай, ничего в своей жизни, тем более в  жизни
других, не изменишь. Он  всего  лишь  травинка.  И  любой  ветер  к  земле
приклонит, и колесо повозки придавит, и копыто ссечет, Ему казалось, что у
Джучи жизнь совсем иная... Однако в последнее  время  сын  хана  все  чаще
затевает такие разговоры,  все  более  печальными  становятся  его  добрые
глаза. Скорее всего опять не ладит с братьями. Уж им-то  что  делить?  Все
есть, всего вдоволь... А на Джучи они смотрят так, будто он  хочет  у  них
что-то отобрать. Джучи не из тех, кто отбирает, Джучи скорее свое отдаст.
   От войска отделились несколько всадников, помчались к ним.
   -  Джучи, пусть они попробуют догнать нас. А?
   Джучи оглянулся, подобрал поводья. Конь запрядал  ушами.  Судуй  весело
свистнул, поднял плеть. Из-под копыт полетели  ошметки  грязи,  прохладный
ветер надавил на грудь. Всадники, скакавшие за ними, что-то закричали,  но
Джучи  только  усмехнулся.  Лошади  перемахивали  с   увала    на    увал,
расплескивали в низинах  желтые  лужи.  Вдруг  впереди  показался  десяток
дозорных. Они неслись навстречу, низко пригибаясь к гривам коней. Джучи  и
Судуй остановились.
   -  Вы куда? Там меркиты!- на ходу прокричали дозорные, но, узнав Джучи,
осадили коней.
   Подскакали всадники и сзади.  Среди  них  был  Субэдэй-багатур.  Из-под
нависших бровей он сурово глянул на Джучи, негромко сказал:
   -  Мы не на охоте...
   -  Знаю. Что прикажешь делать?- Джучи тоже насупился.
   Он был недоволен, что отец поставил его  под  начало  Субэдэй-багатура,
но, кажется, впервые дал это понять. Субэдэй-багатур  смотрел  вперед,  на
серые горбы увалов, не поворачивая головы, проговорил:
   -  Я только воин. Ты сын нашего повелителя - кто осмелится  приказывать
тебе? Но за твою жизнь я отвечаю своей головой.  Мне  хочется,  чтобы  она
осталась цела.
   Субэдэй-багатур потрусил вперед.  Постояв,  Джучи  направился  за  ним.
Судуй поскакал рядом. Все молчали. С одного из  увалов  увидели  меркитов.
Они окружили себя телегами на плоском бугре, приготовились биться.
   -  Все. Теперь они не уйдут.-  Субэдэй-багатур  снял  с  головы  шапку,
поднял лицо к небу, что-то пошептал.- Повеление твоего отца мы выполним.
   -  А если бы не выполнили?- спросил Джучи.
   -  Как?-  не  понял  Субэдэй-багатур.-  Нам  было  сказано  идти,  если
понадобится, на край света. И мы бы пошли. Когда начнем сражение?
   -  Зачем у меня спрашивать то,  что  надлежит  знать  тебе?  Не  думай,
Субэдэй-багатур, что я хочу стать выше  тебя.  Но  у  меня  есть  просьба.
Предложи меркитам сдаться без сражения. Мы сохраним много жизней...
   Субэдэй-багатур надвинул шапку на  брови.  Угрюмые  глаза  смотрели  на
меркитский стан. Джучи ждал ответа, неторопливо покусывая конец повода.
   -  Твой отец  повелел:  догнать,  истребить.-  Субэдэй-багатур  пожевал
губы.- Мы не можем нарушить его повеление.- Посмотрел на потускневшее лицо
Джучи.- Но мы можем обождать до утра. Если меркиты  не  желают  умереть  в
сражении, они придут просить пощады. Тогда посмотрим...
   Развернув коня, Субэдэй-багатур потрусил к своим воинам.
   Вечером в стане меркитов горели тусклые огни. Джучи и  Судуй  сидели  у
входа в походную палатку, не разговаривали. Оба ждали  посланца  из  стана
меркитов. Но его не было.
