но и мясо. С его позволения Хулан пригласила  девиц-песенниц  с
хурами и мальчиков-лимбистов '. Разом стало шумно и весело. Нойоны в  знак
дружбы и приязни обменивались чашами с вином. Хан  из  своих  рук  угостил
Боорчу, Джэбэ, Субэдэй-багатура... Всем пожелал счастья-удачи в сражениях.
Выпил архи н  сам.  Слушал  юролы  -  благопожелания,  хвалебные  песни  -
магталы, нежное звучание  хуров,  тягуче-печальную  жалобу  лимбэ.  Музыка
смывала с души  пыль  будней,  манила  в  неизвестное,  тревожила,  сулила
радость. Празднично сверкали кольца и  перстни  на  пальцах,  браслеты  на
запястьях рук Хулан. Влажно поблескивали зовущие глаза. Время проносилось,
не задевая ее. С годами она становилась даже красивее.
   [' Л и м б э - музыкальный инструмент, род флейты.]
   Музыка расслабила его. Что-то тихо заныло, заболело внутри.
   Мальчики старательно округляли  щеки,  дуя  в  лимбэ, проворно-суетливо
бегали их пальцы. Сколько трав истоптали они?  Не  больше  десяти.  У  них
впереди  молодость,  возмужание...  Все  впереди.  А  его  молодость  ушла
невозвратно, детство забылось, будто его  и  не  было...  Он  почувствовал
зависть к мальчикам... Тихая боль внутри росла, ширилась, захватывала его,
мягко сдавливала горло.
   -  Нашему хану - тысячу лет жизни!
   Он поставил чашу с вином на столик и больше не притрагивался к ней.
   Вдруг оборвалась музыка, смолкли голоса.
   -  Хан желает отдохнуть. Идите.
   Это Хулан. Она, как всегда, почти угадала его желание. Неважно, что  не
отдыха ему захотелось, а чего-то совсем другого. Он бы  куда-нибудь  пошел
сейчас, совсем один, и чтобы под босыми ногами была  мягкая,  холодная  от
росы трава, и вскрикивали бы ночные птицы, взлетая из-под  ног.  Вышел  из
шатра. Дул сухой ветер. На небе слоились  черные  облака,  невидимая  луна
высветляла их края, тускло светилась одинокая звезда.  Почему-то  вспомнил
давний свой разговор  с  монахами-даосами.  Тогда  их  суждения  принял  с
усмешкой. Они ему показались не  столько  мудрыми,  сколько  забавными.  А
было, кажется, в тех суждениях что-то важное для него.
   Он пошел по стану, и кешиктены - караульные двинулись за ним. Досадливо
махнул  рукой  -  отстаньте.  Нашел  палатку    Елюй    Чу-цая,    откинул
полог,- склонив голову, вошел внутрь. Потомок <железных> императоров лежал
в постели с высоким изголовьем, читал книгу. Увидев хана, бросил  с  груди
одеяло. Пламя в светильнике заметалось вспугнутой бабочкой.
   -  Можешь не вставать,- сказал хан, сел на  стопку  книг,  сложенных  у
постели.- Ты сведущ в учении даосов?
   -  Нет, великий хан,- Чу-цай поднялся, натянул  халат,  поставил  перед
ханом фарфоровую чашечку с чаем.
   -  Почему?
   -  Все науки один человек познать не  может.  На  познание  дао  уходит
жизнь. Это одно из самых великих учений.
   -  Долго ли живут даосы?
   -  Продолжительность их  жизней  зависит  от  двух  вещей:  от  глубины
познания сущего и неуклонного следования познанному. Сам Лао-цзы,  великий
учитель даосов, прожил, одни говорят, сто шестьдесят лет, другие -  больше
двухсот.
   -  Не выдумка?- усомнился хан.- Хитры китайцы на всякие выдумки.
   -  Во всякой выдумке, великий хан, как в скорлупе ореха  ядро,  кроется
истина. Достоверно, что даосы пробуют разгадать тайну бессмертия.
   -  Ну и как?
