делся Мстислав Святославич.- Когда пойдут  на
нас, тогда и будем думать. Половцам хвосты расчесали -  и  добро!  Смирнее
будут.
   -  Неладно говоришь, князь  Черниговский!-  воскликнул  князь  Мстислав
Удатный.- Если мы не поможем половцам, куда им  деваться?  Они  предадутся
врагам. И не за нас, а против нас подымут свои мечи.
   -  Тебе  иначе  говорить  нельзя  -  тестя  спасать  надо,-  огрызнулся
Мстислав Святославич.- Великое дело!  Отведи  ему  галицкой  земли,  пусть
пасет своих кобылиц под твоей рукой.
   Мстислав Удатный зло прищурил карие глаза.
   -  Негоже мужу разумному судить так! Негоже! Для тестя в  Галиче  земля
найдется, у Чернигова просить заемного не стану. Но не о тесте моя печаль.
И не о себе я думаю. Если враг незнаемый придет на Русь,  он,  прежде  чем
добраться до Галича, потопчет земли киевские и черниговские.
   -  Неужто потопчет? Батюшки!- Мстислав Святославич вроде бы  до  смерти
перепугался.
   Гневно глянул на него Удатный, вышел из палаты и  тут  же  возвратился,
ведя за руку какого-то человека. Мстислав Романович насупился. Оба старших
князя  были  сейчас  не  любы.  Мстислав  Святославич  -  за    похмельную
сварливость, Удатный - за непочтительность, держит себя  так,  будто  его,
князя Киевского, тут нет, будто сам тут  княжит.  Кого  еще  притащил  без
всякого спроса?
   Светлокудрый человек, робея, приблизился к трону и как-то не по-русски,
почти расстилаясь на дубовых половицах, поклонился.
   -  Это Захарий,- сказал Удатный.- Он знает о татарах все.
   -  Они монголы, не татары,- поправил его Захарий.- Одно  из  их  племен
прозывается татары.
   -  Погодь!-  остановил  его  Мстислав  Романович.-  Сказывай  с  самого
начала. Как туда попал? Где был? Что видел?
   Рассказывал Захарий долго, и его никто не торопил, не подгонял. Даже из
глаз Мстислава Святославича ушла похмельная муть.  Страшно  было  то,  что
случилось  с  землей  хорезмийцев.  Ища  успокоения,  Мстислав   Романович
проговорил:
   -  Там, поди, города такие, что в наш Киев десяток вложить можно?
   Захарий покачал головой.
   -  Кабы так! Иные, правда, меньше. Но многие с  Киев  и  даже  поболее.
Гургандж, в  воде  утопленный,  был,  думаю,  больше.-  Захарий  помолчал,
покусывая губы, вдруг весь подался к Мстиславу  Романовичу.-  Не  пускайте
врагов к городу. Если они станут под его стенами...
   -  Да ты что!- возмутился  Мстислав  Романович.-  Мы  не  половцы.  Тем
держаться не за что, сели в кибитки и поехали.  Землю  Русскую  зорить  не
дадим! Это заповедано нам дедами.
   Он велел  дворскому  отвести  Захария  к  Симеону-летописцу.  Надо  все
рассказанное занести в списки. А Мстислав  Удатный  тем  временем  сызнова
вперед вылез.
   -  Братья! Теперь вы видите, что враг воистину грозен  и  опасен.  Одно
благо - не всей силой идет. Надо поспешно созвать мужей храброборствующих,
взять врагов в круг и посечь в Диком Поле, в земле  половецкой.  Побьем  -
другим неповадно будет идти следом. Не побьем - держись, земля Русская!
   Сходные мысли были и у Мстислава  Романовича.  Досадно  стало,  что  их
перенял Удатный, теперь он принужден повторять то же самое. А что подумают
бояре и воеводы, князья Мстислав Святославич, Даниил и Михаил? Киев-де под
Галичем ходит... Воспротивиться? Себе хуже сделаешь.  Если  татары  придут
следом за половецкими толпами - и опять же прав  князь  Галицкий,-  первым
делом  начнут  зорить  земли  киевские...  Поворотил  голову  к  Мстиславу
Святославичу:
   -  Согласен ли с князем Галицким?