   -  Не придут,- сказал Судуй.
   -  Нет,- согласился Джучи.
   Субэдэй-багатур поднял воинов задолго до рассвета. Скрыто, по  лощинам,
подвел их к стану меркитов. На  заре  ударили  барабаны...  Воины  в  трех
местах прорвались сквозь заграждения. К восходу солнца все было кончено. В
живых остались только женщины, дети, подростки и не больше двух-трех сотен
взрослых воинов. Их заставили собрать на телеги все добро, запрячь волов и
идти обратно. Среди пленных оказался младший сын Тохто-беки. Его подвели к
Джучи и Субэдэй-багатуру  со  связанными  за  спиной  руками.  С  глубокой
царапины на лбу тонкой струйкой сбегала кровь, заливая правый глаз.
   -  Где твои старшие братья?- спросил Субэдэй-багатур.
   -  Мои братья счастливее меня. Они погибли в сражении.
   -  Есть ли кто еще из рода твоего отца в живых?
   -  Все там...
   -  Развяжите ему руки,- приказал Джучи.- Субэдэй-багатур, я хочу с  ним
поговорить...
   Что-то буркнув, Субэдэй-багатур поехал  к  обозу,  уходящему  от  места
битвы со скрипом телег и плачем женщин. Сын Тохто-беки полой халата стер с
лица кровь, пальцами потрогал царапину.
   -  Больно?- спросил Джучи.
   Тот глянул на него с таким удивлением, будто услышал из уст злого  духа
святую молитву. Джучи велел подать ему коня  и,  когда  немного  отъехали,
сказал:
   -  Ты, видно, думаешь, мы не люди.
   -  Какие же вы люди!- Сын Тохто-беки скосоротился,  ожесточенно  плюнул
на траву.- Погубили весь наш народ.
   -  А вы никого не губили? Спроси моего друга Судуя, кто лишил жизни его
бабушку, кто мучил в плену его мать? И мою мать тоже... Люди твоего отца.
   -  Что говорить о моем отце? Его давно нет. Нет и моих братьев. Скоро и
я уйду к ним. О чем нам с тобой говорить, нойон?
   -  Это Джучи, сын Чингисхана,- сказал Судуй.
   -  Все равно. У вас впереди жизнь, у меня - смерть.
   Ни зависти, ни упрека не было в его словах, не было и  отрешенности,  а
было ясное, беспощадное понимание своей судьбы. У Судуя заболело сердце от
жалости к нему.
   -  Э-э, тебя никто убивать не собирается!-  сказал  и  сам  не  поверил
своим словам.- Правда, Джучи?
   Джучи не отозвался. Он смотрел на сына Тохто-беки задумчиво-озабоченно.
Спросил:
   -  Почему вы не ушли куда-нибудь раньше?
   -  Мы выросли на Селенге. Она нам снилась во сне. Хотели  возвратиться.
Думали, что-нибудь переменится.
   -  Почему вечером не  попросили  пощады?-  в  голосе  Джучи  прозвучала
горечь.
   Сын Тохто-беки повернулся к нему резко и круто, долго смотрел  в  лицо,
наконец сказал:
   -  Как бы ни просил загнанный заяц  пощады  у  лисы,  она  его  съест.-
Прислушался к печальному скрипу колес и плачу женщин.- Разве вы нас  могли
пощадить?
   -  Я бы вас пощадил... Как твое имя?
   -  Хултуган. Хултуган-мэрген.
   -  Значит, ты очень хорошо стреляешь из лука?
   -  Я стрелял лучше всех.
   Джучи недоверчиво улыбнулся. У Хултугана сузились глаза.
   -  Я говорю правду!- с внезапной злобой сказал он.-  В  твою  голову  я
попал бы с расстояния в двести алданов.
   -  Хочешь попробовать?- с веселым вызовом спросил Джучи.
