ицо сыпались крошки. Руки зацепились за край стены.
   -  Вот они, вот!- закричал кто-то за спиной.
   Воины отскочили, он повис. Напрягая все силы, стал  подтягиваться.  Под
правой рукой выломился кирпич. Хушаху рухнул на землю. Быстро  сел.  Возле
него стояли воины. Лунный свет серебрил их плечи. Подошел Гао Цзы,  слегка
наклонился, всматриваясь в лицо.
   -  Не ушел...
   -  Проиграл сражение, мерзкий человек?
   -  Оба мы проиграли. Я - сражение, ты - свою голову.
   ...С головой Хушаху Гао Цзы пришел в императорский дворец.
   -  Суди меня, государь, своим праведным судом.
   -  За убийство преступника не судят. Повелеваю посмертно лишить  Хушаху
всех титулов и званий, всенародно огласить указ о его преступных  деяниях.
Тебя, Гао Цзы, за то, что избавил  меня  от  этого  человека,  я  назначаю
великим юань-шуаем.
   Бледные щеки Сюня порозовели. О, как ты сладок, вкус власти!

     XIV

   Полуденное солнце плавилось на ряби волн Хуанхэ. Низкий противоположный
берег едва был виден. К нему, сносимые течением, на лодках,  на  плотах  и
просто вплавь добирались недобитые враги. Воины  хана  вкладывали  луки  в
саадаки, спешивались и поили усталых коней. Черны были их лица,  опаленные
горячими ветрами и невыносимым зноем великой китайской равнины...
   Хан равнодушно взглянул на бегущих, велел кешиктену зачерпнуть  в  шлем
воды. От ила вода была грязно-желтоватого цвета. И  наносные  берега  тоже
были грязно-желтые.
   -  Воины, я привел вас на берега этой великой  реки.  За  нашей  спиной
много дней пути, много  взятых  городов,  тысячи  поверженных  врагов.  До
сегодняшнего дня, мои храбрые воины, я звал вас вперед. Теперь пришла пора
поворачивать коней. Испейте воды из этой великой реки, запомните ее  вкус.
И как только вкус ее станет забываться, мы придем сюда снова.- Хан  поднял
шлем, сделал глоток, поморщился; вода была  теплой,  с  затхлым  запахом.-
Храбрые мои багатуры! Скоро мы будем пить прозрачную,  чистую  воду  наших
рек!
   Крики радости покатились по берегу Хуанхэ. Воины  кидали  вверх  шапки,
колотили по шлемам. <Домой! Домо-ой!> Хан не радовался вместе  с  воинами.
Он не достиг всего, чего хотел.
   Прошлой осенью, обложив со всех сторон Чжунду, не стал тратить  времени
на его осаду. Она могла затянуться на многие месяцы. Надо  было  успевать,
пока враг растерян, брать другие города, захватить все ценное, что накопил
Алтан-хан. Он разделил войско на три части. Левое крыло отдал  под  начало
Мухали, правое - Джучи, Чагадаю и Угэдэю, сам с Тулуем повел  середину.  У
Чжунду оставил всего два тумена. Этого было достаточно,  чтобы  держать  в
страхе Алтан-хана.
   Он хотел взять все города до реки Хуанхэ, опустошить все округа.  Тогда
Алтан-хан, лишенный поддержки, оказался бы в его  руках.  Было  у  хана  и
другое соображение. Сколь  ни  велика  и  ни  богата  столица  Алтан-хана,
добыча, взятая в городах, все равно превысит то, что есть в Чжунду.
   За полгода его воины взяли девяносто городов. Не занятыми к  северу  от
Хуанхэ  оставалось  всего  одиннадцать  хорошо  укрепленных,   многолюдных
городов. Чтобы захватить их, нужно было время. Но воины  начали  уставать.
Их изматывали беспрерывные сражения, жара. Добыча была так велика, что уже
перестала привлекать. К тому же все чаще приключались болезни. Бывало, что
целые сотни лежали вповалку. Стали поговаривать,  что  китайцы,  не  сумев
защитить себя мечом и копьем, спознались с духами зла и наслали на  войско
порчу. Это пугало воинов и заставляло задумываться хана...
