.. Руки связали уж  потом,  для  отвода
глаз.
   -  Почему ты это сделала, мать? Зачем вмешиваешься в мои дела?
   -  Ты был с ним несправедлив. Тебе тяжело, сын, я знаю. Но не ожесточай
своего сердца.  Жестокость  всегда  оборачивается  против  того,  от  кого
исходит. Что дашь людям, то от них и получишь.
   Взгляд матери был строг и требователен. Давно уже она не говорила с ним
так.
   Разговор оставил на его душе смутное беспокойство. Много раз  он  ловил
себя на том, что меряет свои поступки глазами матери, и это  сердило  его.
Человек не вольный в своих поступках - раб. А разум раба сонлив и немощен.
   Тэмуджин нутром чуял: затишью больше не быть. Снова  над  степью  ходят
тучи. Они не рассеются, не оросив травы кровавым дождем.
   В эту тревожную пору в кочевье Тэмуджина неожиданно  пришел  Ван-хан  с
сыном и четырьмя нойонами. На старого хана и его  спутников  страшно  было
смотреть. Одежда износилась в прах, висела  клочьями,  истрепанные  гутулы
обвязаны ремнями.
   -  Ты ли это, хан-отец?
   На худой, морщинистой шее Ван-хана часто билась  синяя  жилка,  глубоко
запавшие глаза заблестели.  Но  он  справился  с  собой,  пригладил  седые
всклокоченные волосы.
   -  Я пришел к тебе обессиленным, имея только  то,  что  на  мне.  Скажи
сразу, поможешь ли мне, или я должен уйти отсюда ни с чем, как  уходил  от
других владетелей?- Горечь и ожесточение звучали в его голосе.
   -  Излишне об этом спрашивать, хан-отец! Разве не столь же ничтожным  я
представал перед тобой? Ты принял меня и возвысил. Видит небо, я сделаю то
же самое!
   Ван-хан  успокоенно  кивнул  головой,  с  презрением  глянул  на  своих
нойонов.
   -  Иного я не ждал от тебя,  сын  мой  Тэмуджин.  И  все  же...  Многое
пришлось  пережить  и  понять  за  это  время.  Все  мои   надежды    были
растоптаны... Сын Нилха-Сангун, запомни этот день. Когда бог призовет меня
и займешь мое место в улусе, не забывай, что сделал для нас хан Тэмуджин.
   -  Отец, улус сначала надо отбить у Эрхе-Хара...
   -  Отобьем, Нилха-Сангун,- сказал Тэмуджин.- Но не  сразу.  Нам  сейчас
нельзя идти на Эрхе-Хара.
   -  Почему?- насторожился Ван-хан.- Найманы ушли.
   -  Но есть еще и меркиты. Едва мы ввяжемся в войну с твоим братом,  они
будут здесь. Разграбят все мои курени. Я думаю, не нужно ждать, когда  они
придут. Надо ударить на них.
   Нилха-Сангун заерзал на месте.
   -  Ты возьмешь нас в поход и дашь под начало отца сотню воинов...
   -  Тангуты  были  щедрее,  они  давали  хану  три  сотни,-  пробормотал
Арин-тайчжи.
   Тэмуджин понял, что они его подозревают  в  неуважении  к  Ван-хану,  в
хитроумии. Рассердился.
   -  Резвость языка не всегда говорит о  резвости  ума.  Я  бы  в  войске
хана-отца стал сражаться даже простым воином.  Но  я  не  сделаю хана-отца
сотником. В моем улусе ваш Джагамбу со своими людьми. Возьми их, хан-отец,
под свою руку. Дальше. Из десяти лошадей одну, из десяти волов одного,  из
десяти овец одну-такой хувчур ' я налагаю на свой  улус.  И  все  это  даю
тебе, хан-отец. Ты можешь идти со мной на меркитов, но можешь и не ходить.
Однако все, что будет там добыто,- твое. Сразу после этого мы возьмемся за
Эрхе-Хара.
   [' Х у в ч у р - единовременное взимание, сбор.]
   Хан чуть не прослезился. Но его сын все-таки остался чем-то  недоволен.