   -  Как ты, так и я.
   Помедлив, как бы колеблясь, Мстислав Романович сказал:
   -  Ин ладно. Ополчим свои дружины!- Решительно стукнул посохом.
   Но стук вышел глухой - не по дубу пола, по тканому половику ударил.

     XIV

   В монастырской келье вдоль стен вместо лавок стояли тяжелые,  окованные
железом сундуки,  прикрытые  рядниной.  В  углу  перед  образом  Спасителя
теплилась лампада. Над нею на потолке темнело пятно копоти. Боком к оконцу
за широким столом  сидел  горбатый  старик  -  Симеон-летописец.  Дворский
осенил себя крестным знамением, подтолкнул к старцу Захария.
   -  Князем к тебе прислан. Поспрашивай.
   И  ушел. Симеон,  разглядывая  Захария  светлыми,  большими,   как    у
великомучеников на иконах, глазами, спросил:
   -  Язычник?
   -  Верую, отче.
   -  Чего же лба не перекрестишь?
   Захарий, как дворский до этого, сложил пальцы, перекрестился, глядя  на
огонек лампадки, обреченно вздохнул. Он еще не  побывал  на  Подоле,  дома
родного не видел - цел ли?- только то и делает, что рассказывает  о  своих
мытарствах. Но иное было там, в княжеских хоромах. От его рассказов польза
какая-то будет. Для чего знать старику о монголах  и  гибели  хорезмийских
городов - не понятно.
   -  Какое великое деяние сотворить сподобился?- В  тихом  голосе  старца
была усталая усмешка.
   -  Мне велено рассказать о виденном, тебе - записать.
   -  Записывать или нет -  то  мне  ведомо.  Князь  шлет  то  одного,  то
другого. Восхотел, чтобы не строкой, а многими листами глаголела  летопись
о его времени. Но летопись каждому воздает свое по деяниям его. Дело же от
дела рознится. В затылке почесать - тоже  дело.  Только  в  летописи  сего
отмечать ни к чему. Ну, рассказывай...
   В келье пахло воском, сухими травами,  в  оконце  просачивался  мягкий,
рассеянный свет; было  тихо  и  покойно,  и  собственный  голос  показался
Захарию громким, грубым, как звук медной трубы. Невольно перешел почти  на
шепот. И - не чудно ли!- многое из  того,  что  казалось  важным,  тут,  в
тишине кельи, под взглядом  все  вбирающих  глаз  Симеона,  отлетело  само
собой, рассказ его вышел кратким,  видимо,  слишком  кратким,  потому  что
старец стал его расспрашивать. Бледные руки старца  лежали  на  закапанном
воском столе, тонкие,  подвижные  пальцы  беспокойно  шевелились,  большие
глаза то темнели, взблескивали, то становились печальными. И Захарию стало
легко, словно отдал старцу свою душевную тяжесть и боль.
   -  Натерпелся ты, сын мой...- ласково сказал старец.- Но ты молод, горе
свое осилишь. Господь не оставит тебя, вознаградит за страдания. Все будет
хорошо...  Абы  Русь  наша  многотерпеливая  не  умучила  себя  неурядьем,
оборонилась от зла и напастей.
   -  Разве неурядье не кончилось?
   -  Одно заканчивается, другое возгорается... Ты побудь у меня.  Кое-что
из сказанного тобою надо будет записать. А память у меня худая  стала,  не
напутать бы.
   -  Для чего, отче, летопись?
   -  У дерева есть корни, у людей прошлое. Осеки корни - усохнет  дерево.
