ах, низина, за  ней  начиналась  возвышенность,  поросшая  березняком,
дальше были горы и лес. Надо бежать в лес. По болоту лошади  не  пойдут...
Он свернул в сторону, стал прыгать с кочки на кочку. Всадники выскочили из
кустов, на краю болота остановились. Передний (по голосу он  узнал  в  нем
Аучу-багатура приложил ладони ко рту, закричал:
   -  Э-эй! Не убегай! Мы тебя все равно поймаем. Без тебя  нам  не ведено
возвращаться.
   Тэмуджин только чуть приостановился, но тут же помчался  сколько   было
сил. Всадники, ругаясь, поскакали вокруг болотины. Он прыгал  с  кочки  на
кочку.  Густая  зеленая  вода  пахла  тухлыми  яйцами.    Несколько    раз
поскальзывался, падал. Руки, живот, штаны были в вонючей жиже.
   Выскочил на возвышенность, нырнул в березовый лесок, чуть перевел  дух.
Но всадники были уже недалеко, снова послышался стук копыт. Он  побежал  в
гору. Дышал хрипло, со свистом, как загнанная лошадь.
   Преследователи рассыпались и, словно загонщики на облаве, ехали  цепью,
не теряя друг друга  из  виду,  изредка  переговариваясь.  По  голосам  он
определял, где они находятся, и то приостанавливался, чтобы отдышаться, то
снова бежал. Лес  становился  гуще.  Заросли  багульника  порой  были  так
плотны, что он еле продирался сквозь них, часто  на  его  пути  попадались
валежины с острыми мертвыми сучьями. Бежать он  уже  не  мог,  шел  шагом.
Голосов больше не слышал. Или преследователи отклонились  в  сторону,  или
вернулись. Выбрав густую чащу, он залез в нее, лег на  землю.  Здесь  было
прохладно и сумрачно.  Пахло  прелой  хвоей  и  смолой.  Гулко  колотилось
сердце, дрожали ноги.
   Понемногу   успокоился,   стал   думать.    Чего    хочет    от    него
Таргутай-Кирилтух? Уж конечно не  для  того,  чтобы  вручить  подарок  или
вернуть захваченное, послал людей за ним. Может быть, хочет убить?
   При мысли о смерти Тэмуджину стало зябко. Нет, только  не  это!  Он  не
дастся им в руки. Он будет скитаться в лесах, словно дикий зверь,  питаясь
ягодами и травой, но не даст зарезать себя, как пустоголового ягненка.
   День тянулся  бесконечно.  Устав  лежать,  Тэмуджин  пошел  разыскивать
что-нибудь съестное. Попробовал есть грибы. Сырые, пахнущие плесенью,  они
вызывали отвращение. А развести  огонь  было  нечем  -  огниво  и  кремень
остались на берегу реки. Да и не  решился  бы  разжечь  огонь...  В  узкой
сумрачной  пади  нашел  несколько  кустов  смородины.  Ягоды   были    еще
зеленоватые, кислые, от них выворачивало скулы.
   К вечеру погода испортилась. Небо, затянутое облаками, было без  единой
звездочки, тьма навалилась такая густая, что Тэмуджин ничего  не  видел  в
двух шагах от себя. Дул ветер, и деревья скрипели,  потрескивали,  шумели.
Слушая голоса леса, он сжимался  от  страха.  Каралось,  нечистые  духи  и
демоны-мангусы-окружили его со всех сторон, беснуются в  темноте,  ожидая,
когда он уснет. Тогда украдут его душу, выпьют кровь, растерзают тело.
   До рассвета не сомкнул глаз. Утром пошел дождь. Мелкая морось  неслышно
сыпалась на притихший лес, вода скапливалась на ветвях деревьев, и тяжелые
капли с шумом падали на сухую прошлогоднюю  листву.  Тэмуджин  замерз,  от
неподвижного сидения на земле свело судорогой ноги. Поднялся  и  поковылял
вниз, к реке. Он надеялся,  что  огниво  и  кремень  остались  на  берегу.
Возможно, и таймень еще там. Тогда он разведет огонь, отогреется, поест. К
юрте матери пока что не пойдет. Аучу и его люди, наверное, этого только  и
ждут.