Глупый человек!
   В степи едва зазеленела трава, отощавшие за зиму кони еще не  отъелись,
а Тэмуджин уже повел своих воинов в поход. Он рассудил,  что  в  эту  пору
Тохто-беки не ждет нападения. А застать врасплох  -  значит  победить.  Об
этом он никогда не забывал.
   Его нойоны снова не очень-то обрадовались походу.  Но  вслух  возражать
никто не решался - всем была памятна горькая  участь  Сача-беки,  Тайчу  и
Бури-Бухэ. В этом походе он понял, что люди в воинском строю -  его  люди.
Любого из них он мог послать на смерть. Только тут, в седле, он чувствовал
себя настоящим ханом, владыкой жизни своих людей. Вот  если  бы  и  в  дни
мирной жизни было так же...
   Все  получалось,  как  он  и  ожидал.  Меркитские  курени  только   что
перебрались  на  летние  кочевья.  Люди,  измученные  зимними    холодами,
радовались теплу, свежей зелени, были ленивы и неосмотрительны. Три первые
куреня он  захватил  без  всякого  сопротивления.  Но  дальше  дело  пошло
труднее. Меркитские воины начали быстро  стягиваться  в  тугой  кулак.  За
каждый курень приходилось сражаться с возрастающим ожесточением.
   Идти дальше было опасно. И хотя добыча, попавшая в его руки,  оказалась
невеликой и не шла ни в какое сравнение с тем, что  захватили  когда-то  у
татар, он благоразумно повернул назад.
   Провожая его, вдали на  холмах  маячили  всадники.  Тэмуджин  послал  к
Тохто-беки пленного меркита.
   -  Передай  своему  нойону:  слышал  я,  что    когда-то    мой    отец
Есугей-багатур попортил тебе, Тохто-беки, шею. Я довершу то, что начал мой
отец,- вернусь и сниму твою криво сидящую голову! Жди меня.
   Меркит уезжал на куцей хромоногой лошадке, колотил ее пятками  в  бока,
со страхом оглядывался, а вслед несся хохот, свист воинов, смех нойонов.
   К Тэмуджину подъехал Нилха-Сангун, спросил:
   -  Ты не забыл, что вся добыча принадлежит моему отцу?
   -  Тебе велел напомнить о добыче отец?- сузил глаза Тэмуджин.
   -  Я, кажется, могу спросить и сам.
   Спросить-то он, конечно, мог. Но эти  расспросы  раздражали  Тэмуджина.
Нилха-Сангун раньше был неплохим человеком, добродушным,  покладистым,  но
за время скитаний по чужим владениям сильно изменился,  стал  беспокойным,
недоверчивым, въедливым и все норовил подменить собою отца.
   -  О добыче и о другом я хотел бы поговорить с ханом-отцом.
   -  Он сейчас среди воинов Джагамбу...
   Это надо было понимать так: хочешь поговорить - поезжай. Хотя ты и хан,
и победитель, но не отцу искать встречи с тобой.  Тэмуджин  опустил  руки,
начал пригибать к ладоням пальцы - раз, два, три, четыре...
   -  Нилха-Сангун, я  хочу  отблагодарить  хана-отца  перед  лицом  своих
воинов. Позови его сюда.
   Сын Ван-хана медлил. Его круглое,  щекастое  лицо  (когда  вернулся  из
скитаний, был худ и бледен, но быстро набрал тело) стало хмуро-задумчивым,
должно быть, он решал,  правильно  ли  будет,  если  отец  поедет  на  зов
Тэмуджина. Смотри, какой!.. Тэмуджин снова начал загибать пальцы, но  небо
вразумило Нилха-Сангуна, он повернул  лошадь,  поскакал  назад,  к  воинам
Джагамбу.
   Боорчу и Джэлмэ, слышавшие весь разговор, всяк по-своему  оценили  сына
Ван-хана.
   -  Гордец!- бросил немногословный Джэлмэ.
   -  Моя бабушка говорила о  таких:  мерин,  все  еще  думающий,  что  он
жеребец!- сказал Боорчу.