   -  Мне, непосвященному, нечего сказать, великий хан.-  Чу-цай  виновато
моргнул, сжал в кулаке свою длинную и узкую, как хвост  яка,  бороду.-  Об
этом надо говорить с даосами.
   -  Я хочу видеть у себя самого знающего из них.
   -  Есть один мудрец. Но жив ли он,  я  не  знаю.  Пропасть  человеку  в
такое... безвремение просто.
   -  Я повелел не трогать служителей богов. Его надо разыскать. Садись  и
пиши письмо.
   -  Может быть, найдем...
   -  Найти надо. Пиши письмо этому мудрецу.
   Чу-цай разостлал на  складном  столике  лист  бумаги,  придвинул  тушь,
осмотрел кисточку, бережно  расправив  острый  пучок  волос,  вделанный  в
тонкую бамбуковую палочку.
   -  Что писать, великий хан?
   -  Письмо должно быть не повелением - просьбой. Повеление  будет  тебе.
Завтра же пошли людей на быстрых конях. Они должны разыскать мудреца. Если
понадобится, пусть  перевернут  весь  Китай.  За  это  дело  ты  отвечаешь
головой.
   Он выпил остывший чай и стал обдумывать письмо.
   В шатре его поджидала Хулан.  Она  помогла  раздеться.  Погасив  свечи,
сказала из темноты:
   -  Ты дал Джучи такой большой удел...
   По ее голосу, мягкому, воркующему, догадался - неспроста  говорит  это.
Что-нибудь просить будет.
   -  Мне чужих владений не жалко.
   -  Я подумала о нашем с тобой сыне...
   -  Рановато думаешь. Улус я дал только Джучи.  Я  завоюю  владения  для
всех моих сыновей. Кулкан не будет обижен. Ты не любишь Джучи - почему?
   -  Потому, что он не любит тебя.
   Хан промолчал. Говорить об этом даже с Хулан не хотелось.

     IV

   Отрарский наиб Гайир-хан был молод. Лишь недавно бородка подчернила его
скулы, еще не  отвердевшие,  юношески  округлые.  И  как  он  ни  старался
показать себя перед Караджи-ханом суровым воином и мудрым правителем -  не
выходило,  забываясь,  мог  залиться  веселым,  безудержным  смехом,  что,
конечно же,  не  приличествовало  наместнику  шаха.  Правда,  морщинистое,
скуластое лицо Караджи-хана не побуждало к веселью. Гайир-хан догадывался,
о чем думает эмир. Он думает: <Наиб, правитель  осажденного  города...  Ну
какой это наиб и правитель! Быть бы ему висак-баши ', а не правителем>. Но
Гайир-хана все это печалило мало. Пусть  Караджи-хан  думает,  что  хочет,
вслух своих мыслей он  никогда  не  выскажет.  Тень  великой  родственницы
надежно прикрывает Гайир-хана от злословия. И весело-то ему  было  оттого,
что Караджи-хан служил шаху до морщин,  до  серебра  в  бороде,  а  ничего
хорошего не выслужил и в последнее время  стал  прислоняться  к  тем,  кто
поддерживал Теркен-хатун. Вот за это шах и толкнул его в Отрар. От  этого,
должно быть, число морщин на лице эмира сразу удвоилось. Тут не хочешь, да
засмеешься.
   [' В и с а к - б а ш и - начальник палатки, куда входило кроме него еще
три воина.]
   Гайир-хан угощал эмира в покоях старинного дворца. На  дастархане  были
мягкие  лепешки,  рыбий  балык,  жареное  мясо,  всякие  приправы,   изюм,
виноград, яблоки, ядра орехов - всего вдоволь. А Караджи-хан жевал лениво,
нехотя. Посмеиваясь про себя, Гайир-хан спросил:
   -  Может, позвать танцовщиц?
   -  В такое-то  время?-  Караджи-хан  вскинул  на  него  хмурый  взгляд,
осуждающе  покачал  головой.-  Не  увеселять  себя  надо,    а    молиться
всевышнему...- Помолчав, добавил:- Тебе - больше других.  Побил  купцов  и
вовлек нас в пучину гибели.