   Поворотив войско, он вселил в людей дух бодрости.
   Снова пошли  на  Чжунду.  Двигались  мимо  пустых  селений  и  пепелищ,
разрушенных городов, по вытоптанным полям. Люди  в  ужасе  разбегались.  И
земля казалась пустой. Будто гром небесный исковырял ее  и  уничтожил  все
живое. Хан словно впервые увидел, до какой крайности довел он  горделивого
Алтан-хана и его народ. Вот вам и джаутхури! Вот вам указ, выслушанный  на
коленях! Но что-то сдерживало его радость. Он не хотел, чтобы в нем  самом
подняла голову гордыня. Чем она лучше той, за которую небо  лишило  своего
благоволения Алтан-хана и весь  род  его?  Болезнь  воинов  не  первое  ли
предзнаменование небесного нерасположения? Вспомнил разговор  с  монахами,
постигающими дао. Позднее он слышал много всяких чудес  о  монахах-даосах.
Но тот разговор, воспринятый им с  усмешкой,  почему-то  запал  в  память.
Истины, высказанные ими, все чаще заставляли задумываться. По  их  учению,
все на свете, достигнув вершин, возвращается к прежнему своему  состоянию.
Наверное, это так и есть. На этой земле когда-то, как и на его родине,  не
было ни величественных храмов и дворцов, ни садов, ни полей, ни городов  с
крепкими стенами, а были пастбища, и люди жили в юртах,  кибитках,  носили
простую одежду, ели простую пищу. Достигли всего, чего им желалось, и  вот
небо  возвращает  их  к  прежнему  состоянию,  избрав  его,    Чингисхана,
вершителем своей воли. Но если все это верно, он  сам,  достигнув  вершин,
должен  тоже  возвратиться  к  своему  прежнему  состоянию  -  к   бедной,
закопченной юрте, к скудной еде, к униженности. Пусть не  он  сам,  а  его
дети, внуки, все равно...
   Эта мысль тревожила и мучила. И не с кем было разделить ее. Если бы был
жив Теб-тэнгри... Но гордыня и его свела  в  могилу  раньше  времени.  Как
Джамуху, Ван-хана...
   В третьем месяце года собаки ' все войска  хана  собрались  у  крепости
Догоу под Чжунду. За пределами крепости на крутом холме для  хана  разбили
большой шатер. Отсюда была видна широкая равнина. По ней почти беспрерывно
двигались табуны и стада,  шли  понурые  толпы  пленных,  катились  тяжело
груженные телеги. На север! Вослед птицам, улетающим в свои  гнездовья.  У
хана собрались нойоны туменов и тысяч. Рядом  с  ханом  сидели  сыновья  и
Хулан, чуть ниже Хасар и Бэлгутэй.
   [' Апрель 1214 года.]
   -  Нойоны, своими подвигами мы удивили всех живущих на земле, Но  не  в
нашем обычае любоваться делом рук своих. Кто живет вчерашним днем, у  того
нет дня завтрашнего. Нойоны, наш путь в родные степи лежит мимо  срединной
столицы. Остановимся  ли,  чтобы  взять  ее,  или  дозволим  Алтан-хану  с
городской стены проводить тоскующим взглядом  эти  телеги  с  добром,  эти
стада волов, табуны коней, этих мужчин и женщин, превращенных в рабов?
   Первыми позволено было высказаться перебежчикам. Они  были  единодушны:
надо осадить столицу, принудить ее к сдаче, затем возвратиться  к  Хуанхэ,
переправиться на другой берег и повоевать все владения вплоть до  пределов
сунского государства. Такая воинственность была понятна.  Перебежчикам  не
хотелось  уходить  в  степи,  на  чужбину.  Однако  и  многие  его  нойоны
склонялись к тому, что Чжунду надо попытаться взять.  Определеннее  других
высказался Мухали:
   -  Великий хан, тетива натянута, стрела нацелена - зачем опускать  лук?