   Они судили о сыне Ван-хана  слишком  уж  вольно,  по-доброму  Тэмуджину
следовало пресечь такие речи, но он промолчал.
   Ван-хан подъехал вместе с Нилха-Сангуном, Джагамбу и  своими  нойонами.
Тэмуджин велел остановить войско, построить его в круг. В  середину  круга
въехал вместе с Ван-ханом.
   -  Мои верные воины! Я водил вас на злокозненных татар -  мы  сокрушили
их. Я повел вас на меркитов, и они бежали в страхе. Однако было время -  я
держал в руках не разящий меч, а обломок железа  для  выкапывания  корней.
Мое имя и моя жизнь исчезли бы в безызвестности, но  нашелся  великодушный
человек, который посадил меня на коня, вложил  в  руки  оружие,  поддержал
отеческим словом. Этот человек - Ван-хан. Воины  и  нойоны,  настал  день,
когда я могу за добро воздать добром, возместить хотя бы малую долю  того,
что получил от хана-отца. Всю добычу я отдаю Ван-хану.
   Воины молчали. И он понял, что воинская добыча  принадлежит  не  только
ему. Всяк должен был получить свою  долю  -  таково  древнее  привило.  Он
грубо, неосмотрительно нарушил его, и это Могло  плохо  сказаться  на  его
будущем. Отыскал глазами Боорчу и Джэлмэ. Но  советоваться  было  некогда.
Повернулся к Ван-хану:
   -  Позволь, хан-отец, без награды не оставить отважных.
   -  Делай, сын, как тебе лучше.
   Ван-хан, видимо, не хуже, чем он,  чувствовал,  что  означает  молчание
воинов,- хороший старик все-таки. Тэмуджин привстал на стременах, и  голос
зазвенел с веселой силой:
   -  Воины и нойоны, хан-отец не принимает  всю  добычу.  Он  великодушно
уступает часть добытого вам. Пусть каждый возьмет то, что может увезти  на
своем верховом коне. Вы заслужили большего, и я буду помнить  об  этом.  Я
поведу вас в другие походы, и вы получите вдвое больше  того,  что  отдали
сегодня.
   Воинский строй рассыпался, люди устремились к  повозкам  с  захваченным
добром.
   Все получилось не так уж плохо, и Тэмуджин был доволен.
   -  Ну что, хан-отец, сразу  двинемся  на  твоего  черного' братца,  или
дадим отдохнуть и людям, и коням?
   [' Х а р а - черный.]
   Мелкие морщинки собрались на рябом лбу Ван-хана. Тэмуджин  догадывался,
что у него сейчас на душе. Эрхе-Хара готовится к битве. Если они его разом
не одолеют, война станет затяжной, а это  опасно:  очухаются  меркиты  или
соберутся с духом тайчиуты... Придется отступить, а их отступление укрепит
Эрхе-Хара. И сам Тэмуджин немало думал об этом...
   -  Нам медлить нечего!-  сказал  Нилха-Сангун,  непочтительно  опережая
отца.- Я не увижу покоя, пока не вышвырнем Эрхе-Хара из наших кочевий!
   -  Экий ты торопливый,- с досадой упрекнул его  Ван-хан,-  Не  подтянув
подпруги, кто вдевает ногу в стремя?
   -  Хан-отец, я, как и твой сын, думаю: на Эрхе-Хара надо идти сейчас.
   -  Почему, сын мой Тэмуджин?
   -  Мы побили Тохто-беки. Весть об этом сейчас  летит  по  степи.  Страх
вселяется в наших врагов.  Этот  страх-наш  лучший  воин.  Сам  учил  меня
когда-то, хан-отец...
   -  Ты слишком высоко ставишь набег на меркитов, Тэмуджин.
   -  Хан-отец, все стоит на своем месте.  Я  знаю  людей.  Беда,  которая
идет, всегда кажется больше той, что прошла. Пошли в свои  кочевья  людей,
пусть они шепотом устрашат нойонов и воинов.
   -  Ты молод, дерзок, но не безрассуден - пусть же будет по-твоему.