   -  Купцов? О нет, достойный! Ты пригласил гостя в дом, а он заглядывает
туда, куда постороннему смотреть  воспрещено,  хватает  тебя  за  бороду,-
гость ли это?
   -  Аллах великий, помоги нам выбраться на берег безопасности... И зачем
я пришел сюда!
   -  Величайший не оставит нас в беде. Он приведет войско.
   -  Пусть аллах услышит  твои  слова!  Мне  нельзя  было  идти  сюда.  В
Гургандже и дом, и дочь свою единственную оставил на гулямов. Если со мной
что-нибудь случится, кто позаботится о ней?
   -  Ее зовут Фатима?
   -  Фатима. А что?
   Фатиму Гайир-хан видел раза два  перед  своим  отъездом  в  Отрар.  Она
удивила его тем, что  была  не  похожа  на  своих  сверстниц,  любительниц
хихикать, пряча лицо под покрывалом. Такими были все сестры Гайир-хана.  А
Фатима...  Ее  взгляд  как  бы  отстранял  человека,  отодвигал  его    на
расстояние. Она была недоступна. Может быть, поэтому и запомнилась.
   -  Этот дом пуст,- Гайир-хан  повел  рукой  вокруг  себя,-  в  нем  нет
хозяйки.
   -  Дочь у меня хороша.- Морщины  на  лице  Караджи-хана  расправились.-
Аллах не наделил сыновьями. Одна она у меня. Все ей  достанется.  А  я  не
бедняк. И род мой знатен.
   <Ах ты, старый мерин!>- весело подумал Гайир-хан, вслух же сказал:
   -  И я не беден. И род мой - тебе ли говорить - один из самых знатных.
   -  Может  быть,  мы  породнимся,-  важничая,  сказал  Караджи-хан.-   Я
подумаю.
   Гайир-хан еле сдержал смех. Эмир -  медный  дерхем,  а  хочет  казаться
золотым полновесным динаром. Долго жил, а ума не нажил.
   Слуги принесли кувшин с водой. Омыв руки, эмиры вышли из дворца.
   Толстые стены внутреннего укрепления,  сбитые  из  глины,  смешанной  с
скатанными речными камнями, возвышались над черепичной дворцовой крышей. У
стен лежали мешки с мукой и  зерном,  укрытые  полосами  ткани.  Гайир-хан
успел свезти урожай со всей округи. Зернохранилища были забиты до  отказа.
Голод не грозит осажденным. Они могут сидеть за стенами и полгода, и год -
до тех пор, пока у неверных не истощится терпение и они не уберутся в свои
степи или пока их не отгонит шах.
   Перед эмирами распахнулись тяжелые, окованные  железом  ворота,  и  они
выехали в город. В Отрар стеклось много  народу.  Расположились,  кто  где
мог. На площадях, в  переулках  стояли  палатки,  шалаши,  телеги,  кучами
лежали узлы, и по ним ползали дети. Тут  же  горели  огни,  женщины  пекли
лепешки, варили рис с бараниной. Синий чад плыл в небо.
   У городской стены спешились. По крутой, с истертыми ступенями  лестнице
Гайир-хан взбежал вверх. Следом, пыхтя и отдуваясь, взобрался Караджи-хан.
За стеной, на серой равнине, изрезанной желтыми  полосами  жнивья,  вольно
раскинулся стан врагов.
   -  Сколько  же  их,  проклятых!-  сдавленно   проговорил   Караджи-хан,
вытягивая жилистую шею.
   Один из воинов потянул его за рукав.
   -  Осторожней. Они хорошо стреляют.
   Редкие  всадники  крутились  возле  стен,  иногда  подскакивали  совсем
близко, что-то выкрикивали, выпускали одну-две стрелы и,  уворачиваясь  от
ответных стрел, убегали. Воины Гайир-хана беззлобно ругались. Караджи-хан,
благоразумно присев за зубец стены, пробормотал:
   -  Кишат, как муравьи... Да  если  они  топнут  все  разом,  эти  стены
треснут и развалятся. Что будет, Гайир-хан?