То же бывает и с людьми, если они жизнь своих дедов и  отцов  не  пожелают
знать. Человек на землю приходит и уходит, а дело его - злое или доброе  -
остается, и оттого, какое дело оставлено, живущим радость  либо  тягота  и
горе. Дабы не увеличивать тягот и не множить горя, живущие  должны  знать,
откуда что проистекает.
   -  О каждом, кто у нас княжил, есть в летописи запись?
   -  О каждом...
   -  Хотел бы я знать, что написано о Рюрике  Ростиславиче,-  пробормотал
Захарий.
   Симеон поднялся из-за стола. Горб его стал еще заметнее.  Седая  борода
торчком выставилась вперед, обнажив худую, жилистую шею.  Открыв  один  из
сундуков, он  достал  книгу  в  черном  кожаном  переплете,  с  бронзовыми
уголками и застежками. Бережно обтер рукавом пыль, положил на стол и начал
переворачивать страницы.
   -  Ага, вот... <И сотворилось великое зло в Русской земле,  такого  зла
не было от крещения над Киевом. Напасти были, взятья были - не такие,  что
ныне сотворилось. Не токмо Подолье взяша и пожогша, но и Гору  '  взяша  и
митрополью святую Софью разграбиша и Десятинную церковь святой богородицы,
разграбиша и монастыри все и иконы одраша...> Вот что  записано  о  деянии
князя Рюрика  Ростиславича,  который  навел  на  город  половцев.-  Симеон
перевернул лист.- А вот что сказано о нем после его  смерти...  <Князь  не
имел покоя ниоткуда. Много питию вдавался, женами водим был, мало о устрое
земли печалился, и слуги его повсеместно зло творили. За все  сие  киянами
нелюбим был>.
   [' Г о р а - центральная часть древнего Киева, где  размещались  дворцы
князей и знати, соборы, многие церкви.]
   -  Игорь Ростиславич стрый ' Мстислава Романовича?
   [' С т р ы й - дядя (древнерусское).]
   -  Стрый...- Симеон захлопнул книгу.
   -  Ведомо ли Мстиславу Романовичу про эту запись?
   -  Ведомо.- Глаза Симеона повеселели.- Оттого-то восхотел, чтобы о  нем
иное было записано.
   Захарию вдруг стало отчего-то тревожно. У него в жизни осталось одно  -
родной город. Как толпы половцев, он пришел  сюда  в  поисках  успокоения.
Город манил его и звал долгие годы. Пришел сюда не так, как  думалось.  Но
пришел. Ужли и сюда прикатится за ним яростное воинство  хана?  Ужли  Киев
даст погубить себя?
   -  Скажи, отче, любим ли киянам князь Мстислав Романович?
   Симеон вздохнул и, ничего не ответив, стал записывать его рассказ.
   В его келье Захарий и переночевал.  Утром  в  златоверхом  Михайловском
соборе поставил свечу перед образом архангела  Михаила-покровителя  Киева,
помолился о благополучии  города,  помянул  отца  и  безгрешную  Фатиму...
Бестрепетное пламя свечей отражалось от камешков мозаики.  Лицо  крылатого
архангела с тонким, резко очерченным носом и  маленькими,  сурово  сжатыми
губами казалось живым... Отовсюду - с граней опорных столбов,  со  стен  и
сводов на Захария смотрели лики  святых  -  и  строгие,  и  отрешенные,  и
мудро-задумчивые. Они были над  людьми,  над  жизнью,  олицетворяя  что-то
незыблемое, вечное.
   Ни Симеон-летописец, ни дворский князя больше не удерживали Захария.  И
с княжей Горы он поехал на Подол. Дом  отца  на  берегу  Почайной,  к  его
удивлению, был цел. Бревна почернели, углы тронула гниль. Но это  был  тот
самый дом, где он родился и рос. Соскочил  с  коня,  ввел  его  в  ограду.