   -  Давай лук и стрелы и становись. Но ты не станешь!
   Отстегнув колчан и саадак, Джучи подал Хултугану.
   -  Поедем, мэрген.
   Поскакали в сторону. Судуй испуганно оглядывался и молил небо, чтобы их
увидел Субэдэй-багатур и остановил, запретил глупую,  опасную  забаву.  Но
всадники шагом двигались за обозом, Субэдэй-багатура не  было  видно.  Что
делать? Закричать? Этим криком он оскорбит Джучи.  Рубануть  Хултугана  по
шее, пока не поднял лук? Джучи не простит убийства...
   -  Ну, где я должен стать?- спросил Джучи у Хултугана.
   -  Вон там, у кустика харганы.
   -  Джучи!- предостерегающе крикнул Судуй.
   Но он хлестнул коня, галопом взлетел на увал, соскочил  с  седла,  стал
лицом к ним. На голове белела войлочная шапка,  жарко  вспыхивала  золотая
застежка пояса, с правой руки свисала еле  заметная  с  такого  расстояния
плеть. Хултуган тоже спешился,  опробовал  лук,  подергав  тетиву,  примял
жухлую траву подошвами гутул, утвердил ноги. Судуй вынул меч, пригрозил:
   -  Попадешь в Джучи - убью! Не успеет он упасть на землю,  твоя  голова
скатится с плеч!
   Вспотели ладони, и рукоятка меча стала скользкой.  Хултуган  насмешливо
глянул на него, однако ничего не сказал.  Судуй  думал,  что,  если  Джучи
погибнет, ему придется убить не только Хултугана, но и  самого  себя...  А
меркит не спешил. То натягивал лук, и тогда жесткий прищур морщил  кожу  в
углах глаз, то опускал, тренькал пальцами  по  тетиве,  казалось,  чего-то
выжидал. Джучи стоял не двигаясь. Его конь пощипывал траву, тянул  из  рук
повод.
   Вдруг Хултуган резко  вскинул  лук.  Звонко  тенькнула  тетива.  Стрела
сорвала с головы Джучи шапку. Он подхватил ее, взлетел в седло,  подскакал
к ним. Лицо его было бледным, но в глазах сияла, плескалась радость жизни.
Он засмеялся, показал пробитую шапку.
   -  Чуть было не срезал одну из моих косичек! Неплохо. Но мы  с  Судуем,
думаю, стреляем не хуже.
   Хултуган натянул лук, пустил стрелу в небо, тут же  приложил  к  тетиве
вторую и, когда первая стала падать вниз, перешиб ее надвое. То  же  самое
повторил еще раз, молча вложил лук в саадак, подал онемевшему от изумления
Джучи, сел на коня.
   -  Почему ты... не убил меня? Ты промахнулся намеренно!
   -  Я бы убил. Если бы ты дрогнул. Ты храбрый и  потому  достоин  жизни,
так неосмотрительно  подаренной  мне.-  Покосился  на  Судуя,  язвительная
усмешка задрожала на губах.-  Но  промахнулся  не  намеренно.  Твой  нукер
нагнал на меня столько страху, что задрожали руки.
   Судуй сжал руку  Хултугана  выше  локтя,  захлебываясь  от  внутреннего
напора радости, сказал:
   -  Ты хороший... Ты как Джучи...
   И тут же осекся. Хултуган смотрел на медленно плывший по степи обоз,  и
его глаза были как у смертельно раненного оленя.  Судуй  дернул  за  халат
Джучи, придержал лошадь, зашептал:
   -  Джучи, спаси ему жизнь! Спаси, Джучи!
   Джучи отвел его руку, ударил плетью коня.
   Отправив обоз вперед, Субэдэй-багатур остановил войско на дневку. Мирно
курились огни, сизая пряжа дыма стлалась по серому  войлоку  степи.  Судуй
поднялся раньше Джучи, сварил суп, приправил его  горстью  сушеного  лука.
Джучи выш