   -  Будет хорошая битва.
   -  Нам не удержать город.
сумрачно. К нему приходили гонцы, чихали, терли глаза, забитые  пылью.  От
   -  Тебе ли, не видевшему жизни, говорить о смерти!
   -  Всем когда-то надо умирать. Немного раньше, немного  позже.  Достоин
жизни тот, кто не страшится смерти.- Гайир-хан  взял  из  рук  воина  лук,
встал во весь рост между зубцами, замахал рукой.- Э-эй,  неверные  собаки,
кто хочет состязаться со мной в стрельбе?
   Его заметили и услышали. Всадники сбежались в кучу,  постояли.  От  них
отделился один, поскакал к стене. Гайир-хан приказал воинам  не  стрелять.
На всаднике были чалма и красный чапан.
   -  Мусульманин!- удивился кто-то.
   Всадник  осадил  рыжую  белоногую  лошадь.  Гайир-хан  узнал   в    нем
Данишменд-хаджиба, закричал:
   -  Уходи презренный! Не желаю пачкать о тебя спои руки. Для  тебя  есть
палач.
   -  Сдай город, Гайир-хан!- Данишменд-хаджиб приподнялся  на  стременах,
приложил ко рту ладони.- Себя ты давно обрек на  гибель.  Не  губи  людей.
Великий хан дарует жизнь тем, кто покоряется.
   Гайир-хан  натянул  лук.  Звонко    пропела    стрела.    Лошадь    под
Данишменд-хаджибом прянула в сторону и свалилась на бок, забила  по  земле
ногами. Хаджиб лег за нее. Воины на стене засмеялись.
   -  Видишь, я мог бы убить тебя!- крикнул Гайир-хан.- Но  иди  к  своему
грязному хану. Без тебя некому будет почесывать ему пятки.
   Пригибаясь, оглядываясь,  хаджиб  побежал.  Воины  на  стене  свистели,
топали, били ладонями по голенищам сапог.
   На другой день в стане врагов  началось  непонятное  вначале  движение.
Стан расползался в разные стороны. Ржали кони, кричали верблюды,  скрипели
телеги, звенели оружием всадники. И все это двигалось,  обтекая  город  со
всех сторон.
   -  Слава аллаху, они уходят!- сказал Караджи-хан.
   Весть об этом сразу же облетела Отрар. Горожане лезли на стены, грозили
кулаками вслед уходящим. Но радость  была  преждевременной.  Много  воинов
хана осталось, и они сразу же  приступили  к  осаде.  Подтянули  к  стенам
камнеметы,  защитив  их  земляными  насыпями.  Глыбы  камня   загрохотали,
ударяясь о  стену,  сшибая  зубцы.  Следом  летели  зажигательные  стрелы.
Вспыхивали крыши домов,  вздымался  густо-черный  дым.  В  нем  задыхались
воины. Чихая, кашляя, сбивали огонь войлоками, засыпали песком.  Гайир-хан
в прожженном чекмене, с черным от копоти лицом носился  по  всему  городу,
подбадривая воинов, успокаивал жителей.
   -  Держитесь, правоверные, скоро придет с великим войском шах.
   Следом за ним таскался Караджи-хан. Его душа стала прибежищем уныния  и
печали.
   -  Мы пропали. Не придет шах. Что будет с  моей  бедной  дочерью?  Тебе
надо было бы поговорить с Данишменд-хаджибом.
   -  О чем?- Гайир-хан начинал злиться.
   Караджи-хан благоразумно умолкал.
   Монголы вцепились в город мертвой хваткой. Ни днем, ни ночью не умолкал
грохот камней, раздалбливающих стены. От этого грохота,  от  дыма  и  пыли
негде было укрыться. И невозможно  было  помешать  врагам...  Гайир-хан  с
тысячью храбрецов  решил  сделать  вылазку.  Со  звоном  и  ржавым  визгом
распахнулись городские ворота. Гулко прогрохотали копыта коней под  сводом
надвратной башни. Подняв над головой кривую саблю,  Гайир-хан  бросился  к
камнеметам. Рубанул по голове монгола в косматой лисьей шапке. Воины секли
убегающих, спрыгивали с коней, ломали камнеметы. Но от  стана  врагов  уже
мчались всадники, грозным рыком раскатывался их боевой клич.