   На том месте, где вчера жарили рыбу, не оказалось ни кремня с  огнивом,
ни тайменя. Дурак Хасар все утащил домой. А может быть,  и  не  он.  Может
быть, все забрал проклятый Аучу, верный  пес  Таргутай-Кирилтуха.  Сейчас,
возможно, сидит у теплого  очага,  ест  куски  тайменя,  обсасывая  жирные
пальцы. Ну, погодите же, я вам все припомню!
   Он снова ушел в лес. Из веток и  травы  сделал  шалаш,  залез  в  него.
Пригрелся и заснул. Разбудило его пение птиц. Высунул  голову  из  шалаша.
Дождь перестал, небо очистилось от туч, ярко светило солнце.  Капли  дождя
висели на листьях, на хвое деревьев,  искрились  разноцветными  огоньками.
День клонился к вечеру. Нестерпимо хотелось есть. Он  встал  и  побрел  по
косогору. Надо будет подобраться ближе к юрте. Ночью, может быть,  удастся
увидеть кого-нибудь из своих.
   Голод, усталость притупили чувство  страха.  Он  вышел  на  край  леса.
Отсюда, от подножия горы, видна была равнина с одинокой юртой. Возле  юрты
не заметил ни людей,  ни  лошадей.  Может  быть,  Аучу-багатур  со  своими
нукерами убрался восвояси? Постоял, раздумывая, и  с  оглядкой  направился
вниз.
   Но ушел недалеко. От реки мчались, отрезая путь в лес, пять  всадников.
Он повернул назад. Сбоку, пригибаясь  к  гриве  коня,  скаля  белые  зубы,
налетел Аучу-багатур, бросил аркан.  Волосяная  веревка  захлестнулась  на
груди Тэмуджина, он упал, обдирая кожу, протащился  по  земле.  Нукеры  не
дали приподняться, скрутили руки и ноги, словно мешок, приторочили к седлу.
   Тэмуджин плакал. Аучу-багатур подошел  к  нему,  заглянул  в  лицо,  со
смешком сказал:
   -  Я думал, сын Есугея багатур.  А  он  плачет,  будто  девка,  которую
отдают в наложницы.
   Извиваясь  всем  телом,  Тэмуджин  приподнял    голову,    плюнул    на
Аучу-багатура.
   Тот рубанул его ребром ладони по затылку.
   -  Ух, и дал бы я тебе сейчас! Да боюсь - сдохнешь раньше времени.
   От удара из глаз Тэмуджина посыпались искры,  онемела  шея.  Он  дрыгал
связанными ногами, задыхался от ярости.
   -  Дай,  ну,  дай!  Я  не  сдохну.  А  вот  тебя,  вонючая  ворона,   я
когда-нибудь привяжу к хвосту табунного жеребца!
   -  Ну? Напугал ты меня до смерти!
   До куреня  Таргутай-Кирилтуха  добирались  три  дня.  Нукеры  почти  не
кормили Тэмуджина, всю дорогу зубоскалили над ним. Он молчал. Не было  сил
отвечать.
   У юрты Таргутай-Кирилтуха его сняли с  седла,  освободили  от  веревок.
Чтобы не упасть, он схватился за столбик  коновязи.  Белая  юрта,  лошади,
люди качались, расплывались.
   -  Проходи, гость дорогой.
   Узнав скрипучий голос Таргутай-Кирилтуха, Тэмуджин  распрямился.  Нойон
стоял перед ним, сложив руки на животе, обтянутом шелком.  Жарко  блестели
серебряные бляхи на его поясе.
   -  Ты вырос,- продолжал Таргутай-Кирилтух, ощупывая  его  взглядом,-  и
стал очень похож на своего отца. Мы с твоим отцом были  друзьями.  Да-а...
Кому же, если не мне, заботиться о твоем будущем? А?
   -  Ты уже позаботился,- буркнул Тэмуджин, наливаясь злобой.