Просторный двор зарос лебедой  н  лопухами.  У  крыльца  рылась  курица  с
выводком цыплят, возле амбара  на  траве  ползала  светловолосая  девочка,
мальчик лет пяти, черноволосый, взлохмаченный, запрягал в игрушечные  сани
кошку. Кошка мяукала, ложилась на спину и царапала своего мучителя. Увидев
Захария, мальчик вскочил, подбежал к нему, стал, заложив в  рот  палец.  У
него были черные, косо разрезанные глаза, лицо испачкано землей.
   -  Ты к нам приехал?- спросил мальчик.
   -  К вам, сыне. Это мой дом.
   -  Ты наш отец?- В глазенках мальчика вспыхнула радость.
   Захарий не посмел сказать <нет>, полой халата утер ему лицо. Догадался,
что отец этих детей где-то в отлучке и, видимо, давно - сын его в лицо  не
знает.
   -  А где ваша мать?
   -  Ушла. Вечером придет. Как солнышко станет садиться, так и придет. Ты
не уйдешь?- вдруг забеспокоился мальчик.
   Захарий снова не смог сказать <нет>.
   -  А мы есть хочем,- сказал мальчик.
   -  Подождите меня...
   Поставив коня на заднем дворе, он пошел на торговище. Как и  прежде,  у
лавок, заваленных товарами, бурлил разный люд:  Тут  были  торговые  гости
всякого языка: угры, немцы, ляхи,  волжские  болгары,  греки,  арабы.  Тут
можно было купить все - от иглы с мотком ниток до кафтана из  златотканого
аксамита, от простенького гребешка из рога до воинских доспехов  заморской
работы, от глиняного горшка  до  золотых,  изукрашенных  эмалью  кубков  и
братин, от берестянок с болгарским медом до восточных пряностей...Разменяв
часть золота на привычные  ему  дирхемы,  Захарий  купил  себе  сапоги  из
крепкой кожи,  полотняные  русские  порты,  шелковую  рубашку  с  расшитым
цветными нитками воротником, шапку, опушенную мехом бобра,  и  галицийскую
безрукавку. Связав все это в  узел,  отправился  к  рядам,  где  торговали
снедью. Взял несколько хлебцев, копченой  осетрины,  круг  сыру,  вяленого
винограда и берестянку с медом.
   Мальчик встретил его веселым  щенячьим  визгом.  Захарий  разостлал  на
траве халат, разложил перед детьми угощение.  Сам  спустился  к  Почайной,
умылся, потом на заднем дворе переоделся...  Дети  уплетали  сладости.  Он
смотрел на них и посмеивался... Спросил у мальчика:
   -  Тебя как зовут, разбойник?
   -  Федей.- Неожиданно пожаловался:- На улице меня дразнят:  <Половецкий
хан>. Скажи им, чтобы не дразнили.
   <Обличием ты, брат, и верно чистый половец>,- подумал Захарий.
   -  Скажу. А сестру как зовут?
   -  Она - Ясыня. Она много ревет.
   Федя был мальчонка разворотливый.  И  отвечал,  и  не  забывал  цеплять
пальцем мед из берестянки, и  кидал  крошки  хлеба  курице.  Она  довольно
квохтала, цыплята с писком бегали вокруг, тоже клевали. Ясыня ела  вяленый
виноград, подбирая по одной ягодке, и была чем-то похожа на цыпленка.
   Во двор вошла молодая женщина. В первое мгновение  показалось  Захарию,
что она очень похожа  на  Фатиму.  Но  нет...  Правда,  лицо  с  заметными
скулами, смуглое,  глаза  продолговатые,  волосы  иссиня-черные  -  как  у
Фатимы, но непохожа...  Она  словно  бы  запнулась,  остановилась  посреди
двора,  поглядывая  то  на  снедь,  то  на  него.  Захарий  стал   неловко
оправдываться:
   - Забрел без спросу... Смотрю, дети...
   Женщина взяла на руки девочку, устало опустилась на  приступок  амбара.
Целуя ее в испачканную мордашку, певуче проговорила:
   -  Ясынька моя маленькая, головушка светлая...