   Гайир-хан  поскакал  навстречу,  увлекая  своих    воинов.    Сшиблись.
Всхрапывали кони, взблескивали мечи и сабли, сверкали смертной  ненавистью
глаза. Гайир-хан вертелся в седле, как обезумелый, рубил,  отбивал  удары.
Монголов становилось все больше. Воины Гайир-хана  начали  откатываться  к
воротам. Смешавшись с врагами, втянулись в город. Упала железная  решетка,
отсекая  монголов,  захлопнулись  ворота.  Врагов,  проникших  в    город,
стаскивали с коней, рубили саблями, топорами, резали ножами - ни одного не
оставили в живых.
   В этой вылазке Гайир-хан потерял около пяти сотен воинов.  Враги  стали
осторожнее. Теперь они днем и ночью держали у всех ворот конных.
   Проходила неделя за неделей. Надвинулась зима. Снег лег на землю.  Дали
манили белизной. А в городе все было черным от дыма и  копоти.  Враги  без
передышки долбили  стены.  Во  многих  местах  стены  стали  обваливаться.
Гайир-хан приказал заделывать проломы под тучами стрел. Число  убитых  все
увеличивалось. Караджи-хан твердил:
   -  Не придет шах. Бросил нас. Может быть,  нам  снестись  с  неверными?
Если мы сдадим город...
   -  Мы не сдадим город!- оборвал его Гайир-хан.- Даже думать об этом  не
смей! Голову сниму!
   Караджи-хан испуганно  глянул  на  него,  замолчал.  И  больше  уже  не
таскался следом за Гайир-ханом.
   Сдерживать неслабнущий напор врагов становилось все труднее. Во  дворец
Гайир-хан возвращался поздно ночью, торопливо ел и не раздеваясь  падал  в
постель.
   Его разбудили среди ночи:
   -  Караджи-хан предал нас. Враги в городе.
   Он выскочил из дворца. На площади толпились воины.  Ворота  внутреннего
укрепления были закрыты. За  ними,  в  городе,  гудели  голоса.  Гайир-хан
поднялся на минарет мечети. Внизу пылали сотни огней. Горели  дома.  Среди
них метались жители, скакали  вражеские  воины,  оттесняя  людей  от  стен
укрепления.
   -  Будь ты проклят, Караджи-хан!
   Гайир-хан стиснул зубы. Надо было убить этого морщинистого труса. Видел
же, что трус.
   Сбежал вниз, к воинам. Они разожгли  посредине  площади  огонь.  Стояли
вокруг него, мрачно смотрели себе под ноги.
   -  Воины, теперь у нас  почти  нет  надежды  на  спасение.  Ваша  жизнь
принадлежит не мне - аллаху. Кто не хочет умереть вместе  со  мной,  пусть
отойдет в сторону. Мы откроем ворота и выпустим...
   Никто не тронулся с места, не проронил ни слова. Он сказал еще:
   -  Клянусь всемогущим, я никого не стану удерживать.
   -  Мы будем драться,- сказал пожилой воин, одетый в  полосатый  халат.-
Враг идет, чтобы вытоптать наши поля, вырубить сады. Он  будет  насиловать
наших женщин. Допустив такое, сможем ли смотреть в глаза наших детей?
   Воины одобрительно зашумели.
   -  Спасибо вам,- тихо сказал Гайир-хан.- Враг может убить  нас,  но  не
лишить достоинства. Мы умрем, и наши  имена  будут  вечным  укором  черной
совести тех, кто купил свою жизнь предательством.