В Чжунду много воинов, высоки  и  прочны  стены.  Но  у  нас  сотни  тысяч
пленных. Мы бросим их на город. Прикрываясь живым щитом, сможем, я  думаю,
взять город без больших потерь.
   Мухали  говорил  о  средстве,  многократно  испытанном.  Враги   обычно
собирали воинов в городах, оставляя жителей селений без  защиты.  Их-то  и
заставляли лезть на стены,  разбивать  ворота.  Воины  Алтан-хана  нередко
узнавали в толпе своих братьев, отцов и теряли  остатки  мужества,  оружие
валилось из их рук.  Но  Чжунду  слишком  велик,  тут  этот  способ  будет
малопригодным, тут надо положить не одну тысячу своих воинов.
   С Мухали не согласился Боорчу.
   -  Не всякая стрела достигает  цели.  Особенно,  если  пущена  усталыми
руками. Наши воины  утомлены,  кони  измучены.  Вот-вот  начнется  большая
жара...
   -  Меня жара не страшит,- сказал Мухали.
   -  Вы знаете, почему я отобрал тысячу воинов у нойона Исатая?-  спросил
хан.- Сам он никогда не уставал и думал, что  другие  тоже  не  устают.  И
тысячу свою умучил. Вы,  как  видно,  хотите,  чтобы  я  уподобился  этому
нойону? На облавной охоте есть хороший обычай - не истреблять до последней
головы зверей, собранных в круг. Так  же  надо  поступить  и  тут.  Не  из
милосердия к Алтан-хану... Пусть мы возьмем столицу, пленим сына  неба.  А
дальше что? Войску нужен отдых. Мы должны будем  уйти.  На  обезглавленное
государство с запада хлынут тангуты, с юга суны. Чего не сумели взять  мы,
возьмут они, и  через  это  усилятся.  Допустить  такое  можно  только  по
неразумности. Пусть Алтан-хан пока живет... Кто думает иначе?
   Иначе, понятно, уже никто не думал. Хан подозвал Шихи-Хутага.
   -  Ты  поедешь  в  Чжунду  и,  не  склоняя  головы  перед  Алтан-ханом,
скажешь...- Помолчал, обдумывая послание.- Скажешь так. Все твои земли  до
берега Хуанхэ заняты мною. У тебя остался только этот  город.  До  полного
бессилия тебя довело небо, и если бы я стал теснить  тебя  далее,  то  мне
самому пришлось  бы  опасаться  небесного  гнев?.  Потому  я  готов  уйти.
Расположен ли ублаготворить  мое  войско,  чтобы  смягчились  мои  нойоны?
Вот...
   -  Очень уж тихие слова,- буркнул Хасар.- Ему надо так  сказать,  чтобы
пот по спине побежал.
   -  Громко  лает  собака,  которая  сама  всего  боится...  Еще    скажи
Алтан-хану: твои предки, согнав прежних государей, не выделили им  ничего,
заставили  бедствовать.  Восстанавливая  справедливость   и    достоинство
обездоленных, я пожаловал Елюй Люгэ титул  вана,  и  земли,  и  людей.  Не
трогай его владений, не огорчай меня. И еще.- Покосился на Хулан.- Желаю я
для утешения своего сердца и в знак нашей дружбы  взять  в  жены  одну  из
твоих дочерей.
   Увенчанная перьями спица на  бохтаге  Хулан  качнулась  и  замерла.  Он
подождал - не скажет ли чего? Но у Хулан хватило терпения промолчать.
   В тот же  день  Шихи-Хутаг,  сопровождаемый  кешиктенами  в  блистающих
доспехах, отбыл в Чжунду.  Алтан-хан  собрал  совет.  И,  там.  как  потом
донесли  Чингисхану  друзья  перебежчиков,  многие  подбивали   императора
напасть на монгольский стан. Но  чэн-сян  '  императора  по  имени  Фу-син
сказал, что войско ненадежно. Выйдя  за  стены,  оно  разбежится.  Поэтому
лучше дать хану все, чего он добивается, и  пусть  уходит.  Заминка  вышла
только с последним требованием хана: дочерей у императора не  было.  Тогда
было решено, что Сюнь удочерит одну из дочек покойного Юнь-цзы и отдаст ее
в жены.