   Захарию почему-то казалось, что она должна  говорить  плохо  по-русски.
Его так и подмывало заговорить с ней по-тюркски. Не утерпел, спросил:
   -  Ты русская?
   -  Мать моя была половчанкой.
   Теперь Захарию стало понятно, почему у нее  и  у  сына  такое  обличие,
почему мальчонку дразнят половецким ханом.
   -  Умерла недавно моя матушка.- Лицо женщины стало горестным.- Отец еще
раньше помер. Муж поплыл в низовья с товарами - убили тати '. Осиротели  и
мои деточки.
   [' Т а т ь - грабитель, разбойник.]
   Федя уловил слово <отец>, подошел к Захарию и, как Ясыня к матери,  сел
к нему на колени, подергал за бороду.
   -  Мама, это наш отец.
   -  Цыть, глупый!- рассердилась женщина,  строго  спросила  у  Захария:-
Какое у тебя дело?
   -  Я не по делу. Это мой дом.
   -  Как... твой?
   -  Родился тут. И отец мой тут же родился.
   -  А-а... Вы купили себе новый...
   -  Да нет. Ничего мы не покупали, не продавали. Отсюда нас с  отцом  на
веревке увели в половецкий полон. Только что возвратился.
   -  Ты... ты хочешь...-  Женщина  встревожилась,  поставила  девочку  на
землю.
   -  Да нет, я не к тому. Я только  посмотреть  хотел.  Живите.-  Захарию
стало неловко, будто он и в самом деле хотел отобрать  родительский  дом.-
Ну, я пойду.
   Федя вцепился в него ручонками.
   -  Не ходи.- Оглянулся на мать, позвал на помощь:- Не пускай его.
   Захарий пожалел, что так бездумно приласкал этого маленького  человека,
тоскующего по крепким отцовским рукам. Подергал его за нос.
   -  Я буду приходить к тебе.- Это была еще одна ложь, и  на  душе  стало
худо, сказал женщине:- Прости... По дурости моей...
   -  А-а, что там... Свои-то в городе есть?
   -  Нет. Никого нету.
   -  А каким делом занят?
   -  Пока никаким. Я же говорю: только что вернулся.  Пока  что  дворской
князя при себе держит.
   -  Жить-то есть где?
   -  Пока нет. Но я найду. Много ли мне надо?
   -  Ну, вот что... Желаешь - поживи с нами. Когда  что  сыщешь,  уйдешь.
Амбар пустой, спать в нем можешь.
   -  Спасибо. Я останусь.
   -  Зови меня Анной.
   Дворскому Захарий был не нужен. И он каждый день ходил на торговище. Не
терял надежды найти кого-нибудь из товарищей детских лет. Но где  найдешь,
если столько лет прошло. Жизнь  всех  пораскидала.  Да  и,  встретив,  как
узнаешь? Кто признает в нем, бородатом мужчине, того  босоногого  Захарку?
Присматривал и дело себе. На родной земле надо садиться крепко,  навсегда.
Дай бог царство небесное Фатиме, ее золото тут очень пригодится. Оно -  ее
благословение на новую жизнь.  Но  с  выбором  дела  он  медлил.  Вести  о
неведомых врагах все больше будоражили торговище. Сказывали всякие были  и
небыли. Чужедальные гости спешили сбыть свое  добро  и  поскорее  убраться
восвояси... А в Киев собиралось войско.  По  улицам  носились  всадники  в
островерхих шлемах. На низком, пологом берегу Почайной делали новые  лодки
и смолили  старые...  Домой  Захарий  возвращался  встревоженным.  Немного
забывался, забавляя детей Анны. Федя прилип к нему - руками не оторвешь...