   -  Горяч!- одобрительно проговорил  Таргутай-Кирилтух.-  Но  и  горячих
скакунов объезжают, и упрямых волов  в  телегу  впрягают.-  Оплывшее  лицо
нойона посуровело.- Кто-то считает, что я присвоил себе чужое. Я взял себе
все, что имел твой отец,- это верно. А почему взял? Богатства твоего  отца
было нажито трудом многих.  Потом  -  не  слабой  женщине,  твоей  матери,
владеть им. Табун  без  жеребца  разбегается,  богатство  в  слабых  руках
рассыпается... Вот. А ты, неразумный, распускаешь язык. Однако я не  стану
наказывать тебя. Ты сын моего друга, и ты  будешь  жить  у  меня.  Я  тебя
одену, накормлю, посажу на коня. Ты будешь нукером  и  братом  моему  сыну
Улдаю.
   За спиной Тэмуджина стоял Аучу-багатур, подсказывал:
   -  Благодари!
   Тэмуджин крепче стиснул столбик коновязи, замотал головой.
   -  Мне ничего не нужно. Если ты друг моего отца, отпусти меня, оставь в
покое.
   -  Ты  отказываешься  принять  дар?-  от  удивления  растягивая  слова,
проговорил Таргутай-Кирилтух, насупился.
   Аучу-багатур рукояткой плети больно ткнул в спину Тэмуджина.
   -  Соглашайся, глупый человек. Благодари!
   Боль в спине подстегнула Тэмуджина. Резко повернулся  к  Аучу-багатуру,
взбешенно закричал:
   -  Не буду я благодарить! Отобрав повозку с волом, дарите чеку от  этой
повозки - за что благодарить!-  Опалил  взглядом  Таргутай-Кирилтуха.-  Ты
грабитель и вор! Мне не нужны твои милости!
   Толстые губы Таргутай-Кирилтуха скривились, пухлое лицо налилось кровью.
   -  Люди, выходит, говорили правду: ты  волчонок!  Но  тебе  никогда  не
стать зубастым волком. Хочешь мстить мне -  я  перед  тобой.  Эй,  нукеры,
дайте молодцу меч. Посмотрим, на что ты годен.
   В своей ладони Тэмуджин ощутил рукоятку меча, сжал ее, напружинился.  С
какой радостью всадил бы сейчас широкое лезвие в это толстое пузо! Но  сил
не хватит даже поднять оружие. Отбросил меч от себя. Он  упал,  звякнув  о
камень.
   -  Со-опляк!- презрительно протянул Таргутай-Кирилтух и сказал  нукерам
с ворчливой нравоучительностью:- Человек человеку может быть  или  врагом,
или другом. От дружбы он отказался. Врагом быть не может.  У  такого  одна
участь - он становится рабом. Наденьте на его шею кангу '.
   [' К а н г а - колодка.]

     VIII

   В юрте Булган теперь никогда не выветривался запах кислятины. Вместе  с
сыном она с утра до вечера выделывала шкуры овец. После того, как  меркиты
отогнали табун и Тайчу-Кури влепили двадцать палок, бедный парень долго не
мог ни сидеть, ни лежать на спине,  но  не  это  главное  -  их  заставили
перебраться в курень и выделывать кожи. Работа тяжелая, а  кормили  плохо,
Когда пасли табун, питание тоже было скудное,  но  там  они  с  Тайчу-Кури
чувствовали себя вольными людьми, и работа была не столь  обременительная.
Надо же было этим меркитам налететь именно на их  табун!  Жизнь  никак  не
ладится. Или уж у нее такая злосчастная доля, или чем-то сильно прогневила
духов Хучу был хорошим мужем.  Любил,  правда,  поболтать  впустую,  сытно
поесть, но с ним она, особенно в последние годы, не знала  никакого  горя.
Только бы жить да радоваться. Кирилтух  вздумал  разорить  Оэлун,  и  Хучу
погиб. А все то, что они с ним успели нажить, забрали нукеры. Теперь они с
сыном черные рабы. И так, кажется, будет до  конца  жизни.  Ну,  ее  жизнь
прошла - ладно. Утерянное не вернешь, гнилое  не  пришьешь.  А  вот  жизнь
Тайчу-Кури только начинается. Славный парень, коренастый,  крепкий,  очень
похожий на своего отца, но, пожалуй, красивее, чем он-как  будет  жить  ее
Тайчу-Кури? Он родился на старой, вылезшей овчине, носит одежду из старой,
рваной кожи, спит под латаным одеялом - неужели так  будет  всю  жизнь?  У
него нет ни коня, ни седла, ни юрты. Придет  время  жениться,  не  на  чем
привезти невесту, не из чего постелить постель.