   [' Ч э н - с я н  - первый министр.]
   Сам чэн-сян Фу-син доставил невесту  в  стан  Чингисхана.  Ее  несли  в
крытых носилках. За нею шли пятьсот мальчиков и пятьсот девочек, держали в
руках подносы с золотыми, серебряными и  фарфоровыми  чашами,  шкатулки  с
украшениями и жемчугом, разные диковинки из слоновой кости, нефрита,  яшмы
и драгоценного дерева; воины вели в поводу три тысячи коней под  парчовыми
чепраками. Все это - пятьсот девочек и мальчиков,  драгоценности,  кони  -
приданое невесты.
   Хулан стояла рядом с ханом, глаза  ее  метали  молнии,  и  было  просто
удивительно, что носилки не вспыхнули. Хан отодвинул занавеску с  золотыми
фениксами. Девушка в  шелковом  одеянии  отшатнулась  от  него,  вцепилась
руками в подушки. У нее  были  маленькие  глаза  под  реденькими  бровями,
остренький  подбородок.  Фу-син  что-то  ей  сказал.  Девушка  попробовала
улыбнуться - дернула бледные губы, показав реденькие  кривые  зубы.  Через
плечо хана Хулан заглянула в носилки, фыркнула и, успокоенная, отошла. Хан
почувствовал себя обманутым!..
   Фу-син  сопровождал  Чингисхана  до    крепости    Цзюйюгуань.    Здесь
распрощались. Хан подарил ему  коня  под  золотым  седлом,  сказал,  пряча
усмешку в рыжих усах:
   -  Печальное расставание  с  хорошим  человеком.  Одно  утешает:  будет
угодно небу - встретимся вновь.
   После отъезда Фу-сина он велел перебить слабых и старых пленных и пошел
в степи, держась восточных склонов Хинганских  гор.  Лето  хотел  провести
далеко  на  севере,  у  озера  Юрли.  Шел  к  нему  медленно,  с   частыми
остановками, давая отдых людям и коням. До озера так и не дошел.  От  Елюй
Люгэ примчались гонцы с тревожным  известием.  На  него  Алтан-хан  послал
четыреста тысяч воинов под началом опытного и храброго  юнь-шуая  Вань-ну.
Елюй Люгэ проиграл несколько сражений, оставил Восточную столицу и  другие
города. Его поражение могло вдохнуть силы в  посрамленных  врагов,  и  хан
отправил на помощь вану Мухали.
   Не успела растаять пыль, поднятая копытами коней Мухали,- новые  гонцы.
На  этот  раз  из-под  Чжунду.  Алтан-хан,  видимо  тревожась   за    свою
безопасность, решил покинуть срединную столицу и перебраться за  Хуанхэ  в
город Бянь. Оставив в Чжунду наследника, он со всем своим двором  тронулся
в  путь.  Воины-кидане,  не  желающие  покидать  родных  мест,  взроптали.
Алтан-хан велел  отобрать  у  них  доспехи,  оружие  и  коней.  Тогда  они
возмутились, убили цзян-дяня ', избрали своим предводителем Чада  и  пошли
обратно. Из Чжунду были посланы для усмирения киданей войска. Но  Чада  их
разбил, усилился, приняв других беглецов, и стал угрожать  столице.  Взять
ее он не мог и потому просил хана - помоги.
   [' Ц з я н ь - д я н ь  - начальник гвардии.]
   И хан повернул назад.

     XV

   Горе не обошло  и  дом  Хо.  Не  встал  с  постели  сын,  отлетела  его
безгрешная душа к предкам. Всего на три дня пережил внука старый Ли  Цзян.