   Вечером во дворе  разводили  огонь,  Анна  что-нибудь  варила.  Тут  же
ужинали. Потом долго разговаривали с ней. Жилось Анне трудно.  Почти  все,
что от мужа осталось, распродала, теперь с утра до вечера работала -  кому
постирает, кому дом обиходит, за любое дело бралась. Возвращалась  вечером
усталая, с заметно выступающими скулами. Но на жизнь не  жаловалась.  Грех
жаловаться. Кому что дал господь, у того то и есть... На ее руках  дремала
Ясыня, на его - Федя. Когда на небе проклевывались звезды, расходились.  В
амбаре пахло сухой пылью, старым деревом, прелым зерном;  в  углу  шуршали
мыши, бормотал во сне и жался к боку Захария маленький Федя. Тут память  о
войне, о буйстве человеческой ярости начинала  казаться  наваждением.  Ему
порой даже не верилось в то, что довелось видеть...
   Но монгольские тумены на быстроногих конях уже приближались  к  Днепру.
От Джэбэ и Субэдэй-багатура прибыли посланцы  -  десять  человек.  Захарию
было велено переводить их речи. Подарков, от нойонов Мстислав Романович не
принял,  посланцев  в  палату  не  позвал.  Мстислав  Романович,  Мстислав
Удатный, Мстислав Святославич,  Котян-хан  сидели  в  открытых  сенях,  за
перилами с точеными балясинами. Посланцы стояли внизу, на каменных плитах,
мостивших двор. Говорил старший воин,  кривоногий,  с  иссеченным  шрамами
лицом. За его спиной теснились  другие,  помоложе.  Они  надменно  озирали
широкий, как поле, княжий двор, дворцы с лепными карнизами, крутые  купола
соборов с золотыми крестами.
   -  Мы ехали сюда и видели: много  воинов  в  городе,-  говорил  старший
воин.- Вы собираетесь в поход  на  нас?-  Подождал  ответа,  не  дождался,
продолжал:- Ни сел, ни городов, ни земли вашей мы  не  брали  -  для  чего
вооружаетесь?
   -  Антихрист нечестивый!- ругнулся Мстислав Романович.
   -  Спроси,- сказал Захарию Мстислав Удатный,- за каким бесом они пришли
сюда? Кто их звал? Что им надо?
   -  Мы заняли земли половцев. А  они  бежали  к  вам.  Слышали  мы,  что
половцы вам много зла делали. Мы будем их  бить  с  одной  стороны,  вы  с
другой бейте и все их добро себе берите.
   -  Что ответим, братья?- спросил у князей Мстислав Романович.
   -  Прежде нас у хана спросить надо,- сказал Мстислав Удатный.
   Котян-хан положил руку на рукоять меча, лицо его перекосилось.
   -  Обманщики! Они обманули нас, теперь то же делают с вами. Побить всех
надо!
   -  Истинно молвил: побить!- одобрил князь Мстислав  Удатный.-  Указчики
нашлись! Этих порубить сейчас же!
   Посланцы о чем-то переговаривались и все так же горделиво  поглядывали,
не чуяли, что все вокруг, быть  может,  последнее  увиденное  ими  в  этой
жизни. Захарию стало жаль  их.  На  широком  поле  двора,  пустого,  чисто
подметенного, с поблескивающими плитами камней, оглаженных подошвами тысяч
и тысяч  ног,  они  казались  одинокими  и  беззащитными.  Князь  Мстислав
Романович медлил с решением, косился на князя Удатного,  скреб  пальцем  в
бороде. И Захарий стал надеяться, что  воины  живыми  уйдут  с  княжеского
двора. Но Мстислав Романович весь напыжился, изрек:
   -  Ин ладно! Кончайте.
   Княжеские дружинники в кольчугах и шлемах сбежали с крыльца,  похватали
посланцев и куда-то уволокли.
   Князь Удатный положил руку на плечо Захарию.
   -  При мне будешь. Завтра тронемся.
   Вечером  Захарий  проверил  свой  монгольский  лук,  навострил  стрелы,
поправил лезвие сабли. Анна собирала в дорожные сумы съестные  припасы.  В
этот вечер после ужина у огня сидели молча. Захарию не  хотелось  покидать
двор, заросший