   Булган горестно вздыхала, в тысячный раз думая одну и  ту  же  думу,  а
руки сами собой крутили, мяли, терли овчину с  белой  пушистой  мездрой  и
курчавой мягкой шерстью. Тайчу-Кури  выделывал  овчины  крюком  на  улице.
Правая нога поднималась и, опираясь на  ремень  крюка,  будто  на  стремя,
медленно опускалась. Солнце освещало его голую потную спину, загоревшую до
черноты.
   -  Сынок, а сынок! Ты бы отдохнул.
   Тайчу-Кури вошел в юрту, зачерпнул из кадки воды,  выпил  целую  чашку,
зачерпнул вторую и вылил себе на грудь.
   -  Сейчас бы кумыс пить или, на худой конец, дуг,- сказала она.
   -  Ничего!- Тайчу-Кури вытер ладонью потное лицо, улыбнулся.- Ничего, и
вода хорошо.
   Такой уж он и есть. Все ему ничего.  Отшибли  спину  палками,  вздулась
подушкой, смотреть даже страшно, а когда она спрашивала его, больно ли, он
отвечал почти так же, как сейчас. <Ничего.  Когда  били,  было  больно,  а
сейчас уже ничего>.
   -  Ну, я пошел, мама.
   -  Посиди, сынок, отдохни. Жарко.
   -  Аучу опять будет ругаться.
   -  Пусть ругается. Из сил выбиваемся, на них работая, а они и покормить
не хотят. Их сынки в твои годы только одно и знают - забавляться, носиться
по степи без дела.
   -  Ну что ты, мама, меня с ними равняешь!
   -  Не равняю. А все же злость берет! Из-за них житья нет.  Если  бы  не
Таргутай, твой отец был бы жив, и мы бы не бедствовали.
   Булган  расстроилась,  бросила  овчину,  вышла  на  улицу.    К    юрте
приближались два всадника - Аучу-багатур и сын  Таргутай-Кирилтуха  Улдай.
Между ними шел с кангой на шее высокий молоденький парень с очень знакомым
лицом. Парень смотрел из-под широкого  лба  злыми  серыми  глазами.  Рыжие
жесткие волосы клочьями топорщились на голове. Неужели это сын Есугея?
   -  Принимай гостя, Булган!- Концом рукоятки  плети  Аучу  подтолкнул  в
спину парня.- Где твой сын?
   -  Я здесь,- Тайчу-Кури вышел из юрты, почтительно  поклонился  Аучу  и
Улдаю.
   -  Этот парень будет жить с вами. Если он убежит, ты ответишь  головой.
Так же, как и ты с матерью, он будет выделывать овчины.  Следи,  чтобы  не
бездельничал. Он твой раб.
   -  Ты теперь большой господин!- осклабился Улдай,  упитанный  парень  с
толстыми, словно опухшими, верхними веками над маленькими веселыми глазами.
   -  Он должен выделывать столько же  овчин,  сколько  и  ты,-  продолжал
Аучу-багатур.- Не  выделает  -  будет  бит  палками.  Каждая  невыделанная
овчина-две палки. Понятно? А тебе, Тэмуджин, понятно?
   -  Я не буду выделывать овчины,- глухо сказал Тэмуджин.- Я  не  раб!  Я
сын высокородного родителя!
   Улдай засмеялся.
   -  Мы тебе будем давать на выделку овчины не простых,  а  высокородных,
овец!
   -  Дурак!- сказал Тэмуджин.
   -  Но-но, умный нашелся! Посмотрю, каким  ты  станешь  через  несколько
дней.
   Они уехали. Тэмуджин сел на землю,  привалился  спиной  к  стене  юрты,
закрыл глаза. Под ресницами лежали темные тени, сухая кожа туго обтягивала
скулы. Булган принесла воды, присела перед ним.