В доме стало пусто. Цуй ходила с незрячими от  муки  глазами.  Вздыхала  и
плакала Хоахчин. И Хо не мог  найти  слов  утешения.  Все  слова  казались
невесомыми, как пух тополей.
   В городе становилось все тревожнее. Прошел слух, что из Чжунду отбывает
и наследник. Это было понято так: правители не  надеются  отстоять  город.
Люди хотели силой удержать сына императора. Когда его повозка  выехала  из
дворцовых  ворот,  с  плачем  и  стоном  горожане  ложились  на  мостовую.
Стражники  расчищали  дорогу  плетями,  кололи  упорствующих  копьями    и
отбрасывали прочь. Закрытая повозка медленно ползла к городским воротам, и
вслед ей неслись вопли отчаяния:
   -  Не покидай нас! Не покидай!
   Главноуправляющим столицей остался Фу-син,  его  помощником  Цзын-чжун.
Оба поклялись умереть, но не пустить врага в город.
   В это время в город пришел Бао Си. Хо узнал его не  сразу.  Оборванный,
грязный, с лохматыми волосами, нависающими на глаза,  Бао  Си  остановился
середь двора, обвел удивленным взглядом сад, дом.
   -  У вас все так же...
   И в его голосе послышалось осуждение. Хо вздохнул.
   -  Все так же. Только у нас уже нет сына и деда.
   -  Что случилось?
   -  Война...- Хо не хотелось ничего рассказывать.- Ты все время  был  на
каторге?
   -  Нет. Я попал в плен. Потом убежал. Пристал к молодцам.  Нас  побили.
Направился домой. А дома... Кучи углей. И ни одной  живой  души.  Где  моя
семья, не знаю. Скорее всего нет никого в живых.
   -  Не говори об этом Цуй,- попросил его Хо.-  И  без  того  она...-  Не
найдя слов, Хо развел руками.
   -  Я пришел сюда  драться,  а  правители бегут!-  Бао  Си  выругался  и
плюнул.
   Бао Си очень переменился. Вся его душа была наполнена  озлоблением.  За
ужином он вдруг накинулся на Цуй:
   -  Ну что ты умираешь,  стоя  на  ногах?  Ни  отца,  ни  сына  этим  не
подымешь. Сейчас у всех горе.
   Цуй расплакалась, и Бао  Си  замолчал,  сердито  двигая  челюстями.  Но
ненадолго. Вскочил, стал ходить, размахивая руками.
   -  Будь прокляты эти варвары! Всю землю усеяли костями людей.  Если  бы
собрать все слезы народа, в них утонул бы и бешеный пес  хан,  и  все  его
близкие.
   Хоахчин поглядывала на него с испугом,  шептала,  как  молитву:  <Ой-е,
ой-е, что же это делается! Ой-е!> Бедная сестра...  Она  еще  недавно  так
радовалась возвышению Тэмуджина. Не знавшая радости материнства,  она  все
отдавала детям Оэлун. Тэмуджин был для нее как сын. И  горько,  и  страшно
было слышать ей проклятия, призываемые на голову хана.
   -  А наши правители!- гремел голос Бао Си.- Они были грозны, как тигры,
когда обирали свой народ. Пришел враг, и они, поджав  хвосты,  повизгивая,
бегут  подальше.  Или  лижут  окровавленные  руки  хана.  Ненавижу!   Всех
ненавижу!
   Хо старался не смотреть на Бао Си. Клокочущая ненависть передавалась  и
ему. Но больше других Хо ненавидел себя. По  глупости  помогал  Тэмуджину,
Елюй Люгэ. Думал, они гонимые... Наверно, они  и  были  гонимые.  Но  едва
встали на ноги, забыли свои боли и обрушили неисчислимые беды  на  других.
Сами стали гонителями, притеснителями.
   Вечером  Хо  пошел  в  сад,  вырыл  мешочек,  посланный  ханом.  Как  и
догадывался, в нем было золото. Расшвырял его по всему саду.  Но.  это  не
принесло облегчения.