   Сами монголы не стали брать укрепление, бросили  на  его  стены  воинов
Караджи-хана и горожан. Они лезли  по  крутым  лестницам,  зажав  в  зубах
кинжалы. Воины Гайир-хана с  яростью  обрушивали  на  них  камни,  бревна,
кирпичи, били стрелами, сбрасывали вниз копьями.  Под  стеной  росла  гора
трупов. Враги толпились на безопасном расстоянии, подбадривали  нападающих
глумливыми выкриками. Не помогало это - пускали в ход плети.
   На место павших пригоняли толпы новых. Воины Гайир-хана  изнемогали  от
усталости, истекали кровью.
   Враги подобрались к воротам. Поставили перед ними пороки, оградив их от
стрел и камней досками, войлоками. Через три дня ворота  были  разбиты.  В
укрепление ворвались сами монголы.  Гайир-хан  бился  у  ворот,  потом  на
ступеньках дворца. Все меньше  и  меньше  оставалось  возле  него  воинов.
Теснимый врагами, он поднялся  на  дворцовую  крышу.  Отбивался  обломками
кирпичей и черепичных плит. Стрелы повалили всех воинов. Он остался  один.
Враги перестали метать стрелы, и он догадался, что его хотят взять  живым.
Побежал к краю крыши, хотел броситься вниз. Не успел. На шее  захлестнулся
аркан.  Враги  навалились,  завернули  за  спину  руки...  Сволокли  вниз,
положили поперек седла и повезли в свой стан. Перед  большой  белой  юртой
сбросили на землю. В рот, в нос набился песок. Он встал на ноги,  чихая  и
отплевываясь. К нему подошли два молодых монгола в  золоченых  доспехах  и
раболепно сгорбленный переводчик-мусульманин.
   -  С тобой будут говорить Угэдэй  и  Чагадай,  сыновья  великого  хана,
победившие тебя.
   -  Благодари  аллаха,  что  я  связан,-  процедил  он    сквозь    зубы
переводчику.- Не они меня повергли на землю - предательство,
   -  Они хотят удостовериться, ты ли Гайир-хан.
   -  Закрой свой поганый рот!
   Откуда-то прибежал Караджи-хан, распростерся у ног сыновей монгольского
владыки.
   -  Это он и есть, Гайир-хан. Я помог вам, доблестные, схватить...
   Ноги у Гайир-хана были  свободны,  и  он  с  силой  пнул  в  тощий  зад
предателя.
   -  У-у, старая вонючка! Что скажешь ты шаху, когда он вернется сюда?
   Сыновья  хана  монголов  не  заступились  за  своего  пособника.  Молча
смотрели на эмиров: один -  надменно-брезгливо,  второй  -  с  благодушной
улыбкой. Гайир-хан занес ногу второй раз, но  молчание  врагов  образумило
его. Нет, он не станет устраивать для них потеху.
   -  Твой шах отдал Бухару!- злобно огрызнулся Караджи-хан.
   -  Не верю тебе, вместилище лжи!
   -  Не верь...- Караджи-хан начал кланяться врагам, плаксиво затянул:- Я
помог вам, великие и могучие миродержцы...
   -  Мы у тебя помощи не  просили,-  передал  переводчик  слова  того  из
сыновей, что смотрел на них надменно-брезгливо.- Нам предатели  не  нужны.
Ты умрешь на глазах тех, кого предал.
   Два  воина  схватили  Караджи-хана  за  ноги,  отволокли  в  сторону  и
обезглавили. Гайир-хан развернул плечи, сам шагнул  к  воинам-палачам.  Но
его остановил переводчик:
   -  Ты сперва предстанешь перед лицом повелителя вселенной.
   Его повезли по дороге в Бухару. Но он не верил, что древняя  прекрасная
Бухара стала добычей монгольского хана. У шаха столько храбрых  воинов.  И
сражаются они за родную землю, за покой своих  матерей,  жен,  детей.  Кто
сможет одолеть, если станут плечом к плечу?
   Под  Бухарой  встретились  толпы  пленных.  По  дороге  брели   молодые
горожане,  понуро  опустив  головы.  Монголы,  сопровождающие  Гайир-хана,
охотно поясни