   От обозов с добычей доносились крики, ругань.  Воины  метались,  хватая
что подвернется под руку. Один приторочил к седлу двух живых овец,  второй
- целую связку железных котлов, третий  -  молодую  женщину,  четвертый  -
юртовый войлок. Мимо ехал Даритай-отчигин. Он нагрузил  своего  коня  так,
что из-за узлов еле видна была его маленькая голова.
   -  Дядя,- окликнул  его Тэмуджин,- ты почему так мало взял?
   Даритай-отчигин повернул к нему потное озлобленное лицо.
   -  Постыдился  бы,  племянник  мой  хан  Тэмуджин...  Уравнял  нас    с
безродными воинами...

     V

   Рыжий, белоногий красавец конь  закусывал  удила,  круто  выгибал  шею.
Эрхе-Хара левой  рукой  натягивал  поводья,  правой,  стиснутой  в  кулак,
потрясал над головой.
   -  У-у, чесоточные овцы!..
   Нойоны стояли у входа в ханскую юрту, безучастно  слушали  его  ругань.
Поодаль толпились пешие нукеры с луками в руках. Неподвижно висели  четыре
белых туга на высоких древках. И эти четыре туга, и эта  большая  юрта,  и
эти нойоны с нукерами были его. У-у, проклятые нойоны... Легко  и  покорно
склонились перед ним, когда шел сюда с найманами. А сейчас  так  же  легко
готовы склониться перед своим прежним повелителем  Тогорилом-братоубийцей.
Истребить надо  было  всех  до  единого!  Стоят,  как  каменные  истуканы,
уверенные в своей неуязвимости. Рука потянулась к  сабле,  но,  глянув  на
нукеров, он понял, что  не  успеет  зарубить  ни  одного  из  этих  трижды
предателей. Закидают стрелами...  Отпустил  поводья.  Конь  вынес  его  из
куреня в открытую степь. За ним скакали человек десять  -  пятнадцать  его
товарищей. С ними он был в изгнании, с ними пришел сюда, с ними уходит.
   То ли ветер, то ли пыль бьет  по  глазам.  Расплывается  родная  земля,
затуманиваются вершины сопок. Великий боже, где  ты?  Где  твоя  правда  и
справедливость? Почему не сгинул, не издох в песках пустынь, не  утонул  в
реках, не пал от рук разбойных людей братоубийца хан?
   Страна найманов, его  вторая  родина,  встретила  Эрхе-Хара  унынием  и
печалью народа: тяжело болел великий правитель, мудрый человек Инанча-хан.
Что будет со страной, если он умрет? Кто сможет заменить его?
   В ханской ставке было тихо. У голубого островерхого  шатра  в  скорбном
молчании толпились люди. Эрхе-Хара пропустили в шатер. Инанча-хан лежал на
толстых шелковых одеялах. Его лицо безобразно распухло,  почернело,  глаза
заплыли, из круглого рта с хрипом вырывалось дыхание, колебля редкие седые
усы. Возле хана с правой стороны на коленях стояли два его сына,  Таян-хан
и Буюрук, и юная наложница тангутка Гурбесу,  с  левой  стороны  сутулился
длиннорукий, уродливо-нескладный  Коксу-Сабрак,  о  чем-то  шептались  сын
Таян-хана Кучулук, хмурый подросток, и главноначальствующий  над  писцами,
хранитель золотой ханской печати молодой уйгур Татунг-а.
   Эрхе-Хара стал на колени в ногах хана, приложился губами к одеялу.  Ему
хотелось плакать. Жаль было хана. К  нему  он  был  добр...  Ему  хотелось
плакать и от жалости к себе - кто теперь будет покровителем и заступником?