   -  Выпей, сынок.
   Тэмуджин отодвинул руку с чашкой.
   -  Не хочу. Дай что-нибудь поесть.
   Булган растерянно посмотрела на  сына  -  в  юрте  не  было  ни  крошки
съестного. Только вечером она сможет получить у баурчи  Таргутай-Кирилтуха
немного молока  и  хурута.  Тайчу-Кури  в  ответ  на  ее  взгляд  виновато
потупился.
   -  Может быть, я схожу к соседям?
   -  Иди, сынок, к Сорган-Шира.
   Сорган-Шира делал для Таргутай-Кирилтуха кумыс и тарак ', у него всегда
было в запасе что-нибудь  съестное.  Она надеялась, что сосед  не  откажет
ради такого случая. И  верно,  Тайчу-Кури вскоре вернулся с большой чашкой
творога и котелком кумыса. А следом пришел и сам  Сорган-Шира,  кривоногий
мужчина с лысеющей головой, настороженно оглянулся и поклонился Тэмуджину.
   [' Т а р а к - молочный продукт.]
   -  В моем сердце живет добрая память о твоем родителе.
   Булган с  жалостью  смотрела  на  тонкую  шею  Тэмуджина,  до  красноты
натертую березовой кангой. Непонятно было, слушает он Сорган-Шира или  его
мысли далеко отсюда. Съев творог и  запив  его  кумысом,  он  взглянул  на
Сорган-Шира,  и  в  его  глазах  неожиданно  промелькнули  насмешливо-злые
огоньки.
   -  Если в твоем сердце так крепка память о  моем  отце,  сними  с  меня
колодку, дай коня и седло. А?
   Сорган-Шира снова боязливо оглянулся, крепко потер лысину.
   -  Ты бы лучше .помалкивал, молодой господин, об этом. Неужели  еще  не
понял, кто такой Таргутай-Кирилтух? Мы-то его хорошо знаем.
   -  Лучшего господина вы и не заслуживаете! Смирный конь одинаково везет
и хозяина и вора.- Тэмуджин отвернулся.
   Смущенный Сорган-Шира ушел домой. Булган пригласила Тэмуджина  в  юрту,
отрезала от своего одеяла кусок овчины, подложила под колодку,  чтобы  она
меньше натирала ему шею.
   Работать утром Тэмуджин не стал. Он сидел в тени юрты, подогнув колени,
положив на них руки, на руки-голову, молчал; Тайчу-Кури, обливаясь  потом,
тер крюком овчины, время от времени просил его:
   -  Ты хотя бы для виду поработай. Палками бить будут. Ох, и больно  они
бьют палками!
   -  Молчи! Не буду я выделывать вонючие овчины.
   -  Это не тяжело,- уговаривал Тайчу-Кури.- Видишь, я работаю, и ничего.
   -  Ты - харачу. Ты для этого и рожден.
   Тайчу-Кури благодушно улыбнулся.
   -  А слышал, что сказал Аучу-багатур. Я теперь вроде как твой хозяин.
   -  Поговори еще так! Возьму твой крюк и тресну по башке!
   -  Да я же шучу. Вот чудак какой! Если  бы  вправду  я  стал  хозяином,
разве стал бы держать в колодке и заставлять работать на  себя!  Иди  куда
хочешь, делай что хочешь. У меня свои руки есть.
   -  Глупый ты парень, как я погляжу. Надоел своей пустой болтовней!
   -  Может быть, и глупый,- охотно согласился Тайчу-Кури.
   Булган  слушала  их  разговор,  согнувшись  над  овчинами.    Упрямство
Тэмуджина было ей по душе. Только зря он думает, что ее Тайчу-Кури глупый.
Он очень верно говорит. Если бы над человеком было поменьше всяких  разных
хозяев, если бы хозяева  не  захватывали  людей  друг  у  друга  вместе  с
табунами и стадами, жилось бы много лучше.