   С каждым днем враги все теснее облегали город. Бао Си получил оружие  и
теперь редко приходил к ним. Он участвовал едва ли не  во  всех  вылазках,
дрался как одержимый.
   В городе не было больших запасов пищи. Начинался голод. Фусин  направил
людей  просить  у  императора  помощи.  Среди  них  оказался  и  Бао   Си.
Возвратился он через месяц. Исхудал еще больше. Во впалых  глазах  уже  не
горел огонь ненависти, в них была безмерная усталость.
   -  Не придет к нам помощь, Хо.
   -  Не дали?
   -  Дали.   Набрали до ста тысяч воинов. Составили большой обоз с  мукой
и крупами. Повел юань-шуай Лиин. Заранее возгордился, что он  -  спаситель
столицы. Дорогой пил со своими друзьями. Порядок поддерживать было некому.
У горы Ба-чжоу на нас напали враги. Пьяного  Лиина  убили,  обоз  забрали,
уцелевшие воины разбежались. Теперь сюда не придет никто. Столица погибла.
   -  Зачем же ты возвратился?
   -  За вами. Я выведу вас из  города.  Собирайтесь.  Дня  через  два  мы
пойдем.
   А на другой день Бао Си погиб на крепостной стене.
   Стенобитные орудия  врагов  бухали  днем  и  ночью.  От  ударов  камней
сотрясалась земля. Защитники города втащили на башни камнеметы,  старались
расшибить орудия. Иногда это удавалось. Но враги тотчас ставили новые.  Хо
таскал на стены камни. От недоедания обессилел. Дрожали  ноги,  темнело  в
глазах. А внизу  вечерами  горели  огни,  доносились  протяжные,  до  боли
знакомые песни, и тогда все казалось бредовым видением-надо  встряхнуться,
протереть глаза... Но под ногами гудела, подрагивала разбиваемая стена...
   Чэн-сян императора Фу-син  не  стал  ждать  неизбежного  конца.  Принес
последнюю жертву в храме предков императора и принял яд.
   Его помощник Цзынь-чжун тоже не стал ждать конца. С несколькими воинами
бежал из осажденной столицы.
   Распахнулись ворота Чжунду. Бурливым  половодьем,  затопив  все  улицы,
растекаясь по переулкам, хлынули в город кочевники. Затрещали взламываемые
двери,  выбиваемые  переплеты  окон,    завизжали    женщины,    понеслись
предсмертные  вскрики  мужчин.  Город  выл,  вопил,  корчился  под    смех
победителей.
   Хо,  уворачиваясь  от  вражеских  воинов,  глухими  переулками,  чужими
дворами пробирался домой. Из груди рвалось хриплое дыхание, сердце  больно
било по ребрам. Перекинулся через свою ограду, упал в сад. Из  распахнутых
дверей дома летели халаты, циновки, коврики, одеяла. По дорожке сада  двое
воинов, гогоча, волокли Цуй, срывая на ходу ее одежду. Под руки Хо  попала
лопата. Он выскочил  на  дорожку.  С  размаху  ударил  воина  по  затылку.
Рукоятка лопаты хрустнула и сломалась. Воин согнулся, упал головой в куст.
Второй, опустив Цуй, выхватил меч и ткнул в живот  Хо.  Потом  рубанул  по
голове.
   Цуй закричала. Рассвирепевший воин рубанул и ее.
   Из выбитого окна вырвалась Хоахчин.
   -  Ой-е! Вы что, проклятые мангусы, наделали!
   Воин, убивший Хо и Цуй, занес было меч,  но  монгольская  речь  Хоахчин
остановила его.
   -  Ты кто такая?
   -  Уйди, уйди, мангус!- Хоахчин схватила горсть земли и бросила в  лицо
воину.
   Отплевываясь, он отскочил. Из дома выглянули другие воины.
   -  Смотрите, сумасшедшая! А говорит по-нашему.
   Хоахчин пошла на  них - с  седыми  распущенными  волосами  и  одичалыми
глазами. Воины