Таян-хан? Старший сын умирающего повелителя косит узкие глаза на красавицу
тангутку, незаметно ловит ее руку с длинными, гибкими пальцами,  вздыхает,
но, кажется, не скорбь выдавливает его вздохи. Таян-хан человек мягкий, не
высокомерный, но с легким,  ненадежным  нравом.  Ему,  видимо,  давно  уже
надоело сидеть у ложа умирающего. Его руки все  настойчивее  ловят  пальцы
тангутки.  А  Буюрук?  Он  сердито  подергивает  плечами    и    понемногу
придвигается к Гурбесу. Придвинувшись совсем близко, ущипнул  тангутку  за
бедро. Она медленно повернула голову, покрытую накидкой, гневно  сверкнула
большими черными глазами.  До  чего  же  красива!  Маленький  прямой  нос,
полные, немного вытянутые вперед и слегка вывернутые  губы,  грешные  тени
под глазами... Не зря старый хан возвысил ее над  всеми  своими  женами  и
наложницами.
   Костистой рукой Коксу-Сабрак тронул Эрхе-Хара за плечо, знакам приказал
следовать за собой. Они вышли из шатра. Коксу-Сабрак провел его  в  пустую
юрту, сипло спросил:
   -  Ну, что у тебя?
   -  Нойоны сдавали курень за куренем. Пришлось бежать.
   -  Эх, ты...- Коксу-Сабрак сел, подпер руками голову.
   -  А что я? Не надо было уводить воинов.
   -  Не  надо  было...-  печально  согласился  Коксу-Сабрак.-   Да    что
сделаешь... Эх... Подвел нас великий хан.
   В юрту вошел Буюрук.
   -  Эрхе-Хара опять выгнали,- сказал ему Коксу-Сабрак.- И меркитов побил
Тэмуджин. Этот маленький хан становится опасным.
   -  Плохо. Все плохо...
   Буюрук ходил  по  юрте,  подергивая  крутыми  плечами,  взмахом  головы
отбрасывал  распущенные  волосы,  но  они  тут  же  наползали  на    лицо.
Коксу-Сабрак тоже поднялся, заложил руки за  горбатую  спину,  поворачивал
голову вслед Буюруку - узкая, похожая на хвост жеребенка,  борода  елозила
по немощной груди.
   -  Все плохо,-  повторил  Буюрук.-  Отец  еще  не  испустил  последнего
вздоха, а брат уже примеряет ханскую шапку.
   -  Пропадет государство,- вздохнул  Коксу-Сабрак.-  Не  по  его  голове
ханская шапка. Без стыда липнет к  отцовской  наложнице  у  его  смертного
ложа. Как может править народом человек, не умеющий управлять собой?
   -  Она, распутная, ему голову заморочила!- крикнул Буюрук, косоротясь.-
Властвовать хочет!
   У юрты, послышалось Эрхе-Хара,  прошумели  и  стихли  легкие  шаги.  Он
встревожился. Неизвестно, чем кончится ссора братьев. Ему лучше  держаться
подальше от того и другого...
   -  Я пойду,- сказал он.
   -  Погоди,- остановил его Буюрук.- Может быть, нам позвать сюда брата и
все ему высказать? Неужели он не одумается?
   -  Я уже говорил с ним.-  Коксу-Сабрак  безнадежно  махнул  рукой.-  Не
слушает.
   -  Надо прикончить змею тангутку. Велю ее задушить! Тогда некому  будет
нашептывать...
   Полог юрты откинулся. В нее вошли Гурбесу  и  Кучулук.  Остановились  у
порога. В тени от накидки  горящими  углями  мерцали  глаза  Гурбесу.  Сын
Таян-хана нагнул голову, сжал костяную рукоять ножа. У Эрхе-Хара  вспотели
ладони - худы его дела, ох, и худы!
   -  Ты очень громко говоришь,  Буюрук,-  усмехнулась  Гурбесу.-  Мы  все
слышали.
   -  А почему я должен говорить тихо? Я дома,  и  мне  нечего  опасаться.
Бойся ты, тангутское отродье, привезенная в мешке!
   -  Завидуешь брату? Хочешь убить меня, а потом  и  до  него  добраться?
Кучулук, они собираются извести твоего отца.
   -  Заговорщики!- ломким голосом крикнул  Кучулук,  его  лицо  с  мягким
пушком на щеках залила краска.- Мой отец прикажет казнить вас!
   -  Ну, змея...- удивился Буюрук.- Успела отравить и этого.