   Несколько дней ни Аучу-багатур, ни Улдай не  появлялись.  Все  эти  дни
Тэмуджин. не  работал.  Булган  и  Тайчу-Кури  выбивались  из  сил,  чтобы
выделать все овчины. Но разве могли они сделать вдвоем  то,  что  дали  на
троих? Булган со страхом ждала Аучу-багатура.
   Он пришел вместе с Улдаем и тремя нукерами. Все  были  навеселе.  Сытое
лицо Улдая пылало, Аучу, напротив, был бледен, только  малиновый  шрам  на
покатом лбу горел, словно  раскаленный.  Они  пересчитали  овчины.  Четыре
остались невыделанными.
   -  Восемь палок мало!- с сожалением сказал Улдай.- Я думал,  он  больше
заработает. Может быть,  мы  не  будем  его  бить?  Смотри,  Аучу,  своими
высокородными руками он выделал овчины так хорошо, что я, пожалуй, велю из
них сшить шубу себе.
   -  Отведав палок, он будет выделывать овчины  и  вовсе  хорошо.  Снимай
штаны, Тэмуджин.
   Глаза Тэмуджина налились темнотой, стали почти  черными.  Казалось,  он
бросится на своих врагов, вцепится зубами в горло.
   -  Штаны снимать он стесняется!- Улдай глумливо хохотнул.
   Тайчу-Кури поклонился Аучу багатуру.
   -  Не трогайте его. Эти овчины не выделал я Мне нездоровилось.
   -  Ты не выделал?- удивился Аучу, мутными глазами  посмотрел  на  него,
кивнул:- Хорошо. Нукеры, дайте ему восемь палок.
   Нукеры повалили Тайчу-Кури на землю, содрали штаны. Один сел  на  йоги,
другой на голову, третий с придыханием, так, будто колол дрова, начал бить.
   -  Раз, два, три...- отсчитывал удары Аучу.
   Булган зажала рот рукой, чтобы не закричать.  Тэмуджин  вздрагивал  при
каждом ударе, словно били его, а не Тайчу-Кури.
   Когда Аучу и Улдай с нукерами ушли, Булган упрекнула Тэмуджина:
   -  Твое своенравие дорого обошлось моему сыну. И всегда так...
   Тэмуджин ничего не сказал. Но утром взял крюк и с  остервенением  начал
драть овчину. Он был непривычен к этой работе, ему мешала  тяжелая  канга,
однако до обеда ни разу не передохнул. Сердце Булган отмякло. Она  сходила
к Сорган Шира, выпросила сыру и тарака, накормила ребят досыта, сказала:
   -  Вы сильные парни. Будете дружно работать, будет время и для отдыха А
уж я позабочусь, чтобы вам не было голодно.
   И в этот раз Тэмуджин промолчал.
   Вечером, укладываясь спать,  Тайчу-Кури  лег  было  на  отбитую  спину,
охнул, перевернулся на живот. Тэмуджин засмеялся.
   -  Не будешь, дурак, подставлять за других свою спину!
   -  А-а, ничего. Мне это не в новинку.

     IX

   Багряно пламенели молодые кусты черемухи, желтела, осыпалась  листва  с
берез и осин. Лес осветлялся, становился неуютно-просторным, словно пустая
юрта перед кочевкой. Оэлун шла по тропе, сгибаясь под тяжестью берестяного
короба с ягодами Палый лист сухо шуршал под ногами, изредка звонко щелкала
сломленная ветка.
   Раньше Оэлун боялась леса. Ей,  дочери  степей,  он  казался  угнетающе
тесным, полным неясных опасностей. Она боялась оставаться в  нем  одна.  А
теперь даже полюбила бродить одна по звериным тропинкам.  Прежнего  страха
перед лесом не было. Давно поняла: люди опаснее и  диких  зверей,  и  злых
духов. Сколько горя и страдания принесли они ей! По правде  говоря,  в  ее
жизни светлым было лишь детство. А  все  остальное...  Сначала  Есугей. Он
привез ее в свою юрту силой. Смирилась, может быть, даже полюбила  ею.  Но
каких душевных мук стоило это! Потом  домогательства  коротышки  Отчигина.
Потом Таргутай-Кирилтух. Он разорил, обездолил ее. В душе он