   -  Поди-ка сюда, сынок,- позвал Кучулука Коксу-Сабрак.- Послушай  меня,
старого человека.
   -  Я не желаю слушать шептунов!- Кучулук выскочил из юрты.
   За ним неторопливо вышла Гурбесу. Все подавленно молчали.  Коксу-Сабрак
сокрушенно качал головой.
   -  Что теперь делать?- спросил Буюрук.
   -  Уносить ноги.
   -  Таян-хан не посмеет поднять на нас руку.
   -  Э-э, Буюрук... Ты спроси у Эрхе-Хара, что способен сделать человек с
единокровными братьями, если заподозрит, что они покушаются на его  власть
и на жизнь любимой им женщины. Собирайтесь, пока не поздно. Многие  нойоны
пойдут с нами...
   Они скрытно покинули ханский курень. По дороге к ним пристали нойоны  с
воинами.  Таян-хан  послал  погоню.  Но  нукеры    Инанча-хана,    чтившие
Коксу-Сабрака, тоже присоединились к нему. Тогда Таян-хан выступил сам. Но
он опоздал. К этому времени под рукой Буюрука  и  Коксу-Сабрака  оказалось
достаточно воинов, чтобы противостоять Таян-хану.
   Два войска остановились друг перед другом. В небе  над  ними  кружились
стервятники. Они хорошо знали, что если в степи собирается много всадников
и они идут друг на друга, быть богатому пиршеству. Но Таян-хан не  решался
нападать  на  младшего  брата  и  прославленного  Коксу-Сабрака.   Чего-то
выжидал. Буюрук и Коксу-Сабрак вызвали его на переговоры. Съехались  между
рядами воинов. Таян-хана сопровождали Кучулук и Гурбесу. Она красовалась в
золоченых латах и шлеме с пышным султаном. Глянув на нее, Буюрук побледнел
от ненависти.
   -  Что же вы делаете, брат мой Буюрук и ты, Коксу-Сабрак, любимый  воин
моего  отца?-  с  обидой  и  недоумением  спросил  Таян-хан.-  Чем  я  вас
прогневил? Почему ощетинились оружием, будто перед врагом?  Возвращайтесь,
и я все вам прощу.
   -  Мы возвратимся,- сказал Буюрук,--  если  ты  здесь,  сейчас  снесешь
голову этой распутнице.
   -  Что она такого сделала, чтобы сносить ей голову? Ты не в своем  уме,
Буюрук!
   -  Я-то в своем уме... А вот о тебе  этого  не  скажешь!  Сластолюбивая
тангутка оседлала тебя, сделала своим рабом. Ты опозорил наш род!
   -  Ты лжешь, Буюрук! Черная зависть лишила тебя разума!
   Коксу-Сабрак поднял руку.
   -  Сыновья великого Инанча-хана! Вы сегодня ни о чем  не  договоритесь.
Но именем вашего отца заклинаю: не  решайте  спор  оружием,  не  затевайте
братоубийственную войну. Поворачивай, Таян-хан, назад. Оставь нас.
   До вечера воины так и стояли друг перед другом. А ночью  Таян-хан  тихо
снялся и ушел.
   Государство найманское раскололось надвое. Но тогда мало кто знал,  что
этот день станет началом гибели ханства, что  людям,  так  легко  решившим
судьбу наследия Инанча-хана, жить осталось не очень долго.

     VI

   За годы затишья Джамуха-сэчен свел дружбу с нойонами многих племен. Его
большая юрта всегда была полна гостей. Состязались в острословии улигэрчи,
звенели хуры... Это была жизнь, которую он любил, которую отстаивал, и ему
казалось, что в степь вернулись старые времена, воспетые  в  сказаниях,  а
его анда Тэмуджин со своими властолюбивыми устремлениями иссохнет  сам  по
себе, как  болячка,  вскочившая  на  здоровом,  но  ослабленном  временной
болезнью теле. Будущее сулило Джамухе добро, и он жил светло и открыто.
   И вдруг началось... Найманы прогнали Ван-хана. Тэмуджин разбил м